Текст книги "Александр Матросов (Повесть)"

Автор книги: Павел Журба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава XXIV
ЗАКАЛКА

тром воспитанники подошли к реке Белой. Огромное багровое солнце выкатилось из-за горы. Стояла неустойчивая апрельская погода. Днем шумели ручьи, а ночью их сковывал морозец. И теперь в оврагах под ногами скрипел ноздреватый почерневший снег, но весна чувствовалась во всем. Жемчужно-сизый пушок ракиты весело маячил среди черных стволов клена и вяза. Зеленела озимь, и пробивалась яркая трава на пригорках. Чистый воздух с тончайшими запахами весны опьянял, как вино.

Александр остановился на высоком берегу реки и, точно желая обнять ее ширь, покрытую льдом, розовеющим в утренних лучах, раскинул руки.

– Ух, здорова речища!

– Постой, она тебя уломает, – подмигнул Еремин, кивнув на плоты.

И верно, уже с первого взгляда видно было, какая предстоит тяжелая работа. На поверхности льда чернели, как горбы дельфинов, лишь немногие оттаявшие бревна, остальная же масса древесины была закована в толщу льда. Местами у берегов лед вздулся, отделился от земли, и там плескалась голубая вода. Чувствовалось, что вот-вот не сегодня – завтра полая вода поднимет, сломает ледок и унесет его вместе с плотами.

– Смешное дело, – нахмурился Брызгин. – Эти бревна и динамитом не вырвешь изо льда, а мы хотим руками. Трудно будет. Вымотаемся зря.

– Да, трудновато будет, – согласился Матросов. Ему самому стало немного страшно. А вдруг, и правда, не под силу будет вынуть из реки бревна! Тогда – подзор; ведь храбрился… Но и поддакивать сомневающимся нельзя. Сомнение охватит и других ребят, ослабит их волю. – Ничего, попробуем, покажем себя.

– Ты на ветер слов не бросай, – сказал Тимошка.

– Он только хвастать умеет, – мрачно пробурчал Клыков, остановись поодаль, – а у самого силы, что у мухи.

Матросов доволен, что Клыков заговорил с ним. Значит, не желает, видимо, чтобы ребята знали о вчерашней их стычке. Александру захотелось даже пошутить с ним:

– И от буйвола пользы мало, если он совсем ленивый.

– А ты, зяблик, хочешь чужими руками жар загребать! Что ты супротив меня можешь? – презрительно сморщился Клыков; нет, он не простил вчерашнее… Ведь засмеют ребята, если узнают, что его, силача, Сашка сшиб одним ударом. И тихо, чтоб слышал один Матросов, он пригрозил: – Вот незаметно пихну тебя под лед – лови ершей…

– Ты меня не пугай, пугало! – вспылил Матросов. – Кто других стращает, – сам боязливый.

Подошли воспитатель Четвертов и Лина с санитарной сумкой через плечо. Ребята замолчали и подтянулись. Четвертов распределил инструмент. Ребята принялись вырубать длинные бревна изо льда и вытаскивать на берег. Вначале довольно дружно в звенящий лед вонзались ломы, топоры, кирки. Сверкая на солнце, как осколки хрусталя, разлетались льдинки. Бревна волоком тащили на высокий берег под команду:

– Раз, два-а – взяли! Еще-е – крепче!

Однако вытаскивать обледенелые тяжелые бревна на берег было еще труднее, чем вырубать их изо льда. Пригрело солнце, валенки размокли, ноги скользили. Работа замедлилась.

– Надрываемся, а зря, – угрюмо сказал Клыков.

– Конечно, зря, – согласился Еремин, пошатываясь от усталости. – Все одно не успеем. Снесет.

– «Зря, зря»! – передразнил Александр, косясь на Клыкова. – Закаркали, как худые вороны. Хныкать легче всего. По-вашему, если трудно, так, значит, не надо работать? Да настоящий человек – хоть кровь из носу, хоть руки до костей изодраны, а нужное дело не бросит.

– Правильно, Сашок, – поддержал его Виктор Чайка. – Известно, сталь от закалки делается крепче.

– О! Здорово ты сказал, Виктор! – сразу повеселел Матросов, которому, и правда, хотелось испытать себя в трудном деле. – А ты, граф, – повернулся он к Клыкову, – не сбивай ребят с толку. Ты только и умеешь работать языком и ложкой. Сила бычья, а ухватка мокричья.

