Текст книги "Цицерон"

Автор книги: Пьер Грималь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

На заседании 22 октября Цицерон произнес речь и убедил сенаторов принять решение о вручении ему чрезвычайных полномочий и права использовать все доступные средства, включая применение оружия, для защиты республики. Поначалу консул решил, что, стянув войска и приведя их в боевую готовность, заставит заговорщиков отказаться от своих замыслов. У ворот Рима ждали очереди отпраздновать триумф два проконсула, Квинт Марций Рекс и Квинт Метелл Кретик, со своими отборными солдатами. Цицерон отправил первого в Апулию, второго в Этрурию, а обоим преторам, находившимся при исполнении своих обязанностей – Цецилию Метеллу Целеру (благодаря Цицерону он получил назначение наместником Цизальпинской Галлии на следующий год) и Квинту Помпею Руфу (о котором мало что известно) дал приказ: первому провести набор войска в Пиценской области, а второму – отправиться в Капую и помешать посланцам Катилины сформировать войско из гладиаторов, которых в этом городе по-прежнему было очень много.

В Риме Луций Эмилий Павел (брат Лепида, будущего триумвира) выступил с официальным обвинением Катилины в насилии, что при данных обстоятельствах было актом, юридически вполне обоснованным. В своем ответе, исполненном наглости и презрения к законам, Катилина заявил, что готов остаться под домашним арестом либо в доме консула, либо в доме претора Метелла Целера, а поскольку оба от такого предложения отказались, Катилина перебрался в дом одного из своих сообщников, формально проявив готовность внять предъявленному обвинению, а по сути дела сохранив полную свободу действий. В этом-то доме, хозяином которого был Марк Порций Лека, в ночь с 6 на 7 ноября Катилина созвал совещание своих сторонников. Он объявил, что решил уехать в Этрурию и принять командование армией, которую тем временем собрал в Средней Италии Гай Манлий – бывший центурион Суллы и участник заговора, руководивший подготовкой его в тех краях. Катилина прибавил, однако, что не покинет Рим, пока в нем остается в живых консул Цицерон. Два человека – всадник Гай Корнелий и сенатор Луций Варгунтей (в источниках, впрочем, приводятся и другие имена) вызвались покончить с Цицероном. На заре следующего дня, 8 ноября, они, замешавшись в толпу клиентов, пришедших приветствовать консула, должны были явиться в дом Цицерона и убить его. Присутствовавший на совещании Курий поспешил предупредить консула, и, когда убийцы подошли к дому, двери оказались запертыми.

Дольше медлить было нельзя. В Храме Юпитера Статора (буквально: «Остановителя») собралось заседание сената. Выбор места не случаен. Согласно легенде храм был освящен Ромулом во время войны с сабинянами и их царем Титом Татием в ознаменование того памятного мгновения, когда Юпитер вмешался в ход сражения и остановилобратившихся в бегство римлян. Само название храма, таким образом, наводило на мысль – надо остановитьКатилину, поставить на его пути преграду в виде законов, некогда данных Риму богами. Этот образ лег в основу первой Катилинарии – речи, в значительной своей части импровизированной и оставшейся навсегда одним из самых знаменитых образцов цицероновского красноречия. Цицерон ссылается здесь на прецеденты, дававшие ему право предать Катилину казни, но, по его словам, он хочет быть милосердным и в соответствии с традициями общины сделать все, что можно, для спасения жизни одного из граждан. Но дело обернется по-иному, если Катилина покинет столицу и станет во главе армии, которую создал в Этрурии. Тогда он сам исключит себя из числа граждан, станет врагом Рима и его народа, и смерть его при разгроме войска не бросит на консула никакой тени. Современные историки нередко пишут о слабости, проявленной здесь Цицероном, который, по их мнению, опасался участи Гая Рабирия. Прецеденты, на которые он ссылается, действительно относятся ко временам гражданской смуты, которую Цицерон меньше всего хотел бы пережить еще раз. Поэтому он и стремится дать Катилине возможность разоблачить себя как врага государства, вынести борьбу подальше от Города, за священные пределы померия, на поля сражений, где властны одни лишь законы войны.

