Текст книги "Современные болгарские повести"

Автор книги: Павел Вежинов

Соавторы: Георгий Мишев,Эмилиян Станев,Камен Калчев,Радослав Михайлов,Станислав Стратиев,Йордан Радичков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Привет соседу!

Музыка неожиданно оборвалась, а так как все примолкли, то голос Лазара Лазарова прозвучал особенно громко. Он стоял напротив Недева с протянутой для приветствия рукой, но гость замешкался: палец запутался в шпагате, и он никак не мог избавиться от коробки. В конце концов это ему удалось, и он пожал заочнику руку.

– Добро пожаловать! – добавил Лазаров. – А то мы уж тут, как Гамлет, гадали: придет – не придет…

– Извините, задержались немного… – сказал Недю Недев. – Сами знаете, пока освободишься…

– Ничего, ничего… Главное, пришел, уважил, как говорится, мы же понимаем, каково быть большим человеком, отовсюду дергают, зовут на всякие мероприятия, так чтоб еще и для нашего мероприятия выкроить время…

На сей раз Недев не нашелся что ответить, а просто пожал руку всем, кто стоял рядом.

– Узнаешь меня? – спросил его Дило Дилов, глядя на него в упор. – Ну-ка, погляжу я, вспомнишь, нет?

– Ннн… да… – пробормотал Недев. – Как же, как же… Мы знакомы… Вы работаете…

– В артели! – пришел ему на помощь Дилов. – Я к тебе насчет фуража приходил… Помнишь?

– Да, да! – кивал Недев, но по вымученной его улыбке было видно, что ничего он о фураже не помнит.

Пришлось Дилову объяснить:

– Эти бюрократы из «Родопы» заартачились, не отпускали нашей артели фураж… Только в обмен на сельхозпродукцию… Молоко там, шерсть, брынза… А у нас в артели одни лошади. Какую ты от лошадей сельхозпродукцию возьмешь?.. До суда дело дошло…

– Но все уладилось, верно? – сказал Недю Недев. – Не могло не уладиться.

– Уладиться – уладилось, – сказал возчик. – Но две лошади успели околеть.

– Лошадям и вообще-то конец пришел! – сказал Лазар Лазаров. – Как в древности динозаврам… Когда-то на земле полно было динозавров, как теперь раскопки показывают… А хоть один остался, чтоб мы посмотрели? Уцелел хоть один?.. Ничего не осталось.

– Да, да, – сказал Недю Недев. – От динозавров действительно ничего не осталось…

Он обратил внимание на Первомая – тот прятался за чужими спинами, и Недеву почудился в его глазах какой-то немой вопрос. Сообразив, что забыл с ним поздороваться, он протянул руку:

– Как жизнь?

– Ничего, спасибочки, – ответил Первомай. – Только по одному вопросу нету ясности…

– Да? – поинтересовался Недев.

Первомай, не в силах больше сдерживаться, спросил:

– Как – будут нас сносить или нет?

* * *

Стул Недю Недева оказался под айвой, налившиеся плоды которой поблескивали среди листвы отраженным светом и были как бы частью праздничного украшения. В ветвях айвы горела электрическая лампа, и благодаря сотне ее ватт по двору разносился аромат согретых зеленых листьев, уходящего лета и полузабытых воспоминаний.

Опустившись на поролоновое сиденье, гость ощутил необходимость что-то сделать. Посмотрев перед собой, он увидал стоящую вертикально вышитую салфетку. Своими накрахмаленными уголками она напомнила ему водяную лилию. Он положил на нее ладонь и почувствовал, как льняной цветок медленно превращается в бесформенный комок материи. Недев смущенно расправил салфетку и оставил лежать на столе.

Тут раздался игривый смех красавицы Михайловой. Она сидела по другую сторону стола и смотрела на него. Темные волосы, разделенные прямым пробором, крупными волнами спадали на ее гладкие плечи, где наблюдательный мужской глаз не мог не заметить небольшие ложбинки от врезавшихся бретелек лифчика. Ниже белела блузка домотканого каемчатого полотна, извлеченного, вероятно, из бабушкиного сундука. Михайлова была уже не первой молодости, но под каемчатым полотном высилась округлая и на вид твердая, как айва, грудь.

