Текст книги "Александр Матросов (Повесть)"

Автор книги: Павел Журба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Волнуясь, он говорил о сказочных сокровищах, какие открывает земля советскому человеку.

– А там – большие города. Страсть как хочу скорей попасть в Москву, посмотреть мавзолей, Кремль… Пойти в Третьяковскую галерею.

– А у нас в Ленинграде – Русский музей, Эрмитаж и много других музеев. Хочешь в Ленинград?

– Хочу… Я знаю, Линуся, чьи стихи про белые ночи: «Одна заря сменить другую спешит…»

– Постой, не надо… – вдруг сказала она, строго сдвинув брови.

– Что? – испугался он.

– Не надо про Ленинград… Там погибли мои отец и мать.

Она рассказала о том, как фашисты каждый день обстреливали город. Четыре раза снаряды пробивали каменные стены цеха, где работал отец Лины, разбивали железобетон, кромсали металл, но отец все-таки работал. Когда остановились трамваи, он ходил пешком с Петроградской стороны до своего завода – километров пятнадцать. Потом стал приходить домой все реже и реже, и однажды утром его нашли в обледенелом цехе у токарного станка совсем окоченевшим.

Мать строила оборонные укрепления и тоже пешком ходила рыть окопы, строить дзоты за Невской и Нарвской заставами. А в январе сорок второго года однажды принесли Лине одежду, зарплату матери, паек и сказали, что на Средней Рогатке мать убита осколком снаряда и уже похоронена. Завод взял Лину в свой стационар, где она и пробыла до эвакуации.

Александр слушал девушку, и его мучила совесть: ему тут хорошо с Линой, а в Ленинграде по-прежнему люди в железном кольце блокады, а на фронте идет смертельная борьба.

«Подам заявление в военкомат. Пусть меня добровольцем отправят на фронт. Пора. Сказать ли об этом Лине? Но она подумает, что хвастаюсь. А меня, может, еще и не примут».

– Почему же ты мне до сих пор ничего не рассказывала о родителях? – спросил он девушку.

– Зачем? Хныкать и повсюду говорить о своем горе – это плохо.

– Твои родители – герои! А ты мне еще родней стала.

– Правда? – улыбнулась она, и влажные глаза ее заблестели. – Значит, мы друзья?

– Навсегда-навсегда, – твердо сказал он.

– Вот и хорошо, – вздохнула Лина, – очень хорошо! – И тихо запела тоненьким синичьим голоском:

 
Ночью и днем только о нем
Думой себя истерзала…
 

Она пела, глядя куда-то вдаль, а сама с детской настороженностью и любопытством ждала, что еще скажет и как поведет себя Саша. Вот он опять своей рукой коснулся ее руки, взял сначала один ее палец, потом другой, и каждое прикосновение и движение казалось полным значения и смысла.

– Нет, Лина, ты меня дождешься, если захочешь, – сказал он, как бы отвечая на то, о чем пела Лина.

– А ты, Сашок, можешь понять, что говорят мои глаза? – неожиданно спросила она, пристально взглянув на него. – Ведь можно говорить глазами, – а?

– Да, понимаю, – ответил он. – Сказать?

– Скажи, – покраснела она.

– Ты меня спрашиваешь: «Это у нас настоящее? Да?».

– Ой, как здорово угадал! – искренне удивилась она. – А ну-ка, угадаю ли я, что отвечают твои глаза? Ты мне отвечаешь: «Да, это настоящее – и навсегда…»

– Ой, правда, Линуся! – сжал он ее руку.

– Да-да-да! Как хорошо, Сашок! – сказала она с сияющими васильковыми глазами. И, помолчав, спросила: – А кем ты хочешь быть?

– Кем? – смутился он. – Да я хочу быть инженером-механиком. Хорошо бы и астрономом, и ботаником тоже не плохо.

– Хватит! – засмеялась она. – Думала, ты серьезно.