Сенаторы наконец убедились, что заговор не был выдумкой консула пли искусно проведенной провокацией. Катилина пытался отвечать. Отказавшись от былого наглого тона, он напомнил сенаторам о своем происхождении, о традициях «отчей» республики, которые требовали, чтобы аристократы всегда служили народу. По какому праву у патриция Катилины требует отчета какой-то Цицерон, человек из Арпина, переселенец (inquilinus – слово, которым обозначали в Риме людей, не имевших в юроде собственного жилья), личность, случайно замешавшаяся в ряды правителей республики? Сенаторы не поддались, однако, такого рода доводам, и Катилина, сопровождаемый злобными выкриками, покинул храм, угрожая «погасить под развалинами государства тот костер, на котором его пытаются сжечь». Весьма возможно, правда, что эта фраза, которая, судя по источникам, была произнесена совсем в другом случае, вложена Саллюстием в уста Катилины лишь ради драматического эффекта. Двадцатью годами позже описанных событий, когда Саллюстий составлял свой рассказ, эпизод уже окутался драматическими светотенями, что давало возможность историкам и поэтам проявить свой талант, а заодно и исказить ход событий.

Итак, Катилина покинул Рим. Из попытки захватить власть в столице ничего не вышло. Оставался лагерь Манлия, куда он и направился в надежде вскоре вернуться во главе победоносной армии в столицу, где его союзники собирались к тому времени поднять восстание против консулов и государственной власти. Желая скрыть спои подлинные намерения, Катилина писал друзьям и даже принцепсу сената Лутацию Катулу, что отправляется в Массилию в добровольное изгнание, гонимый клеветой, возведенной на него врагами; что единственная его вина – защита бедных граждан, чьи интересы он пытался отстоять в борьбе с безжалостными кредиторами. Сходные письма писал проконсулу Марцию Рексу и Манлий. Но, невзирая на миролюбивые слова, Катилина готовился к войне. Вместо того чтобы отправиться по Аврелиевой дороге, которая вела вдоль морского берега в Массилию, он двинулся к Аррецию, где соединился с другим своим сторонником Гаем Фламинием, а отсюда, возложив на себя знаки императорского достоинства, пошел на Фьезоле. Оповещенные об этом сенаторы объявили Катилину «врагом римского народа», предложив в то же время прощение тем его союзникам, которые сложат оружие до установленного дня. Однако никто из сторонников Катилины не покинул его лагерь.

9 ноября Цицерон обратился с речью к народу (так называемая Вторая Катилинария), где изложил весь ход событий, раскрыл подлинные намерения заговорщиков и показал, что республика располагает силами, которые не оставляют Катилине никаких шансов на успех. В те дни консул еще питал надежду, что в самом Риме удастся избежать насилия: «Я буду поступать так, квириты, чтобы – если только это окажется возможным – даже бесчестный человек не понес кары за свое преступление в стенах этого города». Следовательно, главная трудность состояла в том, что друзья Катилины остались в столице, не последовали за своим вождем. Враги вне города (то есть армия Манлия) должны были встретиться на поле боя с консульской армией под командованием Гая Антония, действовавшего по прямому распоряжению сената, Цицерон же оставался полновластным хозяином в Городе. Но что мог он сделать, если существовали законы, запрещавшие казнить гражданина без приговора суда, избранного народом? Решение сената о введении чрезвычайного положения временно как бы упраздняло эти законы, гарантировавшие lihertas, но, как мы видели в связи с делом Росция, правовой характер и границы применения чрезвычайных законов могли быть оспорены. Наверное, все-таки не стоит приписывать нерешительность Цицерона и его сомнения в том, применять ли чрезвычайное законодательство, лишь трусости. Гораздо больше оснований видеть здесь обычное его уважение к нормам общинного общежития, обычное его стремление избегать всего, что могло бы поставить под угрозу согласие граждан.

Конец ноября прошел в напряженном ожидании. Заговорщики продолжали готовить мятеж. Консул неотрывно следил за ними. Неожиданно Катон, потомок старого Катона Цензория, отвлек от них общее внимание, предприняв шаг, чреватый опасными последствиями. Катон выступил против одного из консулов, только что избранных комициями па будущий год, Луция Лициния Мурены, обвинив его в противозаконных предвыборных махинациях. Цицерон согласился защищать Мурену. По-видимому, он рад был оказать услугу соратнику Лукулла. К тому же, если Мурену осудят и, следовательно, отрешат от консульства, следующий год начнется при одном-единственном консуле – Снлане, а когда в городе нет спокойствия и извне угрожает армия мятежников, такое положение таит в себе немалые опасности. Суд внял доводам Цицерона и оправдал Мурену.

