Текст книги "Современные болгарские повести"

Автор книги: Павел Вежинов

Соавторы: Георгий Мишев,Эмилиян Станев,Камен Калчев,Радослав Михайлов,Станислав Стратиев,Йордан Радичков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

При всей своей ненависти к молоденькой жене возчика, Стефка вдруг пожалела ее и решила пойти на соседский участок, осторожненько заглянуть к Лазарову и каким-нибудь образом предупредить их, пока не разразился скандал…

Проходя мимо гаража, она заметила внутри свет и, заглянув в окошко, поняла, что зря перепугалась: Лазаров с Диловой стояли возле машинки для закупоривания банок.

– Вы что тут делаете? – спросила она, входя в гараж. – Воркуете наедине?

– В Габрове все уже давно закупоривают двумя крышками! – сообщил заочник. – Простая штука, но надо же было до нее додуматься!

– Какими еще крышками? – не поняла Стефка.

– Использованными. Если нет новых, закупоривай двумя старыми и ничего не бойся!.. Покрепче новых держат.

Он решил ей тоже продемонстрировать опыт габровцев, накрыл банку двумя крышками и нажал ручку машинки. Результат оказался потрясающим.

– А я столько их выкинула на помойку! – сказала Стефка. – Почем же я знала…

– Конец крышечному кризису! – сказал Лазар Лазаров. – Болгарин всегда придумает, как выкрутиться. Не продают новых – они, дескать, из импортного металла и тэ-дэ… Пожалуйста. Немец в такой ситуации щелкнет каблуком и возьмется за другое занятие. А болгарин пораскинет мозгами. Куда девать собранный на участке урожай? Нельзя ли его как-нибудь сохранить на будущее? И придумал: вместо одной новой – две старых!.. В Габрове, имейте в виду, старые крышки уже идут по той же цене, что новые…

Он замолчал и прислушался. Оркестр опять играл танго.

* * *

«Танцевать повело… – подумал Фео. – Так они до утра не кончат… Животы набили, одурели от алкоголя, теперь охота подержать в руках что-нибудь поощутимее… И конечно, чужое, оно привлекательней, чем свое, от которого уже воротит… Будут топтаться по измятой траве, толкаться, прижиматься и щупать чужое, в восторге от того, что оно в их распоряжении целых пять минут, пока у оркестрантов не перехватит дыхание…» Ну, а он-то, спрашивается, зачем тут, с ними, почему не идет к Снеже… Провести ее мимо дачки Лазарова, перелезть через ограду за орешником и сразу пробраться наверх, в спальню. И будь что будет… А может быть, позвать сперва тетку, рассказать ей? Она любит его, как родного сына, обязательно возьмет его сторону в стычке с предками. Без стычки, конечно, не обойдется, поэтому понадобятся союзники… У тетки доброе сердце, она нисколько не похожа на тех бездетных женщин, которые, по слухам, терпеть не могут чужих детей… Она поймет их. В отличие от предков обязательно поймет. Родители и не подозревают о существовании Снежи, для них только одна-единственная девушка есть на свете – родилась, взрослеет и ждет минуты, чтобы выйти за их сына, – Наташа Недева, естественно, кто же еще!.. Наташа – застолбленный участок… Надо поскорей удирать, пока его неутомимая мамаша не заметила, что на ее застолбленном участке тоска и безветрие… Того и гляди, погонит танцевать на травке с наследницей большого начальника, товарища Недю Недева…

Он вздрогнул, ощутив за спиной знакомую волну тепла, которая охватила его со всех сторон. Это подошла мать.

– Что смотришь, сынок?.. Наташу высматриваешь?

Предчувствие не обмануло его: среди всех этих мыслей, намерений, планов и грез, которые точно разворошенный улей жужжали сейчас на освещенном пространстве двора, ее материнское радарное устройство уловило его мысль о побеге, и она подошла, чтобы удержать сына.

– Гляди, Наташа весь вечер скучает, ждет, чтоб ты пригласил ее потанцевать… Поди, сынок, пригласи…

– Мама!..

– Ничего тут стыдного нету, не маленький уже… Пора посматривать на девушек… Поди, поди… Слышишь, какое танго красивое…

Он не двинулся с места, и она подумала, что ему, должно быть, не нравится танго, ей случалось слышать его магнитофонные записи – там и вправду танго не было ни одного, все какие-то расплывчатые мелодии, поп-музыка, что ли, называется, одно и то же все время наматывается и разматывается, как запутавшийся моток шерсти…

– Если не нравится, я им велю сыграть другое…

– Мама, мне надо с тобой поговорить! – произнес он осипшим голосом.

