Текст книги "Современные болгарские повести"

Автор книги: Павел Вежинов

Соавторы: Георгий Мишев,Эмилиян Станев,Камен Калчев,Радослав Михайлов,Станислав Стратиев,Йордан Радичков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

– Ем, ем, – ответил с улыбкой Ванка. – Видишь, передо мной уже ничего нет.

Дядя Ламбо и Сашко переглянулись и заулыбались, а Ванка принялся за другую историю.

Обеденный перерыв давно кончился, осталось лишь ощущение, будто ты нырнул в солнечную воду; и опять вращалась и вращалась земля, мимо Сашко проплывала оранжевая веранда, «Букингемский дворец», пугало, закрытые ставни с вырезанными в них сердцами, сердитый бульдозер Ванки…

«Движение, движение, – думал Сашко, – движение создает все, движение есть форма существования материи, движение – это способ существования… Вот круг – и я создаю одеяло, которое мне давно следовало бы купить своим домашним; второй круг – и я запасаюсь топливом; еще один и еще один – книги… А этот круг – кровать в гостинице на море, куда мы поедем с Таней; еще один круг – ванна, душ, горячая вода; следующий – веранда, которая выходит к морю, шезлонг в синюю и белую полоску…

Обед в ресторане…

Голубая косынка для Тани…

Поездка в Несебр…

Калиакра…

Теплый цвет коньяка, который будет стоять по вечерам перед нами…»

Пугало с фиалками и лиловой лентой, выпотрошенная вата у него на плечах, зеленая стена леса, дорога с рычащим бульдозером, облагороженные груши, персиковые деревца, оранжевая веранда, слюдяные чешуйки в штукатурке второго этажа – земля вращалась, Сашко вращал железную калитку, закрытые ставни соседней дачи с вырезанными в них сердцами, «Букингемский дворец»…

Он услышал шум мотора, но это был не бульдозер, это был и не захлебывающийся, повизгивающий звук, издаваемый «Москвичом» товарища Гечева. Когда земля повернулась, Сашко увидел на дороге белый «пежо», новенький и блестящий, как только что облупленное яйцо; он пробирался мимо бульдозера Ванки, направляясь в их сторону. Ванка остановил бульдозер и смотрел вслед автомобилю.

Сашко не мог остановиться, потому что он вращал землю, вращал оранжевую веранду, персиковые деревца, железную калитку, облагороженные груши…

Когда дорога приблизилась снова, он увидел, что «пежо» уже остановился перед входом на соседнюю дачу, где постоянно закрыты ставни с вырезанными в них сердцами.

– Пежо прибыл, – произнес сзади Антон. – Посмотрим, какую добычу он сегодня привез.

Дверца машины открылась, мужская нога, обутая в элегантный мокасин, коснулась земли; и это было все, что увидел Сашко, потому что перед ним снова выросло пугало в дамской шляпе и с выпотрошенной ватой, зеленые кроны деревьев в лесу, остановившийся бульдозер и Ванка, который, привстав на сиденье, смотрел в сторону дачи…

«Букингемский дворец», железная калитка, закрытые ставни соседней дачи с вырезанными в них сердцами, пугало во дворе…

Вдруг пугало замерло на месте и выросло до огромных размеров. Фиалки на дамской шляпе и лиловая лента испугали Сашко своей неподвижностью. Сердце у него сжалось от страха и боли…

Это Таня… Она идет по плитам, между которыми проросла трава и покачиваются ромашки, в руках она небрежно держит сумку. За ней спешит Пежо, он кладет в карман ключи от машины; ключи звякают, ударяясь о бутылку с водкой, которая торчит из его кармана.

– Сашко, ты почему остановился? – услышал он голос дяди Ламбо. – Что с тобой?

Нет, это не Таня, похожа на нее, но не она.

Те двое подходят к даче с коричневыми ставнями. Пежо достает ключ и отпирает дверь; дверь подается назад и, не издав звука, беспомощно отступает…

Пежо был ровесником Сашко и Ванки, он, кажется, где-то учился, но где именно, даже Ванка не знал. Этим летом, раз в два-три дня, в разные часы, белый «пежо» прибывал на дачу и привозил разных девушек. Иногда одна и та же девушка появлялась неделю подряд, а иногда нет; иногда из-за коричневых ставен с вырезанными в них сердцами доносилась музыка и нервные мелодии монотонно подгоняли время, а иногда ничего не было слышно; Пежо и девушка входили в дом, и наступала тишина, молчание, нарушаемое лишь поскрипыванием бура и рычанием бульдозера.

