Текст книги "Цицерон"

Автор книги: Пьер Грималь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

Пожалуй, самым важным процессом лета 54 года можно считать тот, где Цицерону пришлось действовать вопреки своим личным чувствам в угоду Помпею и Цезарю – процесс Габиния. Габиний – консул 58 года, затем – наместник Сирии, в каковой магистратуре его сменил Красс. Бесславно и бесшумно появился он под стенами Рима 19 сентября, но в город вступил, опять же стараясь привлекать как можно меньше внимания, лишь 27 сентября. Габиний прекрасно понимал, что придется отвечать по нескольким обвинениям, одним из которых должно было стать обвинение по закону об оскорблении величия римского народа, за то, что он восстановил на престоле Птолемея, не имея должных полномочий от сената; кроме того, Габинию грозило обвинение в подкупе, именно подкупом объясняли многие странные меры, которые он предпринял в Сирии против откупщиков. Цицерону больше всего хотелось бы участвовать в процессе в качестве обвинителя, но это было невозможно по крайней мере по двум причинам: выступление государственного деятеля такого ранга против мужа-консулярия римские граждане восприняли бы как жестокость и злоупотребление собственным авторитетам; вторая причина несравненно проще – Помпей не мог допустить, чтобы Цицерон обвинял его давнего агента. Он вновь попытался помирить противников, но Цицерон уклонился. На первом процессе Габиния он выступил как свидетель обвинения, но в столь умеренных выражениях, что Габиний благодарил его. Впрочем, и все дело велось чрезвычайно мягко, Габиний в конечном счете был оправдан, хоть и всего тридцатью восемью голосами против тридцати двух. Лучшего соотношения не смогли добиться ни с помощью Помпея, ни с помощью сговора с обвинителем.

Первый процесс Габиния состоялся 23 октября. Как раз в те дни Тибр вышел из берегов, вода затопила прибрежные кварталы, разрушила множество домов и подмочила зерно в государственных амбарах неподалеку от порта. Римляне увидели в этом проявление гнева богов за то, что оправдали человека, который вопреки ими явленным знамениям пересек с оружием границы Египта. Люди вышли на улицы, они громко осуждали судей, оправдавших виновного. Цицерон находился в Тускуле и усиленно работал над трактатом «О государстве». В письме Квинту он рассказывает, как сначала составил план сочинения в девяти книгах, каждая из которых содержит разговор между Сципионом Эмилианом и его друзьями; как потом по совету друга своего Гнея Саллюстия изменил намерение и решил написать диалог, в котором участвуют он сам и Квинт. Мы еще увидим, что в конце концов Цицерон вернулся к первоначальному замыслу; он написал диалог, в котором участвуют знаменитые деятели прошлого века, но изложил их беседы в сильно сжатом виде, уместив их всего в три дня.

Вскоре Цицерону пришлось по настоянию Помпея вернуться в Рим. Габиний должен был снова предстать перед судом на сей раз по обвинению в вымогательстве. В городе, и без того настроенном враждебно к бывшему наместнику Сирии, поднялась настоящая буря. Помпей все еще не имел права появляться в пределах померия; он собрал сходку на Марсовом поле и долго горячо говорил в защиту Габиния. Цезарь прислал письмо – подлинную апологию обвиняемого, письмо читали на улицах. В конце концов Помпей заставил Цицерона взять на себя защиту. Примечательно, что в письмах оратор ни словом пе упоминает об этом. Согласился он, по-видимому, против воли, и рассказывать, как все было, ему не хотелось. Однако намек на происшедшее можно обнаружить в речи в защиту Гая Рабирия, произнесенной вскоре после осуждения Габиния – его приговорили к изгнанию. Защитительная речь Цицерона не принесла на сей раз ожидаемого результата. Следовательно, триумвиры вовсе не были так уж полновластны, и напрасно Цицерон после оправдания Габиния в первом процессе без конца жалуется на их всемогущество. Народное собрание и суды во власти страстей и интриг метались из стороны в сторону под давлением разных общественных сил, так что никто не мог считать себя подлинным хозяином положения. И Цицерон, то под влиянием момента, то спасая собственную жизнь, вынужден был участвовать в событиях. При этом он убеждался только в одном – никто не способен вести политику разумную и продуманную, цель которой – благо государства. Он описал пережитое, и то, что им описано, во многом напоминало анархию, царившую в греческих полисах в пору их окончательного упадка. И постепенно становится понятным, почему, закладывая в трактате «О государстве» основы идеального государственного устройства, Цицерон все большее место отводит элементам монархии.

