Текст книги "Цицерон"

Автор книги: Пьер Грималь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

Глава XVII
ПОД ВЛАСТЬЮ ЦЕЗАРЯ. СМЕРТЬ ТИРАНА

С отъездом Цезаря в Испанию новый период начинался в жизни Цицерона и в жизни Рима. После развода с Теренцией Цицерон, казалось, наслаждался одиночеством, впрочем, весьма относительно, поскольку Туллия по-прежнему жила с ним и многочисленные друзья каждый день появлялись в доме на Палатине. Дом этот Цицерон любил, писал, что он доставляет ему не меньше радости, чем загородные резиденции. Здесь, в доме на Палатине, он мог спокойно предаваться ученым занятиям. В отсутствие Цезаря делами в столице ведали Бальб и Оппий, в случае необходимости Цицерон обращается прямо к ним; он, например, исхлопотал другу своему Авлу Цецине, великому специалисту по части прорицаний, разрешение жить на Сицилии, раз уж ему запрещено возвращаться в Рим. Бальб и Оппий рассказывают Цицерону о ходе работы по подготовке Юлиева закона о муниципиях.

Даже и при новом государственном устройстве римские нравы сохраняли силу: казалось совершенно недопустимым, чтобы такой значительный человек, как Цицерон, оставался неженатым. Брак в Риме был делом скорее политическим, чем личным. Особую озабоченность проявляла Постумия, жена Сервия Сульпиция Руфа. Она полагала, что нашему герою хорошо бы жениться на Помпее, дочери Помпея Великого, вдове Фавста Суллы, погибшего в Африке. В Риме мысль эту считали довольно странной: Цицерону едва простили участие в гражданской войне на стороне Помпея, и теперь ему жениться на дочери полководца? К тому же братья ее в Испании ведут войну против Цезаря. Может быть, Постумия считала вероятной победу Гнея и Секста в Испании? Или исходила из того, что в 54 году после смерти Юлии Цезарь сам намеревался жениться на Помпее, дабы укрепить триумвират? Любопытно отметить, что в конце концов Помпея вышла замуж за Луция Корнелия Цинну, в прошлом шурина Цезаря; став победителем, Цезарь неизменно оказывал Цинне покровительство. Сенека писал в «Утешении к Полибию», что Помпея сделала больше многих для установления мира в государстве. Учитывая сказанное, весьма возможно, что Постумия понимала политическое значение брачного союза, который соединил бы Цицерона с бывшей «невестой» Цезаря.

Как бы там ни было, престарелый оратор от этого брака отказался. Отказался он жениться и на Гирции, сестре Цезарева легата, кажется, сочтя ее слишком уж некрасивой. И наконец склонился к кандидатуре своей воспитанницы, юной Публилии. Брак вызвал скандал. Теренция вдруг принялась рассказывать всюду, что Цицерон не устоял против чар юности и именно из-за Публилии развелся с ней. Позже Тирон снял со своего патрона обвинение в развращенности и рассказал, что второй брак Цицерона заключен по финансовым соображениям: будучи опекуном Публилии, Цицерон управлял ее имениями; в случае замужества девушка потребовала бы у него отчета, и оратору пришлось бы выплатить довольно значительную сумму; денег же у него не было, в частности, и потому, что Долабелла находился в Испании и все еще не вернул Туллии ее приданое. И потому, считал Тирон, лучший способ выпутаться из сложного положения – жениться на Публилии.