Вначале, когда Пежо закрывался с девушкой в доме, все четверо чувствовали себя неудобно, они работали в пяти метрах от дачи и испытывали неловкость, словно были в чем-то виноваты.

Но Пежо просто не обращал на них внимания, как будто их не существовало или они были каким-то приложением к пейзажу, дополнением к облагороженным грушам или к каменной веранде, складкой или выступом местности.

Пробыв некоторое время на даче, он выходил с девушкой и, не взглянув на них, просто их не заметив, садился в машину и уезжал.

Теперь мир застыл в неподвижности, земля не вращалась: стояли «Букингемский дворец», дача с оранжевой верандой, железная калитка и облагороженные груши, Ванка, который смотрел в их сторону и делал руками какие-то знаки; пчелы и те застыли на одном месте, повиснув над клубникой… Сашко все еще глядел в сторону дачи.

– Сашко, тебе что, плохо? – с беспокойством взглянул на него дядя Ламбо.

– Посиди немного на траве, – посоветовал Антон. – Пройдет, это от вращения.

– Перестань вертеть, отдохни немного, – сказал и дядя Ламбо.

«Вот, значит, что получается, – подумал Сашко, – пока мы тут вращаем землю, создаем что-то… А почему бы и нет, земля вертится, существует гравитация, выходит, они могут совершенно спокойно… они не сорвутся, автомобиль нормально движется по шоссе, он не разлетится в воздухе на куски…»

– Тебе плохо? – переспросил дядя Ламбо.

«Конечно, мне плохо, – хотелось крикнуть Сашко. – Мне ужасно сейчас плохо, дядя Ламбо; какой смысл в том, что я вращаю землю и эти дачи вокруг, создаю дорогу, воду, колодец, Несебр, светлые квадраты песка под зеленой морской водой, когда другие имеют все это, хотя они ничего не вращают, когда другие обгоняют меня, пока я ищу воду, когда стоит им лишь открыть кран – и пей сколько влезет, хоть залейся; а меня мучает жажда, и я долгие дни добираюсь до воды, не зная, пробьется ли вода или нет… сквозь песчаники и гранит…»

Сашко не вскрикнул, Сашко не произнес ни слова, он уже бежал к дороге, туда, где остановился бульдозер Ванки.

– Ты что? – спросил Ванка, увидев его лицо.

– Сойди на минутку, – сказал Сашко. – Мне хочется проехаться на бульдозере.

– Сашко, это тебе не шутка, ты что задумал?

– Покури! – крикнул Сашко и спихнул его с сиденья. – Отдохни немного! Не переутомляйся! Отдохни!

Ванка удивленно посмотрел на него, махнул рукой и отскочил в сторону.

Сашко нажал на рычаг, дернул его к себе, бульдозер взревел и рванулся вперед; в следующий миг он резко наклонился на правый бок, еще немного, и он бы перевернулся…

– Эй! – закричал Ванка. – Перевернешь, ты что, рехнулся?!

Сашко газует что есть силы, бульдозер дрожит и едет по корням и кучам земли, выбирается на проложенную дорогу и летит к белому, только что облупленному яйцу, которое остановилось перед соседней дачей с закрытыми ставнями и вырезанными в них сердцами.

Дядя Ламбо и Антон во все горло что-то кричат у бура, но из-за рева бульдозера Сашко ничего не слышит.

Зад «пежо» бесшумно сплющивается, летят осколки стекла, жесть, Сашко газует, огромная махина топчет автомобиль, колеса его разбегаются в разные стороны, вспыхивает бак с горючим, «пежо», превратившийся в месиво, горит… Бульдозер загребает гору земли и высыпает ее на разорванные, помятые и горящие останки. Они исчезают под кучей желтой земли, под разбросанными, раздавленными ромашками.