Он сдвинул на затылок ушанку, рукавом ватника отер пот с лица. И правда, работа тяжелая. У него у самого уже все тело ныло, порой голова так кружилась, что трудно устоять на ногах. Известно, за время войны ребята похудели от скудного пайка. Но что же получится, если все тут расхнычутся, бросят работу? А ведь бревна-то во что бы то ни стало вытащить надо! Иначе унесет их вода и ящики для снарядов не из чего будет делать. Матросов снял ватник и швырнул на бревна. Расстегнул ворот черной сатиновой рубашки. Разгоряченную грудь подставил ветру. Как облегчить эту изматывающую работу?

– Хлопцы, а что, если нам попробовать накатом? – Он окинул всех быстрым взглядом.

– Каким там еще накатом? – рассердился Еремин.

– А скатить его самого в прорубь! – крикнул Клыков, что-то жуя. – Блоха в командиры лезет! – Он давно бы уже бросил работу, но стыдился Лины.

Александр даже не взглянул на него.

– Не шуми, Еремка, – сказал Матросов сдержанно. – Хочу, чтобы всем лучше было. Понятно?

Еремин вспомнил ночь, когда они клялись в дружбе, и вздохнул:

– Да я не против работы, – но как лучше?

Все заинтересовались предложением Александра. Подошел и воспитатель Четвертов.

– Как говоришь – накатом?

Это было совсем просто. Положить параллельно гладкие бревна и по ним катить. Двое сверху за веревки тянут, двое с кольями подталкивают и поддерживают бревно. Попробовали, и, на удивление, дело пошло быстро.

Чайка задорно свистнул:

– Да таким манером раз в десять быстрей!

– И как раньше-то не додумались!

– Всякий додумается, – усмехнулся Александр. – Пустяк дело.

В следующую ночь мороза не было. На льду появились лужи. Вода покрыла лед вдоль берега. Работать стало труднее. Но ребята уже «втянулись» и работали дотемна.

На третий день работать стало еще труднее. Под водой лед был очень скользкий, ноги не слушались; всюду хлюпала вода и заливала с трудом вырубленные изо льда бревна. По оврагам и ерикам в реку с шумом бежали мутные ручьи.

В полдень Еремин споткнулся, упал и выругался:

– Это мука, а не работа!

– Бросай! – сразу же подхватил Клыков. – Кончен бал!

Работа приостановилась. Александр взглянул на Еремина, стоящего в воде на четвереньках, не выдержал и, закрыв рот варежкой, прыснул со смеху.

– Еремка, опять медведя изображаешь? – Но сразу же стал суров. – Хлопцы, чего приуныли? Орлы вы или чижики? А на фронте, думаете, легче? Ведь дорога каждая минута! – Он задорно подмигнул. – А ну, братки, давай, не кисни, давай! – И подложил шест под бревно. – Раз, два-а – взяли!

Воспитанники заторопились, покачиваясь от усталости.

Солнце уже близилось к закату. Вздувшийся лед стонал, потрескивал. Но вот вся его масса вздрогнула и чуть заметно двинулась.

Клыков поскользнулся, взмахнул руками, упал в полынью и сразу скрылся под водой. Потрясенные такой неожиданностью, все оцепенели.

– Утонул! – закричал Щукин.

– Веревку ему! Где веревка? – забегал Виктор Чайка.

Но вот вода в полынье плеснулась. На миг показалась голова Клыкова, без шапки; мокрые волосы до половины закрывали лицо. Клыков вцепился было в кромку льда, ртом хватая воздух. Но товарищи не успели еще помочь ему, как руки его соскользнули и он опять скрылся под водой. Снова всплеснулась вода, снова показалась голова. Клыков упрямо цеплялся за жизнь.

– Багры, давайте багры! – кричали ребята.

– Веревку! Шесты!

– Затянуло опять. Тут быстрина!

Все бегали, искали и впопыхах не находили того, что надо.

Лина стала разматывать бинт, думая, что он заменит веревку.

Матросов бросил поперек полыньи доску и сам склонился над водой. Через секунду он поймал в ледяной воде руку Клыкова и молча силился подтащить его к доске.

– Клыков и Сашку затянет под лед! – крикнул Щукин, с ужасом глядя на друга. – Да держите же его!

