Текст книги "Александр Матросов (Повесть)"

Автор книги: Павел Журба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава XVI
УРОК ИСТОРИИ

то был долгий зимний вечер. Стемнело рано, когда трудовой день едва закончился. Гулять во дворе было холодно. Воспитанники спешили в клуб, где уже бурлило безудержное веселье. До начала кинофильма еще целый час. Тимошка Щукин бегал по клубу, спрашивал, не видал ли кто Матросова. Без дружка у Тимошки и веселье – не веселье.

Сашка сидел в ленинской комнате, склонясь над раскрытыми книгами и тетрадями, когда ворвался запыхавшийся Тимошка.

– Сашка, ну чего ты один киснешь тут?

– Не кисну, – уроки готовлю, – хмуро ответил тот. – Какие там уроки? В клубе так весело, – всё каруселью кружится. Еремин, понимаешь, надел вывернутый тулуп и медведя изображает. Все до упаду хохочут. Чайка с ребятами новую песню разучивает. Велел и тебя тащить – не хватает, видишь, тенора в хоре. Ну, идем же скорей, Сашутка!

– «Идем, идем», – недовольно проворчал Сашка, – а уроки ты за меня сделаешь? Очень весело будет, если получу двойки по географии и по истории древнего мира. Завтра спросят, а я еще и не читал.

– Да зачем двойки? У меня выписаны все имена и даты. – Тимошка вытащил из-за пазухи клочок бумаги. – Хватит и этого. Лишь бы начать, а потом кривая вывезет. Пошли. Уроки, понимаешь, не уйдут, а представление кончится.

Сашка заколебался: ему и самому очень хочется попасть в клуб; с ребятами веселей. «Идем», – согласился он.

Они вышли во двор. Из клуба уже доносился веселый шум. Тимошка, задорно присвистнув, от нетерпения завертелся волчком:

– И-ие-эх!.. Побежали скорей!.. – И схватил дружка за руку, чтобы стремглав помчаться к клубу.

Но Сашка вдруг остановился, нахмурился. Ему вспомнились слова Кравчука:

«Если не хочется работать, заставь себя…» И представил себе его укоризненную усмешку: «Эге, не можешь, хлопче…» Сашка озлился на самого себя: «Я ж ему обещал, – и опять слова на ветер. Так есть у меня это упорство или нет? Ведь я уже немного подтянулся, и все стали лучше ко мне относиться. А вчера опять ребята похихикивали, когда схватил двойку по математике и краснел, как рак вареный. Нет, хватит пыхтеть и мямлить на уроках или „плавать“ с Тимошкиными датами. Не буду посмешищем в классе!»

– Я не пойду в клуб, – резко сказал Сашка. – Хватит двойки получать, позориться!

Тимошка рассердился, снова стал доказывать, сколько удовольствий ждет их в клубе, даже пригрозил, что кончится их дружба.

– Ты сухарем стал. С тобой от скуки засохнешь.

– Я и тебе советую заниматься сейчас со мной.

– Это мне страдать тут, когда все веселятся? Да? Надоели мне все указчики. Я веселиться хочу. Понятно тебе? Не сходимся мы с тобой характерами, если ты уже такой дряхлый старик. Найду и других дружков. Сиди, кряхти, а я бегу развлекаться, – выпалил Тимошка и побежал. Он нарочно и обидные слова говорил Сашке, надеясь, что тот все-таки пойдет за ним.

Сашку взорвало. Нет, видно, неисправим этот Тимошка. И как только удалось Кравчуку оторвать его от Клыкова? Было время, когда он, Сашка, Тимошка и Скуловорот изощрялись в классе, кто остроумнее нагрубит старой учительнице – Лидии Власьевне. Сам он, Сашка, до того было вошел в глупую роль отчаянного парня-ухаря, что учительница, входя в класс, косилась на него выжидательно, какой он «номер выкинет». А когда он стал посерьезнее, Скуловорот так и потешался над ним: «Думали, он отчаянный парень-ухарь, а он мокрица…» Что ж, если Тимошку интересует такая дружба, то Сашке она теперь не нужна.