Но бульдозер не задевает автомобиль, это лишь воображение Ванки, которое обгоняет бульдозер и рисует жуткую картину; – на самом деле бульдозер еще не приблизился к «пежо», а только мчится в его сторону…

Сашко дает газ, объезжает «пежо», нажимает на рычаг, огромная челюсть вонзается в желтую землю, грызет траву, разбрасывает ромашки, вырывает с корнем кусты… Подталкиваемая стальными челюстями, движется желтая гора, смешанная с рассеченными корнями, с травой и листьями, и ползет к дороге…

Сашко, еще не доехав до «пежо», понял, что не стоит калечить машину – это ничего не изменит.

И бульдозер опять возвращается, и опять он отхватывает полбугра и с рычанием уносит его к дороге, и опять возвращается…

Ванка, который наблюдает все это со своего места, смеется: он понял, что собирается сделать Сашко, и идет к дяде Ламбо и Антону…

Бульдозер яростно рычит, задыхается, переносит горы земли, отъезжает и возвращается, снует от холма к дороге и обратно, толкает землю, преграждает путь, засыпает все…

– Он хочет заблокировать дорогу автомобилю, – объясняет Ванка дяде Ламбо и Антону. – Теперь они сдвинуться не смогут, машина со всех сторон окружена землей, он метра на три насыпал.

После этого Сашко отводит бульдозер к лесу, ближе к зеленым кронам, излучающим спокойствие и прохладу, соскакивает с машины и оставляет ее там, под деревьями.

«Пежо» стоит, окруженный со всех сторон желтым земляным валом высотой в два-три метра. Сашко возвращается к дяде Ламбо и Антону.

– Сашко, – сказал дядя Ламбо, – что с тобой?

– Пусть он сам проложит себе дорогу! – ответил Сашко. – Пусть сделает себе дорогу, колодец, воду, дачу. А то ему все другие делали. Пусть и он хоть раз что-то сделает, а мы посмотрим, как он будет работать. Я дам ему лопату и кирку.

Дядя Ламбо озабоченно покачал головой.

– Что ты лезешь на рожон? – спросил он. – Ох, и достанется тебе.

– Посмотрим, как он все это сделает, – повторил Сашко. – Здесь даже телефона нет, папаше не позвонишь. А то отец прислал бы ему роту солдат. Пусть хоть раз сам что-то сделает.

– Достанется тебе, – сказал дядя Ламбо. – Доиграешься.

– Некрасиво лежит, – отозвался Ванка, который, прищурившись, смотрел на гору желтой земли, загородившей дорогу. – Чего-то тут не хватает.

Он помчался к дороге, к рассеченным, вырванным с корнем кустам и стал собирать их, стряхивая с них землю. Потом вскарабкался на вершину насыпи и начал втыкать в землю кусты, заботливо расставляя их в ряд. Спустился еще два-три раза, притащил новые кусты, принес и ромашки, которые воткнул между кустами, и траву…

Затем вернулся к товарищам, отряхнул руки и осмотрел сделанное:

– Теперь порядок, – отметил довольно. – Кусты растут, трава – настоящий холмик. Еще зайца туда пустить – иллюзия полнейшая.

– С меня бутылка пива, – сказал Антон. – Получилось что надо.

Дядя Ламбо озабоченно качал головой.

Дверь соседней дачи с коричневыми ставнями открылась, сначала вышла девушка, поправляя на ходу прическу. Вслед за ней показался Пежо; они шли по двору чуть усталой, ленивой походкой. Плыли, как лебеди, среди зелени; движения у них были плавные, мягкие и небрежные и в то же время выдавали внутреннее удовлетворение – то состояние, когда пламя уже перегорело, но еще осталось тепло, ровное и приятное, которое переполняет человека и делает его умиротворенным, медлительным и разнеженным.

В широких кронах деревьев царило спокойствие, и если листья начинали шелестеть, то причиной тому были птицы, которые перепархивали с ветки на ветку. В соседнем дворе скрипел бур, он вращался, трое мужчин шли медленными размеренными шагами за штангой, пчелы кружились над клубникой.

Пежо шел не торопясь, он, как всегда, даже не взглянул на соседний двор, откуда доносился скрип бура, для него это была еще одна деталь пейзажа, не больше.