– Нет, ты не смейся! Мне еще хотелось бы построить такую машину, чтоб управляла тучами и бурями…

– Ого, какой!

– Да я и музыку люблю. Вот по радио слушал ноктюрн Шопена! Ох, до чего ж хорошо! Мы с Виктором на баяне хотели… Не получается… Люблю я и живопись, и книги. Все-все люблю. И теперь кем захочу, – тем и стану. А Циолковский, Мичурин, Лысенко, думаешь из кого вышли? Только учиться надо! Знаю, учиться трудно, но до чего ж интересно! Только представь себе: институт или университет, аудитории, лаборатории, кафедры, профессора, академики… Каждый час перед тобой открывается что-нибудь новое, да такое, что дух захватывает. И я обещаю тебе – учиться буду много-много, Линуся.

Лина смотрела на него испытующе и ласково:

– А где ты был до колонии?

Он сразу померк:

– Не спрашивай, после скажу.

– Почему не сегодня?

– Сегодня у меня праздник. Особенный день. Понимаешь?

– И вечер вчера?

– И вечер был особенный. Теперь у меня все особенное…

Он хотел еще что-то сказать, но произнес только одно слово:

– Ли-ну-ся…

Не в силах дольше выдержать напряжения счастливой минуты, он вдруг спохватился:

– Ну и чудак же я, честное слово, чудак! Заговорился. А ведь мне надо срочно в сушилку – паровые трубы осмотреть. Ну, до вечера, Линусенька. – И помчался.

Она глубоко вздохнула, глядя ему вслед.

– Какой странный и… и хороший!

На следующий день Александр подал заявление в военкомат.

Глава XXVI
«ПРОСТИ-ПРОЩАЙ»

аконец сбылась беспокойная, страстная мечта Александра: комиссия признала его годным, Родина зовет и его в бой. Что же, постоять грудью за мать Родину – выше и чести нет! Только жаль расставаться с Линой, будто самое кровное отрываешь от сердца.

Они стоят у пруда в эти последние минуты перед его отъездом в военкомат. Зябкий сентябрьский ветерок рябит свинцовую гладь студеной воды. В небе – тревожный крик запоздалых птиц. Кружась на ветру, летят пожелтевшие листья тополя и ракиты.

Александр, стройный, по-военному подтянутый, в черной шинели с блестящими пуговицами. Лина с грустной улыбкой смотрит на него. Вот и конец их встречам и песням.

– Сашенька, как же мы теперь будем?

– Я так думаю, Линуся, будем ждать друг друга… Потом вернусь с победой, и все будет хорошо.

Она строго смотрит ему в глаза:

– Не утешай. Сама все понимаю.

Он опустил глаза, уголки губ его дрогнули.

– Но ты не волнуйся, – продолжала Лина. – Иди и помни: дни и ночи тебя ждать буду. – Она дает свою фотографию. – Возьми и помни меня.

Александр вынул записную книжку, бережно положил туда карточку и вчетверо сложенный лист бумаги.

– А это что? – спросила Лина.

– Характеристика. Расписали меня тут – спасу нет! – И протянул бумагу.

Она прочла вслух:

– «Матросов, Александр Матвеевич, 1924 года рождения, уроженец города Днепропетровска, происходит из семьи рабочего, образование семь групп, русский. В Уфимской детской трудовой колонии зарекомендовал себя исключительно с положительной стороны. Работал на мебельной фабрике в качестве слесаря систематически стахановскими методами. За хорошую работу на производстве, отличную учебу в школе и поведение Матросов А. М. с 15 марта по 23 сентября 1942 года был в должности помощника воспитателя. Кроме этого, был избран председателем центральной конфликтной комиссии. Активная работа в учебно-воспитательной части и личное желание Матросова окончательно подготовили его к самостоятельной жизни. Тов. Матросов выдержан, дисциплинирован, умеет правильно строить товарищеские взаимоотношения. Характеристика дана для представления в РККА».

