Текст книги "Цицерон"

Автор книги: Пьер Грималь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

Так думал, наверное, и Цицерон, поскольку позже сам похвалялся, как ловко сумел «пустить пыль в глаза» судьям.

Как видим, исполнение преторских обязанностей не мешало Цицерону принимать участие в многочисленных судебных делах – и далеко не все из них нам известны. Он чувствует себя на форуме господином, берется защищать людей, невиновность которых далеко не очевидна, и, по-видимому, с удовольствием виртуозно пользуется методом доказательств in utramque partem, которому некогда научился у Филона из Лариссы и владение которым считал одним из непременных условий успешной деятельности судебного защитника. Публика восхищалась его искусством, как восхищалась талантливым гистрионом или гладиатором, умеющим ловко наносить удары и не менее ловко увертываться от них.

Из речей, произнесенных в годы, отделявшие претуру Цицерона от его консулата, нам известны еще две – «В защиту Гая Орхивия» и «В защиту Квинта Муция Орестина». Первая (произнесенная, по-видимому, в 65 году) была чем-то вроде жеста солидарности по отношению к бывшему коллеге, который в предшествующем году отправлял обязанности претора совместно с Цицероном. Не исключено, что он помог Цицерону в процессе Фавста Суллы. Теперь Гая Орхивия обвиняли в мздоимстве; Цицерон добился его оправдания и тем навсегда снискал его признательность. Об Орхивии нам известно немного, но нет сомнения, что «друзей», на которых можно рассчитывать, у Цицерона было немало. Их голоса на предстоящих выборах – еще один шаг, приближавший его к вожделенному консульству. Гай Орхивий и его «друзья» упоминаются в «Кратком наставлении», которое мы цитировали ранее. Имя Орхивия фигурирует там наряду с именами трех других лиц – Квинта Галлия, Гая Корнелия, Гая Фундания, которые, как пишет Квинт, также обратились к Цицерону в трудную минуту и «доверили ему защиту своих интересов».

В процессе Фундания, судя по нескольким сохранившимся отрывкам из речи Цицерона, рассматривалось дело, связанное с подкупом избирателей; Цицерон воспользовался этим процессом, чтобы высмеять претензии аристократов, возводивших свою генеалогию к бесконечной древности, подобно жителям Аркадии, «рожденным, когда еще и луны не было». Отсюда делался вывод, что «новые люди», то есть подобные самому Цицерону, имели не меньшее право на магистратуры, чем знать.

В процессе Квинта Галлия дело шло о подкупе. В речи своей Цицерон говорил о непостоянстве толпы, о ловкости ораторов, выступающих на сходках, упоминал Луция Сергия Катилину, друга Галлия, который поддерживал Катилину в его борьбе за консулат летом 65 года. Так впервые прозвучало в устах Цицерона имя человека, которому предстояло стать злейшим его врагом. Возможно, однако, что они встречались и значительно ранее, если правда, что Катилина в молодости служил, как и Цицерон, в преторской когорте Гнея Помпея Страбона. Если учесть, что Катилина стал претором в 68 году, то есть двумя годами раньше Цицерона, он был, видимо, и старше его. Катилина участвовал в гражданской войне сначала в войсках Страбона, а после его смерти на стороне Суллы, преодолев искушение стать марианцем. Политические взгляды привели Катилину в лагерь победителей, он сделался убийцей, одним из тех, кому Сулла поручал устранение своих противников, и предавался этому занятию с яростью и страстью. Еще в самом начале похода, которому суждено было завершиться у Коллинских ворот Рима победой Суллы, Катилина убил собственного брата и, чтобы избежать суда, внес его имя в проскрипционные списки, прибегнув к маневру, уже известному нам по делу Росция из Америи. По приказу диктатора Катилина подверг пытке Марка Мария Гратидиана из Арпина. Гратидиан умер под пыткой. Сам же Гратидиан несколькими годами ранее принудил к самоубийству Квинта Лутация Катула, бывшего мужа своей сестры. Во время проскрипций Катилина подстроил также убийство Квинта Цецилия, мужа своей сестры. Такого рода преступления позволили ему скопить немалые богатства, особенно привлекавшие этого выходца из разорившейся аристократической семьи.

