Текст книги "Александр Матросов (Повесть)"

Автор книги: Павел Журба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава VI
НОВАЯ СЕМЬЯ

го доставили в Уфимскую детскую воспитательную колонию в начале весны. Уже сильно пригревало солнце. Весело звенели ручьи. В оврагах дотаивал почерневший ноздреватый снег, а на пригорках уже ярко зеленела трава, желтели еще без листьев одинокие маленькие на тонких мохнатых ножках цветы мать-и-мачеха.

С высокого холма Сашка смотрел вокруг. За дощатым серым колонийским забором открывались далекие луга, леса, еще темные, но с еле заметными зеленоватыми оттенками, блестели от солнца разлившиеся реки – Белая и Уфимка. В синем солнечном небе – торжествующий перезвон жаворонков, манящие журавлиные зовы. Всюду в природе веселое весеннее возбуждение. Приподнятое настроение и у колонийских воспитанников, что проходят мимо и с интересом рассматривают его, новичка.

Только у Сашки тяжело на душе, и ни до кого ему нет дела.

Белолицый кургузый паренек в лихо сдвинутой набекрень фуражке, шагая важно вперевалку, остановился против Сашки. Расставив ноги, высокомерно осмотрел новичка – его кепчонку, из дыры которой на макушке торчали волосы, замызганный рваный ватник, подпоясанный веревочкой, стоптанные тапочки.

– Из какой Африки прибыть изволили? – насмешливо спросил он.

– У меня Африка одна, и дорога до нее не длинней твоего языка, – отрубил Сашка и отвернулся.

На пороге бани уже стоял высокий белобрысый парень.

– Иди, Брызгин, не приставай, – сказал он. – Сам ты был таким.

– Везет тебе, Чайка, – усмехнулся Брызгин. – В прошлое твое дежурство привели графа Скуловорота и рыжего клоуна, а сегодня этого…

– Еще не известно, где потеряешь, где найдешь, – сказал Чайка и обратился к Сашке: – Не обращай внимания на него. Заелся.

– А мне плевать, – важно сквозь зубы чиркнул слюной Сашка. – Все равно сбегу…

Он с тоской, и завистью еще раз взглянул на улетающих журавлей и пошел на «санобработку». Ой, не так все пошло в жизни, как он предполагал! Убежал из детдома с твердым решением разыскать на Урале тетю Аню, но так и не нашел. По дороге на Урал его увлекли с собой два лихих попутчика, такие же оборванцы, как и он сам. У них оказалось много заманчивых путей, и Сашка заколесил по свету.

Теперь он с горечью вспоминал вечер, когда милиционер задержал его в Саратове, на Чапаевской улице, сняв с подножки трамвая. Кто-то там еще хотел бить его и кричал: «Пора кончить это безобразие, этот дикий пережиток»!

Сашке все было безразлично. Из-за Волги надвигались сумерки. Вечер был свеж и чист. Изредка налетал из-за угла зябкий ветерок. Сашка дрожал от волнения и холода, постукивали зубы. Потрепанная одежда грела плохо. Только в отделении милиции немного согрелся.

Вот как получилось: хотел еще немного попутешествовать, увидеть новые места, но попал в милицию.

В колонии тоже все начиналось с неприятностей и все было ему не по душе.

Вот и этот белобрысый Чайка, который вначале даже понравился ему, теперь стал придираться.

Когда Сашка разделся, Чайка брезгливо подцепил кочергой его одежонку и поволок к двери.

– Куда? – спросил Сашка.

– В печку, – невозмутимо ответил Чайка.

– Не тронь! – грозно сказал Сашка и угрожающе прищурил левый глаз, чему научился от одного ухаря.

Чайка, тоже, вероятно, видевший виды, рассмеялся:

– Да что тебе, жаль этого фрака-лапсердака? – ткнул он в рваный и грязный ватник. – Или жаль эту вшивую тряпицу? – поддел он тельняшку. – Я тебе выдам весь комплект одежды. Все новое, чистое, стерильное. Понятно?

Сашка возмутился надругательством Чайки над его фамильной гордостью – матросской тельняшкой.

– Все бери, а тельняшку не тронь.

