Текст книги "Современные болгарские повести"

Автор книги: Павел Вежинов

Соавторы: Георгий Мишев,Эмилиян Станев,Камен Калчев,Радослав Михайлов,Станислав Стратиев,Йордан Радичков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

«Не продается, – сказал им Ванка. – Я не бензостанция. Вот если вы мне дадите зайца…»

Они дали ему зайца, и он так приготовил его, так потушил с морковью и вином, такой пар поднимался над зайчатиной, что Ванка до сих пор облизывается, когда рассказывает о нем.

– Нашел когда рассказывать о зайце, – заметил Антон. – Когда мы тут едим рыбные консервы. Неужели ты не можешь хоть немного помолчать?!

– А что? – удивился Ванка. – Рыбные консервы тоже неплохая вещь, я люблю консервы…

Обед кончился, остался позади обеденный отдых, исчез светлый горизонт и высокое солнце, опять заскрипела лебедка, наматывая трос, опять поползла вверх бадья…

Сашко копал сухую землю, смешанную с корнями, пот стекал ему на глаза, и глаза начинало щипать…

Вдруг он крикнул, чтобы дядя Ламбо и Антон спустили ему лестницу.

Те переглянулись, для перекура было еще рано, но лестницу спустили. Сашко поднялся наверх, сел на камни – лицо у него побледнело – и сказал:

– Внизу человек.

– Какой человек? – удивился Антон. – Внизу?!

– Внизу, – повторил Сашко.

– Ты что, с ума сошел? – сказал Антон. – Какой человек? Что он делает там внизу?

– Может, тебе нехорошо? – спросил дядя Ламбо. – На, выпей воды.

Сашко покачал головой.

– Там человек, – повторил он. – Мертвый.

У него дрожали руки, его тошнило, он сдерживался, чтобы его не вырвало.

– Выпей, выпей немного воды, – испуганно сказал дядя Ламбо и подал ему бутылку. – Антон, водки нет?

– Нет, – ответил Антон. – Есть у Крумова в шкафу, но он его запирает на три замка.

– Свистни-ка Ванке, – распорядился дядя Ламбо. – У него анисовка с собой.

Антон сунул два пальца в рот и свистнул в сторону ревущего в ста метрах бульдозера; потом, поняв, что его не слышат, стал махать руками. Ванка остановил бульдозер.

– Что случилось? – прокричал он в наступившей тишине. – Ты чего машешь?

– Иди сюда! – позвал Антон. – Возьми анисовку и беги. Быстро!..

Ванка соскочил с бульдозера и помчался к даче Крумова.

– Спокойно, Сашко! – говорил дядя Ламбо. – Спокойно, не дрейфь, ничего страшного.

Ему дали анисовки, Сашко отпил три-четыре глотка, потряс головой.

– Да что случилось? – спрашивал Ванка. – Ему что, плохо?

– Внизу человек, – сказал Антон.

– Где внизу? – не понял Ванка.

– В колодце, – ответил Антон. – Мертвый.

Ванка взглянул на Сашко, который курил сигарету, машинально затягиваясь.

– Он копал?

– Он, – подтвердил Антон. – Внизу он копает – он самый мелкий, мы там не помещаемся.

Ванка кивнул – мол, понял.

– А вы спускались? – спросил он.

– Нет, Сашко только что его нашел.

– Спустимся, а? – предложил Ванка. – Посмотрим… Может, ему просто померещилось…

Антон покачал головой.

– Мне что-то не хочется, – сказал он. – А ты, если хочешь, спускайся.

Ванка отпил большой глоток анисовки, попросил спички, сунул их в карман и спустился в колодец.

Солнце уже клонилось к лесу, его лучи становились все короче, а воздух делался каким-то особенно глубоким и прозрачным. Кругом было тихо, ни ветерка, в безлюдной дачной зоне не слышалось ни единого звука, земля и дача застыли в неподвижности. Сашко курил, а в голове у него беспорядочно роились мысли, он старался не думать, отпил из бутылки глоток-другой…

– Человек, – сообщил Ванка, выбравшись из колодца. – Только давно… почти ничего не осталось.

Он полез в карманы и стал выкладывать на теплые от солнца плиты ржавые пуговицы, проеденную темной ржавчиной пряжку от ремня, кусочки сгнившей материи…

– Вот, – сказал он. – Вот что осталось. Да, и еще…

Он опять полез в карман и положил на плиту простое оловянное кольцо с инициалами на внутренней стороне и цифрами, означавшими, по всей вероятности, год.