– Ваше здоровье, товарищ Недев! – Михайлова кивнула ему, поднимая свой бокал.

Ответственный по части выпивки Свояк прошелся вдоль стола с эмалированным чайником, и в рюмках зажелтела сливовая водка, искусно подкрашенная мелко наструганным яблоневым подкоркой.

Недев протянул через стол руку, и встречный бокал слегка толкнулся о его рюмку. «В этой женщине, – подумал он, – из-за которой погорел майор из военкомата, и впрямь сидит дьявольская сила, любому взбаламутит кровь». Он переложил салфетку слева от себя и попытался думать о другом, но перед глазами стояло лицо майора на том заседании, когда его прорабатывали, в основном за эту красотку… Сигнал поступил от ее мужа, инженера одной проектной организации. Инженер Михайлов жаловался на то, что его, старшего лейтенанта запаса, ежегодно направляют на учебные сборы, что он проводит в казарме по месяцу, по два, а в прошлом году даже и три месяца, и это плохо отражается как на его личной жизни, так и на работе. В настоящий момент, писал он, когда мир движется к разоружению и разрядке, его, специалиста, не имеющего ничего общего с военным делом, используют не по назначению, нанося тем самым ущерб народному хозяйству. Дело оказалось куда проще, чем представлялось инженеру. Влюбленный в Михайлову военком, чтобы устранить помеху, каждый год посылал ее супругу повестку на военные сборы. Майора, естественно, наказали, перевели в гражданскую оборону, а чтобы инцидент подзабылся, разрешили Михайлову поехать на год-два строить зернохранилища в одну африканскую страну, еще недостаточно развитую в смысле зернохранилищ…

– Как поживаем? – спросил Недю Недев. – Инженер пишет?

– Укладываю чемоданы, проведать поеду, – сообщила Михайлова. – Приглашение прислал и билет на самолет…

– Прекрасно, прекрасно…

Однако разговор за столом как-то не клеился, и Дилов решил развеселить народ загадкой:

– А ну, кто знает: где женщины всего черней и кучерявей?

Кое-кто засмеялся, матери исподтишка глянули на детей – достаточно ли они далеко, не слышат ли, а Стефка шепнула мужу: «Скажи твоему двоюродному, чтоб перестал нести похабщину».

– В Африке женщины всего черней и кучерявее, в Африке, – успокоил их любитель старых анекдотов.

– Будем здоровы! – выкрикнула Свояченица, чтобы отвлечь внимание от двусмысленной шутки возчика.

* * *

Свояченица поднесла угощение Недевым, была довольна тем, что, наконец-то, показала себя, и просто таяла от умиления и доброты.

– Как Наташа-то выросла! – сказала она, пристально разглядывая девушку. – Невеста!.. Так и знайте, товарищ Недев, придет день, украдем мы вашу красавицу…

Недев решил сначала, что еще одна мать жаждет породниться с ним, но, приглядевшись, понял, что перед ним сестра хозяйки и, следовательно, она тоже имеет в виду призывника, чьи проводы отмечают сегодня. Он знал, что эти слова не больше чем дань вежливости и не надо принимать их всерьез, но все же ощутил досаду. Несмотря на то что был он человеком терпеливым и привык выслушивать собеседников, ему все труднее было сейчас находить ответ на их шутливые замечания. Пришлось еще раз сказать про законы природы и стариков, которые уходят, освобождая место молодым.

– У нас в Югле, – сказал Дилов, – есть один старик… Дед Стоян – может, слышали?.. Так он, как овдовел, женился на одной разведенке, и на другой год у них – глядь – ребятеночек… Назвали Станимиром вроде бы в честь отца, но помодней. Все бы хорошо, да у старика уже было двое сыновей и дочь, семейные, с кучей ребятни… И получилась такая картина: Станимир, сын, моложе внуков… Иду раз мимо, гляжу – колотят мальчишку. «Эй, за что бьете? Что он вам сделал?..» – спрашиваю. «Хочет, чтобы мы его дядей звали». – «И зовите, – говорю, – что особенного? Он вам дядя и есть!»