Матросов снова склонился над учебником истории древнего мира. Но слова, строчки бежали мимо его сознания. Он почти ничего не понимал, невольно думая о соблазнительном веселье в клубе: представлял себе Еремина, изображающего медведя, Виктора Чайку. Какую песню он там еще нашел? Как хочется побыть там! А уроки подготовить можно бы и после клубных занятий. Все равно он зря теряет время – читает, и ничего в голову не лезет.

Он с отчаянием захлопнул учебник и встал. И нечего было ссориться с Тимошкой. А то он по глупости, и правда, опять переметнется к Скуловороту.

Но у двери он снова спохватился. «Да кто же я – человек или муха? Ну, просто размазня какая-то. Не буду больше думать о клубе, не буду! На своем поставлю».

Он отгонял посторонние, назойливые мысли, и все в книге стало понятнее. А скоро он так увлекся, что и совсем позабыл о клубе.

Из мглы веков перед его воображением вставали судьбы народов, выдающихся людей. Вот несметные сокровища египетских фараонов. Вот измученные жестокостью хозяев и голодом бесправные рабы и крестьяне восстают против своих угнетателей, громят царские чертоги. Но рабы не умеют и не могут устроить свою жизнь, отстоять свободу, – их снова заковывают в цепи. Вот возникают и потом гибнут целые государства: Египет, Ассирия, Вавилон…

Увлекшись, Матросов читал страницу за страницей, и перед ним все шире открывались жизнь и борьба народов. Он уже постиг прелесть познания, когда каждая страница книги, каждый час, каждый день открывали перед ним что-нибудь новое, волнующе интересное, и все больше овладевала им жажда знаний. Теперь ему не терпелось скорее узнать, как в древности жили люди Индии, Китая, Греции. Хотелось почитать и поэмы – «Илиада» и «Одиссея», о которых рассказано в учебнике. Он читал, задумывался: «Ой, как прав был дед Макар, когда говорил, что на земле было людей много, как песку морского; жили они, боролись за свое счастье, умирали, но никто из них не знал настоящего счастья, доступного только советскому человеку!» Сашка нетерпеливо, забегая вперед, перелистывал учебник, искал наиболее интересные места и снова с жадностью впивался глазами в книгу.

Когда в коридоре зашумели ребята, возвращаясь из клуба, он читал уже о восстании Спартака. Услышав шум, Сашка вздохнул с сожалением, что не побывал в клубе, но тотчас же успокоился, решив, что и он не зря просидел тут. Скоро стало тихо. Видно, все спать улеглись. Он продолжал читать.

Учительница Лидия Власьевна за полночь увидела свет в ленинской комнате. Она вошла туда и удивилась: Матросов, положив голову на раскрытый учебник, спал сидя.

Она часто помогала Матросову. Порой, одолевая трудности учебы, он отчаивался и терял веру в свои силы. Лидия Власьевна всегда умела найти нужное слово, чтобы подбодрить павшего духом ученика, вновь и вновь зажечь его сердце страстью к знанию. Она любила детей всем сердцем своим. Но любовь ее была требовательна, взыскательна.

И теперь, заглянув в учебник, Лидия Власьевна недовольно нахмурилась:

– Почему спишь на книге, а не на подушке? – спросила она, когда Матросов, проснувшись, виновато взглянул на нее.

– Уроки готовлю.

– Подготовил?

– Ой, нет, – спохватился он, – не успел еще по географии широту и долготу… а по русскому – суффиксы.

– Нельзя так бессистемно заниматься, – строго сказала Лидия Власьевна. – Уроки не подготовил, а уже читаешь то, что в следующем классе проходят. Да еще в неположенное, ночное время.

Он с отчаянием махнул рукой.