Александр и сам побелел, как полотенце: долго ли сорваться? Он клещом вцепился в доску, уперся о льдину и тащил барахтавшегося Клыкова. Тот захлебывался, ловил ртом воздух и уже ничего не соображал.

Александру всегда противен был Клыков, постоянно жующий, неряшливый, самодовольный невежда, существующий, казалось, только для того, чтобы делать людям пакости. Теперь Александр видел его полные ужаса глаза, смотревшие раньше на людей нагло и презрительно, держал за руку, которая всегда могла ударить невинного человека.

Но Матросов думал только о том, как спасти тонущего человека, даже с риском для своей жизни.

Вот, наконец, Клыков окоченевшими пальцами схватился за доску. Матросов держал теперь его под руку. Тотчас же товарищи окружили полынью со всех сторон, тащили Клыкова за одежду, кто-то заарканил его веревкой, кто-то «подваживал» шестом. И как только вытащили его на пригорок, он, совсем обессиленный, сразу растянулся пластом, хотя и пробыл в полынье не больше двух минут.

Лина давала ему что-то нюхать, что-то вливала в рот, чем-то растирала его.

Александр ревниво косился на нее, хотя и понимал, что она делает то, что обязана делать.

Ребята быстро переодели Клыкова в сухую одежду. Он очнулся, сел. Его затрясло.

– Дрожит! – обрадовался Еремин. – Значит, все в порядке!

– Бегай, Клыков, бегай, грейся!

– Домой сам дойти сможешь? – спросил воспитатель Четвертов. – Или отвести?

Клыков, ничего не отвечая, по-бычьи косился по сторонам. Увидев Матросова, он тяжело поднялся. Александр уже стоял с шестом наготове, чтобы продолжать работу. Клыков, шатаясь, как пьяный, смешной в чужой короткой и узкой одежде, подошел к Александру, молча протянул окостенелую руку. Не понимая, в чем дело, Матросов отпрянул. Тогда Клыков прохрипел:

– Д-дай руку! Н-н-на мои пять!

Александр важно пожал его ледяные растопыренные пальцы.

Ребята повеселели, заулыбались. Послышались их одобрительные возгласы:

– Молодец Саша! Человека спас!

Мимо Александра, будто невзначай, прошла Лина. Глаза их на секунду встретились. По улыбке, по сияющим ее глазам Александр понял: она довольна им. Это и была для него самая большая награда. И он, застыдившись, усмехнулся и весело крикнул:

– Ну, хлопцы, сеанс окончен! Даешь работу! А то вон солнце уже садится.

– Какая теперь работа? – зашумели снова ребята.

– Ясно, бросать! А то и мы, как Игнат, под лед угодим.

– Щук кормить!

– Там еще часа на три работы, – примиряющим тоном сказал Чайка. – Совсем угробят нас эти бревна, – добавил он тихо.

– И верно, – согласился Александр, – за три часа угробят.

– Значит, все! – обрадовались ребята. – Бросаем!

– За три часа – ясно, угробят, – продолжал Александр. – Я предлагаю не мучиться еще целых три часа…

– Верно! – зашумели ребята. – Бросай!

– …предлагаю вытащить, – сказал Александр, – эти проклятые бревна за полчаса.

– Сбиваешь с толку! Хитрый!

Все понимали: работать дальше опасно, и уже темнеет, – значит, будет еще опаснее. А лед держит еще не менее тридцати кубометров ценного леса.

Александр посмотрел на Четвертова. Тот, видно, тоже колебался: не прекратить ли работу? А Еремин и Брызгин уже сидели на пригорке и, сняв валенки, выливали из них воду, тихонько поругиваясь.

Матросов подошел к воспитателю.

– Я так думаю, Семен Борисович, – сказал он, – правда, опасно работать, и ноги горят в ледяной воде. Только если мы сейчас не выгрузим лес, его ночью унесет со льдом. Разрешите продолжать, пока не совсем стемнело. – И повернулся к ребятам: – Чайка, Брызгин, Еремка, Тимошка, дружба моя, пошли?

Он первый ступил на лед. У берега вода была по колено. Александр поскользнулся, и ледяная вода обожгла живот. Он быстро поднялся. Усталость валила с ног. Какая-то сила тянула его обратно, к берегу, но он шагнул вперед, ворча на себя:

– Я тебя заставлю… Слов на ветер не бросать! Павлу Корчагину было куда трудней! Бойцам под огнем куда страшней! Человек я или муха?