– Потом, потом, мы же условились?.. А сейчас поди повеселись, про все позабудь, последний ведь денечек…

Она тут же распорядилась насчет нового танца, мадьяры понимающе закивали, и главный из них тоном конферансье объявил:

– В честь новобранца Феодора Йонкова Тодорова – шейк!

– Шейк, сыночек!.. Ты ведь умеешь… Давай!

«Так тебе и надо, столько времени проволынил, – подумал Фео. – Сам виноват… Теперь упираться поздно, лучше иди сразу, поскорей отделаешься… Тряпка, недотепа, скотина, трусливый заяц, это ясно как божий день, зря ты пытаешься переломить себя, одолеть того краснеющего Фео, который сидит в тебе и всегда позволяет водить себя на поводке…»

Он солдатским шагом направился к Наташе, к удивлению захлопавшей в ладоши публики.

– Действуй, парень! – крикнул Дило Дилов. – Закрути ее так, чтобы все косточки затрещали!

Он заметил, как мать наклонилась к тетке и сердито процедила сквозь зубы:

– Скажи этому остолопу, чтобы придержал язык…

Тетка, улыбаясь с невинным видом, подошла к возчику и передала приказание.

– Да ладно… Что я такого сказал?.. – стал он оправдываться. – Подумаешь! В принципе всегда так говорят…

Дальнейшее потонуло в звуках шейка.

* * *

Оскорбленный критическим замечанием, Дило Дилов встал из-за стола и пошел пройтись по двору. Он двинулся вглубь, в темноту, между рядами винограда десертных сортов, где мутно поблескивала железная крыша летней уборной. Постройка была добротная, сосновые доски пахли смолой, жесть тоненько позванивала.

Вдыхая на обратном пути свежий ночной воздух, он почуял аромат дикой герани, ощупью нашел у забора грядку и сорвал несколько листиков. Один листок он сжевал – по слухам, помогает от высокого давления.

Он закинул голову, растер виски. Кровь где-то внутри звенела, как железная крыша уборной. Только сейчас заметил он луну – она висела высоко в небе, уже побледневшая, напоминая цветом эту противную жесть на крыше. В полнолуние у него вечно шумело в висках.

Вернувшись к столу, он сел на освободившийся напротив Недева стул и протянул ему листок дикой герани. Но Недев не заметил – он загляделся на танцующих.

– Возьми, земляк, попробуй! – крикнул через стол Дилов. – Здорово помогает.

И показывая, что следует делать, сжевал еще один листок. Недю Недев с недоумением следил за тем, как большой, с ладонь, зеленый лист исчезал у возчика во рту. Поднес герань к носу, понюхал, запах был приятный, но есть ее не было ни малейшей охоты.

– Здорово помогает от давления! – повторил Дилов. – Я и отвар бузины пил. Дюжину небольших веточек полчаса варишь на медленном огне, горькое – ужас, а толку чуть. А вот дикую герань можно и просто так, как салат…

Недю Недев сказал, что запомнит рецепт и, если понадобится, использует.

– Обязательно понадобится! – заверил возчик. – При нашей жизни не может не понадобиться… Болезнь двадцатого века! Даже по телевизору признают. От чего другого спасешься, от давления – нипочем!

Он полез в карман за сигаретами и, порывшись, подбросил на ладони что-то круглое, розовато-янтарное, размером с виноградину и такой же формы.

– Угадайте, что такое? Кто угадает, ставлю угощение!

– Пуговица, – опередил всех Первомай.

– На, погляди, пуговица или нет! – протянул ему Дилов загадочный предмет.

Тот повертел в руке, признал, что не пуговица, а что-то тяжелое, как камень.

– Ты на верном пути… – подбодрил его возчик.

Первомай подбросил предмет на ладони, чтобы убедиться, насколько он тяжелый, потом попробовал на зуб – твердый ли – и сказал, что твердый, как камень.

– Камень-то камень, да не простой! – победно улыбался Дилов.

– Уж не с лупы ли? – спросил Лазаров, успевший вернуться из гаража. – Они ведь целый мешок лунных камней приволокли и потом раздавали направо-налево…

– Нет, не с луны, – сказал Дило Дилов.