– Ничего у меня не получается. Совладать не могу с собой. Вот зачитался, а времени не рассчитал. Да еще уснул.

Учительница подбодрила его:

– Зря так говоришь. Ты уже многого добился. Но еще не умеешь разумно распределять свое время и силы. Ладно, иди спать.

Он ушел, недовольный собой: учительница, видно, плохо теперь подумает о нем.

Тем больше он был удивлен, когда на следующий день Лидия Власьевна на собрании класса предложила избрать его классным организатором. И совсем растерялся, когда ребята заспорили: достоин ли он избрания.

– Он задира! – говорили одни.

– Зато всю правду в глаза говорит, – возражали другие.

– Уж очень горяч, как спичка вспыхивает.

– И язычок у него больно острый, как перец.

– Выдержки нет. Вечно с кулаками ходит.

– Да ведь это, ребята, раньше с ним было. Теперь посмирнел.

– Зато с двойками дружит! Получше его есть!

Тут показалась огненно-рыжая голова поднявшегося Тимошки Щукина. Он энергично взмахнул рукой, точно ловил муху:

– Так тоже нельзя, ребята. «Двойки»! Не больно зарекайтесь. Двойка, как блоха, к любому заскочит.

Ребята засмеялись.

– Будешь знать предмет, – не заскочит.

– Чего спорить? Матросов старается во всем. Он и товарищ верный, и в цехе работает хорошо, и по учебе в школе многих обгоняет.

Матросов краснел, ерзал, поеживался. Ох, как неприятно, когда на собрании во всеуслышание говорят о твоих недостатках, да еще при учительнице! Даже выступление Тимошки в его защиту больше огорчило Сашку, чем обрадовало: похвала не уважаемого людьми человека – хуже хулы.

Матросов с нетерпением ждал, что скажет Лидия Власьевна. Конечно, теперь она тоже будет против его кандидатуры. Еще бы, – столько наговорили плохого о нем! А ведь если честно подумать, – ребята говорили правду. Ну, может, несколько и преувеличивали (кое в чем он действительно подтянулся).

Вот, наконец, Лидия Власьевна поднялась, поправила волосы на виске. Так знакомо ее лицо, – ее карие глаза, то ласковые, то укоризненные, гладко причесанные седые волосы, синяя вязаная кофта. Все знакомо, как у родной матери. Тем более горек будет ее упрек.

– Будьте же и к себе требовательны, как к Саше Матросову, – сказала Лидия Власьевна, чуть улыбнувшись. – Тот, кто ищет в человеке только дурное, сам дурной человек. Хороших людей гораздо больше, чем нам кажется. Но хорошим надо стать, решительно вытравляя в себе все дурное. Что же касается Матросова, то тут говорили правильно: он старается быть лучше, и я надеюсь, что он исправится, подтянется и поработает классным организатором.

– Верно! Годится! – зашумели ребята.

Большинство одобрило его кандидатуру, и он был избран.

Тогда Лидия Власьевна обратилась к Матросову:

– Доверие товарищей – это самая большая награда для человека. Ведь доверяют только честным людям. Оправдай это доверие в любых обстоятельствах.

Его взволновали эти слова.

Вскоре на уроке истории древнего мира учительница спросила Тимошку:

– Ну, Щукин, что ты знаешь об ассиро-вавилонской культуре?

Тимошка встал и, несмотря на вчерашнюю ссору с Сашкой, умоляюще взглянул на него, чтобы тот подсказал. Но Сашка опустил голову. «Значит, сердится, – подумал Тимошка, – и помочь не хочет. Пропал я теперь…»

– Ну, что ты знаешь о культуре Двуречья? – спросила Лидия Власьевна. – Кто ее создатели? Кто такие шумеры? – доброжелательно задавала она наводящие вопросы.

Щукин промычал что-то и умолк.

– Что называется Двуречьем? Какая долина между Тигром и Евфратом?