Добившись осуждения Габиния, обвинители обратились против Гая Рабирия Постума, который финансировал махинации Габиния, равно как и многих других. Цицерон защищал в суде и Рабирия. Он был в долгу у этого человека – в пору изгнания Рабирий оказывал оратору всяческую поддержку. И Цицерон не забыл об этом. Не менее твердо помнил он и то, что Цезарь всячески помогал несчастному Рабирию, разоренному, как утверждал защитник, нелепыми финансовыми махинациями Габиния в Египте. Утверждения Цицерона не слишком правдивы – Рабирий привел из Египта несколько кораблей, трюмы которых были до отказа забиты товарами, вовсе не столь дешевыми и никчемными, как уверял оратор. Исход процесса нам неизвестен, он, в сущности, и не так важен, ибо дело Рабирия – всего лишь своеобразное приложение к суду над Габинием.

Во всех письмах Квинту, написанных в последние месяцы 54 года, Цицерон подчеркивает заслуги Цезаря, говорит о величии его славы. Он называет Цезаря «лучшим и могущественнейшим из людей», надеется, что тот защитит и укрепит его «достоинство», проще говоря – его политическое положение. Он живо описывает будущее, когда Цезарь вступит в Рим, увенчанный не меньшей славой, чем некогда Помпей, но слава Цезаря свежее. Как мы уже отмечали, Цицерон и в самом деле чувствовал к Цезарю более живую симпатию, чем к Помпею. Осенью 54 года это чувство еще укрепилось. В начале сентября умерла Юлия, дочь Цезаря и жена Помпея. Уже больше года она болела, родила ребенка, который тут же умер, и никак не могла оправиться после родов. И Помпей, и Цезарь искренно горевали о Юлии. Из письма Квинта Цицерон узнал, что Цезарь перенес несчастье «с мужеством и твердостью духа», и немало им восхищался. Сам он горячо любил свою дочь Туллию и измерял отцовское горе Цезаря тем, какое сам испытал бы на его месте. А через несколько лет Туллия в самом деле умерла примерно при тех же обстоятельствах. Но Цицерон лишь после долгой тяжелой борьбы с собой сумел обрести душевное спокойствие, которого Цезарь достиг, кажется, сразу, огромным усилием воли. В эту пору Цицерон питает к Цезарю симпатию, восхищение и искреннюю привязанность, что побуждает его вернуться к работе над поэмой о британском походе; работа была начата давно, Цицерон узнавал тогда от брата все новые подробности, но так и не окончил поэму. Теперь он с новой энергией возвращается к пей и доводит до конца. Последнее упоминание о поэме содержится в письме Квинту от начала декабря: Цицерон ищет верного человека, через которого хочет передать поэму Цезарю. До наших дней от нее не дошло ни одного фрагмента.