Вдруг девушка, которая шла впереди, остановилась. Пежо хотел было спросить, что с ней, но в следующее мгновение и он увидел нечто, что поразило его – перед входом на дачный участок, там, где раньше была дорога и стояла машина, возвышался холм, а на нем росли кусты, трава, ромашки… Послеполуденное солнце освещало вершину холма и заливало кусты светом…

Пежо растерялся от неожиданности, даже посмотрел на всякий случай на дачу с коричневыми ставнями, чтобы убедиться, что он ничего не перепутал. Потом подошел к желтому холму, понял в чем дело и огляделся.

В соседнем дворе монотонно, как всегда, скрипел бур, трое мужчин шагали все с тем же отсутствующим взглядом за железной штангой, приводившей бур в движение. Под персиковыми деревцами сидел бульдозерист и курил, синеватый дым вился и исчезал между листьев.

Пежо взглянул на девушку и, сжав зубы, медленно направился к соседнему двору.

– Ну, – сказал он, подойдя к трем мужчинам, – что будем делать?

Бур, издав жалостный скрип, остановился.

– Как что делать? – спросил Антон.

– Кто-то должен убрать землю, – сказал Пежо. – Тот, кто ее насыпал.

– Пусть убирает, – согласился Антон.

Пежо потер рукой лоб, было заметно, что он с трудом сдерживается.

– Иначе вам плохо будет, – добавил он миролюбиво. – Лучше уберите.

– Убирай сам, – ответил Сашко. – У нас своя работа, и нам некогда заниматься твоей землей.

– Значит, так? – спросил Пежо.

– Так, – кивнул Сашко. – Вот лопата, кирка… за прокат не возьмем, все же сосед.

– Моментально уберите землю, – приказал Пежо. – Предупреждаю в последний раз.

Бур опять заскрипел, завращался, трое медленно пошли по кругу.

– Это ты ее насыпал! – повернулся Пежо к Ванке. – Ты бульдозерист, ты и ответишь.

– Напрасно теряешь время, милок, – улыбнулся ему Ванка. – Только ворон пугаешь.

– Это мы еще посмотрим, кого я пугаю! – пригрозил Пежо. – Вылетишь отсюда, как…

– Милок, я же тебе сказал, не теряй времени, – все так же улыбаясь, отозвался Ванка. – Что касается пугала, у нас уже есть, вон там, в соседнем дворе. Да еще с фиалками. А у тебя даже фиалок нет.

Пежо окинул его взглядом, но наброситься на него, как ему хотелось, не посмел, только подбородок его дрожал от злости; видно, парень не привык, чтоб с ним так обращались.

– Слушай, – произнес он, – ты меня еще не знаешь. Убери землю, на том и покончим. По-хорошему.

Ванка курил, и синеватый дым поднимался над ним кольцами.

– Слышишь? – крикнул Пежо. – Это я тебе говорю!

– Ты что, не понимаешь человеческого языка? – спросил Ванка. – Проваливай с глаз моих долой. Вот тебе лопата, убирай землю и оставь меня в покое. Мне некогда с тобой разговаривать.

– Ну, хорошо. – Пежо весь дрожал от злобы. – Хорошо же, вот увидишь… ты запомнишь эту землю… еще как запомнишь!

– Знаешь что, милок, – сказал Ванка, – мне от твоих слов ни жарко ни холодно. Думаешь, я испугался?

– Мы еще посмотрим! – повторял Пежо. – Посмотрим!..

– На что мы будем смотреть? – сказал Ванка. – Столько развелось начальства, что некому работать на бульдозерах. Уж не думаешь ли ты, что если твой папаша меня уволит, я помру с голоду? Где-нибудь в канцеляриях такой номер может пройти, а здесь – нет, ясно? Разве ты не знаешь, что нас, работяг, днем с огнем ищут? Потому что нас мало осталось. Давай проваливай отсюда, а то у меня голова от тебя разболелась.

Пежо постоял еще немного под персиковыми деревцами, помешкал, посмотрел на вращающийся бур, потом повернулся и зашагал по плитам к железной калитке. Вышел за калитку, сказал что-то девушке, и они стали карабкаться по желтой насыпи. Наверху Пежо пнул ногой один из воткнутых кустов, тот упал, потом они, перевалив через насыпь, спустились на дорогу и пошли вниз, где стоял стеной лес.

– Часа через три-четыре ждите гостей, – предупредил Антон.

– Милости просим, – отозвался Ванка. – Жалко, что ли?