– Так вот какой ты у нас! – ласково и в то же время печально сказала Лина.

– Ну, сама понимаешь, хватили через край…

– Нет, они тебя еще мало знают. Хоть и правду написали, но этого недостаточно. Ты лучше, гораздо лучше!

– Хватит, Лина, а то поссоримся на прощанье… Эх, жаль, что я мало учился и мало знаю! Один мудрец сказал, что и двадцатилетний человек может принести народу такую пользу, что его никогда не забудут, и можно, понимаешь, сто лет прожить без пользы, как гнилушка. Здорово сказано, – а? И я мог бы уже среднюю школу окончить, в армии был бы полезней, а после армии сразу в институт или в университет. А я что делал? Вспомнить противно.

Он умолк. О чем бы еще самом нужном не позабыть сказать? Но чувств и мыслей так много, что трудно выбрать из них главные. А секунды текут, и волнение растет.

Белые облака, прозрачные и чистые, быстро плывут на юг, чуть прикрывая солнце. Тихо шумят, качаясь, длинные, свисающие к воде полуоголенные ветки ракиты. Но вот слышится нарастающий рокот автомобиля. Александр и Лина переглянулись и пошли к машине. Его окружили товарищи, пришедшие проститься. Вот они, друзья испытанные: Чайка, Брызгин, Еремин, братишка Тимоня Щукин.

– Вот какая большая семейка теперь у меня, – говорит Александр Лине. – А был когда-то один-одинешенек.

С озабоченным лицом Четвертое смотрит на ноги Александра.

– Ну, яловые все-таки сапоги взял? То-то, а хотел франтить в хромовых. На войну, брат, – не на бал…

В последние дни он отечески заботился о снаряжении новобранца. Были заказаны сапоги яловые, а сапожник взамен их предложил Александру франтоватые хромовые. Четвертое запротестовал: яловые на фронте куда удобнее!

– Я вас послушался, Семен Борисович.

Александр растроганно оглядел друзей.

Друзья, друзья! Здесь, в колонии, он обрел вас, вместе с вами учился, работал, мечтал о большой и хорошей жизни. А сколько светлых минут пережито здесь! Да, это он хотел бежать отсюда и думал, что никакие цепи его тут не удержат. А вот разумное, душевное человечное слово оказалось крепче цепей и удержало его. И трудно теперь уйти от этих родных людей.

– Вот, Саша, и сбылось твое желание, – говорит Виктор Чайка. – Все рвался на фронт, вот и дождался. А нам что же? Как там в песне поется: «Ты прости-прощай, зоренька ясная…»

Лина отвернулась, прикусила губу.

Взволнованный Александр решительно обрывает минуту горького расставания:

– Ну, друзья, до свиданья!

К нему подходит Лидия Власьевна, протягивает ему собственноручно связанные варежки:

– Вот тебе, Сашок, мой подарок на память.

– Самый дорогой подарок, Лидия Власьевна, – говорит Александр. – Руками в этих варежках крепче винтовку буду держать.

Она кладет руку на его плечо:

– До свиданья, Сашенька. Воюй, сынок, за Родину так, чтобы нам, твоим учителям, не было совестно за тебя. Трудно нам, матерям, провожать вас на войну, но еще трудней… – Она запнулась, но тут же овладела собой: – И нет слов таких, – продолжала Лидия Власьевна, – чтобы выразить горе материнское, когда вы не возвращаетесь с поля боя. Но только вы, сыновья наши, можете и должны отстоять нашу Родину. Так пусть же мое материнское слово придаст тебе силы в бою и закалит бесстрашием твое сердце. Иди, сын мой, и побеждай!

Александр целует ее сухонькую, шершавую трудовую руку.

– Обещаю вам, Лидия Власьевна, как родной матери, и вам всем, друзья мои, обещаю защищать Родину, не жалея ни сил, ни жизни. Дружбы нашей не посрамлю, и стыдно вам за меня не будет.