За несколько дней до смерти Юлии Цицерон выступал в суде с защитой Марка Эмилия Скавра, одного из четырех претендентов на консульство года. Цицерон произнес речь 2 сентября. Текст ее сохранился, в нем есть несколько значительных пробелов, но зато мы располагаем комментарием к речи Аскония, где содержится множество драгоценных сведений. Процесс, кажется, затеял Аппий Клавдий Пульхр, желая помочь своим новоиспеченным союзникам против их врагов. Обвинения представляются не слишком правдоподобными: якобы Скавр, будучи пропретором Сардинии, довел своими преследованиями одну из местных жительниц до самоубийства; убил на пиру юношу но имени Бостар; существовало и другое обвинение, касавшееся поставок зерна из Сардинии в Рим, но все, связанное с этим обвинением, – в пропавших частях текста. Обвинителем выступал молодой человек, Публий Валерий Триарий, защищали обвиняемого целых шесть адвокатов, среди них – Публий Клодий, Цицерон, Гортензий Гортал. Само сопоставление имен показывает, насколько противоречивым и сложным было дело. Цицерон вмешался в него, как представляется, из уважения к памяти отца Скавра, одного из самых энергичных деятелей консервативного крыла сената, первоприсутствующего в сенате, затем цензора. Вряд ли есть основания думать, что выступить в защиту Скавра Цицерона побудил Помпей; он благосклонно относился к Скавру (по крайней мере внешне), но политическое положение менялось, выборы уходили в прошлое, и Помпей постепенно отдалялся от Скавра, Скавр был оправдан, но некоторое время спустя Триарий предъявил ему новое обвинение, на сей раз в незаконных предвыборных махинациях. Подробности второго процесса неясны. Народ демонстрировал свою поддержку Скавру, но Помпей сумел эти демонстрации подавить, и обвиняемого осудили. Впрочем, Аппиану, который сообщает о процессе, следует доверять с большой осторожностью, потому хотя бы, что он относит процесс ко времени консульства Помпея в 52 году, а это весьма сомнительно. Так или иначе, но начиная с осени 54 года Помпей явно ведет двойную игру.

54 год кончался среди общей тревоги: на 53 год консулы избраны не были, и в городе упорно говорили о диктатуре. Цезарь, по горло занятый, оставался в Галлии – в октябре вспыхнуло восстание племени эбуронов под предводительством Амбиорика. Лагерь на берегу Самбры, где стоял Квинт со своим легионом, был окружен и попал в осаду. В Адуатуке эбуроны перерезали шесть тысяч римских солдат, и Цезарь не смог, как обычно, вернуться на зимние квартиры в Цизальпинскую Галлию; война поглощала его целиком. Квинта с армией удалось вызволять из осады; вскоре Помпей добился для Цезаря разрешения провести дополнительный призыв. Галльская армия пополнилась тремя новыми легионами. Помпей, в сущности, в это время – подлинный и единственный властитель Рима, а значит, и мира. Красс в Сирии всецело занят подготовкой похода против парфян. Но после первых успехов весной 53 года он погибает вместе со всей своей армией, а 12 июня у городка Карр в сирийской пустыне сложил голову и сын его Публий (кстати говоря, горячий поклонник Цицерона). В Риме все еще не было консулов, и постоянная смена интеррексов парализовала в первую очередь суды из-за отсутствия преторов, которые бы «говорили право», и других магистратов, которым по положению следовало председательствовать в судах. Становилось все более ясно: так дальше жить невозможно, а нормальное течение дел в состоянии обеспечить лишь единый сильный правитель. Цицерон признает подобную необходимость, но она внушает ему страх. Он пишет о развале основ государства, о крушении законности и права, о гибели всего, чем существовала свобода в Риме и что было ему бесконечно дорого. Помпею он не доверяет; само слово «диктатура» вызывает у римлян мрачные воспоминания об ужасах проскрипций. Среди всего этого разгрома и развала единственное утешение Цицерона – дружба Цезаря, которую он в декабрьском письме Аттику называет «сладчайшей»; «когда все тонет, только за нее и можно ухватиться». Цезарь действительно мог спасти Цицерона – но не республику.

Тогда же, в декабре, Цицерон вспоминает, что все еще официально считается легатом Помпея, и опасается, не придется ли ему в январе отправиться в Испанию, либо, по крайней мере, выехать за ворота города, доступ в который человеку, облеченному военной властью (во всяком случае, теоретически), закрыт. Опасения эти, правда, не повлекли за собой никаких практических шагов.