– Это еще что… – сказал Знакомый Пенчевых. – По телевизору показывали пастуха, не то сто двадцать лет ему, не то сто тридцать, а все еще стадо пасет и…

– Сто тридцать четыре, – отозвались с разных концов стола. – Мы тоже видели…

Лазар Лазаров бегал к кадке за очередной бутылкой и включился в разговор с некоторым опозданием.

– На весенней сессии, когда я был в Габрове, пошли мы как-то с одним приятелем прогуляться за город. Самому Бургуджиеву сдали экзамен, можно было позволить себе полденечка отдохнуть… Там тоже дачная зона, идем мы, идем и натыкаемся на редкий экземпляр… Коттеджик, внизу гараж, в сторонке навес, под навесом хозяин варит в тазу повидло. Что повидло – сразу ясно: издали чуем сладкий запах и вокруг осы вьются…

– Запомни, сосед, на чем остановился, – прервал рассказчика Йонко Йонков. – Прости, что перебил… Ты говори, говори, но народ пусть угощается… Припасено достаточно, ешьте, пейте вволю… Не стесняйтесь… Наливай людям, Свояк!..

– Наливаю, Свояк, наливаю! – отозвался шофер.

– Да… Так на чем я остановился? – спросил заочник.

– На повидле, – напомнил Знакомый Пенчевых.

– Так вот, оказалось, никакое это не повидло, а отвар из чертополоха…

Звяканье приборов смолкло, гости затаили дыхание – неожиданное появление чертополоха сулило нечто любопытное, даже таинственное.

– Зачем, спрашиваем, чертополох варишь? Молчит габровец, не желает объяснять… Подсели мы к нему, сигареткой угостили, была у меня с собой бутылочка «Плиски», дали ему приложиться, так что под конец развязался у него язык. Долго, говорит, я наблюдал и сделал одно открытие, на которое думаю взять патент… Помяните, говорит, мое слово, с другого конца земли будут ко мне приезжать за лицензией… Потому что в этом тазу варится не просто чертополох… Тут варится тайна…

Михайлова пригладила волосы и во все глаза смотрела на рассказчика. Матери прикрикнули на детей, чтоб не шумели. Мадьяры, собравшиеся было начать новый музыкальный цикл, решили повременить ради заключенной в тазу тайны.

– Чем, спрашивает нас габровец, питается осел? Благодаря чему он славится своей мужской силой?.. Откуда эта сила берется? Давайте, говорит, поразмыслим как существа, наделенные разумом и способностью к анализу… И сами убедитесь, что мы придем к чертополоху!.. Чертополох – что может быть проще? Но все гениальное в этом мире – просто… Конечно, чертополох – обыкновенная трава, но разве лекарства не из трав делают? Размышляя, говорит, таким образом, я и додумался до чертополоха, взял корзину, прошелся по поселку и теперь вот варю, потом испытаю на себе, и будь что будет…

– Испытал, не знаете? – спросила молодая жена Дилова.

– Нас результат волнует, результат! – подхватил ее муж. – Чертополоха всюду навалом…

– В этом весь номер, – ввернул Свояк. – Чертополох – не проблема…

Лазар Лазаров не торопился сообщать о результате. И только после того как закурил, признался, что окончания опыта они не дождались, отвар был горячий, и пришлось бы долго ждать, пока он остынет. В эту сессию у него не осталось времени подскочить туда, потому что он сдавал страшенный экзамен Кареву, но в следующий раз, как поедет в Габрово, первым делом наведается в дачную зону к тому габровцу.

Слушатели были разочарованы. История, начавшаяся столь многообещающе, оборвалась перед самым завершением, как лента на магнитофоне: ролики крутятся, а слышен только скрип деталей, нормального звука нет.

– Будем здоровы! – воскликнула Свояченица, добровольно взявшая на себя роль регулировщика настроения.

* * *

– Котлеты – что надо! – произнес Дилов, задумчиво жуя. – Стефка на этот счет мастерица… Чебреца малость, петрушечки, перчику… Лучку порезать по принципу…

– Мы когда в Секешфехерваре были, – вступил в разговор Пенчо Пенчев, вспомнив экскурсию в город-побратим, – подают нам котлеты без лука. С виду – в точности как наши, мясо отличное и запахи, какие полагаются, а возьмешь в рот – небо и земля…

– Это оттого, что у них лука нету.