Когда через три часа действительно пожаловали гости, уже не было ни холма, ни кустов, ни травы – чистая ровная дорога, никаких следов насыпи. Белый, блестящий, без единой пылинки «пежо» стоял у входа на дачу; верхушки деревьев погружались в красные лучи заходящего солнца.

– Наверно, он хватил лишнего, – доверительно сообщил гостям Антон. – Нынешняя молодежь любит выпить.

– Раздавишь полбанки, – добавил Ванка, – тебе не только холм, горы привидятся, Кордильеры. Мы видели, как они потопали вниз пешком; ну и что тут такого, думаем себе, молодые люди, может, захотелось прогуляться по лесу… может, им так приятнее…

Гости постояли, поглядели на дорогу, на ограду дачи, пожали плечами и отбыли. Один из них сел в «пежо» и последовал за «Волгой». Лишь пыль клубилась на дороге, тучи мелкой пыли…

Гости уехали, и снова завращался бур, заскрипел; закружилась земля, и мимо Сашко поплыли дачи, оранжевая веранда, железная калитка и облагороженные груши, лес, «Букингемский дворец», Ванка на ревущем бульдозере, коричневые ставни с вырезанными в них сердцами, пугало в старой дамской шляпе, красные крыши домов, солнце и дорога – земля вращалась.

«Земля вертится, – думал Сашко. – Мы вращаем землю».

Исчезло чувство неестественной неподвижности земли, полной напряжения, разрываемой отсутствием гравитации, уже не казалось, что через мгновение весь мир взорвется, что в просторах вселенной исчезнут и дачи, и пугало с лиловой лентой, и дядя Ламбо, и Антон, и задыхающийся бульдозер, и «Букингемский дворец», и пчелы, и вековой лес…

Сашко прекрасно понимает страдания Галилея, его правоту и повторяет за ним:

– Земля вертится, движение – основа всего.

Земля вертелась, поскрипывал бур, трое, как обычно, шагали по кругу…

Через полчаса железная калитка открылась, и, нагруженный сетками от комаров, к ним направился владелец участка – Крумов.

Клубника вилась у него под ногами, черная смородина ластилась к нему, облагороженные груши излучали удивительное благородство, даже помидоры покраснели на какое-то мгновение, а потом к ним опять вернулась их естественная розовость; хозяин шел большими шагами, он подошел к веранде и оставил там сетки от комаров.

Потом он оглядел дачу, его губы шевелились, словно он что-то подсчитывал: наверно, он проверял, не увели ли эти трое какую-нибудь стенку или окно; потрогал пальцем штукатурку на стенах и направился к буру.

– Ну как, работнички? – бодро спросил он. – Будет вода?

– Будет, будет, – ответил дядя Ламбо. – Еще день-два.

– Ну, давайте, а то я уже выписал форель, – сказал Крумов. – Садок сделаем – всем на диво. Зачерпнешь ложкой – вот тебе и рыбка.

– Было бы что выпить, – отозвался Антон. – Подумаешь, форель…

– А-а-а! – засмеялся Крумов. – Раз вы обещали мне воду, так это само собой. Но без воды я вас не отпущу. Знаете, сколько денег я трачу на эти шланги, которые через день режут хулиганы.

Местные собственники опоясали лес, как паутиной, тонкими шлангами, протягивая их к источнику, который находился в двухстах – трехстах метрах отсюда.

– А чем ты будешь кормить эту форель? – спросил дядя Ламбо, он хотел немного сгладить впечатление от слов Антона. – Понимаю, была бы здесь река… А так…

– Кровью, – сказал Крумов.

– Чем? – не поверил своим ушам Антон. – Как кровью?

– Кровью, – повторил Крумов. – У меня двоюродный брат работает на скотобойне. Они там ее просто выбрасывают. А я буду кормить ею форель, и рыбка ничего мне не будет стоить…

– Выходит, хитрый номер придумал? – спросил Антон.

– Готовая пища, – объяснил Крумов. – И денег не берут, и никаких тебе забот… Свернувшаяся кровь, там ее бросают…

Крумов ошарашил их в первый же день работы на его участке. Пока они монтировали бур среди персиковых деревьев, он прохаживался, пересчитывал что-то и записывал в блокнот.

– Персики считает, – сказал тогда Антон. – Боится, как бы мы не сорвали по штуке.