Пчелы жужжали над клубникой, тент над верандой горел оранжевым пламенем, все четверо молча смотрели на предметы, лежавшие перед ними на шероховатых каменных плитах.

– Да-а, – протянул дядя Ламбо. – Такие-то дела… Вот что остается от человека.

Они сидели под облагороженными грушами, молчали, в тишине раздавалось лишь жужжание пчел.

– Под самым колодцем, – произнес вдруг Ванка. – И когда вырыто уже три метра… Вот невезение…

– Да, плохо дело, – подтвердил дядя Ламбо.

Сашко молча курил.

– Какие инициалы? – спросил Антон и взял кольцо. – «С. И. 20». Что это значит?

– Откуда я знаю? – сказал Ванка. – Меня другое интересует: как он оказался здесь, в этом лесу?.. И на такой глубине?

– Кто-то его запрятал, – сказал Антон. – Этой дачной зоне лет семь-восемь, даже и того не будет. Раньше здесь была такая глушь…

В дрожащих лучах заката, как обычно в это время, на тропинке, со стороны зарослей ежевики, показались двое стариков. Аромат собранных трав ореолом окружал их. Они шли потихоньку между дачами, по желтой утрамбованной дороге, проложенной Ванкой; они возвращались в «Букингемский дворец».

– Добрый день, – поздоровался старик, проходя мимо железной калитки дачи Крумова.

– Добрый день, – кивнул дядя Ламбо. – Добрый день.

– Извини, дядя Михаил! – внезапно окликнул старика Ванка. – Можно тебя на минутку?

Старик удивленно взглянул на него и вернулся вместе со старушкой.

– Входи, входи, – пригласил Ванка. – Мы хотим тебя кое о чем спросить.

Старики медленно прошли по каменным плитам, поросшим травой и ромашками, и подошли к облагороженным грушам.

– Вот, – показал им Ванка. – Посмотрите, что мы нашли.

– А сам человек внизу, на глубине трех метров – вернее, то, что осталось от него.

Старики молча уставились на проеденные ржавчиной пуговицы и оловянное кольцо.

– Ты человек пожилой, многое помнишь, – сказал Ванка. – Что это за человек, а? Мы тут ломаем себе голову. Ясно, что он пролежал, самое маленькое, тридцать лет, если не больше, но почему именно здесь?..

Пчелы, почуяв запах трав, опустились на корзины. Солнце уже наполовину скрылось за вершинами деревьев. Старик думал.

– С двадцать третьего, – сказал он. – Или с двадцать пятого[15]15
  В сентябре 1923 г. в Болгарии вспыхнуло антифашистское восстание, целью которого было свержение власти фашистов и создание рабоче-крестьянского правительства. Восстание было подавлено с неслыханной жестокостью: свыше 20 000 рабочих, крестьян и представителей интеллигенции было расстреляно, многие были повешены, сожжены заживо.
  После подавления Сентябрьского восстания 1923 г. Коммунистическая партия Болгарии была объявлена вне закона. Террор и преследование коммунистов усилились особенно после покушения на царя в церкви св. Недели в Софии, организованного ультралевыми элементами. В кровавые апрельские дни 1925 г. погибло много самоотверженных антифашистов, тысячи других были подвергнуты жестоким пыткам, брошены в тюрьмы.


[Закрыть]. Тогда их всех вязали и гнали куда-то. И ни один не вернулся.

– Бесследно исчезли, – добавила старушка. – Так оно было.

– А может, это конокрад, – вдруг отозвался Сашко. – Может, они на этом месте деньги делили и поссорились… А?..

Старик медленно покачал головой.

– На глубине трех метров… – сказал он. – Нет, это не конокрад, конокрады не носили оловянных колец. У них даже зубы были золотые.

– С двадцать пятого, – подтвердила старушка. – Или с двадцать третьего. Я видела из окна аптеки, как их гнали.

Открылась железная калитка, по плитам энергичным шагом шел Крумов.

– Что здесь за собрание? – засмеялся он. – Добрый день!..

Он увидел пуговицы, ржавую пряжку от ремня, кольцо, кусочки сгнившей ткани и спросил:

– Что здесь происходит? Что это за вещи?

– Мы нашли человека, – сказал дядя Ламбо. – Вещи его.

– Где нашли? – встревожился Крумов.

– В колодце, – ответил Антон.

– Он здесь лежит с двадцать пятого года, – добавил старик. – Или с двадцать третьего. Тогда исчезло много людей.

– Глупости! – произнес обеспокоенный Крумов. – Какой еще двадцать третий год?..