Алчность Катилины подогревалась постоянной жаждой все новых и новых удовольствий. Он любил окружать себя юношами, которые принимали участие в его оргиях. В 73 году Катилине предъявили обвинение: он соблазнил весталку Фабию, сестру Теренции, то есть невестку Цицерона. Дело получило огласку, было передано в суд, и спас Катилину лишь консул 78 года Квинт Лутаций Катул; в жертву манам его отца Катилина принес в свое время Мария Гратидиана. После претуры Катилина получил в управление провинцию Африку, где проявил самые черные стороны своей натуры. Он грабил жителей так, что они не вытерпели и послали делегацию с жалобой в сенат. В 66 году наместник вернулся в Рим и был привлечен к суду по обвинению в вымогательстве. Обвинителем выступил Публий Клодий – человек, с которым нам вскоре предстоит познакомиться; в ту пору он едва вышел из юношеского возраста. Цицерон предложил взять на себя защиту Катилины. Катилина, насколько можно судить, отклонил предложение, либо потому, что не хотел быть обязанным человеку, который будет конкурировать с ним на консульских выборах, либо потому, что не придавал серьезного значения обвинению и не видел надобности в защите. Почему, однако, Цицерон предложил помощь человеку, чья вина не вызывала сомнений? Было ли то данью воспоминаниям о совместной военной службе? Иди Цицерон стремился заранее обезоружить самого сильного конкурента? А, может быть, не хотел бередить старые раны, надеялся установить мирную атмосферу, в которой растаяли бы воспоминания о гражданских распрях, разлагавших жизнь государства? Предлагая помощь Катилине, Цицерон не отступал от своих принципов, в соответствии с которыми он несколькими месяцами ранее согласился защищать Фавста Суллу. Очень часто предъявляемый Цицерону упрек в непостоянстве, как видим, не столь уж обоснован, если более внимательно вглядеться в многообразие политической жизни тех трудных лет, когда главная задача состояла в устранении социальных конфликтов, всего, что могло повлечь за собой новую гражданскую войну. Цезарь выбрал, по-видимому, противоположную линию. Мы знаем, как он нападал на бывших сотрудников Суллы, и еще узнаем, как помогал он сторонникам Красса подрывать авторитет сената. В дальнейшем путям Цезаря и Цицерона суждено расходиться все дальше и дальше. Цезарь сосредоточит все усилия, чтобы сломать правовую систему государства, Цицерон будет бороться за уважение к законам и за возрождение мира в общине. Именно это стремление заставляло Цицерона совершать поступки, которые на первый взгляд кажутся противоречивыми.

До нас не дошел текст речи, которую Цицерон произнес в защиту Гая Корнелия, народного трибуна 67 года и последнего из четырех «клиентов», о которых писал Квинт в своем «Кратком наставлении». На протяжении всего года своего трибунства Корнелий вел упорную борьбу с сенатом, подробности которой нам известны из Аскониева комментария к «Речи в защиту Корнелия», к счастью, сохранившегося. Чтобы воспрепятствовать прохождению проектов Корнелия, выражавших интересы его клики, сенат использовал верного нобилитету трибуна Публия Сервилия Глобула. По завершении магистратуры в 66 году Корнелий был обвинен по закону de majestate, то есть об оскорблении величия римского народа, но обвинитель в суд не явился (не исключено, что его подкупили). На следующий год обвинение предъявили снова. Цицерон взял на себя защиту и выступил против тех, кого Асконий называет «первыми людьми государства». То были члены все той же группы – Квинт Гортензий, Лутаций Катул, Квинт Цецилий Метелл Пий, Марк Лукулл и Маний Лепид. Эти «олигархи» ставили в вину Корнелию, что он игнорировал интерцессию Глобула и, вопреки ей, прочел с ростр текст своего законопроекта.

Асконий восхищается ловкостью, с какой Цицерон сумел польстить противостоявшим ему влиятельным сенаторам, в то же время не дав им возможности, пользуясь своим авторитетом, выступить против обвиняемого. Неожиданно Цицерону помог сам Глобул, он высказался в пользу Корнелия, сыграло роль и то, что клиент Цицерона был некогда квестором Помпея. При подсчете голосов перед вынесением приговора оказалось, что все всадники и эрарные трибуны голосовали за оправдание Корнелия, на его сторону стали также сенаторы, не входившие прямо в число «первых людей государства». Исход процесса наглядно показывает, насколько оправданной была политика Цицерона, направленная на создание и сплочение в государстве «третьей силы».