Может показаться странным, что Тирон видел законное оправдание брака в том, что Цицерон не мог должным образом отчитаться в ведении финансовых дел своей подопечной. Нам, наследникам романтиков, увлечения сердца представляются более простительными, чем корыстные расчеты. Но римляне тех времен смотрели на дело по-другому. О причинах, заставивших Цицерона расстаться с Теренцией, мы говорили. Сам он пишет несколько загадочно, что больше не чувствовал себя в безопасности в собственном доме. Может быть, Теренция еще до развода поддерживала сношения с цезарианцами, на что мог бы указывать ее позднейший брак с Саллюстием? Толкала ли она мужа на какие-то неосторожные шаги? Тут можно только гадать. Точно известно лишь одно: Теренция вывозила из дома мебель и переводила на себя все, что могла, из домашнего имущества. Цицерона и при жизни нередко обвиняли в алчности; впоследствии обвинения были подхвачены Дионом Кассием; он вложил их в уста Квинта Фуфия Калена и излагает его пространную речь в сенате; все, что можно было сказать в 43 году в защиту Антония, и все басни и клеветы, которые в эпоху «Филиппик» обрушивались на Цицерона, все собрано в речи. Кален сообщал также, что Цицерон вскоре развелся с Публилией ради нового варианта – женитьбы на Цереллии, старой женщине, значительно превосходившей ею возрастом, само собой разумеется, с целью завладеть ее наследством. Однако о том, как решал Цицерон денежные проблемы, которые встали при разводе с Публилией, не говорится ни слова. Развод действительно состоялся, но по мотивам вовсе не похожим на те, что представлялись Диону Кассию.

Цицерон провел целый месяц в Палатинском доме в обществе Публилии и Туллии; в средних числах января 45    года дочь его разрешилась от бремени мальчиком. Цицерон в этом месяце пишет, по-видимому, каждый день по нескольку страниц «Гортензия». Цель сочинения – побудить читателей к занятиям философией; Цицерон вдохновлялся «Протрептиком», с которым обратился Аристотель к правителю Кипра Темизону. По мысли Цицерона, «Гортензий» должен служить как бы введением в задуманную им серию философских сочинений. Философия, с самой ранней юности занимавшая важное место в умственной и духовной жизни Цицерона, в 46    году стала играть, как мы видели, особенно значительную роль. Как философ, он не сомневался, что предстоящее обновление римского государства невозможно без возрождения нравственных ценностей, восходивших к Платону, к его ученикам и продолжателям и к тем, кого Цицерон числил среди продолжателей, – к стоикам. С таким ходом мысли мы уже знакомы по «Парадоксам»: возрождение Рима невозможно без Катона.

«Гортензий» не сохранился, но благодаря усилиям нескольких поколений филологов мы можем составить себе о нем некоторое представление. Трактат состоял, по-видимому, из двух частей. Сначала на роскошной вилле Лукулла в Тускуле шла беседа между Цицероном, Лукуллом, Гортензием и Лутацием Катулом; беседа происходила, вероятнее всего, в 62 году. Сперва каждый из собеседников произносил похвальное слово тому или другому виду духовной деятельности – историческим сочинениям, поэзии, красноречию (его прославляет Гортензий), наконец, философии, которую превозносит Катул, ставя ее выше всех остальных и утверждая, что «один трактат об обязанностях стоит большего, чем самая длинная речь в защиту Корнелия». Здесь упомянут процесс мятежного трибуна, которого в 65 году Цицерон защищал с особенным успехом как раз против Гортензия и Катула. Для чего напоминает Цицерон об этом давнем эпизоде? Скорей всего он хочет сказать, что даже на взгляд такого родовитого аристократа, как Катул, философия важнее и нужнее римскому государству, чем самые блестящие речи. Но всему судя, эта мысль определяла взгляд Цицерона на политику в первые месяцы 45 года, Почти прямо он заявляет, что нынешняя его деятельность философа важнее для римского государства, чем былое красноречие.

Мысль, высказанная в диалоге Катулом, вызывает горячие возражения Гортензия. Оратор Гортензий, «римлянин старой складки», замечает, что занятия философией есть для Рима нечто новое, а мудрость в практических делах существовала задолго до философии. Он упрекает философов за неясность, с которой они излагают свои взгляды, ссылается на самого Цицерона и, говоря о его теоретических воззрениях и его ораторской практике, спрашивает, как можно, сомневаясь во всем, принимать в то же время твердые и ясные решения. Философия, следовательно, отнюдь не приносит пользы в реальной жизни гражданской общины.