– Не могу! – твердо сказал Чайка. – Я дежурный и за все отвечаю. Понимаешь? А в каждой твоей тряпке – целый воз инфекции. Ребят еще заразишь…

Сашке казалось, что Чайка нарочно подбирает самые обидные слова. Он сжал кулаки, готовый постоять за себя.

– Говорю, все бери, а тельняшку не тронь! – крикнул он, часто дыша. – И зубы не скаль, когда с тобой говорят серьезно.

Чайка подошел ближе, взглянул на новичка. От гневного дыхания у того ходуном ходили лопатки. Видно, вдосталь хлебнул горюшка этот паренек. О, с ним, Чайкой, еще и не такое бывало!

– Ладно, шут с тобой, – добродушно засмеялся Чайка. – Возьми тельняшку, если она тебе так дорога, но выстирай ее и храни у себя, а белье наденешь чистое, как у всех. И пугать меня больше не надо – пуганый уже. А тебе придется выполнять все требования, иначе заклюют тебя сами же ребята. Договорились?

– А я ненавижу разных указчиков. Ясно?

– Ну добре, иди мойся хорошенько. Не спеши… – пропустив мимо ушей последнее заявление, сказал Чайка.

По пути в общежитие, одетый во все чистое, Сашка упрямо твердил себе: «Все равно убегу! Осмотрюсь и убегу. Никакие цепи меня тут не удержат. Помотаюсь по свету, погляжу на все, а потом сам пойду в детдом или поступлю на завод. Сам решу, куда мне идти! Сам!.. Не маленький, чтоб за нос водили»…

Решение бежать из колонии укреплялось с каждым днем, – возникали все новые к тому причины. Накапливались неприятности. Вечером с непривычки долго не мог уснуть в чистой постели. Хрустящие простыни сверху и снизу будто щекотали тело; мешали спать и разные думы и тусклый фиолетовый, будто недремлющий и всевидящий огонек. А утром, когда Сашка разоспался, – вдруг побудка. Все воспитанники повскакали со своих коек, засуетились. Ребята заправляли койки, бегали с полотенцами, бойко и весело говорили. И чего веселятся? Кто-то крикнул и Сашке, чтобы вставал, – довольно потягиваться и зевать: через сорок минут санитарный осмотр. И он оказался-таки в смешном виде, когда в спальне вдруг все стихло, умытые и одетые воспитанники выстроились каждый у своей заправленной койки и очкастый сутуловатый воспитатель с дежурным воспитанником-санитаром начали обход. А Сашка ничего еще не успел сделать. Он стал у раскрытой своей койки в одном белье.

– А это что за цирк? – спросил воспитатель, указав на Сашку.

Ребята хмыкнули каждый себе под нос, но громче смеяться над Сашкой не посмели, – видно, из уважения к воспитателю.

– Извините, Трофим Денисович, – сказал Брызгин, покраснев до ушей. – Правила внутреннего распорядка ему объясняли, но… но это такой ухарь из бродячего цирка… Никого не желает признавать.

– Не балагурь, – строго сказал воспитатель Брызгину, взглянул на Сашку своими карими острыми глазами и молча пошел дальше.

И сразу о Сашке будто все забыли. Это его взорвало:

«Плохой воспитатель! Даже не выругал за непорядки. Не сказал мне ни одного слова. Никакого внимания. Да лучше хоть ударил бы»…

Но о нем, оказывается, вспомнили: прибежал запыхавшийся и злой коротконогий Брызгин, накричал:

– Ты что позоришь весь наш отряд? Мы соревнуемся!.. Надо уже начинать уборку помещения, идти на зарядку, потом на завтрак, а ты все копаешься, как старуха.

– Убирайся! – огрызнулся Сашка. – И без тебя тошно…

Его направили в школу – учиться и в слесарно-механический цех мебельной фабрики – работать после уроков.