Недю Недев тоже пожелал посмотреть на необыкновенный камушек, внимательнейшим образом осмотрел его, сказал, что очень любопытно, что-то напоминает, он определенно где-то такое видел…

– Не мог ты его видеть, земляк! – по-прежнему не сдавался возчик. – Он находился в таком местечке, что тебе вовек не угадать…

– Ну ладно, хватит нас разыгрывать, – сказал Знакомый Пенчевых. – Если говорить – так говори!

– Любопытно, – продолжал размышлять вслух Недев. – Где же он раньше находился?

– У меня в пузыре! – Дилов прыснул, в восторге от собственной шутки. – Доктор Златанов вытащил его за двадцать восемь минут под общим наркозом…

От холодного прикосновения округлого камешка, лежавшего у него на ладони, Недева бросило в дрожь. Он на миг представил себе, где был этот камень, пока не прошли те двадцать восемь минут, и поспешил вернуть его владельцу. Потом незаметно спрятал руку под стол и долго тер о брючину.

– Золотые руки у доктора Златанова, – продолжал Дилов. – Хотите верьте, хотите нет, я ничего не почувствовал. Лег когда на операционный стол, говорю ему: «А вы, доктор, случаем, не ошиблись? Он вправду во мне сидит, камешек-то, который вы на снимке углядели, или так, зря меня взрежете?» – «Сидит, – говорит, – сидит, и как вытащу его, стукну им тебя хорошенько, чтобы знал, что мы, доктора, людей не обманываем». Ну, ясное дело, не стукнул.

– К черту всех докторов! – воскликнул Свояк. – Ты мне про докторов не рассказывай! Не обманывают они, как же! Первые, можно сказать, обманщики на свете! Один такой мне жизнь испортил, пятый месяц уже, чтоб ему ни дна ни покрышки!

– Неправильно говоришь, брат!.. Знаю я, какой доктор тебе жизнь испортил, но он – это одно, а доктор Златанов – другое, у него золотые руки…

– У тебя, Горожанин, все? – спросил Дочо Булгуров, который тоже норовил подсесть к Недеву поближе, чтобы посвятить его еще в одну свою мыслишку, но возчик никак не освобождал место. – Убери ты свой камень, дадим товарищу Недеву отдохнуть от этих ужасов… Весь вечер морочим ему голову нашими делами!

– Правильно, брат! Принимаю критику!.. Дадим человеку покой, он тоже небось человек!.. Не будем ему нашими делами голову морочить… Всяк кому не лень подсаживается и давай под себя грести… На что это похоже?..

– У него для этого приемные дни есть! – поддержал его Знакомый Пенчевых. – А мы навалились…

– Ничего, ничего! – сказал Недев. – Пускай люди выскажутся. А для чего же мы? Чтобы каждого выслушивать.

– Золотой ты человек, земляк! – растроганно произнес возчик. – Я больше насчет прописки хотел… Но в этой сутолоке… Как-нибудь нагряну к тебе в кабинет, побалакаем насчет прописки, будь она неладна… а то сил моих нету. Ты ведь по вторникам и пятницам там, да?.. Что мне стоит подскочить! Или же ты… Взял бы да и заглянул к нам когда, пропустили бы по рюмочке, потолковали как земляки… Нам надо друг за дружку держаться, а то перебьют по одному…

– Надо, надо, – кивал отяжелевшей головой Недев.

* * *

Мимо дачки Лазарова, через повалившуюся ограду за орешником, еще несколько прыжков – и они наверху. В точности как он себе это представлял, даже еще быстрее. Никто их не заметил. Музыканты стояли спиной к дому, женщины болтали с матерью, мужчины обступили Недю Недева. За одним из столов Пенчевы резались в карты.

– Никто нас не заметил, – сказал Фео, когда они оказались в тишине спальни. – Надо было сразу прийти… Замерзла, наверно, пока ждала меня…

– Нет, – сказала Снежана, прильнув к нему, чтобы согреться. Весь день, с той минуты, когда они вышли из загса, ей хотелось погреться возле него. Словно затем, чтобы накопить достаточно тепла на долгих два года разлуки. Она вскинула голову, чтобы еще раз взглянуть на него. Он поцеловал ее синие, замерзшие губы, но было ему сейчас не до поцелуев. Он волновался и сказал, что пойдет искать тетку.