За ним пошли трое и снова принялись за работу. Туда же, качаясь, пошел и Клыков.

– Куда ты? – зашумели на него. – Тебе надо согреться. Беги домой!

– Согреюсь… н-на… р-раб-боте… – ответил он, цокая зубами.

Поодиночке стали подходить и другие.

Не вытерпел и Еремин и кивнул на Матросова:

– Ребята, да что он, букашка, нам нос утирает? А мы что, хуже? Пошли и мы утопать!

Александр засмеялся.

– Утопать, говоришь, Еремка? Не стоит! Еще здорово поживем! Шагай, шагай живей сюда! Ну-ка, ломиком под это бревно. – Теперь он уже хозяйничал, веселый, шутливый. – Давай, ребята, вагу под концы. Так, разо-ом – взяли! Крепче-е – дружно! Эй, орлы, подтяни животики, штурмуй эту коряжину!

Александр и сам дивился тому, что ребята послушны ему.

Его слушались даже здоровяки. Ребята незаметно посмеивались, когда Клыков, который был на две головы выше Матросова, быстро поворачивался, выполняя его команду:

– Муха слоном командует!

Клыков, не слушая разговоров, молча и хмуро брал в охапку огромные бревна и таскал их на берег.

Уже полная луна показалась из-за деревьев, когда воспитанники, барахтаясь в воде, вытащили на берег последнее бревно. Дрожа, они выжали воду из портянок.

– Ну, братушки, теперь бегом домой сушиться! – весело крикнул Матросов, потирая окоченевшие руки.

Глава XXV
ЛЮБОВЬ

есколько дней Александр избегал встреч с Линой, но безотчетно искал случая повидать ее хотя бы издали. В корпус к детям он шел только тогда, когда знал, что она в санчасти. Случалось, Лина, окруженная детьми, выходила на крыльцо или шла по двору, и тогда Александр смущенно прятался. Но если он целый день не видел девушку, то вечером, тоскуя, не находил себе места.

Его терзали сомнения: то она ему не нравилась, и он находил в ней множество недостатков – слишком она важничает, слишком синие у нее глаза и слишком светлые волосы. Вот она бросила под ноги клочок бумаги – значит, неаккуратная. И главное – зачем она улыбается Клыкову? Ну и улыбайся, сколько хочешь, всем ребятам. Но зачем Клыкову? Кто он ей?

Но потом он представлял себе Лину такой, какой видел там на крылечке, думал о том, как мужественно она вела себя в блокадном Ленинграде, как оберегала детей в дороге, как хорошо выступила на собрании, – и менялся весь строй его мыслей и чувств.

Нет, Лина не важничает, она умеет держаться с достоинством. Александр проникался к ней еще большим уважением и думал: «Нет, довольно! Пойду к ней просто, по-товарищески, и скажу все… Скажу, что она лучше всех на свете. Нет, не то… Скажу, что я никогда-никогда ни единым грубым словом ее не обижу, и пусть она считает меня своим лучшим другом».

Вечером он пришел к ленинградским детям по делу и с твердым намерением поговорить с Линой. Но дети, видя, что Лина хорошо относится к Александру Матвеевичу, осмелели, стали охотнее и доверчивее рассказывать ему о себе. Говорила о них и Лина. Тяжелые воспоминания так угнетают детей, что они до сих пор по ночам кричат во сне, вскакивают с кроваток, зовут родителей. А родителей у одних совсем уже нет, у других они на фронте. У Зины Ветровой отец погиб в бою под Невской Дубровкой, а мать убита на Пулковской горе, где рыла окопы. У Веры Гаенко отец и мать воюют на фронте, а бабушка, с которой жила Вера, умерла от голода, отдавая свой скудный паек внучке. Вначале они совсем не улыбались, были молчаливы, с неподвижными, точно окаменевшими лицами. Только теперь, окрепнув и поздоровев, малыши оживились, повеселели.

Сама Лина избегала раньше смотреть в зеркало – таким изуродованным казалось ей лицо ее. Зато теперь она заглядывает в зеркало часто и сердится, что так медленно сходят с лица следы ожогов.