Кроме Цицерона, защитниками Мурены выступали Гортензий – от имени сената, и Красс – в роли представителя народной партии. Речь Цицерона на этом процессе дошла до пас в редакции 60 года, вероятно, пе-сколько отличной от первоначальной. Цицерон оказался в плену противоречий. Мурену обвиняли по Туллиеву закону, автором которого был сам Цицерон, получалось так, будто он выступает против самого себя. Катон – суровый и последовательный сторонник стоической философии, пользовался в сенате непререкаемым моральным авторитетом. Другой обвинитель, соперник Мурены на выборах, Сульпиций, тоже слыл безупречно порядочным человеком. Вступая в борьбу с такими противниками, Цицерон рисковал восстановить против себя значительную часть сената именно в тот момент, когда больше всего нуждался в единодушной поддержке в курии. Он решил построить свою речь так, чтобы разделить обвинителей, создать особый образ каждого из них, несхожий с образом другого. Катона он изобразил более стоическим стоиком, чем самые знаменитые последователи этого направления в прошлом веке, что выглядело несколько комично. Говоря о Сульпиции, Цицерон с деланным добродушием изображает его таким– же, как он сам, юристом-практиком, из тех, что, конечно, приносят гражданам пользу, но не идут ни в какое сравнение с воинами и полководцами. Мурена, как все знали, принадлежал к числу последних; он явно должен был выиграть процесс.

Марк Туллий Цицерон. Флоренция. Mузей Уффици.

Гай Марий, полководец и семь раз консул, родственник Цицерона. Ватиканский музей. Рим.

Луций Корнелий Сулла Фелнкс, полководец. диктатор.

Национальный музей, Неаполь.

Гней Помпей. Изображение на монете.

Гней Помпей Великий – полководец, трижды консул. Голова статуи, к подножию которой 15 марта 44 г. до н. э. упал убитый Цезарь.

I

Гай Юлий Цезарь. Изображение на монете.

Гай Юлий Цезарь, диктатор. Прижизненных портретов не сохранилось. Настоящий бюст (музей г. Пизы, Италия) считается самым точным из позднейших изображений.

 Марк Порций Катон Младший (Утический) – «последний республиканец»

Марк Юний Брут, убийца Цезаря. Изображение на монете.

Гай Юлий Цезарь. Бюст эпохи Возрождения (школа Донателло), Лувр, Париж.

Марк Антоний, триумвир. Мюнхен. Глиптотека

Юноша Октавиан (Гос. Эрмитаж). Таким должен был впервые увидеть будущего императора Цицерон.

Основатель Римской империи Октавиан Август. Так называемый Август из Примапорты. Ватиканский музей, Рим.

Карнеад

 Платон

Эпикур.

 Зенон

Демосфен. Знаменитый афинский оратор IV в. до н. э.

Квинт Гортензий Гортал, оратор, друг Цицерона и противник его в судебных процессах. Мрамор. Рим, вилла Альбани.

Вергилий. Рим. Латеранский музей

Марк Туллий Цицерон. Капитолийский музей. Рим.

Ватиканский палимпсест. (кодекс 5757). Основной текст – Цицерон. «О государстве», кн. 1, 27 . унциальный шрифт IV в. Новый текст – Августин. Псалмы, полуинциалы VIII века .

Статуя оратора. Флоренция. Археологический музей.

Тем временем Цицерон получил от своих осведомителей сведения, что заговорщики назначили на 16 декабря выступление в Риме, предполагая начать его с поджогов и резни. Бесспорные, осязаемые доказательства надвигавшейся катастрофы стали жизненно необходимы. Помогла Цицерону неосторожность самих заговорщиков. В Риме уже несколько дней находились посланцы галльского племени аллоброгов, прибывшие в столицу, чтобы, как они объясняли, подать жалобу на бывшего наместника Луция Мурену, которого только что оправдал суд. Лентул, руководивший действиями заговорщиков в столице, поручил отпущеннику по имени Публпй Умброп вступить в сношения с аллоброгами. Свидание состоялось в доме Деция Брута рядом с форумом. Заговорщики просили галлов выступить за них, обещая взамен простить им долги. Подумав и все взвесив, аллоброги решили выдать заговорщиков консулу. Цицерон устроил ловушку: аллоброги получили от заговорщиков письменный договор и 3 декабря двинулись в обратный путь; договор они везли с собой; у Мульвиева моста через Тибр, где находился северный выезд из Рима, они были арестованы отрядом солдат под командованием двух преторов. Наконец Цицерон держал в руках неопровержимое доказательство существования заговора. Он немедленно отдает приказ об аресте лиц, чьими подписями скреплены конфискованные документы, проводит обыски в их домах и созывает заседание сената в храме Согласия у подножия Капитолийского холма.