Затем выступает Цицерон, опровергая Гортензия. Он показывает, что в рассуждениях о философии и в осуждении ее Гортензий пользуется теми самыми философскими методами, которые критикует, Гортензий защищается, он нападает на философов еще более решительно: стоики, несмотря на все рассуждения о блаженстве мудреца, испытывают в жизни те же страдания, что и прочие люди; другие философские школы он тоже подвергает критическому разбору. Вывод Гортензия в том, что философские построения не имеют ничего общего с действительной жизнью. Люди дела приносят несравненно больше пользы, а философия «предназначена скорее на то, чтобы услаждать часы досуга, нежели на то, чтобы помогать людям выполнять их жизненные обязанности».

Здесь, как видим, поставлена проблема, с которой сталкивался Цицерон, размышляя о возможности основать политическую жизнь на учениях философов. Давняя эта идея, сформулированная некогда Платоном, неоднократно обсуждалась в эпоху эллинизма; Цицерон думает так уже в трактате «О государстве». Но римляне издавна предубеждены против философии и никогда пе были склонны принимать всерьез споры записных философов. Предубеждение сохранялось долго – веком позже, выбрав Сенеку в наставники Нерона, Агриппина объясняла, что ему не следует обучать своего воспитанника философии.

Цицерон отвечает Гортензию, что философия венчает все виды человеческого знания в их совокупности, он набрасывает программу воспитания молодых римлян. Участие в общественных делах – главное занятие гражданина, но оно требует самых разнообразных знаний, духовного опыта, основанного на изучении истории, а также изящной литературы, открывающей перед юношей все бесконечные возможности человеческого духа.

Вторая часть сочинения – протрептик, наставление в собственном смысле слова, пространная речь, побуждающая читателя обратиться к изучению философии. Вслед за Аристотелем (автором «Никомаховой этики») Цицерон принимает за исходное самоочевидное положение: каждый человек стремится к счастью. Сенека, заметим кстати, в трактате «О блаженной жизни» утверждал то же. Остается решить, в чем состоит счастье. Существуют ложные ценности – вожделения души, которые на самом деле приносят одни лишь горести. Наши стремления, если нет в их основе философски осмысленного понятия об истинном благе, легко приводят к ложным выводам и поступкам. Отсюда и все беды, которые переживает гражданская община: от стремления к богатству любой ценой, от непомерного честолюбия, от жажды власти и славы, в погоне за которой допускаются самые предосудительные приемы. Цицерон обращается к одному из главных вопросов времени – о причинах гражданской войны. Помпей и Цезарь жаждали славы, которая блистала бы во всей Вселенной. Еще в диалоге «О государстве» Цицерон писал, что человеческая слава не может выйти за пределы малого уголка Вселенной. Насколько можно судить, в «Гортензии» он возвращается к этой мысли. В трактате «О государстве» он утверждал, что имя римлян неизвестно ни за вершинами Кавказских гор, ни за Гангом. Цезарь намеревался в ближайшем будущем доказать обратное, и в Риме, по-видимому, уже поговаривали о его планах. С философской точки зрения планы Цезаря не заслуживали одобрительной оценки, ибо философия учила, что сравнительно со сроками обращения небесных тел жизнь наша предельно коротка; быстротечна любая слава, не основанная на свойствах души человека, а подлинно славен лишь тот, кто живет по законам доблести. Слава его не зависит от внешних побед и свершений. Здесь мы снова встречаем идею, намеченную в «Парадоксах»: счастье – удел лишь того, кто живет жизнью духа и всегда идет прямым путем. И единственное целительное средство от всех бед, которые терпит государство, дает философия, ибо избавляет пас от стремления к внешним целям, оставляет нас один на один со Вселенной. Как верный ученик скептической Новой Академии, Цицерон считает, что полное знание совершенной истины нам недоступно, оно принадлежит лишь богам, но сами поиски истины приносят человеку счастье. Они приближают нас к богам и предвещают жизнь после смерти – если вообще мы можем что-либо знать о посмертном существовании.