– Может, он у них не родится… Помню, наши огородники из Юглы ездили туда обучать их огородничеству…

– Как это не родится! – сказал Знакомый Пенчевых. – Мы прошлый год из Венгрии лук ввозили… Хотя нет, это капуста была венгерская, а лук – из ГДР…

– Из ГДР, из ГДР… – подтвердило несколько голосов.

Недю Недев переложил салфетку справа от себя и, не поднимая глаз от своей рюмки, произнес:

– У нас тоже встал вопрос, почему плохо обстоит дело с красным перцем, а я на это ответил так: потому что зеленый рыхлить некому…

Он поднял глаза и задержал взгляд на Михайловой, пока на ее губах не мелькнула улыбка. Смех волнами прокатился в оба края стола и перешел в одобрительное жужжание:

– Вот именно!.. Точно… Просто некому…

– Откуда ж будет кому? – сказал Дило Дилов. – Разве остался кто в Югле?.. Взять, к примеру, моего родного брата… Поди пойми его… Двести левов платят чистыми, спецодежду дают, сапоги, плащ, транзистор… Кошара – кирпичная, кровать стоит… Телевизор… Молока и брынзы – от пуза!.. А он – нет и нет, в город перееду!

– И переехал? – поинтересовалась Пенчева.

– А то как же!.. Ему если что втемяшится в башку… Все бросил и теперь на фабрике пластмассовых изделий пепельницы штампует… За сотню в месяц…

– Это, друг, миграция называется, – сочувственно произнес Лазаров. – Всемирный процесс.

– День чабана ввели, – сказал Знакомый Пенчевых. – По радио то и дело песни про чабанов поют… Орденами награждают, все равно не желает болгарин чабаном оставаться…

– Миграция согнала болгарина с места, – сказал Лазар Лазаров. – У нас вот тут – разве не та же миграция?

– Ты про что? – не понял Дилов.

– Про то, что видишь… Про то, что забросили мы городские квартиры и живем тут, в дачных домишках…

– Мы дачники… – сказал Пенчев. – С жиру бесимся, можно сказать…

– Нет, Пенчев, не только с жиру бесимся… Бывает, толкают человека какие-то силы, а какие – он и сам не поймет…

Разговор приближался к опасному водовороту, от которого голова у возчика шла кругом. Он чувствовал, как слова растекаются по его жилам точно вино, которое он прихлебывал. Надо было дать этому заочнику отпор, оборвать его книжные рассуждения, которыми он рассчитывал произвести впечатление на окружающих.

– Какие там еще силы! – выпалил он. – Никакие не силы! Прописки в городе не давали, не дефицитная, говорят, профессия, потыркался я туда-сюда и… осел на винограднике!..

– Неверно это, Дилов! – недовольно заметил Лазар Лазаров. – Тебя потянуло к земле, а ты и не понял…

– Какой земле?

– Которую ты в Югле оставил… Ты крестьянин, она и позвала тебя: «Сюда, Дилов, сюда, не бросай меня, куда ты без меня-то?»

– «Позвала»… Чушь собачья!

– Только здесь ты и мог пустить корни… На городском асфальте тебе бы не прижиться…

– Кабы меня прописали, ты б поглядел, прижился бы я или нет… – упрямо мотнул головой возчик. – «Корни»… Ну да, мы крестьяне, люди простые, а вы зато больно сложные…

Слова Лазарова глубоко задели его. Он подумал, что надо бы встать да врезать хорошенько этому книжному червю, забрать жену и уйти отсюда с высоко поднятой головой. Корни у него, видите ли, какие-то не такие, не прижиться ему в городе, земля его зовет… А он сидит и слушает эту чушь… Надо допить вино и встать…

Он поднял стакан и медленными глотками осушил его. Винцо было славное, с горчинкой – словно горечь жизни просочилась сквозь стенки дубовой бочки, добавив к вкусу и аромату вина сбой неповторимый, печальный привкус. Он закручинился и забыл о том, что собрался уходить, кто-то снова наполнил его стакан, и сквозь теплую туманную завесу, заслонившую его глаза, он смотрел, как тает, исчезает стекло в красноватом пламени вина…

– Все будет в порядке! – сказал Недю Недев, опять перекладывая салфетку. – Иначе быть не может!.. Главное – здоровье… Собственно, для того мы и собрались здесь сегодня – пожелать призывнику здоровья и сказать на прощанье наше, болгарское: «В час добрый!»