– После восстания, – пояснил старик. – Их связывали по несколько человек. И никто не вернулся. И в двадцать пятом было то же самое.

Крумов посмотрел на пуговицы, лежавшие на каменной плите.

– Глупости говоришь, дядя Михаил, – сказал он поспешно. – Когда человек стареет… Какое восстание, здесь была глушь, лес…

– Именно поэтому, – заметил Сашко.

Крумов осмотрел всех по очереди, бросил полную хозяйственную сумку и быстро спустился в колодец.

– Самые настоящие глупости! – заявил он, когда появился снова. – Нашли пуговицы, и сразу – человек. Никакого человека нет там, вам, видно, померещилось. А ты, дядя Михаил, вместо того чтоб заниматься своим делом, рассказываешь тут небылицы. Давайте идите, идите!..

– Как нет? – возразил Ванка. – Я собственными глазами его видел.

– Нету, нету, – сказал Крумов. – Увидел корни и сразу – человек. Да и дядя Михаил тут подзуживает…

– Они меня сами позвали, – виновато произнес дядя Михаил, направляясь к калитке. – Я ничего… Смотрю, пуговицы…

– Давай, давай, – сказал ему Крумов. – Давайте идите, сушите свои травы, идите к себе в сарай, поздно уже. И не вмешивайтесь не в свое дело, это никого до добра не доводило.

Старики, виновато опустив головы, засеменили по плитам.

Железная калитка закрылась за ними, и они зашагали по желтой дороге к «Букингемскому дворцу».

– Да вы что, очумели? – сказал своим рабочим Крумов. – Что вы звоните во все колокола? Нашли и нашли, незачем рассказывать каждому встречному-поперечному.

– Почему? – спросил Ванка. – Что ты так беспокоишься?

– А то, – ответил Крумов. – Я не беспокоюсь, но зачем об этом звонить? Приедут из милиции, будут рыть, искать… Дело дрянь. Только мы немного привели в порядок двор, крышу сделали… а они все перевернут. На кой черт нам это нужно?

– Так-то оно так, – вздохнул дядя Ламбо. – Конечно, оно лучше, когда хлопот поменьше.

– И спрячьте эти пуговицы, – сказал Крумов. – Еще окажется там кто-то и правда с двадцать пятого года, потом хлопот не оберешься. Как вас угораздило на него наткнуться?

– Как! – отозвался Антон. – Сам знаешь как.

– Да, знаю, – ответил Крумов. – Я-то знаю, но может произойти большая неприятность. Если это двадцать пятый год, может, он там и не один, и другие есть внизу; наедут из города, перевернут все вверх дном…

– Ну и что из того, что перевернут? – спросил Ванка. – Что из того?

– Как что? – разозлился Крумов. – Не понимаешь, что ли? Начнут делать памятник либо мемориальную доску… кому приятно, если у него во дворе будут рыться и распоряжаться чужие люди…

– Правильно, – согласился дядя Ламбо, – суматоха нам не нужна, как до сих пор хорошо было – тихо, спокойно.

Сашко посмотрел на оловянное кольцо, тускло поблескивающее в последних лучах солнца. На потемневшей светлой поверхности кольца виднелись инициалы и четко вырисовывались цифры.

– Прямо уж и суматоха, – рассмеялся Ванка. – Из-за каких-то пуговиц.

Крумов собрал в кожаную хозяйственную сумку рассыпавшийся лук, застегнул ее как следует и посмотрел на Ванку.

– Знаешь, какие неприятности могут быть из-за этих пуговиц, – сказал он. – Ты даже не можешь себе представить.

Его быстрый ум сразу же взвесил все возможные последствия, его мысль сновала как мышь, сортировала соображения, возражения, расчеты, перебирала доводы и контрдоводы, взвешивала даже самые ничтожные варианты… Тертый калач был Крумов, сорок семь лет прожил на этом свете, знал, как оно все происходит… И сейчас могли грянуть неприятности, хорошо, что он вовремя подоспел.

– Так, значит, что? – услышал он голос Сашко.

– Как что? – не понял Крумов.

– Насчет пуговиц, – пояснил Сашко. – Что будем с ними делать?

– А-а! – сказал Крумов. – Закопаем их. Обратно. Будто их и не было.

– А кольцо? – спросил Сашко.

– Тоже, – ответил Крумов. – В землю.

– А человека? – спросил опять Сашко.

– Ты что? – посмотрел на него Крумов. – Не понимаешь или делаешь вид, что не понимаешь? Что с тобой?