Вот над чем размышляет Цицерон в январе 45 года. В середине месяца (день нам в точности неизвестен) на свет появился ребенок Туллии. Вскоре все трое, Цицерон, Туллия и Публилия, уехали в Тускул. Здоровье Туллии не внушало никаких опасений. В середине февраля она умерла. Внезапная смерть дочери потрясла Цицерона. Два месяца спустя он пишет Сульпицию Руфу, что этот последний удар отнял все, что составляло его счастье. Прежде, когда его вынуждали отойти от государственных дел, он находил утешение дома, в разговорах с Туллией. Теперь не осталось ничего. О Публилии больше речи нет. Сразу же после смерти Туллии Цицерон отправил ее в Рим, объявил, что желает остаться один. По-видимому, молодая женщина ревновала его к дочери и испытала некоторое удовлетворение, когда та умерла, – мысль эта была Цицерону невыносима. Родственники Публилии пытались помирить их; Цицерон уклонился и укрылся на время в имении Аттика в Но-ментаиской области, к северу от Рима.

По Риму поползли клеветнические слухи об отношениях Цицерона с дочерыо, сплетники старались увидеть в них инцест. Слухи не имели решительно никаких оснований. Клевета во все времена была оружием в политической борьбе.

Вскоре Цицерон перебрался в римский дом Аттика и погрузился в чтение содержавшихся в его библиотеке сочинений, принадлежавших к особому жанру античной литературы – так называемым «Утешениям». Жизнь в Риме, однако, оказалась невыносимо шумной, слишком много посетителей являлись каждый день к Аттику на поклон. Цицерон снова уезжает, па этот раз в недавно приобретенное имение в Астуре, на полпути между Акцием и Цирцеями, на берегу моря. Неподалеку здесь был лес, настолько дремучий, что в глубину его трудно было проникнуть, и Цицерон уходил туда с раннего утра и возвращался лишь поздно вечером. Оратор читает, размышляет, привычка к постоянному умственному труду спасает его от пароксизмов скорби, хотя на первых порах умственные занятия не утешают скорбь, а лишь вызывают вихрь неуправляемых мыслей. Однажды, правда, докучный посетитель настиг Цицерона в астурском уединении; к нему явился Марций Филипп, отчим юного Октавиана, будущего императора Августа. Цицерона ничто с ним не связывало, и беседа свелась к пустой болтовне; к счастью, визит продолжался недолго. По-настоящему открыть душу Цицерон мог только Аттику, что и делал в письмах от марта 45 года, сохранившихся до наших дней. В одном из них оратор упоминает об «Утешении», которое пишет для самого себя, и о намерении возвести в память дочери святилище с жертвенником.

«Утешение» до нас не дошло, но, как и в случае с «Гортензием», ученым нового времени удалось, опираясь на несколько сохранившихся фрагментов и на некоторые другие произведения, близкие по времени и содержанию (в первую очередь «Тускуланские беседы»), создать более или менее убедительную реконструкцию. По всей вероятности, Цицерон нарушил стоическую заповедь, согласно которой полагалось предоставить времени умерить скорбь, и написал «Утешение» сразу же после смерти Туллии. Тут же, немедленно хочет он найти утешение, читая размышления философов, обнаруженные в библиотеке Аттика. Он читает Крантора, других авторов, обнаруживает у них обычные для темы общие места: умереть молодым – хорошо; жизнь человеческая настолько горестна, что расстаться с ней – благо и т. д. Рассказ о чтении «Утешений» – своего рода введение к книге. Затем Цицерон излагает взгляды различных философских школ – перипатетиков, эпикурейцев, киренаиков, стоиков (в первую очередь Клеанфа и Хрисиппа) – на то, можно ли и надо ли преодолевать скорбь. Цицерон высказывает критические замечания и в конечном счете признает наиболее убедительными аргументы академика Крантора, восходившие к учению Платона. Однако ученые реминисценции служат Цицерону лишь формой для выражения собственных чувств. Читая размышления и описания в сочинениях философов, он каждый раз заново переживал свою утрату. Так, на собственном опыте постигает он проводимое стоиками различие между «скорбью» и «горем». Горе проявляется в выражении лица или в слезах, с ним Цицерон еще может справиться; но скорбь есть состояние души, внутренняя рана, и тут он бессилен. Пытаться освободиться от скорби значит лишиться части души. В скорби душа живет и преображается. Тот, кто отказался от скорби, скажет Цицерон в «Тускуланах», уподобился животному. Скорбь следует принять изатем преодолевать с помощью философии. И не следует соблазняться мыслью Хрисиппа, будто знаки скорби есть приношения, радующие покойного. Не стоит верить народным предрассудкам, согласно которым похоронные обряды нужны, дабы умилостивить души усопших и примирить их с нами. Цицерон это понимает, и все же ему кажется, что, подавляя слезы, он наносит Туллии обиду.