Тимошка в смятении пыхтел, переступая с ноги на ногу, стреляя глазами по сторонам, в поисках подсказки. Даже выписанные им на шпаргалке «имена и даты» вылетели из головы.

В классе послышался шепот, потом тихий говорок. Кое-кто поднял руку. Матросов сочувственно взглянул на незадачливого друга и поспешно отвернулся.

– Ну, Щукин, от кого и чему научились ассирийцы и вавилоняне? Была ли у них письменность и какая? – спрашивала учительница.

Щукин молчал. Не поднимал головы и Матросов.

Лидия Власьевна, заметив необычайно унылый вид Матросова, спросила его о фараоне Хеопсе. И Матросов с увлечением бойко заговорил.

Его слушали внимательно, с интересом, что было признаком успеха. Приободрившись, он добавил от себя, что, мол, фараоны на костях многих тысяч людей по глупому капризу, чтобы возвеличить себя, возводили гигантские бесполезные сооружения, затрачивая несметную человеческую силу, какой хватило бы на строительство оросительных каналов для всей страны, изнывавшей от безводья.

Лидия Власьевна остановила Матросова:

– Довольно. Молодец. Ставлю «пять».

И он сел, взволнованный, сияющий. Пусть знают ребята и учительница, что неплохо начал он оправдывать их доверие. Потом взглянул на Тимошку. Тот, уткнувшись в парту, смахивал слезы. Сразу померкла и радость Александра.

– Почему ты мне тихонько не подсказал? – накинулся он на Матросова на перемене. – Теперь я пропал с этой проклятой двойкой. На весь год позор. А еще братишкой называешься. По-дружески это – не выручить, когда товарищ погибает?

– Не развлекался бы в клубе, а читал – не погибал бы.

– Ага! Ты мстил мне. Но почему ты даже писульку не подсунул? Жалко было? Да? Сам выскочить хотел?

– «Почему, почему»!.. – рассердился Матросов. – Потому, что я и сам не знал!

– Ах, ты не зна-ал, – ехидно усмехнулся Тимошка, втайне радуясь такому открытию. – Ты не знал, но у тебя пятерка, ты отличник! А я все хорошо знал, кроме этой несчастной ассиро-вавилонской культуры, а у меня – двойка. Петля на шее. Честно это, по-твоему? Да?

– Но ведь подсказывать нельзя. Понятно тебе?

– Врешь, другу тайком можно!.. Это ты никчемный такой друг… Да что толковать, раз ты и сам не знал, отличник липовый, – язвительно твердил Тимошка.

Горе Тимошки так угнетало Матросова, что он был сам не свой. И верно, прав Тимошка: несправедливо получилось. Удача Александра – случайная удача, и отличную отметку он получил незаслуженно, даже бесчестно, скрыв от всех свое плохое знание предмета; значит, он обманул и товарищей, и любимую учительницу.

На следующем уроке, к удивлению ребят, Матросов поднял руку и заявил Лидии Власьевне:

– Я не заслужил пятерки по истории! Меня спросили о том, что я хорошо знал, а остальное я знал плохо. А Щукин, наоборот, все знал хорошо, не знал только то, о чем его спросили. Верьте совести, Лидия Власьевна, это правда. Я прошу пересмотреть оценки.

Учительницу растрогало это необычное заявление. Она, правда, пожурила Щукина и Матросова, что они оба, как выяснилось, плохо готовили уроки.

– Что ж, хорошо, что ты, Матросов, сам признал свою недостаточную подготовку и хлопочешь за товарища. Так и быть, я снова спрошу вас обоих.

На перемене ребята, озадаченные поведением Александра, обступили его:

– Вот же чудак! Ну, чего тебе еще надо было! Получил пятерку – и помалкивай! Кто бы знал, что ты не подготовился?

А когда Лидия Власьевна переспросила их и Щукин получил оценку – три, а Матросов – четыре, некоторые ребята стали злорадствовать:

– Достукался, Сашка? Вот чудак, сам на рожон полез!