– Не уходи! – взмолилась она. – Мне одной страшно…

– На улице, в темноте, не боялась…

– А здесь боюсь.

– Я схожу и тут же назад!

– Весь вечер уходишь и – назад! Не пущу!

– Но, Снежа… Я же тебе говорил, тетка нам поможет… Осторожненько предупредит их, подготовит… Надо ее найти…

– Не пущу.

Он растерянно огляделся в полутьме комнаты. Из шифоньера доносился тонкий запах высушенных листьев грецкого ореха, которыми были проложены вещи – от моли. На кровати лежал приготовленный к отъезду чемодан. Со двора, сквозь окна, стены, щели, просачивался дурманящий аромат жареного мяса.

– Есть хочется, – сказал Фео. – Заскочу хоть на кухню. Наверняка найдется что пожевать.

На этот раз она не остановила его. Но в ту самую секунду, когда он двинулся к двери, раздались шаги. Ручка двери, скрипнув, осталась в наклонном положении.

– Там кто-то есть! – шепнула Снежана, и ее крепкие пальчики вцепились в его рукав. Он почувствовал, что его охватывает страх, настоящий мальчишеский страх перед привидениями и злыми духами, который вот-вот парализует его мускулы, его волю, сломит его целиком, если он сейчас же, сию же минуту не предпримет чего-то. И он кинулся к двери.

На пороге стоял Пламен Булгуров с каким-то незнакомым мальчишкой.

– Вам что? – спросил Фео, чувствуя, как страх сменяется улыбкой облегчения. – Заходите же! Чего стоите?

Незнакомый мальчишка испугался и убежал, но Пламен Булгуров решил воспользоваться приглашением.

– Что тебе дать? – спросил Фео мальчика.

– Игрушку, – ответил тот. Он был в матросском костюмчике со следами известки, в малиновом галстуке, на воротнике сверкал герб города-побратима Секешфехервара.

– Игрушку? – озираясь переспросил Фео. – А если игрушки нет, что нам тогда придумать?

Он ощупал свои карманы, но, кроме жениховского значка, не нашел ничего такого, что могло бы заинтересовать ребенка.

– Это подойдет? – спросил он, показывая ему значок – кусок проволоки, изогнутой в форме сердца, покрытой толстым слоем фольги и украшенной белыми перьями. Когда Таня с Николаем прицепили это к его пиджаку перед церемонией в загсе, Фео расхохотался, а после церемонии не решился сразу выбросить и спрятал в карман. А скромный венок невесты сунули Снеже в сумочку.

– Подойдет, а?

– Подойдет, – сказал мальчик.

Тихонько смеясь, Снежа приколола украшение к воротнику матроски, рядом с гербом города-побратима. Пламен степенно вышел из комнаты. Они слышали топот его маленьких ног в прихожей и радостный голосок, которым он сзывал друзей, чтобы похвастаться подарком.

Но одновременно с голосом мальчика они различили еще один голос, который полетел ему навстречу где-то возле прихожей.

– Кто тебе это дал, Пламен?

– А вот это моя мама! – проговорил Фео.

* * *

После Дилова к Недеву подсел Булгуров. Вынул пачку заграничных сигарет, угостил его, однако сам курить не стал.

– Бросил? – спросил Недю Недев.

– А я сроду не курил! – похвалился Булгуров. – Во всем булгуровском роду нету ни одного курильщика… Я сам считал – нас почти сто человек мужчин. И только один чабан, Нино по имени, поддался слабости, когда за отарой ходил, но как перешел работать на железную дорогу, бросил.

– Это хорошо, – сказал Недев. – Куренье – привычка вредная.

– В молодости я изредка баловался, – вспомнил Булгуров. – Соберется, бывало, компания, выкуришь сигаретку, а потом от тебя три дня несет, как от цыгана… Эти-то я сейчас только так ношу, для приятной беседы – культурных связей, так сказать. Как сядешь, вынешь пачечку, угостишь сигареткой, совсем другой разговор получается.

«Этому тоже от меня что-нибудь надо», – подумал Недев и оглянулся на жену. Судя по той увлеченности, с какой она беседовала с другими женщинами, домой они двинутся еще не скоро.

– На заводе работаешь? – спросил он, положившись на свою интуицию: завод был самым крупным предприятием в городе, и большинство жителей зарабатывало себе на хлеб там.