Самым полным источником утешения остается для него учение Платона о бессмертии души. Уже в «Гортензии» эта гипотеза рассматривалась как самая вероятная. Здесь, в «Утешении», не остается никаких сомнений. Души, подобные душе Туллии, не могут погибнуть, как не погибли души великих людей прошлого, хотя бы, например, Сципиона. Цицерон возвращается в круг мыслей и образов мифологической картины, что завершает диалог «О государстве». То, что ранее было надеждой, со смертью Туллии превратилось в уверенность. В памяти встает последняя ночь Катона в Утике, он провел ее за чтением «Федона» и окончил самоубийством.

Согласно наиболее вероятным предположениям, «Утешение» написано между 7 и 11 марта в Астуре. В письме от 11 марта Цицерон делится с Аттиком намерением, которое естественно продолжает мысли «Утешения»: воздвигнуть святилище в память Туллии. Кажется, правда, Цицерон уже обсуждал этот замысел с другом в пору их совместной жизни в Риме. Святилище должно было представлять собой не столько могилу, сколько, как мы бы сейчас сказали, «часовню» – маленький храмик, окруженный колоннадой. Сооружения такого рода греки называли «героон» и возводили их обычно в честь людей, которым приписывалось божественное происхождение, основателей городов, более или менее мифических персонажей, полубогов. Многие философы делали отсюда вывод, что и традиционные божества – не более чем души смертных,, оказавших особенно большие благодеяния человечеству; даже эпикурейцы, которые обычно подчеркивали, сколь огромно расстояние, отделяющее богов от людей, утверждали, что Эпикур носил в душе некоторую божественную потенцию. В таких рассуждениях заключена уверенность: человек высокой духовности не может навсегда исчезнуть, и так же не может исчезнуть существо, подлинно и глубоко любимое. Сохранились надписи на могилах молодых римлянок, в которых выражается уверенность, что они стали богинями, уподобились Венере, Диане, другому божеству. Умерший – не только горсть пепла, в которой сохраняется искра жизни, как полагали римляне в старину. Он обретает собственную жизнь, не знающую материального воплощения, и существует где-то на полпути между прежним местом жизни и обиталищами традиционных богов. Думать так о Туллии Цицерона, бесспорно, заставляли философские представления, но здесь чувствуется и некий новый взгляд на мир, который затем развивался в эпоху империи, и, конечно, глубокая любовь к дочери.

Несколько месяцев Цицерон ищет подходящее место для святилища Туллии. Он думает об Астурской вилле, потом о садах в окрестностях Рима и еще о многих местах, в частности, о рощах Трастевере, где находились и сады Цезаря. По просьбе друга Аттик тоже принимает участие в поисках. Цицерон настаивает на своем замысле, изыскивает средства, но возникают все новые трудности, и упоминания о святилище встречаются в письмах все реже. Примерно с начала лета воцаряется полное молчание. Скорее всего святилище так и не было построено.