Теперь, когда можно не бояться больше ни Цезаря, ни Помпея, сообщает Цицерон своим корреспондентам, тревожиться не о чем, и он обрел наконец душевное спокойствие. Но один повод для волнений все-таки остался: Милон выдвинул себя кандидатом в консулы на 52 год, о чем по обычаю объявили заранее. Милон устроил для народа игры, стоившие фантастических денег. Понимая, что совершает безумие, Цицерон тем не менее счел долгом оказать Милону помощь и даже просил Квинта о том же. Да и как было не помочь человеку, столько сделавшему, чтобы не дать Клодию навсегда убрать с политической арены Цицерона, а заодно и Квинта? Помпей отнесся к кандидатуре Милона настороженно. Он поддержал двух других кандидатов – Публия Плавтия Гипсея, своего квестора в последние годы Митридатовой войны, и Метелла Сципиона, на чьей дочери Корнелии женился в конце года; Корнелия была вдовой Публия Красса, павшего у Карр. Помпей в свое время нуждался в Милоне, противопоставляя его Клодию, теперь надобность эта отпала, а содействовать далеко идущим планам молодого честолюбца старый полководец намерен не был. И теперь Милон в глазах Помпея – всего лишь смутьян, чьи интриги нарушают ход общественной жизни, а главное – мешают интригам триумвиров.

Наконец в июле избрали консулов 53 года. Ими стали Гай Домиций Кальвин и Марк Валерий Мессала. Против последнего, правда, было возбуждено обвинение в незаконных предвыборных махинациях, но в суде его защищали Цицерон и Гортензий и добились оправдательного приговора. Так что Мессала мог на законных основаниях фигурировать в числе кандидатов. Цицерон, кроме того, поручился за него перед Цезарем. Что касается Домиция, то он сумел без ощутимого ущерба выпутаться из скандала, который погубил Меммия. Насколько можно судить, Цицерон никакой помощи Домицию не оказывал.

С января 53 года переписка с Аттиком прерывается, поскольку оба друга находятся в Риме, а с декабря 54 года наступает перерыв и в переписке с Квинтом – отныне мы осведомлены о текущей политической жизни Рима далеко не так полно, как в предыдущие годы. Известно лишь, что в Риме неоднократно происходили волнения. 6 ноября 53 года во время триумфа Гая Помптина, которого он ждал восемь лет со времени побед над аллоброгами в 61 году и который в конце концов удалось устроить лишь благодаря ловкости претора Гальбы, в городе происходили уличные стычки, сопровождавшиеся кровопролитием. На дни триумфа Цицерон приехал в Рим, памятуя о сотрудничестве с Помптином в пору подавления заговора Катилины. Подручные Клодия, узнав о его присутствии в столице, всячески выражали свою ненависть не только к помощнику консула 63 года, но и к нему самому.

Те же вооруженные отряды Клодия сорвали народное собрание, дошли до того, что стали забрасывать консулов камнями и с обнаженными мечами ворвались в Септу – ограду, в которой происходили выборы. Отразить их натиск, обратить в бегство и заставить откатиться к реке смог только Милон с вооруженной свитой. Выборы, однако, оказались сорванными.

Еще одно столкновение произошло на Священной дороге: люди Милона напали на Плавтия Гипсея и друзей, его окружавших. Цицерон, случайно находившийся среди них, едва не поплатился жизнью.