Он порывисто обнимает Тимошку:

– Хорошо учись, братишка. Будь человеком. Да альбом героев не забудь, пополняй.

Тимошка мигает глазами. Он хотел улыбнуться, но по щеке скатывается слеза.

Александр обнимает всех по очереди. Лину задерживает чуть дольше, чем других. Потом вскакивает в машину. Рванувшись вперед, машина быстро несется к городу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I
ВОЕННОЕ ПЕХОТНОЕ УЧИЛИЩЕ

город Краснохолм Александр ехал с радостью. Его назначили в военное пехотное училище: быть ему офицером. Раньше об этом он даже и мечтать не смел. Это он-то, бывший «уркаган»[17]17
  Уркаган – беспризорник.


[Закрыть] будет офицером! Он то и дело вытаскивал из кармана и перечитывал командировочное удостоверение. Правда, из-за училища он не сразу попадет на фронт, зато, обученный, принесет больше пользы.

В училище Александр с волнением надел военную форму: суконную гимнастерку, синие диагоналевые полугалифе, сапоги, шинель, шапку-ушанку – все новенькое и еще пахнет нафталином.

– В этой форме даже и в Москве щегольнуть не стыдно, а? – спрашивает он шутливо тезку своего, Александра Воронова.

Воронов тоже охорашивается.

– Точно! А иная девушка увидит – сразу влюбится.

– Ну уж и влюбится!.. – Матросов краснеет: нет, ему бы только Лине хоть на миг показаться.

С Вороновым он познакомился в поезде. Вначале этот высокий стройный весельчак с чуть раскосыми насмешливыми черными глазами не понравился Матросову. Александр считал, что все красивые и развязные люди глуповаты. Потом оказалось, что Воронов не развязен, он общителен от избытка жизнерадостности. Да и поучиться у него было чему. Воронов окончил десятилетку, был начитан. Он неплохо разбирался в музыке, живописи, истории и мечтал стать философом.

– Жаль, война помешала, – говорил Воронов, – а то я уже студентом был бы. Десятилетку окончил хорошо, подал заявление в вуз, и вдруг – осечка! Будто снег на голову – повестка из военкомата…

– Студентом, говоришь? – с завистью спросил Матросов.

– Да, уже слушал бы лекции, научные дисциплины изучал. Это абсолютно точно… Что ж, старик, повоюем, а?

– Вот какой ты!..

Нравилось Матросову и то, что Воронов, как и он, любил песни, знал знаменитых путешественников. Матросов все чаще заговаривал с ним.

Однажды во время чаепития Матросов поднял жестяную кружку и сказал запросто:

– Ну, веселый философ, выпьем за нашу дружбу, – а?

Воронов охотно чокнулся задребезжавшей посудиной.

Потом Матросов подружился еще с Макеевым и Дарбадаевым.

Александр Макеев хмур, ворчлив, тщедушен, внешне мало привлекателен, но дружбу ценил выше всего. Только за это Матросов и мирился с его строптивым характером. И когда Воронов посоветовал не дружить с Макеевым, Матросов возразил:

– По-моему, правильно кто-то сказал: «Кто ищет друзей без недостатков, тот рискует остаться без друзей». Посмотрим, а настоящая испытка – в бою.

Воронов не стал возражать ему.

Башкир Михаил Дарбадаев плечист, высок, подвижен, и глаза у него смелые и быстрые, как у его земляка Салавата Юлаева, на которого Михаилу хотелось походить. Его большие жилистые руки комбайнера всюду искали работы.

– Это подходящий, – сказал Матросов Воронову.

Щедро сердце на дружбу в юную пору, когда оно переполнено горячими чувствами и жизнь только начинает открываться, когда цель у друзей одна и дорога общая.