Смерть Туллии оторвала Цицерона от работы над философскими сочинениями, он задумал заложить духовные основы государства нового типа. Однако все пережитое заставило его по-иному взглянуть на главные направления философии своего времени. Днем и ночью работает он над созданием свода философских трудов – на протяжении марта еще на Астурской вилле, с 1 апреля у Аттика в Номентанском поместье, в первой половине мая снова в Астуре и после 16 мая в Тускуле, где обстановка не так живо и мучительно напоминала о последних минутах Туллии. На этих виллах он создает сначала диалог, в котором принимают участие Гортензий, Лутаций Катул, победитель Митридата Лициний Лукулл, сам Цицерон. Мы называем его «Учения академиков I». Выбор персонажей не случаен: Цицерон хочет сказать, что самые известные оптиматы, полководцы, одержавшие исторические победы – над кимврами или над Митридатом, отнюдь не избегали философских занятий и хорошо знали учения, разработанные греками; так оно, в сущности, и было, но все же не совсем так. Лукулл действительно слушал лекции Филона из Лариссы, во время азиатских походов держал при себе Антиоха Аскалонского и хорошо владел учением Академии, как Новой, так и Старой. Но этим скорее всего его философские познания и исчерпывались. И можно с уверенностью сказать, что тех речей, которые вкладывает в его уста Цицерон, он никогда не произносил. Цицерон описывает воображаемый разговор, состоявшийся будто бы в 62 году или в 61-м. Таланты же, о которых говорится в диалоге, были в самом деле присущи Лукуллу – необычайная память и мудрость, что помогла ему установить порядок в Азии; провинция долго еще жила установлениями Лукулла (там, впрочем, действовали позднейшие установления Помпея, но о них Цицерон умалчивает, без сомнения, вполне сознательно). Цицерон хочет доказать, что между занятиями философией и активным участием в политической или военной деятельности нет никакого противоречия. Республика в будущем сможет жить опытом великих людей предыдущих поколений, таких, как Лукулл.

Из сочинения «Учения академиков I» сохранилась лишь вторая книга, озаглавленная «Лукулл». Тема беседы здесь – проблема познания: возможно ли достижение истины? Лукулл отстаивает точку зрения Антиоха, примыкающего к стоикам: познание истины возможно; Цицерон же остается верен учению Филона: истина, разумеется, существует, но мы никогда не можем быть уверены, что достигли ее, можно лишь приблизиться к мнению, относительно вероятному, и строить свое поведение в соответствии с ним.

Об окончании обеих книг «Учения академиков I» Цицерон ставит в известность Аттика в письме от 13 мая. Несколько дней спустя Аттик передает ему пожелание Варрона: последний обещал посвятить Цицерону свой трактат «О латинском языке», может быть, Цицерон на основе взаимности посвятит Варрону одно из своих сочинений? Цицерон отвечает, что находится в затруднении, сейчас он работает над трактатом «О пределах добра и зла» и уже обещал посвятить его Бруту, но он может создать новый вариант «Учений академиков», введя Варрона в число участников диалога. В новом варианте не будет ни Лутация Катула, ни Лукулла, ни Гортензия, их места займут сам Цицерон, Аттик и Варрон. Цицерон склонен поступить именно так, ибо по зрелом размышлении не считает удачным вкладывать в уста Катула и Лукулла рассуждения, им вовсе не свойственные, ведь тогда и сами доказательства оказываются менее убедительными, чем хотелось бы. Однако следует вывести таких персонажей, которые отстояли бы во времени достаточно далеко от современности, но свободно владели бы материалом философии. Одно время Цицерон подумывал заменить собеседников в «Учениях академиков» Катоном и Брутом. В конце концов он все же согласился с предложением Аттика. В результате возникли «Учения академиков II» в четырех книгах. Из них сохранилась только первая, да и та не полностью. Проблема, здесь обсуждаемая, – та же, что в первом варианте книги. Варрон отстаивает учение Антиоха, который и в самом деле был его наставником. Цицерон, насколько можно судить, выступал с позиций Филона, то есть умеренного скептицизма. Задача сочинений, однако, не исчерпывалась изложением и критикой определенных философских учений. Она была более сложной – сопоставить мнения философов таким образом, чтобы они в одних случаях подкрепляли, а в других опровергали друг друга. Самое важное для Цицерона – сохранить независимость мысли, избежать правоверной преданности какой-либо одной школе. Поскольку абсолютная истина нам в принципе недоступна, в каждом учении содержится определенная доля правды, на которой можно в каждом случае построить рассуждение in utramque partem, то в пользу одного тезиса, то в пользу противоположного. Так раскрываются все возможности человеческой мысли, все пути к истине, ей доступные.