Цицерон с ужасом наблюдал, как Клодий с новой энергией разворачивает агитацию с двойной целью – добиться избрания в преторы, но в первую очередь устранить с политической арены Милона. Цицерон считает необходимым сделать все от него зависящее, чтобы поддержать Милона. Он пишет об этом прямо в письме Куриону Младшему, которое относится, по-видимому, к середине 53 года. Он уверен, что есть еще возможность вернуть Рим к нормальной политической жизни, но при одном условии – Милон должен стать консулом. Цицерон рассчитывает на поддержку Куриона, которого по-прежнему считает преданным делу аристократии или, во всяком случае, старинным республиканским порядкам. Курион был одним из тех молодых людей, с которыми старый консулярий связывал все свои надежды. Он полагал, что вместе с людьми старших поколений уйдут в небытие застарелые распри и бесчисленные честолюбивые устремления, а молодежь, всему этому чуждая, займет политическую авансцену. Цицерон не доверяет Помпею, его то и дело меняющейся политике, со стороны Цезаря не видит пока никакой серьезной опасности и считает, что Милон один в состоянии обеспечить политическое обновление. «Поднимается попутный ветер, – пишет он Куриону, – и Курион будет тем кормчим, что сумеет его использовать и привести корабль в гавань».

О каком попутном ветре идет речь? По всему судя, о распаде триумвирата. Красс погиб; Помпей, связанный по рукам и ногам проконсульским империем, не может вступить в Рим; Цезарь – во власти превратностей войны; самый подходящий момент сенату вновь взять па себя руководство государственными делами, считает Цицерон. Достаточно устранить Клодия, и общественная жизнь вернется в обычное русло. Вскоре выяснилось, что надеждам Цицерона не суждено сбыться.

В весенние месяцы этого года Цицерон объезжает свои виллы. В апреле живет некоторое время в Кумах, где его навещает Помпей; о чем они говорили, мы не знаем, известно лишь, что Помпей казался веселым и довольным. Через несколько дней Цицерон уже в Формиях. Тирон, старый верный секретарь нашего героя, заболел, и настолько серьезно, что не смог дальше сопровождать оратора, и остался на Формийской вилле. Цицерон пишет ему письма, полные глубокой искренней привязанности: до тех нор пока мы будем в разлуке, говорит он Тирону, я не смогу притронуться ни к одной книге. Он не в состоянии вернуться к начатым работам, то есть к трактату «О государстве» и уже, по-видимому, к диалогу «О законах». В письмах нет никакого преувеличения. Тирон был постоянным сотрудником, чем-то несравненно большим, чем секретарь в современном смысле слова, и Цицерон обращался к его помощи ежеминутно. В те времена литературное произведение создавалось скорее в ходе беседы, а не писания. Каждую фразу, прежде чем секретарь заносил ее на табличку, обсуждали, взвешивали. Такой способ работы предполагал определенную интеллектуальную близость между автором и помощником, который в то же время играл роль первого читателя. Тирон был другом Цицерона в самом полном и точном значении слова. Болезнь Тирана волновала оратора, и он, не стесняясь, с нежной откровенностью пишет другу о своей тревоге. В ту пору Тирон юридически еще раб, но вскоре он получил волю и сделал чрезвычайно много для посмертной славы своего теперь уже патрона.

Во второй половине года политическое положение лучше не стало. Выборы, как и в предыдущем году, бесконечно откладывались под тем или иным предлогом, так что опять в декабре Рим не имел еще консулов. Помпей как обладатель проконсульского империя был единственным магистратом с законными полномочиями, хотя они и не распространялись на сам город. Осенью 53 года Цезарь, вернувшийся с армией в Равенну на зимние квартиры, сразу оценил положение и опасности, которые оно таило. Полагая, по-видимому, что еще не настало время порывать с Помпеем, и надеясь избежать открытого конфликта, который неминуемо перерос бы в гражданскую войну, он решил выдать за Помпея свою внучатую племянницу Октавию. Октавия была замужем за Гаем Клавдием Марцеллом, но Цезарь рассчитывал расторгнуть их брак «по государственным соображениям». Сам Цезарь собирался развестись с Кальпурлией, дочерью консула 68 года Пизона, и жениться на Помпее – дочери Помпея. Помпея была помолвлена с Фавстом Суллой, сыном диктатора, но и помолвку Цезарь, видимо, собирался отменить. Помпей, однако, не согласился на подобную комбинацию и женился на Корнелии, дочери Публия Корнелия Сципиона Назики, который в результате усыновления вошел в семью Цецилиев Метеллов. Как мы уже упоминали, Корнелия – жена Публия Лициния Красса, сына триумвира, овдовела в июне 53 года. Когда завершился положенный срок траура, весной 52 года она вышла за Помпея. Биограф Помпея уверяет, что старого полководца пленили красота и скромность молодой вдовы; наверное, стоит указать еще по крайней мере на две возможные причины: несмотря на возраст (он приближался к шестидесяти). Помпей постоянно искал женской любви, а, кроме того, был не прочь породниться с одной из самых древних и знатных семей Рима.