– Будет тебе, – отозвался дядя Ламбо. – Как это, считает персики?

Однако тот действительно их пересчитывал и записывал в блокнот, он даже сделал себе чертежик отдельных деревьев, чтобы вдруг не пропала какая-нибудь ветка.

– Ты что там записываешь? – спросил его Антон. – Уж не стихи ли сочиняешь?

– Да вот записываю, сколько персиков у меня в этом году, – ответил Крумов, ни капли не смутившись. – Слежу, как развиваются деревья, хочу иметь ясную картину – что у меня есть и чего нет.

Солнце уже заходило за вековой лес, вокруг воцарилась глубокая тишина и спокойствие. В дрожащих лучах заката на тропинке со стороны леса показались старики из «Букингемского дворца». Они шли не торопясь, рядом, а их корзины были переполнены лекарственными травами. Травы благоухали, горький аромат полыни смешивался с резким запахом мяты, по листьям ползала пчела; старики шли и несли травы, которые продлевают жизнь, которые исцеляют болезни, травы, которые обеспечивают долгую жизнь и спокойную старость.

– Соседи! – засмеялся Крумов. – Опять тащат травы…

Он покрутился еще немного у бура, потом пошел ставить сетки.

Крумов ночевал на даче с тех пор, как сюда привезли бур; он ночевал на даче, чтобы не пострадало каким-нибудь образом его имущество, чтоб; эти трое чего-нибудь не украли; кто их знает, унесут – и ищи ветра в поле; да и бульдозерист – не подарок, целыми днями распевает песни на бульдозере… Бешеные деньги заколачивает этот парень…

Крумов оставил сетку, которую прилаживал на окно со стороны улицы, и вошел в дом.

– Дай-ка проверю, – сказал он самому себе. – А то навалено все в комнатах…

Он переходил из комнаты в комнату, смотрел, проверял, окидывал наметанным глазом сразу всю комнату, ощупывал взглядом вещь за вещью, замечал паутину на потолке, каждую трещинку в углу, каждую царапину на паркете… Фаянсовые плитки лежали пачками, нераспакованные, старательно перевязанные проволокой, бумага была прочная, из пакетов ничего не вытаскивали; он быстро пересчитал пачки – все правильно… Пересчитал и муфты, колена в полтора дюйма, трубы, взвесил опытным взглядом паклю; он приготовил все, только бы пошла вода…

Скрип бура во дворе прекратился; трое мужчин устало сидели на теплых ступеньках веранды и курили. Солнце давно уже скрылось за вековым лесом, и между деревьев начинал прокрадываться мрак…

Крумов бросил последний взгляд на свое имущество и дважды повернул ключ в двери. Проверил, запер ли он и другие комнаты, потрогал пальцем штукатурку, она была еще влажная; подумал, что и черепицу нужно переложить, он был недоволен тем, как сделали крышу; дожди здесь затяжные, льют всю осень… Он осторожно обошел стекла для окон, приставленные к стене, и вышел во двор к рабочим.

Стоял теплый, спокойный вечер, в саду пели цикады, дядя Ламбо зажег свет, а Сашко молча нанизывал на почерневший шампур кусочки мяса, затем дольку помидора, стручок перца, кружок лука, потом опять мясо… Антон отправился на соседний участок с пугалом, чтобы набрать еще помидоров. Ванка принес анисовку из собственных запасов, и она пошла по кругу. В какой-то момент Крумов расчувствовался, зашел в дом, вынес оттуда бастурму и порезал ее тонкими, прозрачными ломтиками…

Они ужинали, а потом продолжали пить анисовку, пили медленно, маленькими глотками, анисовка приятно обжигала рот и расслабляла усталые пальцы… Над лесом повисла ясная круглая луна.

– Светит, – сказал Крумов, – излучает энергию. Просто так, впустую.

– По ней люди ходят, – откликнулся дядя Ламбо. – Добираются до нее по воздуху и ходят. Потом возвращаются на Землю. Мы сейчас здесь сидим, а там, где светлее всего, возможно, ходит человек.

– Это только отсюда кажется, что светло, – заметил Антон. – А там кто его знает… В этих жутких пространствах… Не позавидуешь ему, если он там…

– Не позавидуешь, – согласился дядя Ламбо, – только вот я думаю, что мы сидим тут, у костра, а там, наверху, может, кто-то ходит; вот я и думаю, что это за человек – как мы?