Деятельность Цицерона, связанная с решением поставленной им перед собой общей политической задачи, приносила успех. Далеко не столь удачны были попытки оратора обеспечить на будущее благосклонность своих подзащитных. Так, Квинт Муций Орестин, которого Цицерон защищал от обвинения в краже, проявил в ходе избирательных комиций самую черную неблагодарность и на одной из сходок заявил, что бывший его защитник «консулата не достоин». В своей предвыборной речи «В беленой тоге» Цицерон горько упрекал Орестина в неблагодарности. Это, разумеется, всего лишь частный эпизод, и оценить его по-настоящему мы не в состоянии, поскольку речь «В защиту Квинта Муция Орестина» утрачена, но подобные штрихи дают возможность представить, что приходилось переживать Цицерону в те тяжкие для Рима годы.

В год претуры Цицерона, то есть в 66 году до н. э., в Риме возник настоящий заговор; в случае успеха он грозил возвращением сулланских порядков. Душой заговора был Марк Лициний Красс, соперник Помпея; воспользовавшись отсутствием последнего в Риме, он хотел захватить власть, стать диктатором; вторым после себя лицом он замышлял сделать Юлия Цезаря и с этой целью собирался убить обоих консулов при их вступлении в должность 1 января 65 года. Вслед за тем Цезарю надлежало присоединить к империи Египет, а одному из руководителей заговора, впоследствии пламенному цезарианцу Публию Ситтию, переправиться в Африку и соединить старую провинцию того же названия с мелкими нумидийскими царствами под властью Красса. В случае удачи Помпей, прикованный к восточному театру военных действий, оказался бы жертвой собственных побед, а Красс встал бы во главе империи. Империя, правда, получалась несколько лоскутной, но Красс не обладал способностью рассчитывать свои планы на сколько-нибудь отдаленное будущее. Благодаря неизмеримым богатствам он был окружен людьми, зависевшими от него материально, разоренными, задолжавшими ему немалые суммы. Одним из таких был Цезарь. Заговор не составлял слишком большой тайны, и, насколько можно судить по имеющимся сведениям, Цезарь не собирался принимать в нем участия. 1 января ничего не произошло. 5 февраля по новой договоренности надлежало начать действовать, Цезарю было поручено подать сигнал к восстанию, он этого не сделал, и заговор распался. Участником его был и Катилина. Находясь под следствием по обвинению в вымогательстве, он не смог выставить свою кандидатуру на консульских выборах 65 года и, не желая дожидаться выборов следующего года, решил добиться своей цели, вступив в заговор Красса.

Такая обстановка сохранялась и летом 64 года, когда началась избирательная кампания по выдвижению кандидатов в консулы на 63 год. Цицерон достиг требуемого законом возраста и представил свою кандидатуру. Ему противостояли кандидаты, выдвинутые обеими конкурирующими партиями. От «олигархов» собирались баллотироваться два вполне порядочных, хотя и жестковатых человека – Публий Сульпиций Гальба и Квинт Корнифиций, а также третий, Гай Лициний Сацердот, которому Асконий дает сдержанную двусмысленную характеристику: «Ни в какой подлости замечен не был». Этого нельзя сказать о четвертом кандидате, выдвинутом знатью, Луции Кассии Лонгине – он выглядел слабым и малоподвижным, но под вялой внешностью скрывал натуру бесчестную и злобную. Партия популяров выдвигала Катилину и Гая Антония Гибриду. Первый нам уже достаточно известен, второй был немногим лучше. Он тоже составил себе состояние во время проскрипций и тоже не упускал случая грабить провинциалов, когда к тому представлялась возможность. Несмотря на дурную репутацию обоих, Красс щедро оплачивал их избирательную кампанию – настолько щедро, что сенаторы возмутились и возник вопрос об усилении наказания за подкуп избирателей. Был составлен соответствующий сенатус-консульт, но трибун Квинт Муций Орестин, тот самый, которого не так давно защищал Цицерон, наложил на законопроект вето. Тогда Цицерон в беленой тоге, которую носили кандидаты, поднялся с места и при всем сенате обрушился на Орестина с пламенной импровизированной речью. Отрывки из нее сохранились в «Комментарии» Аскония. Оратор говорил о прошлом Катилины и Антония, весьма прозрачно намекал на январский заговор 65 года, на скандал, запятнавший его собственную невестку весталку Фабию, на ужасную гибель Мария Гратидиана. В ярком дневном свете предстали все махинации, на которых основано было выдвижение кандидатур. До сих пор о них знали только сенаторы, отныне они стали известны всем гражданам. 29 июля 64 года значительным большинством из тридцати пяти центурий выбранным оказался Цицерон – новый человек, за которым не стояла никакая партия. Коллегой его со значительным разрывом в числе голосов стал Антоний, лишь ненамного опередивший Катилину,