– На заводе, – ответил Булгуров. – Но думаю уходить… Невозможно стало работать, сосед! Каждый тобой командует, каждый строит из себя большого начальника… Думаю подыскать другое занятие…

– Да оно всюду так… – сочувственно произнес Недев, но тут же спохватился, что подобное обобщение неуместно, и закашлялся, толчками выпуская из себя дым. Хорошо, что его не слышал Иван Маринов; за такие слова вполне можно схлопотать выговор…

– Потому и надумал спросить тебя одну вещь… Ты уж прости, вроде бы сейчас некстати, но раз уж мы оказались рядышком… Я, как увидал тебя тут, сразу жене сказал: а что если спросить у товарища Недева, свой человек, глядишь, и подсобит…

– О чем идет речь? – спросил Недев и опять оглянулся на жену. – Если это в моей компетенции, почему бы и нет… Все мы люди, как говорится…

– В твоей, в твоей! – заверил его Дочо Булгуров. – Как же не в твоей… Тебе только трубку снять, ничего больше и не требуется.

– Да ты скажи сначала…

– Об заведении речь идет, сосед! Маленьком заведеньице, спиртного ни-ни, только кофе, чай, безалкогольные-напитки… Как бы кофейня – но не такая, как прежние, где сидели за картами и толковали про политику. Тут никакой политики не будет. Политика у нас ясная, и толковать об ней нечего… Пять-шесть столиков под белыми скатерками, приемник… Садись, выпей чашечку кофе, послушай музыку, а потом подымайся и уходи, как культурный человек…

– Кофейня, значит… – произнес Недю Недев и потер рукой щеки, отгоняя дремоту.

– Кофейня «Югла»!.. Я и название уже придумал. В старое время, если помнишь, на рынке трактир был «Адрианополь», беженец один содержал адрианопольский. А я – для наших «беженцев». Да ведь если только наши, югленские, раз в день заглянут в ту кофейню, по одной чашечке выпьют – и то достаточно…

– Ты, Горожанин, было время, не признавался, откуда ты есть, а теперь ишь – «наши югленские», – ввернул Дило Дилов, который не мог простить Булгурову, что тот помешал его разговору с Недевым.

– Чего старое поминать, не перебивай! – оборвал его Булгуров и опять обратился к Недеву: – В Секешваре такие заведения на каждом шагу. Ты же ездил, видал… Раньше нас люди додумались и правильно сделали… Скажем, вышел человек на пенсию – куда ему пойти? Или молодежи? Допустим, у парня с девушкой любовь, как, к примеру сказать, у нашего Феодора с вашей Наташей… Куда им пойти, посидеть, поговорить, друг на дружку поглядеть, как положено?.. Ты скажешь: на то «Балкантурист» есть… Есть-то он есть, но вот если ты не можешь выложить по пять левов с персоны, так тебя туда и пустили… Что, не так?

– Так. Но Секеш – дело другое…

– Почему же другое, сосед? Мы ж теперь все – одно… Как это возможно, чтоб там разрешалось, а у нас не разрешалось?

– Не разрешат, – покачал головой Недю Недев.

– Станцию обслуживания не разрешили… Мы еще когда хотели станцию обслуживания открыть для легковушек… Йонко Йонков и я, на пару… Не разрешили. Теперь, говоришь, и насчет кофейни тоже упрутся?

– Ничего из этой затеи не выйдет. Будем говорить напрямую.

– Но разве это правильно, я спрашиваю? Разве государству убыток от кофейни «Югла»? Не только не убыток, а доход! Ни единого лева на обустройство, освещение, отопление, двух зарплат не платить – нам с женой… Будет налог с нас получать, и, главное, никто обкрадывать его не будет!.. Потому что в теперешних государственных ресторанах да кафе что делается? Крадут кто во что горазд! Или я не прав?

– Может, и прав, но ничего не выйдет, поверь мне. Ведь по существу ты хочешь вернуть капитализм…

Недев оживился. Он громко захохотал, на переносице у него выступили капельки пота. Смеялся он долго, тогда как его собеседник становился все мрачней и задумчивей. Он явно жалел, что затронул эту тему; зря поспешил и сел в лужу. Глупо было распространяться о своих намерениях за столом! Кто в пьяном виде тебя поймет?.. Ты ему толкуешь про серьезное дело, о котором ты думал и размышлял месяцы и годы, а он гогочет тебе в лицо и с кондачка решает: «Не выйдет!» Да еще норовит политически тебя подковырнуть: дескать, капитализм вернуть хочешь!.. Ты это брось! Это кто – Дочо Булгуров политически не подкованный?… Мало, что ль, он докладов прослушал, мало подметок истрепал, собирая членские взносы…

– Извини, сосед, но насчет капитализма ты ошибаешься… – сказал он. – На кофе и лимонаде я в капиталисты не выйду… Давай смотреть на вещи трезво.