Он потянулся чокаться с соседями по столу, но спохватился, что начинать полагается с виновника торжества. Поискал его глазами и только тут вспомнил, что его еще ему не представляли…

– Где же он? – спросил Недев. – Где же виновник торжества?

* * *

– А я почем знаю? – говорил Йонко в кухне. – Знал бы, так давно бы уж привел.

– Ладно, замолчи! Заладил: «Почем я знаю… почем я знаю…» – вспылила Стефка. – Говорила я тебе: если он опоздает, тебе отвечать.

– И отвечу… Подумаешь!.. Заигрался где-нибудь, увлекся, а может, часы забыл надеть… Призывник небось!.. Видал я их прошлым годом… Человек десять таких… Головы под машинку острижены, флаг тащат, а на древке сверху насажен… как ты думаешь – что?… капустный кочан… А начальство в сторонке стоит и смеется…

Прошлогодняя сценка – пареньки с капустой – показалась ему забавной, и он в подробностях пересказал ее, но рассмешить жену не сумел.

– Ты сроду его пальцем не тронул, – сказала она, – но сейчас стоит задать ему трепку… Вот осел!.. Народ ради него пришел, а его нет как нет. Весь в тебя, хоть бы столечко от меня взял…

Она рылась в стенном шкафу, искала что-то, в руках мелькали какие-то вещи, альбом с фотографиями взмахнул, точно птица крыльями, своими твердыми страницами, она было сунула его в ящик, но передумала и сказала мужу:

– Поди, пусти его по столам, пускай посмотрят…

Альбом был красивый, в красном суконном переплете с серебряным узором, собственноручно вышитым Стефкой. Йонкова подмывало обронить что-нибудь ехидное, вроде «Для того, что ль, гостей назвали, чтоб альбомы им показывать?», но он не успел открыть рот, потому что на пороге выросла Михайлова.

Она попросила уксуса.

Стефка чуть не швырнула ей бутылку, а когда та удалилась, сказала вслед:

– Пришла хвостом крутить…

– За уксусом она пришла… – попробовал заступиться Йонко.

– Ну конечно!..

Давно уже составив твердое мнение об этой женщине, Стефка долго колебалась, приглашать ли ее на ужин, но не пригласить было нельзя: всего лишь проволочная ограда разделяла их дворы… Не по душе были ей подмалеванные глаза соседки, заглядывавшиеся на мужчин, смешки кстати и некстати, льняная блузка, сквозь которую просвечивал атласный лифчик, скорее подчеркивая, чем прикрывая лакомую плоть… Раздражало, что Михайлова бесцельно бродит днем по двору, принимает на террасе солнечные ванны, а в жару купается за домом, в том огороженном закутке, куда выходит окно их спальни… Уж эти купанья!.. Стефка однажды долго наблюдала, как соседка вертится под душем, гибкая, словно угорь, как ощупывает каждый изгиб своего тела, наслаждаясь сохранившейся его свежестью, подтянутостью, как вода стекает волнистыми струйками по ее плечам и между бедрами… Ей подумалось тогда, что она разглядывает соседку глазами мужчины и, подобно мужчине, испытывает удовольствие от линий и форм этого тела, словно только для того и созданного природой, чтобы приковывать мужские взгляды. Отпрянув от окна, Стефка с облегчением подумала о том, что сегодня на даче одна, обоих ее мужчин – сына и мужа – нету, так что они не заглянут в этот укромный уголок, где под душем в образе красавицы соседки стоит сам сатана. Чтобы это зрелище не повторилось, она залепила окно бумагой, заранее придумав объяснение: мол, западное солнце особенно жаркое, ковер может выгореть… Она боялась красивой соседки не столько из-за мужа, сколько из-за сына… Муж был уже в таком возрасте, когда вряд ли какая сила могла вывести его из равновесия. А вот с Фео, еще вчера несмышленышем, который понятия о женщинах не имеет, может стрястись всякое… Сколько лет она успешно ограждала его душу от греха, не допускала при нем никаких разговоров, намеков и шуточек на извечную тему отношений между мужчиной и женщиной, болезненно переживала любое неприличное словцо или ругань, иной раз долетавшие с улицы. По мере того как мальчик взрослел, она все чаще размышляла над этими материями. Всюду мерещились ей вирусы порока. На каждом шагу виделись непристойные рисунки, слышались двусмысленные шуточки, ухмылки, намеки; с киноплакатов, книжных обложек, упаковки белья улыбались накрашенные женские губы, сверкали обнаженные плечи или дамская ножка, развевались волосы, зазывно темнела ложбинка между коленями, из-за которой у мужчин учащался пульс… Да, весь мир только об этом и помышлял, весь мир был болен, и Стефка старалась уберечь своего ребенка от этой болезни, выработать у него иммунитет и, казалось ей, достигла желаемого. Фео рос уравновешенным, учился прилежно, кино и танцульками не увлекался, на девочек не заглядывался. До случая с кроликами она даже думала, что он не услышал и не запомнил ни одного уличного словца… Чтобы привить мальчику любовь к животным, она в свое время купила ему пару кроликов, но те однажды прорыли под загородкой лаз и разбежались по двору. Фео в досаде гонялся за ними, и Стефка вдруг услыхала, что он вполголоса посылает их по матушке. Вне себя выбежала она во двор, помогла сыну поймать беглецов и в гневе зарубила обоих на колоде для дров, на глазах потрясенного мальчика, у которого по щекам лились по-ребячьи обильные, горькие, недоуменные слезы…