Александр вообще не мог жить без друзей. Но каждого нового человека он разглядывал пытливо: а ну, каков он? Чему может он научить, на что способен, что из него выйдет?

– Вот уже и есть у нас команда, – шутил Матросов, довольно потирая руки. – Везет мне на друзей. В колонии много их осталось, а тут уже двух Сашек и Мишку подкинуло.

– Сам виноват, – смеялся Дарбадаев. – Совсем свойский парень.

Но дружба их вскоре подверглась испытанию.

Друзей назначили в стрелковую роту.

Матросов, получив автомат, сразу разобрал его до последней детали. Только подумать, у него в руках настоящее оружие! Давно ли он вооружался рогаткой и деревянными мечами и саблями? Теперь он не просто человек с таким хорошим оружием, но воин, защитник Родины! И хотелось показать, что это оружие ему по плечу, что разобрать автомат для него, слесаря, не так уж трудно.

Макеев насмешливо изумился такой дерзости:

– Больно прыткий ты. Оно, скажем, разобрать-то всякий умеет. А соберет – дядя?

– Сам соберу! – сказал Матросов и весело подмигнул. – Ну и машинка же! Эта не подведет!

– Да подвести-то может не она, – намекнул Макеев.

Матросов значительно взглянул на него и стал собирать автомат.

Сроки учебы ускорены. Программу училища надо одолеть в пять раз быстрее, чем в мирное время. Фронту нужны командиры. Время грозное: в боях решается судьба отчизны.

Подразделения Курсантов соревновались в учебе. Успех подразделения зависел от каждого курсанта.

На стрельбищах Макеев и Дарбадаев плохо стреляли. Матросов недовольно хмурился. Он подал заявление комсоргу роты о вступлении в комсомол и старался, чтоб не только у него, но и во всем подразделении все шло хорошо, а друзья портили дело. Он не вытерпел, язвительно заметил:

– Автомат – не лейка, мишень – не огород; что льете зря?

– Да мне куда легче бить фашиста оглоблей по башке. Автомат, понимаешь, как перышко. Я его в руках не чувствую, – оправдывался Дарбадаев.

Макеев злобно накинулся на Матросова:

– Какое тебе дело, как я стреляю? Чего взъелся? А еще друг.

– Потому, тезка, и взъелся, что друг. Роту назад тянете, что же мне – веселиться, что дружки мои всех назад потянули? Да?

– Невыносимый ты человек! – выпалил Макеев. – От тебя и в казарме нет покоя. Замучил своими правилами: громко не говори и сапогами не стучи, когда спят, будто тут дворяне. Под ноги не плюй и ничего не бросай, листы книги не загибай, каждую вещь положи на свое место. Все делай так, чтоб после тебя не переделывали. Словом, придира и въедливый, как перец.

За Матросова вступился Воронов:

– Что же, тезка, эти правила полезные.

А Матросов уже смеется, потирая руки и вспоминая, как и он сам когда-то называл колонийского мастера придирой.

– А все-таки ты, Макеша, запомнил правила, запомнил! Жаришь их наизусть! Вот еще одно забыл: заправлять койку надо так, чтоб и она улыбалась.

– Ты сам не умеешь делать повороты на ходу! – злорадно упрекнул Макеев. – На смотре ты опозоришь всю роту.

– А это верно, тезка, – сознался Матросов. – Не я буду, если не подтянусь.

– Мы себя еще покажем, – не унимался Макеев. – Не робкие, в пух и прах будем фашистов бить.

– «Не робкие»! Этого мало, – опять не стерпел Матросов. – Командиры говорят, что успех только тогда обеспечен, когда смелость и отвага сочетаются со знанием дела. Ясно, Макеша? Значит, пользы от нас больше, если лучше владеем оружием. Верно? Значит, интерес у нас общий и дружба должна помогать во всем. А плохую дружбу – по шапке.

– Дело хозяйское, – проворчал Макеев.