Сашко еще раз взглянул на оловянное кольцо, по которому пробежал запоздалый луч солнца и скрылся.

– Я не согласен, – сказал он Крумову.

– Как не согласен? – не понял Крумов. – С чем ты не согласен?

– Закапывать, – объяснил Сашко.

– А что ты хочешь с ними делать? – спросил Крумов, стараясь понять, куда клонит Сашко. – Они тебе нужны?

– Мне – нет, – ответил Сашко. – Мне они не нужны.

– А кому тогда? – спросил Крумов, уже предчувствуя осложнения.

– Его жене, – сказал Сашко. – Или его матери, детям – все равно.

– Это о чьих детях ты говоришь? – удивился дядя Ламбо. – Какая жена?

– Того, который внизу, – объяснил Сашко.

– Послушай, ты в своем уме? – посмотрел на него дядя Ламбо. – Какая жена, мы же не знаем, кто он и откуда. О каких детях ты говоришь, пятьдесят лет прошло, одни пуговицы остались, а он о детях толкует, где ты будешь искать этих детей?

Сашко молчал.

– Может, у него вообще не было детей, – сказал Ванка. – Кто знает?.. И вообще – кто он был?..

– Кто бы он ни был, – сказал Сашко, – может, у него мать еще жива и не знает, где он, что с ним случилось. Может, его дети ничего не знают о своем отце… Могут установить, кто он, ведь на кольце инициалы… есть люди, которые этим занимаются…

Крумов стал серьезным, с его губ исчезла улыбка.

– Пошли-ка в дом, – пригласил он, – что мы здесь стоя разговариваем…

И зашагал первым по каменным плитам, в руке – кожаная сумка, набитая луком.

Они сели на веранде под оранжевым тентом, Крумов постелил на стол скатерть, открыл шкаф, принес бутылку сливовой водки. Ушел опять в комнаты, принес помидоры, нарезал огурцы, полил салат маслом… Наполнил рюмки.

– Давайте чокнемся, – предложил он. – Давайте выпьем и поговорим по-человечески. Ну, будьте здоровы.

Они отпили водки, положили себе салата, Крумов снова налил.

– Вот что, – начал он, – я хочу, чтобы вы меня выслушали и поверили, Крумов слов на ветер не бросает. Из-за этих пуговиц у нас с вами могут быть большие неприятности. Говорю вам, как близким мне людям – вы столько времени здесь работаете, что мы чуть ли не родственниками стали. Неприятности будут не только у меня, но и у вас. Никому из нас не нужно, чтобы сюда приехали люди и принялись выяснять что к чему. Они и вокруг бура будут крутиться, и вокруг товарища Гечева, начнут проверять… Ничего плохого они ему не смогут сделать, но работа остановится на три-четыре месяца, пока будут вынюхивать, пока будут мотаться туда-сюда… Да и сам товарищ Гечев наверняка притаится на какое-то время, затихнет, пока не пройдет буря… А это ударит вас по карману: пройдет осень, сезон, и тогда конец. Ни денег, ничего, выпадет снег, и вы окажетесь не у дел. Столько времени вкалываете, каждый из вас уже прикинул, сколько получит, и вдруг в кармане дыра…

– Это правда, – согласился дядя Ламбо. – Коли упустим эти месяцы, наше дело – дрянь. Мы же рассчитываем на них.

– Я знаю, – подтвердил Крумов, – каждый рассчитывает на что-то, без денег не проживешь. Поэтому нет смысла усложнять себе жизнь – подумаешь, пуговицы, не бог весть что.

– Если до меня доберутся, – сказал Ванка, – я официально выравниваю дороги в городе… Вроде мы с начальством договорились, но кто их знает, еще свалят на меня всю вину… И останусь я на одной зарплате…

– Вы совсем не пьете, – Крумов налил в рюмки водки. – И берите салат, все свежее, прямо с огорода. Ну, будьте здоровы! Сашко, ты почему не пьешь?

Сашко поднял рюмку – сливовица была желтая, мягкая, приятно обжигала рот.

– Что-то здесь не так, – сказал он. – Извини, Крумов, но что-то не получается.

– Почему, Сашко? – спросил Крумов. – Не я его убил, я купил эту землю три года назад, я родился, а может, еще и не родился, когда происходили эти события.

– Что тут не так, Сашко? – спросил, в свою очередь, и дядя Ламбо. – Дело прошлое, столько с тех пор воды утекло… Если бы мы здесь не копали, кто бы вообще знал?.. И что нам до этого? Мы работаем, своей работой и заняты, а все остальное нас не касается. Мы подрядились выкопать человеку колодец, так давайте выкопаем, и все тут… Будем заниматься своим делом…

Сашко выпил оставшуюся в рюмке водку.