Одновременно с подготовкой и переделкой «Учений академиков» Цицерон работал над другим сочинением, как бы продолжением и иллюстрацией предыдущего – над трактатом «О пределах добра и зла». Трактат полностью сохранился. Собеседники в «Гортензии» утверждают, что цель каждого человека – достигнуть счастья; естественно задать философам прошлого вопрос: в чем оно? Но каждый из них рассматривал «предел» человеческих стремлений по-своему, и ответ на поставленный вопрос весьма труден. Итак, что же считать высшим благом? Наслаждение? Отсутствие страдания? Может быть, жизнь в соответствии с природой? Но с природой чего? Нашего организма, разума, того и другого? Существовали ведь и другие варианты: кто полагал высшее благо в познании, кто – в созерцании, кто – в добродетели. Написано бесконечное число сочинений о «пределах», где рассматривались бесчисленные и самые различные варианты. Философы словно бы охвачены какой-то манией и состязаются в тонкости определений, они забыли, что задача состоит не в выработке определенных теоретических построений, а в первую очередь в установлении правил и образцов жизненного поведения.

Разнообразные «пределы» Цицерон классифицирует по трем школам, которые господствовали в философии I века до н. э.: эпикурейцы, стоики, академики. Первая книга посвящена изложению философии эпикуреизма, вторая – ее опровержению, в третьей и четвертой также излагается и опровергается стоицизм, пятая содержит учение Академии, и сочинение завершено. Академическая доктрина не опровергнута. Трактат состоит из трех бесед, действующие лица в каждой – другие. В первых двух книгах разговор происходит в 50 году на вилле в Кумах, участвуют в нем, кроме самого Цицерона, два молодых человека, Луций Манлий Торкват и Гай Валерий Триарий. Цицерон относился к ним с большим уважением; оба погибли в гражданской войне. Второй диалог, охватывающий книги третью и четвертую, происходит между Катоном и Цицероном в Тускуле в 52 году. Третий, заключенный целиком в пятой книге, переносит нас в значительно более отдаленную эпоху, когда Цицерон в 79 году путешествовал по Греции. Автор приводит нас в Афины, в священную рощу Академа – места, вызывавшие благоговение каждого последователя Академии. Время и место имеют символический смысл: Цицерону двадцать семь лет, все здесь напоминает Платона, мы как бы пребываем у самых истоков мысли молодого оратора; вокруг друзья, действительно сопровождавшие автора в ту пору – Марк Пупий Пизон, Аттик, Квинт и рано ушедший из жизни двоюродный брат Луций. В начале 45 года в живых не было уже и Пизона, остальные здравствовали. Прошло много лет, люди изменились, сыграла свою роль гражданская война, так что некоторое несоответствие образа прототипу легко извинимо.