Ребята заспорили, правильно ли поступил Матросов. В спор вступили и ученики других классов.

А Матросов и повеселевший Тимошка расхаживали вдвоем и мирно беседовали.

– Ну, и чудной же ты, Сашка! – твердил Тимошка. – Ну, прямо сразил ты меня своим заявлением.

– Ничего, – отвечал Сашка. – Отметку я еще исправлю.

И ребята, как ни спорили о нем, сходились на одном: прямой он и верный товарищ, и слово его не расходится с делом.

– Я хитрый, – подмигивал он порой Тимошке, – всех слушаю, а беру то, что мне надо. – И верно: почуяв силу в себе, он с помощью Лидии Власьевны, Трофима Денисовича и Сергея Львовича наверстывал упущенное время, учился с завидным упорством.

В цехе ему помогал Виктор Чайка. Как настоящий друг, он охотно, без зазнайства и насмешек, учил Александра. Виктору можно, не стыдясь, задавать любые вопросы. Александр делал пока простые дверные замки, по уже начинал постигать сокровенный смысл перехода от простого к сложному, от замка к машине, ощущая радость успешного овладения мастерством, радость творчества.

– Механика простая – замок, – взволнованно говорил он Тимошке. – Но тут можно установить важный принцип реечного сцепления. А по нему делаются и сложные машины.

Но часто омрачал жизнь Клыков. Вот и вчера, к примеру, стащил он у Матросова из ящика инструменты – напильники и штанген-циркуль. Матросов догадывался, чья это проделка. Ему опротивела уже глухая, непрекращающаяся вражда с Клыковым, а жаловаться на него не хотелось, – он считал это малодушием.

В цехе к Матросову подошел Сергей Львович. Мастер был доволен старательным, пытливым учеником, но видел еще и немало недостатков в его работе. По опыту зная, когда надо похвалить, а когда повысить требовательность, Сергей Львович добродушно проворчал:

– Да, не вижу я у тебя настоящей культуры труда. На верстаке и стеллаже – непорядок: нужный инструмент должен лежать под рукой, чтоб не терять времени на его поиски, а все лишнее надо убрать. У тебя же все разбросано. Ты делаешь ненужные, непроизводительные движения, а время надо беречь. Долю секунды сэкономишь на каждом движении, а к концу дня получится много. Секунда час бережет. Из мелочей большое складывается. – Сергей Львович пригляделся к опиливаемой детали. – Так, а вот здесь можно бы уже не драчевым, а личным напильником, а блеск навести, – бархатным.

Матросов насторожился: «Может, Сергей Львович знает, что у меня украдены эти напильники? Сказать ли ему, что я подозреваю Клыкова? Нет, повременю. А то начнутся расследования, разговоры. Лучше сам дознаюсь и с ребятами взбучку дадим ему».

– Что ж, – продолжал мастер, – можно тебе дать работу еще посложнее. Надо больше любить свое дело, тогда и порядок будет у тебя во всем… А теперь, Александр, поздравляю тебя. Начальник объявил благодарность некоторым воспитанникам за хорошую работу. Среди них и ты.

– Ой! Правда? – просиял Матросов. – Спасибо, Сергей Львович…

Александр с уважением смотрел на сгорбленную спину уходящего мастера. Душевный старик! Но какой хитрюга! Все ворчал, ворчал и только напоследок сказал.

Александр ощутил такой прилив сил, он чувствовал себя полезным, нужным и уважаемым человеком. Потому он был постоянно весел, общителен, жизнерадостен.

Потирая руки от удовольствия, он подошел к Виктору Чайке.

– Трудно, зато интересно! – подмигнул Александр, блестя озорными глазами, полный молодой задорной силы.

Глава XVII
ВОЙНА

едро пригревало июньское солнце. В синем небе таяли белые облака, отражаясь в зеркале пруда. Прибрежные ивы свесили к самой воде зеленые расчесанные косы.