Александр наслушался рассказов детей, и ему стыдно стало говорить Лине о своем сердечном расположении к ней. И не хотел, чтобы считали его назойливым. Ему казалось, что и Лина стала сдержаннее с ним. Но не видеть ее подолгу он уже не мог.

Он бывал в столовой нарочно в то время, когда туда приходила Лина. Однажды он лицом к лицу столкнулся с девушкой. Она молча кивнула ему и прошла мимо, прямая и гордая. Александр готов был броситься за ней следом, но не навязываться же, если она сама не говорит ему ни слова. Раньше, бывало, он не очень-то стеснялся и даже за косы дергал девчонок, но Лине почему-то не может сказать ни слова.

Лина, ждала, что он заговорит первый, и, не дождавшись, окликнула его:

– Саша, почему не заходите к нам?

– Незачем, потому и не захожу.

– Чего вы сердитесь?

– Я не сержусь, но мне просто некогда, – замялся Александр. – Иногда, знаете, всю ночь до рассвета приходится работать, – сказал он и хотел уйти.

Но Лина загадочно продекламировала:

 
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса…
 

– Без намеков, пожалуйста, – обиделся Александр. – Я и так могу сменить разговор. Даже уйти.

– Все понятно. Если не знаешь, так лучше убежать, – задорно сказала девушка.

– Чего «не знаешь»? – не понял он.

– А вот чьи это стихи? Из какого произведения?

Александр не знал, и это еще больше раздражало его.

– Некогда, знаете, мне тут балагурить, – с достоинством сказал он. – Нечего меня экзаменовать. – И пошел, неторопливо и широко шагая, чтоб казаться посолиднее.

Весь вечер он рылся в книгах, разыскивая стихи, прочитанные Линой, и злясь на себя, что опять нагрубил ей. «Не знаю, чьи стихи, так надо было признаться в этом, а не грубить».

На другой день он все же узнал от Еремина, чьи это стихи, и хотел сразу побежать к ней, но сдержался.

Лина первая заговорила с ним, как бы случайно встретясь во дворе. Они остановились под кудрявым топольком, маленькие, едва распустившиеся ярко-зеленые листья которого слегка теребил легкий ветерок.

– Саша, говорят, вы поете в хоре? – спросила она.

– А ты… вы… поете?

– Плохо пою. А почему спрашиваете?

– Так. Думаю, что нельзя любить человека, который не поет и не любит песен.

– А если голоса нет?

– Все равно. Хороший человек хоть по-вороньи, да поет.

– По-вороньи? – засмеялась она. – Лучше совсем не петь.

Он предложил:

– Приходите сегодня вечером в клуб. Послушаете наш хор.

– Хорошо, приду.

Но Александру показалось, что она согласилась нехотя и ответила холодно. А ему хотелось, чтобы она пришла во что бы то ни стало, будто от этого для них обоих будет зависеть очень многое. Он повторил:

– Обязательно приходите, Лина. Ждать буду.

– Приду, Саша, обязательно приду… А за что вы попали на Доску почета?

– Да так, – смутился он, охваченный радостным чувством: девушка, видно, неспроста интересуется им. Сказать ей правду, подумает еще, что он хвастается. – Ну, работал, старался сделать больше и лучше, – просто ответил Александр.

– Это хорошо, – тихо сказала девушка. – Очень хорошо, когда тебя ценят.

И теперь уже будто само собой сорвалось у него с языка:

– Недавно я придумал новый способ закалки напильников, крейцмейселей, зубил и другого инструмента. Думаю, это немного повысит производительность работы.

– А что, уже применили этот способ?

– Нет еще. Вот расскажу мастеру.

– Так зачем же прежде времени хвастаться? – добродушно усмехнулась Лина.

Он растерялся, но тут же возразил:

– Да нет, я верю, что дело получится.

– Желаю вам удачи, – искренне сказала она.

Вечером он упрашивал Чайку:

– Витя, браток, ты сегодня играй так хорошо, как никогда еще не играл, – понял?

– Нет, не понял.

– Ну, чудак, а еще друг! Я объявил ребятам, что петь будем. Так петь, чтоб аж до неба песня летела…

– Все сам понимаю, Саша, – засмеялся Виктор. – Нечего скрытничать, это и слепым видно…

– Верно, Витюнчик, – смутился Александр, – нечестно скрывать от друга… Но я все-таки не понимаю, какая любовь правильная – та, что начинается с первого взгляда, или та, что после ссоры.