Стефка, наконец, нашла то, что искала: вышитую гладью наволочку из льняной рогожки. Очень ей нравилась эта наволочка. Она специально ездила в Русе на промкомбинат, чтобы выучиться этому сложному вышиванию, вышила потом множество наволочек, скатертей, кофточек и салфеток, но первую модель сберегла сыну в приданое. Хоть он и парень, она с самого его рождения собирала ему приданое. У нее уже два сундука были набиты вещами, пересыпанными нафталином, переложенными мешочками с камфарой и листьями грецкого ореха…

Она расправила наволочку, провела рукой по нежному цветному узору и спросила мужа:

– Как ты считаешь? А что, если подарить ее Недеву?.. Это ведь не то, что полотенце, ему, наверное, будет приятно, а?

Муж не ответил.

Он уже ушел с альбомом к гостям.

* * *

Сына не было, и отец тоже начал беспокоиться. Все чаще посматривал Йонков на часы и подходил к изгороди, выглядывал на улицу, откуда из темноты должен был появиться Фео. В самом деле, где же он пропадает? Попал в компанию таких же остриженных юнцов-призывников и напился? Нет, это исключено, мальчик не пьет… С девчонкой где-нибудь на свидании? Тоже исключено, Стефка уверена, что Фео и не помышляет еще о девчонках… В карты он не играет. Другое дело – шахматы, шахматами он интересуется. Это игра спокойная, признанная во всем мире, развивает мозги, он сам побуждал сына засиживаться за шахматной доской. Должно быть, где-то заигрался сейчас и позабыл, что его ожидает столько народу. Знать бы, где он, – завел бы машину и привез, да где искать-то? Йонко не знал адреса ни одного из его приятелей. Впрочем, кто его приятели? Впервые с тех пор, как сын подрос, задумался он над этим. Гляди-ка, ни одного вспомнить не может… А есть ли они вообще? Конечно, как же иначе?.. Хоть один-два, да есть – просто внимания не обращал… С вечной этой замотанностью, минутки не остается на собственного сына взглянуть, задуматься над тем, с кем он проводит время. Стефка небось знакома с ними, она во все вникает, все знает…

Он хотел было пойти узнать у нее какой-нибудь адрес, но вспомнил, в каком состоянии оставил ее наверху, и передумал. Лучше незаметно выйти за ворота, погулять малость в темноте, встретить сына. Тот наверняка вот-вот явится, не может быть, чтоб не торопился домой. Он издали почует торопливые шаги мальчика, его дыхание, окликнет его и, едва заслышит родной голос, как его собственное сердце быстрей застучит от радости…

При мысли о предстоящей встрече к глазам Йонкова подступили слезы умиления, и ему стало легче от этих слез, смочивших подглазья, заструившихся к уголкам рта – он ощутил на губах теплый вкус соли.