– Но посмотри, дядя Ламбо, что получается, – сказал он. – Жил на этом свете человек, был – и вдруг исчезает, тает в воздухе. Думал о чем-то, верил, боролся за свои принципы, потому, наверно, и погиб, и никто ничего о нем не знает. Приходит ночь, дождливая или сухая, его уводят, и конец – исчез. Может, его до сих пор где-то ждут – мать, дети, друзья… Разве можно так? Ведь должен же остаться след от человека. Воспоминание. Хотя бы кольцо передать, чтоб что-то от него осталось… Чтоб люди знали… А так – все равно что мы второй раз его закапываем, как те… Убиваем и закапываем…

– Да перестань ты, – прервал его Ванка, – глупости говорить. Прямо так уж – убили и закопали…

– Ну, хорошо, – ответил Сашко, – пускай глупости. Но может, те, кто его убил, еще живы. И живут припеваючи, и все их почитают, сидят себе на сквериках и радуются жизни. И пенсию получают, внуков растят… А если бы твой отец здесь лежал?.. Они именно на это и рассчитывают – что никто никогда не узнает, что ничто никогда не откроется… Ведь они именно на это рассчитывают, на то, что мы собираемся сделать – опять его закопать.

– Все едино, – отозвался Антон. – Срок давности уже прошел, теперь их ничем не возьмешь.

– Не может быть срока давности на все, – взглянул на него Сашко.

– А если он конокрад, – сказал Ванка. – О каком сроке давности вы толкуете?..

– Вот я и говорю, – повернулся к нему Сашко, – что надо проверить. Всего-навсего проверить. А если он не один, если есть другие… Их связывали по несколько человек…

– Постойте, постойте, – остановил их Крумов, – вы что-то слишком увлеклись.

Он налил водки, рюмки пожелтели, в воздухе закружились осы.

– Давайте выпьем, – сказал Крумов. – Зачем нам ругаться, мы люди свои… Верно, может, это двадцать пятый год, а может, и нет. Человек здесь лежит уже пятьдесят лет, все давно кончилось, все привыкли к тому, что его нет, к счастью или к несчастью, неизвестно, вспоминает ли кто-нибудь о нем. И хочет ли вспоминать. Здесь все неясно – может, так, а может, совсем наоборот. Может, ты хочешь сделать добро, а получится зло.

– Хотя бы проверим, – сказал Сашко. – Иначе… будет нечестно.

– Брось ты эту свою честность, – разозлился Ванка. – Ну и что, что ты честный, ну, а дальше? Напишут о тебе в газете…

– А если бы это был ты? – спросил его Сашко. – На его месте? И ничего бы от тебя не осталось, и ничего бы о тебе не знали? Даже то, как ты умер?

– Плевать… – сказал Ванка. – Меня-то уж не будет, велика важность, будут знать обо мне или нет.

– Нам надо о себе подумать, – сказал Крумов, – а то мы все о нем говорим. А ему уже ничего не нужно – ни хлеба, ни соли. Во-первых, мы не знаем, кто он такой, все сомнительно. Во-вторых, мы теряем намного больше, чем выигрываем, если тут все перевернут. А если окажется, что он конокрад?

– Тогда все полетит псу под хвост, – сказал Ванка. – Все лето пойдет насмарку.

– Так это сейчас некстати, – отозвался дядя Ламбо. – Я этих денег жду, как…

– Даже если он и не конокрад, – продолжал Крумов. – Ведь они за то и боролись, чтобы нам лучше жилось. Так это или не так?

– В данном случае не совсем так, – возразил Сашко.

– Как не так? – переспросил Крумов. – Именно так, и в книгах про это пишут, и в газетах… За это и боролись. А мы чего хотим – жить лучше, ничего другого. А если они начнут ворошить, нам будет хуже. Вот она – правда. И давайте не будем больше спорить об этом, ты лучше меня знаешь – речь идет об общем благе.

– Одно другому не мешает, – сказал Сашко.

– Ты так думаешь, – возразил Крумов, – потому что еще молод. Прикинь хорошенько что к чему, и сам поймешь. Ты ведь тоже приехал сюда не ради моих прекрасных глаз, а чтобы заработать лишний лев.

– Не знаю, – сказал Сашко. – Я думаю, что надо проверить.