Но вот к пруду шумной веселой гурьбой подбежали ребята, со смехом и возгласами:

– А ну, Саша, покажи класс! Давай кролем!

– И алябрассом!

– Да лучше «уточкой», Сашка!

А что тут показывать? Это вам не днепровские просторы, где Саша впервые одолевал приятнейшую мальчишечью науку ныряния и плавания. Но и здесь Еремин и Чайка дивились его умению плавать любым стилем, а Брызгин и Клыков готовы лопнуть от зависти, когда Сашка ныряет «уточкой», «штопором», «с кольцами»… Тимошка же просто захлебывался от восторга, любуясь искусством дружка, считая его колонийским лидером водного спорта.

Ребята купались, пока не посинели губы. Потом стали греться на солнце. Сегодня воскресенье, и торопиться никуда не надо. Впереди еще много удовольствий. Вот дождутся воспитателя Кравчука и с ним пойдут на реку кататься на лодке. И денек сегодня на редкость тихий, солнечный.

Лежа на спине, Александр нюхает молочно-розовый цветок тысячелистника и смотрит на белые облака.

– Вон орел за тучу залетает, – говорит Брызгин, – это беркут.

– Нет, белохвост, – отзывается Еремин.

– Что вы, гриф! – поправляет Александр.

Сощурив глаза, он смотрит в бездонную синюю высь и не может понять, куда деваются бесследно тающие там облака.

Вдруг он привстает и с беспокойным огоньком в глазах говорит о своей излюбленной мечте:

– Ребята! Ребята! Вот хорошо бы изобрести такую машину, чтоб с ее помощью человек управлял ветрами, тучами!.. Тучелов, что ли. А?..

– Вечно, Сашок, что-нибудь придумаешь! – смеется Виктор Чайка.

– Ну, это до чего ж интересно, аж дух захватывает! – продолжает Матросов. – Повернул рычажок – и тучки наплывают, наплывают со всех сторон, сгущаются. Потом – трарарах! – электроразрядка. Грянет гром, сверкнет молния, и польется дождик на поля… Или дует сильный ветер, а ты нажмешь кнопку и – подул он в обратную сторону…

– Это может быть! – подтверждает Тимошка. – Управляют же самолетом на расстоянии!

– Конечно, может быть, – убежденно говорит Матросов. – Только вот кто и когда это сделает? Эх, я бы хотел…

Он молчит, думает. Этой весной он окончил шестой класс и переведен в седьмой. Многое постиг и в слесарном деле. В колонии он подрос, окреп, старался теперь вести себя, как взрослый, хотя еще остались у него мальчишеские повадки: хочется побежать с кем-нибудь наперегонки, побороться или промчаться по двору с подскоком… Но все чаще Александр задумывается теперь о жизни, и ему хочется все больше и больше знать. Будто шире открываются на мир глаза и видят все больше ранее не виданного, чудесного, а понять и объяснить многое он еще не может.

Радиоволны каждодневно несут со всех концов страны волнующие вести о победах советских людей. По вечерам и за полночь он с ребятами засиживается в клубе, с увлечением читает газеты, журналы, участвует в жарких спорах.

Сбывались слова воспитателя Кравчука: у Александра все вызывало хозяйское удовлетворение – и насаждение новых лимонных и апельсиновых рощ в субтропиках, и строительство промышленных городов, и закладка мичуринских садов в Заполярье. Всемогущий советский человек побеждал, преобразовывал природу, раскрывал сокровища земных недр. И неспроста Саше полюбилась песня, в которой говорится:

«Посмотри, как цветет без края, вся в сиянье страна родная».

Приятно сознавать, что и он сам по праву входит в великую трудовую семью.

Кравчук подошел к ребятам, весело размахивая руками, улыбающийся, праздничный, в белой украинской вышитой рубахе. Им особенно нравился воспитатель, когда он был в хорошем настроении. Они вскочили, заулыбались.

– Ну, орлы, чем занимаетесь тут? – спросил он.