– Да чего ты злишься? – нахмурился Матросов. – Или мне надо было тебя похвалить, что плохо стреляешь? Нет, тезка, по-моему, друг должен помочь другу стать лучше, чем он есть, и говорить в глаза беспощадную правду. Так я понимаю.

– Правильно, – засмеялись Воронов и Дарбадаев.

Макеев надулся и до вечера не разговаривал с ними. Друзей это не удивило. Иногда, дуясь, он мог не разговаривать по нескольку дней.

Вечером Матросов получил хорошие письма из колонии и стал весело рассказывать Воронову и Дарбадаеву о колонийских дружках.

Макеев ходил поодаль, громко кряхтел, сопел и шумно вздыхал. Как и все слабовольные люди, он падал духом в минуты неприятности, горя. По ночам он мешал спать соседям своими вздохами, стонами и кряхтением.

В часы самоподготовки Матросов склонился над книгой и тетрадкой и сидел дольше других. Потом, позабыв про ссору с Макеевым, обратился к нему:

– Тезка, бьюсь, бьюсь и не пойму. Помоги, Макеша. Вот азимут[18]18
  Азимут – угол, образуемый между направлением на север и направлением на какой-нибудь земной предмет. Наметив по компасу нужный азимут, можно двигаться в избранном направлении.


[Закрыть]… Какое расстояние звезды от меридиана? Угловое?.. И как пользоваться азимутом в лесистой местности при тумане?

Макеев недоверчиво косится, но, увидев ясный, бесхитростный взгляд Александра, смущенно отвечает:

– Не знаю.

– Ладно! Сбегаю к дяде. В третьей роте – агроном-топограф. Душевный усач, знающий!

– Ну, что ты! – не глядя на Матросова, говорит Макеев. – Не ходи! Если что в башку мою не лезет, я бросаю. В другой раз пойму, да и совестно к соседям бегать из-за всякого азимута. Завтра преподаватель разъяснит.

– Все равно не усну. Дело не довел до конца.

– Ну и непоседа же! – дивятся друзья. – Вчера ходил в первую роту спрашивать физика, можно ли использовать атомную энергию для полета на другие планеты. Третьего дня разузнал у инженера в шестой роте об устройстве паровой турбины. Прямо непоседа!

Вскоре Матросов возвращается, весело размахивая газетами.

– Ну и народ, какой народ! Вот про нашу Чкаловскую землячку напечатано! Вот она как пишет, наша колхозница Зубкова Агафья Ивановна: «…Муж мой сражается на фронте, а я хочу ему и нашей Красной Армии помочь быстрее разбить врага. Все свои сбережения, заработанные честным трудом в колхозе, я отдаю на строительство танковой колонны имени Чкалова. Я внесла в Госбанк сто тысяч рублей наличными деньгами. Пусть танк, построенный на мои трудовые средства, беспощадно истребляет фашистов и несет освобождение нашим сестрам и братьям»… Понимаете, вся газета заполнена такими письмами! Вот это здорово! Как одна большая семья…

– Неугомонный, спать ложись! – говорит Воронов.

– Ну, понимаешь, до чего ж здорово! – раздеваясь, продолжает Матросов. – В третьей роте газеты достал, о применении азимута узнал…

– Прямо одно беспокойство с тобой, Сашка, – примирительно усмехается Макеев. – Сам петушишься и людей баламутишь. То ты бегаешь за советом, то к тебе бегут…

– Спешу, Макеша, подучиться. На фронте некогда будет, а воевать надо умело, чтоб скорей побить фашистов. – И, помолчав, будто про себя, добавил: – Будь он проклят, этот Шикльгрубер![19]19
  Подлинная фамилия Гитлера.


[Закрыть] Сколько горя людям принес!..