Цицерон открыто стоял над схваткой олигархов и популяров, и эта тактика – или принципиальная позиция – принесла ему успех, на который он рассчитывал. Цицерон занял положение арбитра, сторонника умеренной части сената, защитника старинных государственных установлений, свободного, однако, от консерватизма. Скрепя сердце, олигархам пришлось пойти на союз с ним, так как их кандидатов комиции отклонили. Подлинными противниками Цицерона как консула были другие – популяры и все те, кто стремился подорвать устройство государства и его установления.

Дошедшая до наших дней переписка Цицерона открывается письмом оратора к Аттику, датированным концом ноября 68 года. С этого времени мы гораздо лучше осведомлены о семейной жизни, о делах и занятиях, о повседневном существовании нашего героя. Аттик находится в Афинах, и Цицерон поручает ему доставить в Тускул, где оратор отстраивает свою новую виллу, приобретенные им статуи, некогда, как говорят, принадлежавшие Сулле. Брат Цицерона Квинт женится на Помпонии, сестре Аттика, и, как выясняется, семейные отношения складываются не слишком удачно. Помпония на пять-шесть лет старше своего мужа, Цицерон и Аттик стараются наладить их отношения, что иногда удается, но, к сожалению, ненадолго. После одного из примирений Помпония, как мы узнаем, ждет ребенка – будущего племянника Цицерона Квинта. Узнаем мы из писем и о появлении на свет в июле 65 года сына Цицерона и Теренции, маленького Марка, а также о том, что в это самое время Цицерон собирается защищать Катилину, дабы, как пишет он, расположить его в свою пользу перед избирательной кампанией. Подобное признание вызвало возмущение некоторых историков, видевших здесь лишь вульгарный предвыборный маневр. Дело, однако, обстоит совсем по-другому. Признания такого рода драгоценны, они дают нам возможность проникнуть в явные и скрытые намерения римлянина той эпохи, в его тайные мысли, в хитрости, на которые должен был пускаться кандидат. Свидетельства «Переписки», относящейся к весне 64 года _;незадолго до комиций, состоявшихся в июле, особенно важны и интересны, поскольку совпадают с данными «Краткого наставления», составляя вместе законченную – циничную, как полагают некоторые, – характеристику избирательной кампании.

В письме Аттику, где Цицерон сообщает о рождении маленького Марка, он просит друга приехать в Рим, поддержать его кандидатуру на консульских выборах. Ему хотелось бы, чтобы Аттик был в Риме уже в январе, за полгода до выборов. Несколькими годами ранее в связи с преторскими выборами Аттик предлагал Цицерону свою помощь, но тогда оратор отклонил предложение, сочтя, что по такому поводу не стоит предпринимать столь долгое путешествие. Теперь, напротив, он сам просит Аттика приехать. Положение сложилось совсем иное. В успехе на преторских выборах сомневаться не приходилось. Добиться того же результата на консульских комициях гораздо сложнее; начали сказываться многие обстоятельства, несхожие между собой, но равно важные.

Прежде всего кандидат должен был импонировать избирателям как человек, вызывать у них симпатию. Между тем, сообщает Цицерон Аттику, некоторые аристократы из числа близких друзей его адресата настроены весьма враждебно. Цицерон рассчитывает, что Аттик обратит их внимание на ум, образованность, обаяние кандидата, в известном смысле поручится за него и заставит таким образом своих друзей отказаться от предубеждения. На необходимость такого хода «Краткое наставление» указывает совершенно ясно. Подобная тактика обличает живучесть муниципального мышления. Однако и этого мало. Необходимо сделать так, чтобы каждое сословие поверило в то, что человек, который в течение года будет руководить всеми сферами римской политической жизни, готов осуществить и намерения именно этого сословия. Сенаторы жаждали укрепления своего авторитета, богачи – мира и порядка, народная масса – хлеба и зрелищ. На протяжении долгих лет Цицерон старался внушить каждому, что именно он способен осуществить его ожидания, оратор упорно и осторожно шел к своей цели, не раздражал никого, стремился проникнуть в тайные стремления каждого сословия и общины в целом, снова и снова доказывал, что он один в состоянии их удовлетворить. Тут требовались, конечно, ловкость, умение лавировать. Мы, однако, пытались показать, что при всем том в политической позиции Цицерона между 70 и 64 годами видны и некоторые постоянные принципы – бесспорная любовь к отечеству, желание сохранить верность основным римским ценностям, реализм политического мышления. Философ в политике, Цицерон тем не менее ясно сознавал, что любой общественный идеал выражается в поступках, в поведении людей со всеми их недостатками и слабостями. И, став консулом, Цицерон сумел воплотить в жизнь свое постоянное стремление сохранить величие Рима, сохранить преемственность его исторического развития.