Если верить Светонию, именно с этого времени Цезарь стал готовиться к захвату власти, учитывая и возможность гражданской войны. Историки любили торопить события, но в данном случае действительно союз между Цезарем и Помпеем исчерпал себя и явно шел к концу. Цезарь старался добиться поддержки возможно большего числа сенаторов; направо и налево раздавал он деньги в долг под очень умеренные проценты, а подчас и вообще без них; каждый, кто навещал его в ставке, будь то всадник или простой гражданин, возвращался облагодетельствованный. Благосклонностью Цезаря могли похвастаться даже отпущенники, даже рабы. Главной его опорой по-прежнему оставался Публий Клодий. Это был единственный человек, способный сорвать планы Помпея, если, впрочем, верить, что старый полководец действительно стремился вернуть государство в русло нормальной политической жизни.

В начале 52 года, точнее – 20 января, произошло событие, окончательно разрушившее хрупкое равновесие, на котором Цицерон надеялся основать нормальную деятельность государства. В тот день Милон ехал в сопровождении жены и телохранителей в Ланувий, где был жрецом одного из местных культов, и на Аппиевой дороге недалеко от Бовилл повстречал Клодия, который возвращался в Рим также в окружении толпы подручных. Когда процессии разъезжались, между людьми Милона и Клодия возникла перепалка, а потом и драка. Эскорт Милона одержал победу, сам Клодий был ранен, рабы отнесли его в соседнюю харчевню, а там по приказанию Милона его прикончили. Вечером тело Клодия привезли в Рим; зрелище обезображенного трупа, вопли Фульвии, вдовы, вызвали подлинное восстание сторонников Клодия и всего римского плебса. Тело сняли с носилок, поместили в курию и подожгли здание, чтобы курия стала погребальным костром человека, павшего, по убеждению толпы, жертвой сенаторов. Сенаторы собрались на Палатине в одном из храмов, избрали интеррекса и единственным законным магистратам, то есть Помпею и народному трибуну, вручили полномочия по проведению в жизнь сенатусконсульта о чрезвычайном положении. Помпей получал право проводить набор войск по всей Италии. Начались переговоры между Помпеем и Цезарем, последний требовал наказания Милона – не столько, по-видимому, из любви к законности, сколько из опасения, что Милон может стать вожаком римской толпы и склонить ее на сторону Помпея. Между триумвирами началась торговля. Сенаторы предлагали избрать Помпея единоличным консулом, без коллеги, трибуны же настаивали, чтобы коллега был и чтобы им стал Цезарь. Осуществить последнее предложение не пришлось, так как в эти дни началось общее восстание галльских племен и командующему необходимо было присутствовать в провинции. Цезарь соглашался не претендовать на консульство текущего года, но требовал взамен согласия сената на заочное выдвижение своей кандидатуры сразупосле' завершения срока командования в Галлии. Фактически, пока суд да дело, Помпей получал реальную власть, Цезарь же – только обещание, которое, быть может, не так уж обязательно было и выполнять. Став единоличным консулом, Помпей провел два закона – о насилии и о происках; на их основе Милона могли немедленно предать суду. Суд состоялся 4 апреля, председательствовал Луций Домиций Агенобарб. Здание было оцеплено солдатами, готовыми отбить натиск банд Клодия. Цицерон, единственный из защитников, выступил с речью. Поэтому остальные адвокаты Милона, среди которых был и Гортензий, выступать отказались. Солдаты окружили трибунал, и Цицерон, как говорят, чувствовал себя не в своей тарелке. Растерянность, всегда мешавшая ему в начале речи, на этот раз оказалась особенно сильна. Плутарх так описывает происходившее: Цицерон прибывает на форум в носилках и видит – вооруженные солдаты заполнили всю площадь, Помпей возвышается над толпой, сидя в курульном кресле консула перед входом в эрарий Сатурна. Язык не слушался оратора, речь оказалась неуверенной, неубедительной, несравнимой с прежними его речами. Писцы-стенографы записали речь. Квинтилиан держал ее в руках и назвал в отличие от отредактированного и опубликованного текста oratiunculа, то есть «речью-коротышкой». Милон был осужден. Два других процесса, возбужденных против него в то же время по законам о происках и незаконных сообществах, имели тот же исход.