– Вот у тебя, кажется, та, что после ссоры, а вообще…

Подошли ребята, и разгорелся спор о том, существует ли любовь с первого взгляда:

– Ну как же, – восторженно рассказывал Еремин. – Конечно, с первого взгляда!.. Встретил я в прошлом году девушку на вокзале. Она взглянула на меня и будто всего обожгла, даже мурашки по телу пробежали… Вот это, думаю, она, судьбина моя. И не знаю, братцы мои, что было бы, если бы она не вскочила в вагон отходящего поезда… Уехала она, а я еще долго стоял, пока сундуком не задел меня один дядька. И вот все больше думаю о ней, да не знаю, на каких широтах и долготах она затерялась…

– Ерунда! – возразил скептик Брызгин. – Мешок соли надо съесть, пока не распознаешь девчонку. Они ж хитрые и коварные, как ведьмы. А ты, Еремка, сам выдумал себе ту принцессу. Может, она спекулянтка…

– И ты, Гошка, тоже не прав, – сказал Виктор. – Есть чудесные девушки, и такую сразу по глазам узнаешь…

Спор затянулся, потому что никто из спорящих так и не мог доказать свою правоту. Только Александр прямо признавался, качая головой, как хмельной:

– Ничего, хлопцы, не понимаю, только знаю, что она – есть, есть…

Когда Лина вошла в клуб, Александру показалось, что сразу стало здесь и светлее и торжественнее. Ему хотелось, чтоб при ней никто дурного слова не сказал и чтоб все вели себя хорошо, точно она будет судить о нем по поступкам его товарищей.

– Давай любимую, – кивнул он Виктору Чайке. – Про черноокую…

Чайка тряхнул выгоревшим на солнце белым чубом и заиграл.

Александр, точно поднимаясь на облаках, с замиранием сердца запел:

 
Что затуманилась, зоренька ясная,
Пала на землю росой?
Что пригорюнилась, девица красная,
Очи блеснули слезой?
 

Лина пристально смотрела на певца. Он взглянул на девушку, и глаза его сказали: «Это я только тебе пою, про тебя и себя пою».

 
Ночь начинается, фонари качаются,
Филин ударил крылом.
Налейте мне чару, налейте глубокую
Пенистым красным вином.
 

Лицо его то хмурится от смущения, то озаряется. Но вот он выпрямился. Первое смущение прошло. Голос становится сильнее и увереннее. Вот он, прислушиваясь к баяну, подхватывает звонким тенорком:

 
Много за жизнь я свою одинокую,
Много себя я губил…
Я ль виноват, что тебя, черноокую,
Крепче, чем жизнь, полюбил.
 

Но вот голос певца замирает. Стихает баян. А ребята все еще молча и удивленно смотрят на Александра. Смутившись, он не знает, что сказать, и, смеясь, с напускной беззаботностью спрашивает:

– Почему тихо? Да что вы все приуныли? Орлы вы или чижики? А ну, грянем партизанскую. – И первый затягивает:

 
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед…
 

Пели и про калину, и про степь широкую, и про рябину. Александр стеснялся на людях подойти к Лине, но каждый миг чувствовал ее присутствие и старался, чтобы пели стройно, чтобы Лине было хорошо и радостно с ними.

Потом он все-таки подошел к девушке с альбомом героев войны.

– Вот посмотрите наш альбом. Сами делали. О героях войны… Вот это настоящие люди! И сколько их! Ведь они простые, как все мы, – да? А какие храбрые! Вот смотрю я на Тимошку. Как воробей – маленький и чудной. А может, завтра он-то и будет героем, – а?

Лина кивнула:

– Учитель наш, помню, сказал: «Великие всегда простые».

– Правда, правда, Ли-на, – с расстановкой произнес Александр имя девушки, наслаждаясь его звучанием. – Хорошо он сказал!

Он задумчиво смотрел на ее щеки со следами ожогов, на голубую жилку под золотистым пушком на левом виске, и в ясном взгляде его – уважение и нежность к этой заботливой и смелой девушке.

– Вот и мне, Линуся, страсть как хочется хоть капельку, хоть чуть-чуть быть человеком… ну… стóящим…

– Зачем? – лукаво улыбнулась она.

– Ну, чтоб от меня людям польза была, чтоб… – он вздохнул и тихо добавил: – Чтоб тебе нравился.