– Отцепись ты от человека, земляк! – Свояк подошел к ним с очередным кувшином вина. – Неужто весь вечер будем донимать его нашими заботами… Ты ведь, того и гляди, завтра надумаешь бар открыть на Солнечном берегу… Бар «Югла», хозяин и управляющий – Дочо Булгуров. Это что же получается?

– Ничего не получается, – сказал Булгуров, страдая душой. – Не получается. Но разве это правильно, я вас спрашиваю!

Его вопрос потонул в журчании вина, которое струилось из горлышка кувшина.

* * *

Йонко услыхал, что кто-то его зовет. На ступеньках стояла Свояченица. Зябко обхватив грудь руками, она смотрела на него. Впервые за этот вечер он заметил на ее лице озабоченность.

– В чем дело? – спросил он, подходя ближе.

– Стефке плохо…

– Как же это?.. Только что была тут, хохотала…

– Пошли в дом, скорее…

«Конечно, вымоталась, – думал он по дороге в спальню. – На такой пир, как сегодня, ни у кого сил не хватит. Набегалась вверх-вниз, наволновалась, все ли будет как надо…» Он так и знал, что обязательно что-нибудь стрясется, гладко не пройдет… Ей лишь бы не ударить лицом в грязь, от Георгиевых не отстать. А Георгиевы в конце-то концов оказались умнее… Денег, правда, в ресторане больше просадили, зато никакой возни, а это куда важней. Здоровье прежде всего, здоровье, но до нас это доходит только, когда с катушек долой…

Стефка лежала на кровати с мокрым платком на лбу – одним из тех платков, которые она вышивала в подарок ребятишкам, с цветочками и божьими коровками, такими неуместными в тягостной атмосфере, которая сейчас царила в комнате. Он приподнял край платка.

– Ох, мамочка родная! – застонала жена, и он сразу понял, что ничего у нее не болит.

И вдруг заметил девушку, стоявшую возле Фео. Она была в белом платье, маленькие груди слегка оттопыривали его спереди, точно грибочки, чуть-чуть приподнявшие землю перед тем, как выглянуть наружу. Из-за белого сияния платья ее лицо казалось матовым, над верхней губой темнел нежный пушок. Он вспомнил, что слышал в молодости: женщины с матовой кожей и темным пушком над губой – очень страстные. Заглянул ей в глаза, чтобы разглядеть огонек страсти, но девушка под его пристальным взглядом потупилась.

– Ох, мамочка! – застонала жена.

Он вынул сигарету изо рта, стал перекатывать в пальцах, озираясь, нет ли где спичек – почему-то очень захотелось курить. Смоченный слюной табак размяк, от него исходил кисловатый запах.

Свояченица шагнула к окну – она заметила, что край льняной шторы, окаймленной болгарской народной вышивкой, немного задрался, поправила ее, а заодно и нейлоновую гардину под нею. Наступила тишина.

– Как быть, Йонко? – спросила Свояченица.

– Не знаю, – ответил он и почувствовал, как сжалось у него сердце, потому что он и вправду не знал.

Мокрый платок неожиданно отлетел в сторону. Стефка приподнялась в кровати и, скривив лицо, издевательским тоном повторила его слова:

– «Не знаю»!.. А когда ты что-нибудь знал?.. Знаешь ты хоть, что у тебя сын, что этому сыну уже восемнадцать лет, что завтра он идет в армию и что за день до ухода он сотворил самую большую дурость, на какую только способен восемнадцатилетний дурачок… «Не знаю…» А знаешь ты, где он пропадал, когда врал нам, говорил – у него собрания и заседания, кружки и олимпиады? Знаешь, с кем он компанию водил, кто его друзья-приятели, кто его обдурил, заманил и окрутил, пока ты, родной отец, ворон считаешь возле твоих автомобилей проклятых!..