Комментарий Аскония помогает понять мысли и чувства Цицерона на протяжении месяцев, прошедших между убийством Клодия и судом. Было ясно, что оратор, столь горячо поддерживавший кандидатуру Милона на консульских выборах, станет и в суде защищать своего друга, и это вызывало враждебное отношение к Цицерону большинства граждан. О злодеяниях Милона ходили самые фантастические слухи. Особенно неистовствовали народные трибуны Квинт Помпей, Гай Саллюстий (историк) и Тит Мунаций Планк Бурса (брат будущего основателя Лиона). Планк объявил, что если Цицерон будет упорствовать в своем желании выступить защитником Милона, то он, Планк, привлечет к суду его самого. Город шумел и бушевал. Но, несмотря ни на что, Цицерон, пишет Асконий, «выказал такую твердость и такую верность долгу, что ни неприязнь народа, ни подозрения Помпея, ни опасности, которые его подстерегали, если бы он оказался обвиненным перед народом, ни стянутые на площадь и явно враждебные Милону войска не поколебали его решимости выступить защитником, хотя он мог легко отвести от себя всякую угрозу, спастись от ненависти толпы и вернуть расположение Помпея, стоило лишь умерить свой пыл».

Политическая путаница, царившая в Риме, привела к тому, что поборник сенатских порядков Милон оказался перед судом, где председательствовал сенатор-консерватор Луций Домиций Агенобарб, выбранный народным собранием, но до того, как консул, зарекомендовавший себя противником триумвиров; так что на суде противостояли друг другу два давних политических союзника, а среди членов суда находился Катон, много раз публично заявлявший, что, убив Клодия, Милон оказал государству величайшую услугу. Тем не менее за обвинительный приговор проголосовали 12 сенаторов, 13 всадников и 13 эрарных трибунов, а за оправдание подсудимого высказались лишь 6 сенаторов, 4 всадника и 3 эрарных трибуна. Цифры эти показательны: осуждение Милона свидетельствовало об общем желании вернуть мир в общественную жизнь, положить конец насилию, которое еег парализовало. Возможно, Помпей не разделял общие чувства, а лишь стремился укрепиться в положении единственного правителя государства и потому в решающий момент отвернулся от человека, верно ему служившего; но у членов суда таких мотивов не было. Цицерон построил защиту на том, что люди Клодия с самого начала рвались в драку, тогда как о людях Милона такого не скажешь; драка завязалась внезапно, сначала между рабами, и лишь когда дело было сделано, Клодий ранен, Милон решил воспользоваться случившимся и устранить противника. Исходные положения Цицерона не совсем точны. Клодий неоднократно угрожал Милону смертью, Милон делал то же, но до роковой встречи ни один не пытался привести угрозу в исполнение, и, в сущности, ни тот, ни другой не стремился к трагической развязке. И Клодий и Милон пали жертвами общего напряжения, которое сами же и создали и терпеть которое больше никто не мог. Одно время Цицерон надеялся, что Милон, став консулом, покончит с этим положением законным путем – добившись, например, осуждения и изгнания Клодия. Судьба решила по-иному, но больше всего выгоды из случившегося извлек Помпей. Он даже пустил слух, будто Милон составил заговор с целью его убить, и, кажется, намекал, что Цицерон имел к заговору какое-то отношение.