В школе Сашка сразу же решил показать себя перед ребятами смелым и независимым. Когда бродяжничал, ему казалось, что именно таких и побаиваются, даже выбирают вожаками. Не прочь он и здесь верховодить. Для начала никакой особой выходки он не придумал. Только когда вошла в класс учительница Лидия Власьевна и все уселись за парты, он ловко запустил бумажный самолетик. Белая птичка пролетела над головами и, закружившись штопором, упала у двери. Лидия Власьевна, сидя за столиком, сделала вид, что ничего не заметила. Она встала, пригладила седеющие волосы, окинула взглядом класс и в упор посмотрела на новичка.

– Ну, нашего полку прибыло, кажется. Кто у нас Матросов?

– Я! – нехотя, с мрачным видом буркнул Сашка.

– Встань, Матросов. У нас принято вставать, когда отвечаешь учителю. Родители у тебя, сынок, есть? – ласково спросила Лидия Власьевна. Сама она одинока: мужа-большевика в гражданскую войну замучили белые, а единственный сын Владимир недавно ушел добровольно в Красную Армию. И всю материнскую любовь и ласку она щедро отдавала воспитанникам. – Что же ты, Матросов, не отвечаешь?

Сашка молчал. Теперь он уже был не таким, как у деда Макара: огрубел, пока бродяжил, и к людям стал относиться с недоверием. Ему казалось, что все смотрят на него с жалостью и даже с презрением, как на пропащего. Решив бежать из колонии и не желая притворяться и кривить душой, он избегал откровенных разговоров. И непонятно было ему, почему учительница так ласкова с ним.

«Плохая учительница, – подумал он. – На салазках ко мне подъезжает, вместо того, чтобы меня за шкирку да в угол… Видно, сама меня боится. Веревочки вить из такой можно»…

– Чего пристаете ко мне? На что я вам сдался? – наконец ответил он вопросом на вопрос, не выдерживая пристального взгляда учительницы.

Лидия Власьевна тяжело вздохнула: не легко будет с этим новичком! Что ж, через ее руки немало прошло таких. Приходили они в колонию грязные, оборванные, грубили, а то и буянили, а уходили через несколько лет настоящими людьми. Каким же станет этот диковатый паренек с прямым и недоверчивым взглядом?

Она понимала, что именно от нее во многом будет зависеть это.

Скрывая свое волнение, твердо и требовательно сказала:

– Убери, Матросов, свой самолет. Зайдет кто-нибудь – всех осудит: в классе намусорено.

Сказала и опять уткнулась в классный журнал, будто уж и забыла о пустячном самолетике. Но сама сидела, как на иголках. Не захочет выполнить ее приказание – тогда что?

И вот, когда ее раздирали сомнения, она услышала напряженный шепот: «Что ж ты сидишь? Иди. Или кишка тонка?», «Или ждешь, чтоб мы за тебя убрали?»

Это были первые проблески торжества Лидии Власьевны: «Мы»… «мы»… Они и я – «мы». Они – мои, – мысленно твердила она. Потом услышала нерешительные, медленные шаги…

Лидия Власьевна подняла голову, когда он уже шел обратно. Счастливая от сознания, что все кончилось благополучно, она приветливо улыбнулась ему.

– Видишь, Матросов, какая еще несовершенная твоя авиатехника? И до порога не долетел самолет. Ничего, друг. Может, именно твой первый самолет и на другую планету полетит… – И обратилась ко всем: – Ну, что на сегодня задано?..

В цехе Матросов в первый же день поссорился с Брызгиным, к которому его определили подручным. Он не забыл, как Брызгин еще там, у санпропускника, насмехался над ним, а в цехе этот невзрачный, но заносчивый паренек, возомнивший себя начальником, стал высокомерно поучать его, как пользоваться молотком, зубилом, когда и какой подавать инструмент.

– Поучишься у меня, – может, и станешь похожим на человека.

Сашке казалось унизительным выполнять его приказы. И когда Брызгин упрекнул его, что он плохой подручный и только зря хлеб ест, он вспылил:

– Сам нос утирать не умеешь, а командуешь. Видали? Блоха в командиры лезет. Не буду слушаться! Ясно?

– Бродягой и останешься, – язвительно сказал Брызгин.

– Я? Я бродяга?

Сашка готов был тут же наброситься на Брызгина, но тот убежал и пожаловался мастеру.