Со стороны дороги, спугнув тишину, раздался повизгивающий звук «Москвича» товарища Гечева; перед калиткой мотор еще несколько раз взвизгнул и замолк. Стукнула захлопнутая с силой калитка, и товарищ Гечев энергичным шагом устремился к веранде.

– Небольшое производственное совещание, а? – засмеялся он, подойдя к сидевшим. – Ого, даже белая скатерть. Что у вас за банкет? Крумов, уж не выиграл ли ты в спортлото?

– Тут речь идет не о выигрыше, а об убытке, – поздоровался с ним за руку Крумов. – Этот юнец…

– Какой юнец? – спросил Крумов. – Сашко?..

– Он, – кивнул Крумов.

И отведя Гечева в сторону, стал ему рассказывать о случившемся.

Остальные сидели в это время за столом, на который садились осы; осы ползали по рюмкам, одна упала в водку и замахала отяжелевшими крыльями; дядя Ламбо вытащил ее оттуда своим корявым пальцем.

Крумов все еще рассказывал.

– Из-за твоих фантазий, – сказал дядя Ламбо, – мы останемся без гроша. Держал бы язык за зубами.

Сашко наклонил голову, взял дольку помидора и выпил сразу целую рюмку. Прежде чем он успел что-то ответить, Крумов и товарищ Гечев подошли к столу и сели за белую скатерть.

– А для меня, – спросил товарищ Гечев, – найдется рюмка?

Крумов быстро встал, пошел в комнату и вернулся с рюмкой. Закат, мутный красный закат заливал все небо, дрожал в воздухе, окунаясь краями в синеву вечера; Крумов налил в рюмку Гечева янтарной жидкости, долил и другие рюмки.

– Ну, будьте здоровы! – сказал Гечев. – Хорошо вот так сидеть под оранжевым тентом, попивать сливовицу и беседовать с друзьями.

Пили молча.

– И пейзаж здесь чудесный, Крумов, – продолжал Гечев. – Смотри, какой здесь у тебя закат, все видно на двадцать километров, ничто не мешает взору.

– Верно, – Крумов снова налил водки, – хороший у меня закат, не могу пожаловаться.

– А вы что? – спросил товарищ Гечев. – Поспорили тут немного, а?

– Да какой там спор, – сказал дядя Ламбо. – Никакого спора нет, просто Сашко расфантазировался, молодо-зелено. Какой там спор.

Сашко молча смотрел прямо перед собой, на рюмку.

– Так что, Сашко? – спросил товарищ Гечев. – Выходит, ты не согласен с другими?

– Я говорю, что надо проверить, – ответил Сашко, – установить истину.

– Так, – кивнул Гечев. – Истину… А потом?..

– Что потом? – не понял Сашко.

– Я спрашиваю, что потом? Устанавливаете истину, а потом?

– Потом ничего, – ответил Сашко. – Сейчас рано говорить о «потом».

– Потом, Сашко, ты окажешься в убытке, – пояснил товарищ Гечев, – что бы ни случилось. Кем бы ни оказался тот, что внизу, в колодце, ты на этом теряешь. Вот что будет потом.

Сашко молчал, постукивая пальцами по белой скатерти.

– Конечно, порой стоит проиграть. Нельзя выигрывать постоянно, иногда можно и проиграть. Но взамен все же что-то остается, все же что-то выигрываешь, даже если теряешь. А здесь ты просто теряешь и ничего не получишь. И никто ничего не получит.

Сашко по-прежнему молчал.

– С твоей стороны это просто ребячество, – продолжал товарищ Гечев. – Мертвец есть мертвец, что должно было с ним случиться, то и случилось, и мы не имеем к этому никакого отношения. Давайте лучше подумаем о живых. Не расстраивайся ты так из-за каких-то пуговиц и из-за слов выживших из ума стариков.

– Прибить их мало, – добавил Крумов, – они первые начали подзуживать: двадцать пятый год, восстание и всякое такое…

– Мы не дети, – сказал товарищ Гечев, – эмоции тут ни к чему. На одних эмоциях далеко не уедешь. Хлеб продают на деньги.

– А если это правда? – возразил Сашко. – Если это двадцать пятый год?

– Ты оставь правду, – сказал товарищ Гечев. – Тебе от нее нет никакой пользы. Нынче никого не интересует правда, мой мальчик. Если бы меня интересовала правда, я бы подох с голоду. Одной правдой сыт не будешь, запомни это. На правде далеко не уедешь. Послушай меня, я эту жизнь насквозь вижу – пропадешь ты. Это я тебе говорю.