– Заче-ем? – тоже тихо и с придыханием спросила она.

Он смутился, стал теребить свой поясной ремешок, снял какую-то пушинку со своей белой рубашки.

– Ну, как же «зачем»? Думаю, каждый человек должен стараться быть лучше, чем он есть.

– Ого, какой вы серьезный! – чуть насмешливо сказала она и подумала: «И хорошо, что он такой. И хорошо, что он и серьезный, и веселый, и быстрый, как ветер».

– Да, правда, хочется быть лучше. А то иногда подумаешь о себе и возненавидишь себя. Так много еще всякой дряни увидишь! Будто в зеркало смотришь на себя, а видишь ежа, – и первый засмеялся.

Лина весело спросила:

– Почему ежа? Правда, недостатки есть у всех нас, но ежа… – И она тоже засмеялась.

– Ага, верно, есть. И ты, Линочка, не стесняйся, пожалуйста, режь мне всю правду в глаза, если заметишь у меня что плохое.

– Хорошо, Саша. Я уже кое-что замечаю.

– Что? Что? – насторожился он.

– Волосы на голове надо причесывать, а то они у вас торчат, как у ежа.

– Да ты не шути, Линка! Волосы – верно, а еще что?

– Воротничок рубашки не разглажен.

– А еще? Похуже что?

– А еще – сам вы иногда грубоватый и колючий, как еж.

Он глубоко вздохнул:

– Да ты просто придираешься ко мне.

– А сам просил говорить все.

– Хотя… хотя, может, и правду сказала. Грубоватый. В колледжах или как там… не учился.

Им хорошо было вдвоем: они запросто могли говорить о чем угодно, шутить. Александру хотелось побыть с ней подольше. Но к ним вразвалку подошел принаряженный и напыщенный Клыков.

Александра охватило беспокойство: может, Клыков ей нравится? Конечно, он с виду куда представительнее его, Матросова.

Но Лина сама не хотела, чтобы кто-нибудь посторонний вторгался в хорошее их чувство, о котором они оба стеснялись еще признаться самим себе и друг другу, и заторопилась:

– Ну, я пойду. Уже поздно. Спокойной ночи.

Александр даже не пошел провожать ее, чтобы никто ничего дурного не подумал о ней. Ночью он долго не мог уснуть, взволнованный большим, счастливым чувством и беспокойством, почему все-таки он так и не сказал то, что думал сказать. Его охватило неодолимое желание увидеть девушку снова. Хотелось сказать ей или сделать для нее что-нибудь особенное, выдающееся. Он ощутил в себе небывалую силу, казалось, можно горы сдвинуть.

Перед рассветом он уснул вдруг неожиданно и крепко. Но встал раньше всех и начал свою обычную работу, стараясь не думать о Лине. Потом пошел в слесарно-механический цех посоветоваться с мастером о новом способе закалки инструмента.

– Рад за тебя очень, – встретил его мастер, пожимая руку. – Доверили тебе воспитательство. Это, брат, великое дело, когда человеку доверяют. Только смотри, механику не забывай! – и ласково погладил станок.

Александру вдруг захотелось откровенно поделиться с мастером своими переживаниями. Он хорошо знает жизнь и людей, все поймет, не осудит и даст добрый совет.

– Да что механика, Сергей Львович! У меня несчастье, – сказал Александр печально.

– Что такое? – встревожился мастер. – Идем в кабинет.

Матросов сел против мастера, возбужденно блестя глазами.

– Выручайте, посоветуйте… И говорить вам стыдно и не знаю, что делать. Вот хожу, будто сам не свой, хотя знаю, – глупости все это.

– Да ты про что?

– Про девушку одну… Только она, понимаете, совсем не такая, как все. Я таких… таких хороших еще не видел. Это, знаете, как в сказке…

Сергей Львович улыбнулся:

– Несчастье, говоришь? Вот чудак, несчастье… Ну-с? Да это, брат, и есть величайшее счастье, – добавил он задумчиво.

– Да вы не смейтесь! – взмолился Александр. – Я себя ненавижу. Раскис, спать не могу, как мальчишка.

– Старик! – засмеялся мастер.