– Стефка! Успокойся, Стефка! – Свояченица суетилась возле нее со стаканом воды, которая выплескивалась через край, струйками стекала по ее пальцам и бесшумно исчезала в мягком ворсе ковра.

* * *

– …А поскольку доктор с утра до ночи не выходил из своего инфекционного, он Первазову и сказал: «Так, мол, Иван, и так, обрабатывать я этот участок не в силах по той причине, что занят в отделении…»

Свояк сидел теперь на месте Дочо Булгурова, пил вино и разматывал клубок своей запутанной тяжбы с Иваном Первазовым. И явно собирался разматывать весь вечер, пока не распутает до конца.

Недю Недев перехватил взгляд жены, в котором стоял вопрос – не пора ли двигаться, и успокоительно кивнул ей. И шофера он тоже успокоил, но словами:

– Спокойно, все уладится!.. Не может не уладиться!

– Да как же спокойно, товарищ Недев! – возразил Свояк. – Четвертый месяц мне, можно сказать, кусок в горло не лезет, спать лягу – не сон, а сплошные кошмары… Так на меня посмотреть, веселый я вроде, улыбаюсь, но верь – не верь, внутри – одни слезы…

Он громко шмыгнул носом – словно чтобы доказать, что слезы у него не только внутри, – и снова отхлебнул из стакана, почти незаметного в толстом обруче его пальцев.

Дилов потянулся к кувшину и подлил ему вина.

– Тихо, брат, тихо! – сказал он. – Не доводи ты себя… Земляк выслушает, подсобит чем может… Небось на то мы и люди, чтоб друг дружке подсоблять… И давай беречь нервы, а то без них – никуда.

* * *

– Девятнадцать лет счастливой семейной жизни, а под конец – лихо черное… Другие матери не нарадуются на деток своих, только моему разнесчастному сердцу суждено страдать да мучиться…

Мать опять лежала навзничь и словно читала, страницу за страницей, хронику своей девятнадцатилетней семейной жизни. Она вдруг напомнила ему тех певцов, какие еще иногда собирают вокруг себя народ на базарах и ярмарках. Не хватало только зонта и шарманки. А слова были нанизаны в точности, как в песеннике из девятнадцати глав, и пока она не пропоет последнюю – не смолкнет…

– Предупреждали нас люди: нельзя одного ребенка иметь, нахлебаетесь вы горя с одним ребенком, а мы, дураки, никого не послушали, пускай единственный будет, все для него, чтоб ни в чем отказа не знал, чтоб все было по его желанию, чтоб не довелось когда-нибудь с братьями-сестрами из-за отцовского наследства тяжбу вести. Как будто кто оценит твои труды, пока вырастишь его, твои заботы, как бы не заболел, не упал, не ушибся, ненакормленным-ненапоенным не остался. Только привезли его из родильного дома, уже на другой день отец кинулся эледон искать, хотя молока у меня было хоть залейся, а эледону тогда нигде не было, уж и сами не знаем как, по знакомству, по блату раздобыли несколько коробок; и швейцарское какао ему доставали, и банановую муку – кашку варить, и овсяные хлопья, и всякое прочее, что другим младенцам и во сне не снилось… Для чего ж все это, мамочка моя родная, для того ль, чтоб пришел нынешний день и пронзил мне сердце ножом острым…

Снежана сжала его пальцы, Фео улыбнулся. Если не считать ножа острого, все прочее было правдой. В семье у них питались отлично, ненакормленным-ненапоенным он никогда не оставался. Мать была мастерица варить и печь, отец лихо ловил рыбу мережей или руками, умел резать индеек, кроликов и ягнят, как заправский мясник – ягнят он надувал через трубку, а потом мигом стаскивал шкуру, словно комбинезон снимал… В праздник на семейном столе всегда были пироги, баклава, штрудли, кексы; полки в кладовой прогибались под тяжестью банок с компотами, вареньем, повидлом и сиропами из ягод и винограда, выращенных у них на участке. А особые рецепты для укрепления здоровья, изготовленные знаменитыми травниками и врачевателями?.. Ему осточертело пить по утрам тополиный сок, ослиное молоко или черепашью кровь, намазывать хлеб медом, в котором растерты раковины улиток, глотать зеленые орешки и побеги молодой сосны…

– Существует ли благодарность на этом свете?.. Люди купят своим детям воздушный шар, а я куплю два, люди своим рубашку сошьют, я своему – костюмчик, они десять стотинок выложат, я – целый лев, чтоб не сказал он, что мы бедные, неимущие, хуже других… В пятом классе на экскурсию поехали по стране, ни одна мать работу не бросила, чтоб с классом ехать, одна я, ненормальная, потащилась с ними стеречь-сберегать, чтоб не упал кто, не раскрылся ночью, холодного лимонада не выпил… Чья другая мать такое сделает? Ничья! Одна я, дура, потому что простая душа, потому что верила и надеялась, что выращу сына всем на удивленье, чтоб смотрели люди и учились… Думала, люди на улице указывать на него будут и говорить: Стефки Йонковой сынок.