– Да что мы его уламываем столько времени! – взорвался Ванка. – Целый день объясняем, в ножки кланяемся. Останемся без куска хлеба из-за его фантасмагорий!.. Осточертело мне все!.. Крумов ему объясняет, товарищ Гечев, я, дядя Ламбо, а он заладил: нет и нет! Пора кончать!..

– Ну что договорились? – спросил товарищ Гечев. – Или мне искать других рабочих?

– Договорились, – кивнул дядя Ламбо. – Запихнем куда-нибудь пуговицы и будем рыть дальше. Ты не беспокойся.

Товарищ Гечев не беспокоился. Он просто не любил осложнений и предпочитал, чтобы вокруг его деятельности не поднимался лишний шум, чтобы работа шла гладко и не останавливалась из-за каких-то скандалов. Он не боялся ни скандалов, ни конфликтов, но когда мог избежать их, избегал. Из-за этой истории мог погореть Крумов и ему было сложнее, потому что, если действительно окажется, что мертвец имел отношение к восстанию, то Крумову не отвертеться. Но это не его забота, пусть Крумов сам выкарабкивается. Его, Гечева, эта история почти не касается, Крумов ему – ни брат, ни сват, а лишь клиент, один из многочисленных клиентов. Однако если можно все заранее утрясти, то лучше утрясти.

– Ну, как, Сашко, договорились?

Сашко молчал и смотрел на белую скатерть.

– Смотри, парень, погоришь! – предупредил его товарищ Гечев. – Здорово погоришь, имей в виду!..

Сашко ничего не ответил.

– Ты слышишь? – неожиданно разозлился товарищ Гечев. – Кому говорю!..

– Слышу!.. – ответил Сашко.

Осы опять налетели на желтую сливовицу и, осторожно погружая крылья в рюмки, поползли к жидкости.

– Крумов, – сказал со злостью товарищ Гечев, – договаривайтесь здесь сами, у меня нет времени. Я сейчас так зол, что лучше… Дядя Ламбо, наставьте его на путь истинный, иначе влипнете все трое, так и знайте. До свиданья!..

Он пересек веранду, закрытую от солнца оранжевым тентом, и стал спускаться по ступенькам. Крумов проворно вскочил и кинулся его провожать…

– Я думал, что он свой человек, – говорил Крумов, пока они шагали по плитам к машине, стоявшей на дороге. – Я думал, коли он работает у тебя… Этот сукин сын может меня подвести под монастырь. Откуда он только взялся… Я-то думал, свой человек…

– Мало ли что ты думал, – ответил товарищ Гечев, – утрясай все и побыстрей, потому что ты не один, другие тоже ждут – и бур, и колодец… Я не собираюсь тебя ждать, мне это невыгодно…

Он сел в дребезжащий красный «Москвич», повизгивающий звук огласил окрестности, автомобиль поднял за собой тучи пыли и исчез на глазах у несчастного Крумова.

С веранды донеслись крики.

Крумов повернулся, сжал зубы и зашагал по плитам, поросшим травой и ромашками, по плитам, над которыми мерцали светлячки, по плитам, которые начинали таять в наступающих сумерках.

На веранде уже горел свет, вокруг лампы кружились ослепленные светом мушки и бились о горячее стекло. Дядя Ламбо говорил Сашко:

– Я привел тебя сюда, чтобы ты мог подработать, отец твой меня упросил… А теперь ты хочешь все испортить. В благодарность.

– Не хочу, – ответил Сашко. – Но ты не можешь понять…

– Работай и помалкивай, – прервал его дядя Ламбо, – вот тебе и вся правда. Мы с твоим отцом так и жили, детей вырастили и выучили, в люди вывели… Молчи и мотай на ус, меня слушай, мы с твоим отцом – друзья, все равно что он тебе это говорит.

– Постой, дядя Ламбо, – сказал Сашко, – разве можно всю жизнь помалкивать в тряпочку и терпеть… ведь мы тоже люди.

– Можно, – отрезал дядя Ламбо, – я вот всю жизнь помалкиваю. Твой отец тоже всю жизнь работает, и я не слышал, чтоб он горячился или речи толкал… Голоса его не слышал.

– Что ты его обхаживаешь? – ударил по столу рукой Ванка. – Слушай, ты что, не понимаешь, что из-за твоих бредней у нас все лето может пропасть? А?.. Знаешь, сколько дел у меня сорвется, если эта история начнет раскручиваться? Для того ли я здесь торчу столько месяцев, живу, как дикарь, людей не вижу, чтоб явился типчик вроде тебя и все испортил?.. И ради чего?.. Не выводи меня из терпения, не то я тебе все кости обломаю!.. Заткнись и помалкивай!.. Мы с тобой друзья и прочее, но веди себя по-человечески, иначе я не ручаюсь за себя!..