Седой сухонький мастер слесарно-механического цеха, Сергей Львович Кудрявцев, подошел к Матросову:

– Что невесел? Может, кто обидел тебя?

Матросов не терпел покровительственного отношения.

О мастере ребята сказали ему: «Знающий, но строгий – хоть кого чище утюга выгладит». А Сашке именно и хотелось показать ребятам, что он никого не боится. Мог бы он, Сашка, в свою очередь пожаловаться мастеру, что ему трудно сработаться с чрезмерно заносчивым Брызгиным, но жаловаться – вообще ниже его достоинства.

– Пожалеть хотите? – вызывающе взглянул он на мастера. – Терпеть не могу жалости! Противно…

– Ерш какой! – с изумлением шевельнул седыми усами Сергей Львович. – Гордость ты имеешь, а невежественный гордец вроде мыльного пузыря. Сначала научись уму-разуму, тогда и гордись. А ты еще в трех соснах заблудишься. А?

Матросов отвернулся, буркнул:

– Нужна мне ваша учеба, как хомут ястребу! И так не пропаду.

Ребята у соседних верстаков засмеялись:

– Занозистый парень!

– Норовистый!

Мастер хмуро покрутил кончик уса, из-под насупленных бровей сурово взглянул на новичка и тихо сказал:

– Ну-с, вот что… Не жалеть – учить пришел тебя. Прямо тебе говорю – нянчиться, упрашивать не буду. Хочешь стать человеком – учись, работай честно, помогу во всем. Не будешь слушаться – выгоню из цеха.

«Заядлый старикашка», – подумал Матросов.

– Молотком владеешь? – спросил мастер.

– Это как? – подозрительно усмехнулся Матросов, думая, что мастер потешается над ним.

– Попадание молотком в определенную точку…

Ребята выжидающе смотрели на строптивого новичка.

Матросов не хотел ударить лицом в грязь.

– Подумаешь, «в одну точку». Пустое дело!

Но мастер сразу заметил, что молоток непослушен в руке новичка, и велел ему сначала бить деревянным молотком по деревянной колодке.

– Это насмешка! – вспылил Матросов. – Не буду!

– Вот он какой! Видали? – крикнул Брызгин.

Мастер посоветовал Брызгину и всем воспитанникам заняться своим делом, а сам сдержанно, но сурово стал разъяснять Матросову:

– Обучение твердости и точности удара, умение попадать в определенную точку – это не насмешка, а важное дело. Ну-с! Пробуй.

Нет, мастер, кажется, не издевается над ним. И Матросову теперь даже лестно, что мастер уделяет ему так много внимания. Некоторое время он ожесточенно ударяет молотком, косясь на ребят и прислушиваясь, не смеются ли они.

Но ребята увлечены своим делом. Лишь изредка Матросов слышит их непонятные слова. Брызгин особенно щеголяет ими. «Рейсмус»[14]14
  Рейсмус – инструмент для проведения линий по краю металла или дерева.


[Закрыть], «крейцмейсель»[15]15
  Крейцмейсель – инструмент для рубки металла или дерева.


[Закрыть], «микрометр»[16]16
  Микрометр – инструмент для измерения очень малых величин.


[Закрыть],– то и дело говорит он. Сашка с ненавистью косится на Брызгина, в душе завидуя ему: тот так уверенно обрабатывает напильником деталь, время от времени обмеряя ее каким-то замысловатым инструментом.

Когда мастер вышел, Матросов сразу же накинулся на Брызгина: «Доносчик! Я так проучу тебя – век помнить будешь!» – и замахнулся молотком.

– Ты не очень-то расходись! – предостерегающе зашумели ребята. – Брызгин прав! С него работу спрашивают.

Тогда Сашка начал подтрунивать над Брызгиным:

– Строит из себя мастера, а сам-то без году неделю работает, еще не умеет нос утирать.

Но ребята и теперь не поддержали его. Кто-то язвительно спросил:

– А сам что умеешь? Только языком болтать?

– Он и деревянным молотком здорово кует подковы, – засмеялся Брызгин.

– А ты, Брызгин, в огонь масла не подливай, – серьезно сказал Чайка.