– Да вот Матросов тут говорил о такой машине, – за всех ответил Виктор Чайка, – чтобы управляла ветрами и тучами. Как думаете, Трофим Денисович, будет такая?

– Знаю об этой мечте его. Хорошо, что не оставляешь ее, Саша. Что ж, ребята, думаю, что может быть такая машина. – Кравчук довольно потер руки, подмигнул: – Как верно и то, хлопцы, что именно вы будете строить эти невиданные машины и управлять ими. К примеру сказать, стало же у нас обычным делом – изменять русла рек, создавать новые моря, орошать и озеленять пустыни. А придет время, – кликну: «Эй, Тимошка Щукин, а подбрось-ка меня, хлопче, на своей ракетке на Луну или на Марс…»

Даже незаметно, когда он шутит, когда говорит всерьез, Трофим Денисович. Но как ребята любят этого курносого очкастого человека в те минуты, когда он вслух мечтает вместе с ними!

– Ну, да что ж это мы разговорились о серьезных делах, когда такая погода!.. Что приуныл, Александр?

– Ой, что вы, Трофим Денисович! – встрепенулся Матросов. – Я просто слушаю и думаю. А вообще мне очень хорошо! – Он посмотрел вокруг, любуясь точно впервые замеченной красотой окружающего мира. – Ох, так хорошо здесь, Трофим Денисович, что даже петь хочется!

– Что ж, запевайте, а я подтяну.

– Какую? – спросил Чайка, растягивая мехи баяна.

– Хочется такую, – разводит руками Матросов, – такую широченную, как… как небо…

– «Степь»? – догадался Виктор Чайка.

– Ага, «Степь», – довольно кивнул Матросов. – Он закинул голову и запел:

 
Ах ты, степь широкая…
 

Все дружно подхватили песню.

Где-то далеко над рекой, над лесами и лугами поплыло, переливаясь, многоголосое эхо.

Все задорнее и теплее звенел голос Матросова:

 
О, да не степной орел
Подымается…
 

И в разгар песни показалась Лидия Власьевна. С мучительно искаженным лицом, спотыкаясь, она торопливо шла к ребятам:

– Дети, война!.. Дети, война!.. – задыхаясь, кричала она.

Песня оборвалась, хотя Лидию Власьевну не сразу поняли. Может, она шутит?

– Молотов… по радио говорит… – остановись, уже шепотом сказала она.

Горе отражалось на ее измученном, почерневшем лице: единственный сын ее Владимир был в армии и, может быть, уже вступил в смертельный бой с врагом.

На минуту все оцепенели: слишком неожиданной была страшная весть в этот солнечный благоухающий день. Ребята бросились к клубу. Тимошка на бегу снял с головы венок из цветов и отбросил в сторону. Александр бежал впереди. Теперь ни к чему эти тающие белые облака, ни к чему и тучелов. Неведомое, но грозно надвигающееся событие заполнило сознание.

Тяжело дыша, Александр прижался к бревенчатой стене клуба. Сюда, к громкоговорителю, сбежалась вся колония. Лица воспитанников суровы.

До этого часа жизнь в колонии шла весело, бурно, осмысленно. Радостный труд, волнующие надежды враг оборвал грубо и нещадно… Страшная опасность угрожала всему самому дорогому и близкому, угрожала жизни народа.

Солнце палило нещадно, и Матросов, прищурив глаза, стоял недвижно и думал: как же помочь Родине?

На митинге в клубе, после выступления учителей и воспитателей, попросил слова и Матросов.

– Товарищи, – сказал он, – война касается всех нас. Вот нас учат, бесплатно дают нам и пищу, и одежду, и жилье. Кто это делает? Она, мать наша – Родина. И мы в обиду ее не дадим никому и никогда. У всех советских людей одна забота, одно дело кровное – побить фашистов. Верно я говорю?

– Верно! Правильно! – зашумели ребята.

– О себе так скажу, товарищи… Верьте совести, буду работать как могу лучше!