Саллюстий ярко описывает противоречивые чувства, владевшие консулом: радость от того, что удалось раскрыть заговор и избавить родину от грозившей опасности, и в то же время растерянность и смятение – ведь неизвестно, как поступать с арестованными, входящими в число первых граждан государства. Зато теперь ничто уже не могло помешать сонату до конца расследовать дело; гнев народа обрушился на заговорщиков. Прежде городской плебс был довольно благосклонен к Катилине, ибо видел в нем защитника своих интересов; поняв же, что переворот грозит новыми страданиями и бедами, простонародье резко изменило отношение к заговорщикам и настроилось враждебно. Цицерона превозносили до небес. Он обратился к народу с новой, третьей, речью против Катилины: вечереет, сказал он, скоро опустится ночь, и в последний раз придется гражданам принимать всякие предосторожности, запирать двери домов, обходить дозором улицы и переулки. В Город, спасенный благодаря бдительности консула, возвратятся спокойствие и мир. В заключительной части речи господствует религиозное настроение. Вот уже нисколько лет одно за другим следуют недобрые предзнаменования, молния ударила в Капитолий и поразила статую Волчицы; по распоряжению гаруспиков начали возводить новую, большую статую Юпитера, обращенную на восток, то есть в сторону форума, работы велись до сих пор без настоящей энергии, но не случайно закончены они именно сегодня. Цицерон видит тут благоприятное знамение, предвестие окончания бед. Лишь теперь становится ясным смысл божественной воли, изъявленной во время гаданий о спасении Города, – боги имели в виду заговор Катилины, и отныне предуказания их могут почитаться исполненными.

В наше время многие склонны рассматривать цицероновские пассажи такого рода как чистую дань риторике и народным суевериям. Наверное, все-таки такой взгляд неверен. Выражения религиозной преданности Юпитеру сплетаются здесь с другими чувствами, которые глубоко коренились в душе римлянина, и Цицерон разделял их с любым из своих сограждан: после того, как сделано все, что в человеческих силах, следует положиться на заступничество Юпитера, который, как убежден был каждый, всегда готов защищать свой Город.

Вечером 3 декабря римские матроны собрались в доме Цицерона на праздничную церемонию в честь Доброй Богини. Мужчины на такие церемонии не допускались, и Цицерону пришлось уйти из дома. В ночной темноте шагал он по улице, раздумывая о том, как развернутся дальше события и что надо делать, как вдруг его догнала Теренция и рассказала о чудесном знамении, явленном богами: когда жертвы Доброй Богине полностью сгорели на огне жертвенника и покрылись остывшей золой, над ними внезапно взметнулся язык пламени. Весталки (среди которых была и сводная сестра Теренции Фабия) истолковали знамение так, что сама Богиня в ответ на обращенные к ней мольбы о благополучии Рима изъявляла Цицерону свою волю, побуждала продолжать борьбу с заговорщиками, и тогда яркий свет озарит путь, по которому в спокойствии и славе будет шествовать государство римлян. В таких примерно выражениях рассказывает Плутарх об этом примечательном эпизоде. Квинт Цицерон и философ-неопифагореец Нигидий Фигул говорили Цицерону то же самое, и уверенность обоих окончательно убедила консула.