Расположение эпизодов не случайно: от идей, ему чуждых, Цицерон постепенно переходит к особенно ему дорогим и близким. Никогда не питал он симпатии к эпикуреизму, считая его вредным для государства и разделяя старинное римское отвращение к мысли о том, что главное в жизни – наслаждение. Предубеждение зародилось еще в III веке до н. э., в пору войны с Пирром, а столетием позже, когда в Риме появились эпикурейцы, они были из столицы изгнаны. Тем не менее у эпикуреизма было немало сторонников, в большинстве, правда, тайных. Убеждение эпикурейцев в том, что политикой заниматься не следует, тоже было неприемлемо для римлян. В новой республике для Эпикура не оставалось места. Цицерон ставит ему в вину недооценку разума и переоценку ощущений, непонимание подлинной природа человека. «Добродетель», то есть высшее в человеке, – не наслаждение, а нравственное совершенство; а оно основано на четырех свойствах души: осторожной мудрости, мужестве, справедливости, самообладании. Эти четыре традиционных добродетели известны со времен Платона и приняты всеми философскими школами. Обретя их, человек достигает высшей доступной ему степени совершенства, которая, конечно, не имеет ничего общего с наслаждениями и довлеет себе, что подтверждают многочисленные исторические примеры: взять хотя бы того же Регула – он предпочел подвергнуть себя самым страшным мучениям, но не изменил данному слову. Эпикур же ставит наслаждение выше нравственности, подчиняя тем поведение человека воле случая, ибо возможность наслаждения зависит от условий, которые нам неподвластны. Между тем чрезвычайно важно стремиться к цели, не зависящей от обстоятельств, по отношению к нам внешних, сохраняя уважение к внутренней самоценности человека. Зависимость от наслаждения, напротив того, предполагает известную пассивность – положение, неприемлемое для римлянина, достойного называться этим именем. История показывает, что все, кто стремился к идеалу, будь то люди искусства, поэты, государственные деятели, вдохновлялись не мыслью о наслаждении, а жаждой абсолюта, совершенства, славы, дающих человеку высшую радость. Так, полным поражением эпикуреизма оканчивается первый диалог.

Тема второго диалога – стоицизм. Разговор ведут Цицерон и Катон, происходит он на вилле Лукулла в Тускуле, где живет Лукулл Младший. Диалог Катона и Цицерона выглядит довольно искусственно – не говоря уж о том, что вряд ли встреча в Тускуле была на самом деле. Введение в диалог Марка Лициния Лукулла, племянника и ученика Катона и сына «великого» Лукулла, не случайно. В описываемое время Лукуллу Младшему двенадцать лет, он носит еще детскую тогу-претексту. Следовательно, Лукулл Младший принадлежит к поколению, которое, как надеется Цицерон, увидит восстановленную республику. Цицерон считает очень важным приобщить мальчика ко всей совокупности познаний и прежде всего к философии, подготовить его к роли, которую ему предстоит играть в государстве. В этом отношении Цицерон и Катон полностью согласны друг с другом. Есть и еще нечто, их объединяющее: оба видят единственно подлинное благо в добродетели. Если так, спрашивает Катон, то почему Цицерон не переходит полностью на позиции стоицизма, ведь стоицизм весь строится на этом положении? Потому, отвечает Цицерон, что стоицизм лишь пересказывает своими словами учения Академии и Аристотеля. Катон возражает: дело обстоит вовсе не так, и в доказательство излагает философию Стой. Ответ Цицерона сосредоточен в четвертой книге. Во многом соглашаясь со стоиками, он не приемлет их отношения к человеку; стоики обедняют человека, сводя целиком к одному только разуму. Катон прав, уподобляя добродетельный поступок движениям плясуна, которые прекрасны сами по себе и не предполагают никакой внешней цели; но и все то, что лежит за пределами такой внутренней самодовлеющей гармонии, далеко не безразлично, по мнению Цицерона. Существует еще «приличие», которое тоже лежит в основе морали, имеющей, однако, внешние мотивы. Замечание продиктовано учением Аристотеля; он устанавливал иерархию человеческих свойств и способностей, как тех, что всецело зависят от души, так и тех, что связаны с потребностями тела. Стоицизм бескомпромиссно суров, и в этом заключена немалая опасность. Философы-стоики, хоть и советуют принимать участие в жизни государства, сами никогда этому совету не следовали, они лишь произносили бесчисленные речи, грубо осуждая все вокруг, и только Панеций в середине II века смягчил их учение, придав ему некоторый оттенок платонизма.