Йонков не спеша удалялся от своих ворот, праздничный шум затихал у него за спиной, застревая в переплетении листьев и веток, слышались только громкие звуки мадьярского аккордеона. Его окружили голоса позднего вечера – стрекот усталых осенних кузнечиков, кваканье лягушек в ивняке, жужжание гусеничного трактора, утюжившего при свете фар площадку для очередной дачи…

Он подошел к участку Руси Русева. Среди черноты виноградных лоз мутно белели ряды бетонных кольев. Слабый ветерок проникал сквозь нити протянутой проволоки, и к шелестенью листьев примешивался металлический звон.

Идти дальше или повернуть назад? Его бы воля – он бы спустился к самому городу и вернулся через несколько часов, когда вся эта гульба окончится, потому что в глубине души он терпеть не мог такие празднества. На кой черт целую неделю бегать, суетиться, притаскивать жратву и выпивку, если самому некогда проглотить кусок или спокойно выпить рюмку? И для чего пришли сюда все эти люди – чтобы рассказать про что-то свое и без охоты выслушать другого?.. Так и будут чесать языки до середины ночи, пока не подчистят все с тарелок и не вылакают все вино, а потом пойдут со двора и сразу же, по дороге к дому, примутся оговаривать его дачу, участок, деньги… Больше всего деньги… Откуда у него столько, во что ему обошлось строительство, сколько у него осталось… Можно подумать, что он ограбил банк… Или выиграл в лотерею. Каждый к тебе в карман заглядывает, а нет того, чтоб прийти на станцию обслуживания да поглядеть, сколько машин проходит за день через твои руки, как тебя скрючило, оттого что стоишь согнутый, копаешься в их грязных двигателях… День за днем, с утра до вечера!.. Под ногтями у тебя тавот и масло, сядешь есть – хлеб не хлебом пахнет, а бензином и соляркой, даже во сне, ночью, в башке стучит и трещит, как в двигателе внутреннего сгорания. Но этого никто в расчет не берет либо делают вид, будто не замечают…

Он увидел поверх пушистых макушек кустарника силуэт человека и позвал сына, но услышал в ответ чужой голос. Потом зажегся карманный фонарик.

Перед ним был не Фео, а Дочо Булгуров.

– Я это, сосед, я! – сказал Булгуров. – К вам направляюсь. И жена со мной, и малыш… Запоздали малость, жена потому что завозилась с лютеницей и… Вон уж позднотища какая… У вас музыка давно играет…

Фонарик бросал на дорогу желтые круги, и Булгуров ступал по ним, точно по плитам мостовой – сухим, устойчивым, надежным. Он подошел ближе, весь окутанный сладковатым облаком, которое так и следовало за ним от самой печи.

– Вы не опоздали, – успокоил его Йонков, – народ только собирается. А призывник наш куда-то запропастился, как бы не пришлось провожать его заочно.

– Что значит запропастился? – не понял Булгуров. – Не может он никуда запропаститься…

– Весь день где-то пропадает… Видать, с дружками никак расстаться не может.

– Какие там дружки, сосед! – внезапно оживился Булгуров, и в темноте раздался его дробный смешок. – Помяни мое слово, баба тут замешана… А не дружки!

– За нами такое еще не водится, – возразил Йонко. – Мы бабами не интересуемся…

– Нынче другие порядки, не как раньше… Нынче, хочешь – не хочешь, бабы тебя в покое не оставят… Если какая положит на тебя глаз – не отвертишься…

Йонков почувствовал, что разговор становится ему неприятен – так же как и тогда, с Лазаровым, возле орешника. Он решил повернуть назад – единственный способ отвязаться от этого человека, более опасного, чем даже теперешние настырные бабы. Но было уже поздно.

– У нас с тобой сыновья, так что еще хлебнем горя… Оглянуться не успеем, как приведут в дом какую-нибудь соплячку, и – глядь! – ты уже свекор… Я напоследок, знаешь, очень над этим вопросом задумываюсь…

Он только прошлой осенью усыновил своего Пламена, а уже думал о том, как он станет свекром.