4 декабря в сенате продолжалось следствие. Были выслушаны показания Луция Тарквиния, арестованного на пути к лагерю Катилины. Ему обещали полное прощение, и он подробно рассказал о планах заговорщиков, прибавив, что Красс поручил ему убедить Катилину начать действовать возможно скорее. Заявление это удивило всех, ибо двумя месяцами ранее Красс сам выступил с разоблачением заговора. Сенаторы решили, что Тарквиний лжет, и распорядились заключить его в тюрьму. Кто мог толкнуть Тарквиния на то, чтобы назвать Красса? Показания Тарквиния не давали ответа на такой вопрос, и догадки были самые разные. Нашлись люди, которые утверждали, будто наговор исходит от Цицерона. Обвинение весьма маловероятное – ведь консул отказался вписать в список заговорщиков даже имя Цезаря, на чем настаивали бывший подзащитный Цицерона Гай Кальпурний Пизон и Квинт Лутации Катул. Цезарь, во всяком случае на этот раз, не вступал в сговор с Катилиной. Тем не менее подозрения такого рода, основанные скорее всего на его поведении в 65 году, все-таки тяготели над Цезарем; когда он вышел из храма Согласия, где шло заседание, римские всадники, несшие в полном вооружении охрану здания, окружили его и, обнажив мечи, грозили с ним расправиться. Тучи сгущались, пахло грозой, и затянувшемуся делу пора было положить конец.

Развязка наступила на следующий день, 5 декабря, в декабрьские ноны. Цицерон снова созвал сенат и спросил, какова будет судьба арестованных заговорщиков. Консул следующего года Силан высказался за смертную казнь. Некоторые сенаторы присоединились к его мнению. Дошла очередь до Цезаря; он произнес пространную речь, основное содержание которой Саллюстий излагает так: Цезарь обратил внимание сенаторов на то, сколь опасны и ошибочны бывают решения, принятые в гневе; напомнил, что законы государства и нравственные его традиции вменяют в обязанность сенаторам прежде всего искать милосердных решений; есть много способов, кроме смертной казни, воспрепятствовать заговорщикам нанести ущерб государству. Слова Цезаря произвели впечатление на многих сенаторов. Однако вслед за ним слово взял Катон, проявивший себя сторонником самых суровых мер и противником всякой жалости. Доводы Катона убедили собрание. В тот же вечер Цицерон распорядился привести приговор в исполнение. Самые видные сенаторы сопровождали приговоренных до Туллпанума – мрачной государственной тюрьмы у подножия Капитолийской крепости, там их и предали смерти.

После того как был задушен последний, Цицерон вышел к хранившей молчание толпе и объявил, что друзья Катнлнны «отжили», vixerunt. В ответ послышались крики восторга, сама собой образовалась процессия, длинная, при свете факелов она пересекла форум и сопровождала консула до самого его дома в Каренах.

Мятеж нельзя было считать до конца подавленным, поскольку Этрурия оставалась во власти Катилины и его армии. Вскоре тем двум легионам, которыми здесь располагали повстанцы, пришлось перейти к обороне. Войска Гая Антония и Квинта Метелла Целера окружили их и принудили дать решительное сражение у Пистойи. Видя, что поражение неизбежно и ему не остается ничего, кроме смерти, Катилина врезался в гущу боя и подставил грудь под мечи врагов. Сражение у Пистойи происходило в конце января, в те самые дни, когда Цицерону надлежало сложить с себя консульские полномочия. Когда он, завершив магистратуру, вознамерился обратиться к народу с речью, содержавшей отчет о его правлении, Метелл Непот, брат Метелла Целера, легат Помпея, а с 10 декабря 63 года – народный трибун, использовав свое право вето, запретил Цицерону выступать. В ходе декабрьских заседаний сената Цицерона, напротив того, осыпали похвалами, сенаторы присвоили ему звание «отца отечества» и постановили совершить молебствие в его честь, дабы возблагодарить богов, сподобивших консула спасти государство.

Вот так кончилось консульство Цицерона, навсегда оставившее в его душе противоречивые чувства радости, тревоги и сожаления – ему все же не удалось, подавив заговор вооруженной силой, сохранить при этом строгую законность и избежать казни заговорщиков в Городе. Но ведь сенат не пошел за Цезарем, ведь все твердили одно и то же – и коллеги в курии, и Теренция, ненавидевшая Катилину, который опозорил ее сестру Фабию, и знамения, ниспосланные богами. Что же оставалось ему делать? Не исключено, что в глубине души он опасался дальнейшего развития событий, боялся, как бы пример Катилины не толкнул многих на тот же путь, и потому решил раз навсегда преподать жестокий урок. Цицерон хотя и долго противился смертному приговору, но все же наконец согласился с теми, кто на нем настаивал.