Она забыла упомянуть про родительский комитет. С первого класса по одиннадцатый ее обязательно выбирали в родительский комитет. Она не пропускала ни одной встречи или конференции, организовывала сбор утильсырья, покупала учительницам подарки в Восьмому марта, а однажды под Новый год привязала себе бороду и усы и на школьном утреннике изображала Деда Мороза. Она наперечет знала всех учителей в городе, знала, в какие дни принимают на дому и сколько берут за частные уроки, заранее выведывала, какие задачи будут на контрольной по математике и сколько страниц введения нужно написать на письменном экзамене по литературе, чтобы освободили от устного экзамена на аттестат зрелости. Она и в казарму заявится на другой же день, чтобы поглядеть, какую винтовку выдали ее ненаглядному сыночку…

– Все для него! Восемнадцать уже лет, не день и не два, в будни и в праздник бегай с утра до ночи, бейся, как рыба об лед, чтоб он жил спокойно, без забот и тревог, без маяты и горя, не такой жизнью, какой жили мы в прежнее время, в проклятом прошлом; чтобы был он сыт и одет, чтоб имел крышу над головой, чтоб было ему куда пойти в воскресенье, воздухом подышать на природе, на травку зеленую порадоваться, свежих фруктов поесть, прямо с дерева… Ради чего все это, спросят нас теперь люди, и нечего нам будет ответить им…

* * *

– Доктор, значит, получает участок, как и все прочие, согласно постановлению, по которому участки раздавали за гербовую марку в один лев…

– Двадцать первое постановление, – уточнил Недев. – О пустующих землях.

– Ну да, по которому сперва вроде не имели права распродавать, а потом все раздобыли бумаги и вступили в полное владение. Ну ладно, не в том суть; суть в том, что доктору в один прекрасный день предлагают работу в Софии, он, значит, продает в городе свою квартиру и дачный участок тоже решает продать. Прихожу к нему как покупатель – мне одна наша деревенская подсказала, она медсестрой в инфекционном работает, так, мол, и так, доктор собрался свой дачный участок продавать. Ну я в первый же вечер к нему домой: добрый вечер, вечер добрый; слыхал я, ты продаешь то-то и то-то, сколько с меня возьмешь, потому желаю я приобрести… Возьму я с тебя столько-то… Когда можно на месте познакомиться? Когда хочешь. Я захотел на другой же день, вместе со свояком моим, Йонко, сажаем его в машину, катим в Вербняк, производим осмотр на месте. Участок неплохой, восемь соток с гаком. Домишко сколочен из вагонки, шестьдесят виноградных лоз и два десятка фруктовых деревьев. Но Йонко, свояк мой, говорит: «Извини, доктор, возникает у меня такой вопрос: кем тебе Иван Первазов доводится, родня он тебе или кто, потому что, гляжу я, живет он у тебя на участке и обрабатывает его?» «Первазов?» – говорит тогда доктор и при этом краснеет, только я на это внимания не обратил, потому что взялся пересчитывать кусты черной смородины и малость увлекся. «Первазов? – говорит, значит, доктор. – Никем он мне не доводится, санитар у меня в отделении, два дня работает, на третий выходной, набирается много отгулов, а делать ему нечего, вот он и приезжает сюда воздухом подышать, в земле повозиться. Я, говорит, мог бы и ему участок продать, но он в финансовом смысле несостоятельный и будет тянуть с деньгами, что мне нежелательно и так далее». «Выходит, у него на это владение никаких прав?» – опять спрашивает свояк мой, Йонко. «Никаких у него прав нету, – отвечает доктор. – Бумаги все на мое имя, а ему, бывшему крестьянину, трудно оторваться от земли, вот и приезжает повозиться время от времени, поскольку сам я этого не могу по причине занятости в отделении».