Глава VIII
КОНСУЛАТ

После выборов новых консулов, происходивших обычно в конце июля, консулы текущего года продолжали обеспечивать бесперебойный ход государственной машины, но роль их становилась с каждым днем все менее и менее значительной. Всеобщее внимание сосредоточивалось на консулах будущего года. Им предстояло вступить в должность лишь с 1 января, но сразу же с момента избрания они активно включались в политическую борьбу, хитросплетения которой вырисовывались уже с лета.

В 64 году были консулами и, следовательно, с января покидали магистратуру два аристократа – Луций Юлий Цезарь, сын консула 90 года, и Гай Марций Фигул, один из предков которого отличился в борьбе с царем Персеем в годы Третьей Македонской войны. Более значительную личность представлял собою первый. Дальний родственник Гая Юлия Цезаря – их деды были двоюродными братьями, – он без всяких трудностей добился консулата, лучшим кандидатом на который Цицерон считал его еще с 65 года. В своей деятельности Луций Юлий Цезарь старался держаться врусле старинные установлений, ограничил подкуп и злоупотребления во время предвыборной борьбы и убедил сенаторов принять сенатусконсульт, запрещавший Компитальные игры. Игры эти слыли новейшим изобретением, и устраивали их так называемые коллегии – сообщества религиозного характера, отправлявшие культ Ларов перекрестка и состоявшие из мелкого городского люда, который весьма ловко использовали в своих интересах демагоги из партии популяров. Компитальные игры (другими словами, «Игры перекрестков») давали демагогам возможность прикинуть, на какие силы они могут рассчитывать. По предложению Луция Юлия Цезаря сенат запретил эти празднества, угрожавшие общественному порядку, но успеха не достиг – коллегии сыграли в дальнейшем важну:> роль в обесценении учреждений Римской республики. Консул такого политического направления, естественно, вызывал симпатию Цицерона, который, как мы видели, не слишком доверял экстремистам из популяров.

Луций Юлий Цезарь находился в свойстве с Антонием Гибридой, вторым консулом 63 года, то есть с коллегой Цицерона: сестра его Юлия была замужем за Марком Антонием Кретиком, шурином Гибриды. Такого рода родственные связи делали Гибриду человеком аристократического лагеря. Какую позицию должен был тут занять Цицерон? Следовать, несмотря на свое скромное происхождение, за коллегой или, напротив того, подчеркивать свое от него отличие? Но не возникал ли тогда соблазн сблизиться с популярами? С самого начала своей магистратской деятельности Цицерон объявил, что намерен быть «популярным», то есть «народным» консулом. Но каким политическим содержанием собирался он наполнить эти слова?

Мы не располагаем сколько-нибудь подробным и связным рассказом о консульстве Цицерона. Ни Плутарх, ни Дион Кассий не отличаются должной точностью, и нам приходится восстанавливать события того года по речам Цицерона и по разрозненным сведениям, встречающимся в его письмах и других сочинениях. Хорошая хронологическая канва содержится в начале речи «Против Пизона»; Цицерон говорит: «В январские календы я избавил сенат и всех добропорядочных граждан от страха перед аграрным законом и от подкупов, столь распространенных и вызывавших всеобщее возмущение... В деле Гая Рабирия, обвиненного в государственной измене, я отстоял от злобных нападок сенатское решение, принятое за сорок лет до моего консульства... Я сумел сделать так, что люди честные и заслуженные, но с расстроенным состоянием, а это могло заставить их, сделавшись магистратами, пойти на меры, опасные для государства, люди эти оказались вычеркнутыми из списка граждан, могущих быть избранными; я навлек их ненависть на себя, по не на сенат. Мой коллега Гай Антоний желал стать наместником провинции и ради этого затевал политические интриги. Терпением и снисходительностью я заставил его умерить свои вожделения... Я принудил Казилину... покинуть Город... В последние месяцы своего консульства я сумел выбить из рук заговорщиков ножи, приставленные к горлу каждого гражданина...»