После осуждения Милон отправился в изгнание в Массилию (современный Марсель), где и прожил до 48 года, когда попытался поднять в Южной Италии восстание против Цезаря и при разгроме его погиб.

Многих друзей Милона также привлекли к ответственности, но по отношению к ним судьи оказались более мягкими. Оправдали, например, Марка Савфея, руководившего штурмом харчевни, где лежал раненый Клодий. Защищал его Цицерон. Друзья Клодия, участвовавшие в беспорядках и в поджоге курии, были строго наказаны. Расхождения в общественном мнении и тенденции, его объединявшие, вырисовывались вполне отчетливо: люди «государственные», те, что заседали в суде, благоволили к Милону больше, чем к Клодию, но все они стремились положить конец разгулу насилия. Первым следствием изложенных событий оказался окончательный распад триумвирата: Цезарь, погруженный в Галлии в борьбу с Верцингеторигом, не мог более контролировать положение в Городе столь бдительно, как раньше; с другой стороны – и совпадение обоих обстоятельств имело решающее значение – исчезли с политической арены и Клодий и Милон, Помпей остался один на один с сенатом, что очень скоро привело к союзу. Сложилась политическая ситуация, которая через два года привела к гражданской войне.

В отредактированном и переработанном варианте речи «В защиту Анния Милона» Цицерон восхваляет мудрость и беспристрастие Помпея, хотя прекрасно понимает, что тот жаждет осуждения Милона. В речи вообще присутствует образ римского государства, который (по крайней мере как образ) занимает Цицерона в новой политической ситуации, образованной смертью Клодия: республика, вернувшаяся к своим исконным основам, верная законам и справедливости, исполненная мужества и уважения к праву. Оратор понимает, что образ, им созданный, вряд ли может быть воплощен в действительность, что он всего лишь мечта, но в такой республике Цицерон надеется занять место, ему подобающее – место оратора, пусть и зависимого от Помпея, но воздействующего всей мощью своего слова на сенат, на суды, на сходки, которые никто не посмеет разгонять камнями и дубинками. На протяжении месяцев, последовавших за осуждением клики Клодия, Цицерон, по его собственным словам, погружен в дела. Судебные процессы следуют один за другим, проведенные Помпеем новые законы создают сложные юридические казусы, которые требуют его вмешательства и разбора. Об этом Цицерон рассказывает Марку Марию, соседу по Кампанским имениям, в письме, предположительно датируемом началом 51 года. Здесь же – выражения радости по поводу осуждения Мунация Планка Бурсы, который так яростно нападал на Цицерона, и теперь Цицерон сумел добиться обвинительного приговора своему врагу. На процессе Планка Цицерон продемонстрировал независимость от Помпея; последний позволил себе направить суду письмо, где восхвалял Планка. Однако судьи все же решились «осудить того, кем сами были поставлены в судьи, наперекор его великому могуществу». «Они никогда не сделали бы этого, – прибавляет Цицерон, – если бы моя скорбь не была их скорбью». Начинала брезжить надежда, что вновь удастся обрести свободу и восстановить былой авторитет. Процесс мог состояться только после завершения магистратских полномочий Планка, то есть после 9 декабря 52 года; если учесть все полагавшиеся по закону отсрочки – очевидно, в январе 51 года. В эти дни Цицерон уже подпадал под действие одного из законов Полнея и должен был в ближайшее время оставить Рим, чтобы отправиться наместником в провинцию Киликию.