– Ничего страшного, – сказал Йонков, – что будет, то будет!

На дорожке послышался женский голос и шаги бегущего вприпрыжку ребенка.

– Скорее вы! – крикнул Булгуров, наставляя на них фонарик. – Нашли?

– Нашли, – ответила жена.

– Я их послал назад, за квитанционной книжкой, – объяснил он Йонкову. – Членские взносы заодно соберу.

– Сейчас? – удивился Йонко. – В другой раз не лучше будет?

– Когда в другой, сосед?.. Когда я еще застану столько народу сразу?.. Да ты не волнуйся, я вашему празднику не помешаю… В таких случаях люди быстро выкладывают денежки и продолжают гулять… Я этот фокус на свадьбе у Кынчевых испробовал, верное дело…

Булгуров взял у жены квитанционную книжку, ловко, как бывалый картежник, пролистнул пальцем страницы, и ночь наполнилась запахом копирки и шелестом бумаги – словно бабочка захлопала крыльями.

* * *

– Смотри, Наташа, тут он уже большой, в костюме, при галстуке… Должно быть, на выпускном вечере… До чего ж похож на мать!

– Вылитая Стефка! – подтвердила Пенчева.

– Минутку! – сказал Лазар Лазаров и потянулся к альбому. – Да, да… Глаза, нос… брови…

– У сыновей вообще сходство чаще всего с матерью… – вставил Дочо Булгуров. – Я и раньше замечал…

Он уже собрал членские взносы, убрал книжку, только ручка еще торчала из верхнего кармашка пиджака.

– Все продумано, чему как быть, – вступил в разговор Знакомый Пенчевых. – Вот, например, почему низкорослым мужчинам нравятся высокие женщины и наоборот?.. Что получилось бы, если б низкорослые женились только на низкорослых? Получилось бы полное вырождение… Выходит, существует какая-то высшая сила, которая поддерживает равновесие. Одни называют ее природой, другие – богом, а я считаю – это одно и то же…

При упоминании о боге все оглянулись на Недю Недева. Были времена, когда за такие слова могли разогнать всю компанию, мог разразиться скандал, а теперь Недев только улыбался и жевал. То ли не слышал, о чем шла речь, то ли обладал счастливой способностью слышать только то, что ему было по душе.

– Бога нет! – проговорил Свояк. – Кабы он был и дело свое знал, не допустил бы, чтобы надо мной вот уж пятый месяц измывались…

– Минчо! – Свояченица появилась рядом, слегка испуганная его тоном. За долгие годы совместной жизни с этим человеком она знала, что с этого начинаются все его пьяные свары.

– Музыка, танго! – крикнул Йонко мадьярам. – Чего смолкли, народ танцевать хочет!

Басы аккордеона обозначили первые такты танго.

– У танго и у человеческого сердца одинаковый ритм, – сказал Лазаров.

Гости вслушались и уловили этот ритм. У женщин дрогнули плечи, как от прикосновения мужских пальцев, мужчины отпили по глотку, чтобы остудить внезапное волнение, которое мерно постукивало у каждого где-то в глубинах души.

Лазар Лазаров поднялся с места – некоторые решили, что он собирается пригласить кого-нибудь на танго, но он, прихватив свою тарелку, сел напротив молодой жены Дилова. Нынче вечером он впервые увидел ее вблизи, и было заметно, что от ее фигуры, ленивой улыбки пухлых губ, от жара, разлитого в ее зеленоватых глазах, его охватывает какая-то странная истома.

«А что, если я возьму да и приглашу ее?» – подумал он. В молодые годы за ним числились кое-какие победы, но неудач было больше, и он остался холостяком. Теперь он уже избегал женщин, хотя по-прежнему тянуло поговорить о них, и голова была начинена тысячью историй, услышанных или вычитанных из книг. Былое любопытство поугасло, требования возросли, и он все чаще думал о том, что теперь вряд ли встретит существо другого пола, способное завлечь его воображение в манящие просторы любовных утех. А вот сегодня он такое существо встретил.

Он повертел в руке вилку, нарочно выронил ее и, наклонясь, чтобы поднять, осторожно заглянул под скатерть.