– Если что-нибудь случится, – сказал Ванка, – какая-нибудь неисправность, он там и останется, наверху.

– В газете писали, что распродали пол-Луны, – сообщил Крумов. – Участками.

– А ты что не купишь себе участок наверху? – предложил ему Антон. – Позовешь нас искать воду. Запустим бур.

– Ну! – сказал Крумов. – У меня есть участок здесь, на Земле. На Луне мне не нужно. Лучше синица в руке, чем…

Сашко рассеянно слушал их разговор и думал, что Таня опять не приехала, вообще не приезжала на этой неделе, он не мог сообразить, когда видел ее в последний раз. Ему припомнились их последние разговоры, в ее словах была горькая правда, он не мог ни в чем ее упрекнуть, но в то же время чувствовал, что из их отношений что-то уходит, какая-то тень встает между ними и расстояние, их разделяющее, все увеличивается; вот и сейчас он застрял здесь, в этом лесу, далеко от нее… Неожиданно ему захотелось встать и отправиться в город – а там будь что будет…

– Человек должен по земле ходить, – говорил в это время Крумов. – Воздух не для него, он не должен слишком много летать, на это есть птицы.

«Только бы поскорее прошли эти дни, – думал Сашко, – и наступила бы осень, сентябрь, и чтобы мы с Таней поехали на море…»

Там, в прозрачном воздухе и в зеленой воде, все кажется яснее и чище; они останутся одни, вдвоем, будут бродить по пляжу и узким улочкам, будут заходить в маленькие ресторанчики, где подают свежую рыбу и вино в глиняных стаканах; и в лучах осеннего солнца тень исчезнет, растает, и они останутся вдвоем, как было раньше, и все будет как раньше, просто и ясно.

Он взглянул на светлую луну, о которой продолжали говорить его товарищи и Крумов, и снова вернулся к Таниным словам.

«Она права, – подумал Сашко. – Может быть, права по отношению к себе, может быть – и к нам обоим… Скорее бы наступал сентябрь…»

От деревьев повеяло прохладой, воздух стал резким; они посидели еще немного у костра, от которого остались лишь тлеющие искорки и белый пепел, и пошли спать.

Они очень устали в этот день и поэтому сразу же заснули, заснули крепким сном.

Ночь, ночь спустилась над дачной зоной, над садами и деревьями, кругом тихо, темно, только в комнате Крумова горит свет; Крумов беспокойно ходит, что-то подсчитывает, о чем-то думает, что-то чертит…

Потом свет гаснет и у него, засыпает и Крумов и неспокойно ворочается во сне.

В широких ветвях деревьев царило спокойствие, и если листья начинали шелестеть, то причиной тому были птицы, которые перепархивали с ветки на ветку, а не ветер. В августе в здешних местах редко дул ветер, особенно в начале месяца; жара нависла над лесом и над зеленоватыми скалами, на которых застыли молодые ящерицы, и над зарослями ежевики, и над дачной зоной с ее красными крышами, недостроенными этажами и начатыми фундаментами, и над дачей Крумова с верандой и оранжевым тентом, и над террасой с клубникой, и над уже покрасневшими помидорами, и над персиковыми деревцами.

Дача покачивалась в мареве, покачивалось и пугало во дворе соседней дачи, в пластах горячего воздуха оно распадалось на части, поднималось вверх, снова возвращалось на землю, шляпа с фиалками отделялась и сама по себе плыла в воздухе…

– Давай! – донесся снизу голос Сашко.

Дядя Ламбо и Антон начали потихоньку вращать лебедку, трос наматывался на гладкое бревно, постепенно закрывая его своими витками, лебедка скрипела, и полная земли бадья медленно поднималась вверх.

Они нашли воду.