Матросов не стерпел, швырнул молоток:

– Не буду деревом по дереву бить! Нечего издеваться, насмешки строить.

Виктор Чайка – староста корпуса, куда поместили Матросова, – хотел шуткой успокоить его.

– Деревом по дереву, говоришь? – подмигнув, тряхнул он белесым вихром. – Это, брат, первая технологическая операция. Надо все по порядку. А ты больно прыткий. Не хочешь ли сразу взяться за циклоидальное зацепление?

– И ты насмешки строишь? – возмутился Матросов и гневным взглядом смерил обидчика.

Виктор Чайка выше его на целую голову; на верхней губе у него уже белеет пушок, и, видно, он гораздо сильнее. Но Сашка пригрозил ему:

– Гляди, чтоб я молотком не зацепил твой циклоедальный нос.

– Или пусть призму прямолинейную выпиливает, – сказал Брызгин, надув толстые щеки и прыснув со смеху.

От обиды у Матросова перехватило дыхание. Непонятные слова, казалось, произносили тут нарочно, чтоб больше унизить его и потешиться над ним.

– Ну, хватит шутить! – сказал Виктор Чайка, доброжелательно взглянув синими глазами на Матросова.

– А ты не кипятись и не задавайся. У тебя гонору, будто стал уже слесарем шестого разряда, а сам едва на дюйм выше верстака поднялся. Учись, поможем!

– Плевать мне на вас! И без вас обойдусь.

– Зачем ему помогать? – сказал Брызгин. – Его трудней научить слесарному делу, чем медведя песни петь. Его интересует совсем другая специальность.

– Какая? – безобидно спросил Чайка.

Брызгин насмешливо запел: «Бродяга, судьбу проклиная, тащится с сумой на плечах».

– Замолчи ты, шептун-задавака! – крикнул Матросов. – Вот он всегда мне этим глаза колет! Я не бродяга! Понятно? Я путешествовал! Ясно? Я Алмазную гору… – он убежал из цеха.

Чайка накинулся на Брызгина:

– Ты сам, Гошка, вредный человек. Зачем парня в самое больное место колешь? Тебя тоже драчевым напильником прочистить надо.

Глава VII
«ОСКОЛОК СТАРОГО МИРА»

ечером, томясь от скуки, Матросов зашел в клуб.

Виктор Чайка задушевно играл на баяне, ребята замирали, слушая его.

Прислонясь к стене, заслушался и Сашка.

– Хорошо, Чайка! Здорово, Витька! – кричали гармонисту.

Потом Еремин, скуластый парень, отменный рассказчик, выдумщик и чтец, рассказывал сказки, представлял в лицах басни Крылова. Ребята хохотали.

А в другом углу Брызгин показывал ребятам на витрине рисунки:

– Вот бился, бился, никак не схватишь живую воду реки Белой, когда она, понимаешь, бликует на солнце. Ну, как у Айвазовского играет море или у Куинджи Днепр при луне! А снег на зеленых елках – здорово… Белый-белый, аж глазам больно!

«Что он там показывает? – думал Сашка. Ему тоже хотелось посмотреть рисунки Брызгина, но подойти к нему, недругу своему, Сашка считал унизительным для себя. – Наверно, мне пыль в глаза пускает. Завлекает». А сам с завистью приглядывался и прислушивался. Да, эти ребята, кажется, везде хорошо себя чувствуют: в цехе, в школе, в клубе. Только он, никому не интересный, никому не нужный, нигде места себе не находит. А когда-то и он рисовал Днепр и добивался, чтобы вода поблескивала, как живая.

Брызгин заметил его отчужденность и, к крайнему изумлению Сашки, запросто позвал, будто они и не ссорились:

– Чего там в углу притулился? Иди смотри наши рисунки.

Но Сашка резко ответил:

– Больно нужна мне твоя мазня! Детские забавы! – и повернулся к гармонисту.