– Постойте, постойте, – вмешался дядя Ламбо. – Потише, не горячитесь, он образумится, он – хороший парень, я знаю его отца, мы с ним друзья…

Антон, который до сих пор молчал, разлил оставшуюся водку по рюмкам и сказал:

– Я тут слушаю тебя и никак не могу понять: ты за что, собственно, борешься? Чего ты хочешь?

– Чтобы он опять не исчез, – ответил Сашко. – Чтоб не думали, что раз убили, то конец… Что победили. И на этом все кончается. Что достаточно связать людей и увести их… А если мы опять его закопаем, получится именно так, понимаешь? Что достаточно нескольких метров земли, и все исчезает, и человек, и то, что он думал, и во что верил, и к чему стремился…

– Чушь! – сказал Ванка. – Просто чушь!.. Нет чтоб подумать о себе, о нас!.. О живых.

– Это как раз и нужно для живых, для нас.

– Муть все это, – сказал Антон. – Ты сам не знаешь чего хочешь, даже сказать не в состоянии. Один пшик.

– Да нет, – сказал Сашко.

– Как же нет, – разозлился Антон. – Вот я могу сказать, чего хочу, дядя Ламбо тоже, а ты? Его дети, его мать, то, к чему он стремился… Но это же все пшик, ты это сам придумал. Есть ли это, существует ли на самом деле, можно ли это потрогать?

– Чего ты хочешь? – спросил Сашко. – Чтоб я дал тебе его адрес? И анкетные данные?

– Я хочу, чтоб ты помалкивал в тряпочку, – сказал Антон. – Чтоб из-за каких-то пуговиц не отбирал у нас кусок хлеба, черт тебя подери!..

– Но ведь ты – свободный человек, – сказал Сашко. – А теперь запел, как дядя Ламбо: держи язык за зубами!..

– И будешь держать, – пригрозил Антон. – Будешь держать, а не то…

– Ошибаешься… – покачал головой Сашко.

– Слушай! Ты давай поаккуратнее! – крикнул Ванка. – И не играй на моих нервах!..

– Язык – мой, – ответил Сашко. – Захочу – буду держать за зубами, не захочу – не буду. А вы со своими языками обращайтесь как хотите.

Ванка перепрыгнул через стол, опрокинул его, скатерть упала, рюмки со звоном разбились… Стул, на котором сидел Сашко, перевернулся, и они с Ванкой покатились по мраморному полу веранды…

– Ванка!.. – закричал дядя Ламбо. – Сашко!.. Погодите же!.. Перестаньте!.. Антон, разними их!..

Антон набросился на Сашко, и ком тел перекатывался под оранжевым тентом, под лампой, где кружились мелкие мушки, в тихой летней ночи, в которой мерцали светлячки, и лес стоял под белой луной неподвижный и молчаливый…

Ночь, ночь лежала над дачной зоной, над садами и деревьями, темная, непроглядная, дачи будто бы стали меньше и исчезли во мраке, в бездне черного и похолодавшего воздуха.

Только в комнате Крумова горел свет, хозяин участка не мог заснуть, он беспокойно прохаживался и думал.

«Господи, почему же сейчас? – говорил он самому себе. – Почему именно сейчас, когда я все доделал, когда мне так мало осталось, чтобы зажить по-человечески…»

За окном лежал черный мрак, и ответа не было.

«Почему именно со мной это должно было случиться? – горестно думал Крумов. – Именно на моем участке?..»

Он понимал: если тот действительно имел отношение к двадцать пятому году, то участок могут у него отобрать. Если это двадцать пятый год, тот, наверно, не один, внизу есть и другие; тогда их связывали по много человек… отберут участок, он это предчувствует, предчувствие никогда его не обманывало, отберут и в компенсацию дадут другой.

Крумов даже застонал, он знал, что значит компенсация: затолкают в какое-нибудь каменистое место, к черту на рога, где нет ни электричества, ни воды, и тогда – конец. Сколько труда, мучений, денег – и все на ветер… Разве можно перенести дом, веранду, черепицу с крыши?.. И деревца только начали плодоносить, облагороженные груши… воду нашли… Именно из-за воды все и получилось, будь она неладна, лучше бы он вообще с ней не связывался, он вполне обходился и шлангами, вон он, источник… Эта вода, о которой он так мечтал, его и погубит…