Неделю назад они нащупали водоносный пласт, бур перестал вращаться, и они его демонтировали; встали на свои места дорога и вековой лес, веранда с оранжевым тентом и облагороженные груши, железная калитка и пугало с фиалками, бульдозер и закрытые коричневые ставни соседней дачи с вырезанными в них сердцами. Крумов носился по участку, улыбающийся, счастливый; он достал из постоянно запертых шкафов бутылку водки, принес и бастурму, они нарезали помидоры… Прибыл и товарищ Гечев, они пили водку, пили за здоровье хозяина, за воду и за урожай, который принесет вода; Ванка спел три песни, грустные, но никто его не слушал, потому что Крумов опять открыл шкафы и с болью в сердце достал еще одну бутылку водки…

– Счастливчик ты, Крумов, – сказал товарищ Гечев. – Везет тебе. Вот и вода у тебя есть, мы тебе ее нашли, а у других мы по месяцу долбим, и ничего…

– Удача, удача, – соглашался Крумов. – Но удачу тоже нужно заслужить.

– Просто ты в сорочке родился, – сказал дядя Ламбо. – Удача – дело такое: или приходит или не приходит. Так что ты, Крумов, не отпирайся, ты счастливчик.

– Счастливчик, счастливчик, – соглашался Крумов. – Ясное дело, счастливчик. Так оно и есть.

– Счастливчик ты, Крумов, – повторял Гечев. – Я их хорошо знаю, счастливчиков, я их сразу вижу.

– Если бы вы мне еще и колодец вырыли, – сказал Крумов, – чтобы покончить раз и навсегда со всем этим – так и так вы здесь. Сколько спросите, столько и заплачу. Трубы я приготовил, хочу поставить насос…

– Ты о колодце не беспокойся, – заверил его товарищ Гечев. – Сделаем тебе и колодец, не миллион же он стоит, а ты пока принеси водку, да не жмотничай, воду ведь нашли, вода – самое главное, это я тебе говорю…

Крумов притворялся, что не слышит, но Ванка и Антон вторили товарищу Гечеву, у Крумова сердце ныло, не хотелось вставать, но что поделаешь; он поднимался с вымученной улыбкой в уголках мясистых губ и направлялся к шкафу…

И они начали копать колодец.

Выбрали место для колодца и принялись рыть землю под облагороженными грушами.

Но почва оползала, сыпучая была земля в этой местности, поэтому зеленый облупленный грузовичок не раз поднимался по крутым, со множеством поворотов дорогам и привозил бетонные кольца – это товарищ Гечев их присылал. Кольца были большие, в метр высотой, и благодаря им дело пошло.

Выкопали первый метр, установили бетонное кольцо, начали копать второй… Кольцо само опускалось, на двадцать, пятьдесят, восемьдесят сантиметров… Когда они вырыли и второй метр, кольцо опустилось вниз, а на его место, сверху, поставили другое… Так им и предстояло работать – будут копать метр за метром, кольца будут опускаться вниз, сверху будут ставить новые, земля уже не будет страшна, как бы она ни оползала, людей защитят прочные бетонные кольца; и они будут спускаться все ниже, копать, накладывать землю в бадью, которую поднимает лебедка, туда, наверх, к свету и воздуху – и так пока они не доберутся до воды.

Лебедка напевно поскрипывала, черное тело бадьи медленно удалялось наверх, к проему, к чистому воздуху; Сашко прислонился к кольцу, растер рукой лицо и крикнул:

– Спустите немного воды! Эй, Антон!..

Бадья добралась доверху, ее вытянули, в колодце стало светлее. Сашко смотрел на пласты земли, испещренные белыми корешками и ржавой скорлупой букашек; земля дышала, обдавая его со всех сторон своим теплым, сухим дыханием.

Наверху высыпали из бадьи землю, поставили в нее бутылку с водой, лебедка опять заскрипела: скрип-скрип; Сашко посторонился, чтобы уступить место бадье, прижался к бетонному кольцу.

Вода была холодная, бутылка вспотела от тепла земли; Сашко поднял ее и долго пил…

Потом он поставил бутылку рядом с собой, взял кирку со специально укороченной ручкой и начал копать…

До обеда оставался час с небольшим, и нужно было копать, опускаясь все ближе к воде…

Наступил полдень. Над вековым лесом светило солнце, оно заливало светом дачную зону, сверкающий воздух простирался до самого горизонта, до волнистой линии гор и неба, докуда хватало глаз.

Сашко щурил отвыкшие от яркого света глаза и слушал Ванку, рассказывающего очередную историю, на этот раз о браконьерах, которые в прошлом году в этих местах стреляли дичь. У них кончился бензин, так как они на машине гнались по какой-то дороге за дичью, и они попросили у него немного, чтобы спуститься в город.