Виктор Чайка играл на баяне и с улыбкой смотрел на ребят счастливыми глазами, как бы спрашивая: да понимают ли они всю прелесть звучания песни?! Смотрел он и на Сашку, на расстегнутый и лихо откинутый ворот его черной сатиновой рубахи, из-под которой выглядывала полосатая матросская тельняшка. Вызывающий вид его будто говорил: наплевать мне на вашу аккуратность! Но Виктору приятно, что Сашка так внимательно слушает музыку. Вот глаза их встретились, и Чайка, перестав играть, подмигнул:

– Будь как дома, парень. Что стенку подпираешь? Ближе сюда иди!

Сашка ничего не ответил.

Чайка, тряхнув чубом, припал щекой к баяну и снова заиграл, подпевая:

 
Выйду ль я на реченьку,
Выйду ль я на быструю…
 

«Да ведь это же любимая моя! – подумал Сашка. – Откуда он знает про это?» – И опять заслушался, склонив голову.

Вдруг раздался пронзительный свист. У двери появился высокий толстый парень с маленькими медвежьими глазками и вызывающей ухмылкой на широком рябом лице.

На него гневно зашумели ребята:

– Не мешай, Клыков! Не свисти!

Клыков, подняв кулак, пробасил:

– А ну дорогу! Графу Скуловороту.

Вперед выступил Виктор Чайка, тряхнул белявым чубчиком:

– Ну, ты, осколок старого мира, воспринимай культуру без мордобоя и свиста.

Все засмеялись. Видно, совсем не в почете здесь это чучело, именующее себя графом Скуловоротом. Но «граф» засопел и принял гневно-высокомерный вид.

– Нужна мне твоя культура, как шлея кобыле! Я сам из любого осколков наломаю. Граф Скуловорот еще никого не боялся. Верно, Жак Паганель?

– Верно, мы такие! – пропищал худенький рыжеволосый паренек, забежав вперед и заискивающе хихикая.

«Тимошка!..»

Сашка остолбенел от изумления, узнав своего прежнего дружка и спутника. Но ему было неприятно, что Тимошка так юлил перед Клыковым. Стоило ли из-за него так терзаться, когда потерял его?

А Тимошка уже бежал к нему:

– Сашка, друг, ты меня не признал? Вот здорово, что мы встретились! – И сразу спросил о том, что больше всего, видно, волновало его: – Нравится тебе в этой богадельне?

– Как в могиле, – поморщился Сашка.

– Вот здорово! – обрадовался Тимошка и, отчаянно прищурив один глаз, быстро и загадочно зашептал ему в ухо: – Значит, скоро улетим…

Он позвал:

– Эй, граф Скуловорот, сюда!

Клыков важно, вперевалку подошел к ним и до хруста сжал Сашкину руку.

– Терпи, – мрачно ухмыльнулся Игнат Клыков. – Железные тюремные решетки и ломы гну этими руками. И не родился еще на свет человек, кого б я боялся.

Тимошка опять заискивающе хихикнул:

– Он такой! Страшенная сила. Никого и ничего не боится. С ним можно хоть на край света… А ты, Сашка, как попал сюда?

Они отошли в угол.

Тимошка тряхнул своей огненно-рыжей головой и опять таинственно подмигнул Сашке:

– Так вот мы с ним все и обдумали… Подговорим еще с десяток хлопцев – и улетим, как те журавлики. – И руками, как крыльями, помахал: – Кур-лы, кур-лы… К Алмазной горе или на Амур, на Камчатку или куда захотим полетим…

Сашка вспомнил, как он сам с завистливой тоской смотрел на улетающих журавлей. Ну, просто думы его разгадал Тимошка. Что же тут еще раздумывать? Конечно, хорошо, что у него нашлись единомышленники.

Сашка уже не чувствовал себя таким одиноким. Не надо больше ему унижаться перед ненавистным зазнайкой Брызгиным и терпеть насмешки ребят.

– Ладно, попробуем… А то меня одного тут совсем загрызли.

Про себя Матросов решил: он будет у них вожаком, потому что Клыков малограмотен, явно глуповат, хотя и чрезмерно самоуверен, как и все неумные люди. А слабосильный, безвольный Тимошка и прежде шел у Сашки на поводу.

Заговорщики пожали друг другу руки.

– Значит, дружба и тайна.

– Башку отвинчу тому, кто тайну нарушит. Слово графа Скуловорота – кремень!

Они вышли из клуба.