– Правда, зло берет! И понять все трудно… Раскис я, но в то же время мне хорошо, так хорошо, как еще никогда не было. И работал бы, как зверь, и плакал бы от радости. Понимаете, петь хочется! Вчера за день я перевыполнил норму на триста пятьдесят процентов. Скажи она: «Саша, сдвинь гору Золотуху!» – и сдвину. Мне хочется стать лучше всех, – понимаете? А как увижу Лину… ту девчонку, – с горечью пояснил он, – и стою, как вкопанный, как дурак, глаз отвести не могу. Словом, нюня… В общем, извините, я по делу, насчет закалки…

– Постой, постой, давай по порядку! – прервал его Сергей Львович. – Все понимаю. Я рад за тебя, Александр. Рад, – понял? Хочется стать лучше, чем есть? Резон. Вот всегда так и поступай, будто за тобой наблюдают глаза любимого человека, тогда и будешь все делать хорошо, по совести.

– Ну, спасибо. Ох, и спасибо ж вам, Сергей Львович! Теперь о закалке… – И Матросов рассказал о своем изобретении.

Мастер одобрил новый способ закалки инструмента.

Матросов вышел из цеха солидно, не спеша, но во дворе не выдержал и пустился бегом… Сомнения его исчезли, он был счастлив.

В обеденный перерыв Александр прибежал в общежитие, заправил свою койку и койки товарищей, подмел пол, одернул занавески. Надев чистую тельняшку, тщательно разгладил складки на рубашке. Проходя сквер, подобрал клочки бумаги, расправил кем-то примятые на клумбе цветы: ему хотелось, чтобы всюду было чисто и празднично.

После обеда, выйдя из столовой, он встретил Лину.

– Понравилось тебе вечером в клубе? – спросил Александр.

– Да, очень, – тихо ответила девушка.

– И мне было очень, очень хорошо…

Лина улыбнулась, глаза ее засияли.

Александру больше ничего и не надо.

– Пойдем к пруду, – предложил он и, не дожидаясь ответа, сорвался с места и по-мальчишески, с подскоком, побежал.

У пруда лег в тени под ракитой, щекой припал к траве и замер, ожидая: придет или не придет? Он не знал, долго ли пролежал так, потом, еще не видя ее, почувствовал: она шла к нему. Он встал. Его охватило небывалое ликование. Еще никогда так ярко не светило солнце. Еще никогда не было таким бесконечно-просторным небо, не расстилались бескрайным пахучим ковром луга. Это ему и ей кивают зелеными верхушками кудрявые березы. Это их зовет в дальний полет крылатый орел, скрываясь за белыми облаками.

Лина спускалась по зеленому пригорку, светловолосая, в белоснежном халате, вся освещенная солнцем. Такой ослепительно чистой он и запомнил ее на всю жизнь.

Александр быстро пошел к ней навстречу.

– День-то, день сегодня какой!

– Да, да… Как хорошо тут!

Взявшись за руки, еще стесняясь друг друга, они стоят рядом, слушая биение сердец.

Еле заметно плывут отраженные в зеркале пруда редкие белые облака. С высокого холма открывается огромный, необозримый простор. В прозрачной дымке зеленеют леса; между ними, извиваясь, сверкают реки Белая и Уфимка. На лугах волнообразно струится серебристый ковыль. Легкий ветер несет оттуда запахи медоносных трав; точно застыли в дреме высокие взгорья и овраги, поросшие вязом, дубом. А вдали под сивой шапкой паровозного дыма и пара – станция Дема. Широкую реку Белую перепоясал, будто синей ажурной мережкой, железнодорожный мост. Вон виднеется переправа через реку на Цыганскую поляну, окруженную дубами-великанами. Там летом, в башкирские праздники сабантуя, веселые, шумные гулянья.

Александру все здесь любо: и близость Лины, и травы, и пруд, и ракиты, и редкие белые облака, и этот смешной желтоголовый длинноногий одуванчик. Столько вокруг прекрасного, что он дивится, как раньше не замечал его, точно мир преобразился только сегодня.

– Как хорошо! – Он раскинул руки, как крылья. – Сколько простора, свободы – полететь хочется! Вот если бы не война…

Лина грустно улыбнулась:

– Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день за них идет в бой… Это из «Фауста».

– Ох, здорово сказано! Конечно, борьбой все достигается. Смотри, Лина, тут кругом исторические места. Пугачев тут воевал. А вон там, за поворотом реки, – Чапаев против белых высаживал десант. А там шли на Урал первые рудокопы…