Вот какой итог своего консульства подводит Цицерон в 55 году. Если представить события, им перечисленные, в хронологическом порядке, получится следующее: кампания против аграрного закона, в пользу которого была задумана операция широкого масштаба по закупке голосов простонародья; процесс Гая Рабирия; речь против сыновей лиц, фигурировавших в проскрипционных списках Суллы; обмен провинциями с Гаем Антонием и, наконец, затяжная борьба против Катилины и его клики.

Хотя к исполнению своих обязанностей новые консулы должны были приступить лишь с 1 января 63 года, уже летом 64 года стало ясно, что наступает пора жестоких политических битв. На выборах трибунов победили популяры. Публий Сервилий Рулл и Тит Лабиен тотчас возобновили свои происки, стремясь вызвать новые неурядицы и, используя свое положение, преследовать сенаторов. Рулл вскоре представил проект аграрпого закона, Лабиен выступил обвинителем Гая Рабирия.

Выбранному большим числом голосов Цицерону полагалось осуществлять консульскую власть в нечетные месяцы, в течение которых он имел право появляться всюду в сопровождении ликторов, несших перед ним фасцы; в четные месяцы этой привилегией пользовался его коллега Антоний. Следовательно, в январе 63 года Цицерону предстояло стать во главе государства. Между тем коллегия трибунов в лице Сервилия Рулла представила проект аграрного закона сразу же по вступлении в должность, то есть 10 декабря. Законопроект должен был поступить на голосование в комиции в первых числах января. На долю Цицерона выпало бороться за отклонение законопроекта народным собранием.

Во второй речи «Против аграрного закона» Цицерон рассказывает, как создавался его текст. Трибуны приступили к подготовке проекта сразу же после избрания, в июле; они собирались тайно и результаты своей работы держали в величайшем секрете. Цицерон обратился к трибунам с просьбой ознакомить его с основными положениями проекта – несмотря на все предосторожности, слухи разошлись по городу, и было ясно, что готовится нечто важное. Цицерон обещал – весьма может быть, что вполне искренне, – поддержать закон, если сочтет его полезным для государства. Именно тогда он и пообещал стать «народным консулом», то есть не отвергать заранее меры, сулившие на деле облегчить положение беднейших граждан.

Новоизбранные трибуны не поверили Цицерону и пе раскрыли тайну. Им важно было показать, что они ни в чем не идут даже на самые малые уступки. Рулл и внешностью своей всячески подчеркивал, что он «человек из народа» – появлялся всюду в поношенной одежде, растрепанным и небритым, говорил с простонародным выговором. По всему судя, считал Цицерон, Рулл стремился возродить старою распрю между трибунами и консулами, вернуть худшие времена, предшествовавшие сулланской диктатуре.

День вступления трибунов в должность приближался, и 4 декабря, накануне ид, Рулл собрал сходку. Речь, которую он произнес, была, по словам Цицерона, настолько невнятной, что никто не мог понять, чего он, собственно, добивается. Лишь самые проницательные из слушателей сумели догадаться, что речь идет об аграрном законе. Наконец 10 декабря текст закона официально выставили на всеобщее обозрение, и Цицерон вместе с другими гражданами смог ознакомиться с его статьями. Тогда консул понял, что должен выступить против предлагаемого закона. В первый же день он произнес в сенате речь, указав на опасности, которые таил в себе закон.

Проект Рулла представлял собою очередное звено в долгой цепи аграрных законов, в которой даже законы Гракхов были далеко не первыми. Цель проекта Рулла, как и актов, ему предшествовавших, состояла в том, чтобы наделить участками безземельных граждан; для этого Рулл предлагал создать ряд колоний непосредственно в Италии. Меры, им предложенные, отличались большой сложностью и могли напугать сенаторов. Например, для проведения реформы предлагалось создать коллегию из десяти членов-децемвиров; причем избирать их не всеми тридцатью пятью трибами, на которые делились римские граждане, а лишь семнадцатью, избранными по жребию. Войти в число децемвиров мог только человек, в момент избрания находившийся в Риме (что делало невозможным избрание Помпея). Хотя избирать децемвиров должна была плебейская разновидность народного собрания – трибутные комиции в узком составе, – эти десять человек наделялись империем с полномочиями одновременно религиозными и военными, что приравнивало их к преторам. А раз так, то выборы их подлежали утверждению на основе древнего куриатного закона, дававшего магистратам империй и право ауспиций. Децемвиры, таким образом, приравнивались к высшим магистратам. Они выбирались сроком на пять лет и тем самым конкурировали с обычными магистратами. Главным полем их деятельности становилась Италия, на территории которой их решения не подлежали обжалованию, к тому же они получали право продавать принадлежавшие республике земли во всех провинциях с обязательным поступлением вырученных сумм в казну и расходованием их только на приобретение земельных участков в Италии. Такого рода полномочия, весьма опасные своей неопределенностью, могли повлечь за собой распространение власти Рима на новые земли, чего некоторые круги в Риме добивались издавна, хотя, впрочем, опасались осуществить свои желания на практике. Тут, в частности, вставала такая острая проблема, как проблема Египта, значение которой в ближайшие годы еще более возросло.

Законопроект содержал статью, которая особенно болезненно задевала интересы сенаторов. Она предусматривала разделение так называемых земель римского народа (ager publicus) на территории, которая принадлежала Капуе, и в плодородной долине Стеллы на северо-западе Кампании на равные участки по десять югеров (около двух с половиной гектаров). Занятие этих земель и тем более их эксплуатация порождали сложные правовые проблемы, которым так и не нашлось решения с тех времен, когда владения Капуи были конфискованы в наказание за измену города римлянам во время Второй Пунической войны. Юридически земли принадлежали римскому народу, и цензоры отдавали их в аренду, но на самом деле их захватили .многочисленные выходцы из старых римских семей, извлекавшие из этих весьма плодородных земель все новые и новые прибыли. Сложилось определенное положение де-факто, и до сих пор его предпочитали не касаться. Даже во времена Гракхов раздачи земель не коснулись этих краев. Стало быть, в случае принятия закона, предложенного Руллом, исполнение такого пункта грозило римской аристократии весьма существенными переменами в хозяйственной и социальном сфере. Главную опасность, однако, таила сама коллегия децемвиров: они получали право свободно распоряжаться казной, вполне могли вскоре превратиться в диктаторов и лишить сенат всякого значения. В проекте Рулла легко различались контуры переворота, подрывавшего самые основы политического устройства и власти. Так что Цицерону не стоило большого труда убедить сенаторов отвергнуть законопроект Рулла.

На следующий день Цицерон выступил перед народом. То была вторая речь об аграрном законе, самая подробная, чрезвычайно умело построенная и стоившая консулу многих трудов – ведь ему приходилось убеждать народ по собственной воле отказаться от закона, о котором многие так долго мечтали. Впрочем, проект все равно не мог пройти: противники его договорились с одним из народных трибунов, Луцием Цецилием, тот обещал наложить вето и тем не допустить передачи текста закона на голосование в народное собрание. Тем не менее было немаловажно доказать народу, что закон никуда не годится. Консул стремился избавить государство от конфликтов, подобных тем, что возникали за восемьдесят лет до того в связи с аграрными законами Гракхов. Беспримерная задача стояла перед Цицероном – силой слова добиться всеобщего согласия, хотя бы один-единственный раз изгнать насилие, господствовавшее в политической жизни города. После долгих лет гражданских неурядиц и распрей нечто подобное казалось неосуществимым, но Цицерон достиг цели – три речи, произнесенные перед народом после речи в сенате, убедили граждан. После первой речи трибуны ополчились на консула и стали выступать с речами, которые грозили подорвать не только популярность оратора, но и весь ход государственного механизма. Цицерон отвечал кратким выступлением на сходке, из которого ясно видно, насколько живы были в политической жизни Рима воспоминания о сулланской диктатуре. Сторонники законопроекта, стремясь лишить консула народного доверия, не придумали ничего лучшего, как объяснить его противодействие желанием защитить спекулянтов, обогатившихся, скупая имущество проскрибированных. Нетрудно было опровергнуть подобные обвинения и показать, что предлагаемый закон как раз и гарантирует неприкосновенность состояний, добытых таким путем. Свою победу Цицерон закрепил последней, четвертой речью (третьей из обращенных к народу), о которой, кроме самого факта ее существования, мы не знаем решительно ничего. Законопроект Рулла не поступил в народное собрание, а главное – не вызвал народных волнений.