А учеба давалась подчас так трудно, что курсантам хотелось скорее попасть на фронт, будто там было легче. И верно, вначале Матросов плохо делал в строю повороты на ходу. Его это очень угнетало. В свободное от занятий время он один, подавая себе команду, шагал, делал повороты, упорно добиваясь четкости движений, пока не научился держаться в строю образцово. Но «это были цветики», как потом говорил он, посмеиваясь над самим собой.

Особенно изматывали занятия по тактической подготовке, проводимые в условиях, похожих на фронтовые. Увязая в сугробах при двадцати– и тридцатиградусных морозах, делали перебежки, стреляли, подолгу лежали в снегу. Надо не только себя правильно вести в бою, но и умело руководить доверенным тебе подразделением. А для этого нужны знания, опыт, личные боевые качества. Не знаешь топографии местности, не умеешь читать карту, без которой командир, как человек без воздуха, – значит, не сможешь примениться к местности или заведешь подразделение не туда, куда следует, погубишь себя и людей, судьба которых доверена тебе. Да надо еще изучать уставы, историю военного искусства с древних времен и до последних дней и другие науки.

В училище большая библиотека. Матросов жадно читал и записывал в свои конспекты все услышанное на занятиях и вычитанное в учебниках. Он настойчиво изучал военное дело.

По вечерам он часто расспрашивал участника многих сражений, преподавателя капитана Пахомова о его боевых делах.

– Знание, умение, отвага – вот основа успеха, – любил повторять Пахомов. И рассказывал о многих случаях, когда бойцам его разведгруппы в самых трудных условиях помогали именно эти качества.

– Буду разведчиком! – возбужденно говорил Матросов. – В тылу врага такие дела можно развернуть, что любо-дорого…

Капитан хмурился и терпеливо разъяснял:

– Подвиг – не озорство, а хладнокровный, тяжелый и умелый труд…

После таких бесед Александр еще настойчивее изучал боевую технику, военные уставы и наставления. И при первых неудачах и когда было особенно трудно, он твердил себе: «Надо вырабатывать в себе упорство, выдержку, закалку. Эти качества не раз помогали мне и в колонии». Да, многое из колонийской выучки помогло ему здесь, в деле военном.

Начальник училища полковник Рябченко просматривал списки курсантов – отличников боевой и политической подготовки – перед занесением их на Доску почета.

– Это который Матросов? Одиннадцатой роты?

– Точно, товарищ полковник, – отвечает начальник учебной части.

– Отличный будет командир!

У Доски почета толпятся курсанты:

– Ого, здесь и Матросов!

– Это какой?

– Да тот, что в нашей роте про азимут спрашивал.

– Это наш, – гордо возглашает Дарбадаев. – Дружок мой!

В училище Матросов находил время для участия в клубной самодеятельности: хлопотал о спектаклях, пел в хоре. Там он обрел еще одного друга – Петра Антощенко. Этот медлительный чернобровый украинец пел так задушевно, что Матросов заслушивался. Как-то он спросил Петра:

– Ты про что думаешь, когда поешь?

– Про Лесю, жинку, – ответил Петр.

– А какой ты области?

– Та Запорожской же. Недалечко от Днепрогэса живу. Ты, може, и сам слышал – в Москве на сельскохозяйственной выставке наш колхоз «Червоный партизан» золотую медаль получил.

– «Червоный партизан»? – вскрикнул Матросов. – Петро, да я же там был!.. А ты про Данько слышал?

– Про кого?

– Сказка такая… Отчего полевой мак цветет…

– Смотри ж ты! – удивился Петр. – Та дидуся наш мне рассказывал…

– А как деда звать?

– Та Макар же.

– И это мы с тобой в саду дрались?

– Та вже ж, – засмеялся Антощенко.

Матросов порывисто схватил руку Антощенко и сжал ее до хруста, потом крепко обнял его:

– Петро, запомни, друг ты мне по гроб! Родней брата! Ну как же это мы не узнали друг друга? Смотри, и усики чернеют уже. – Помню, дед гордился тобой: ты пионером больше всех колосков насбирал и ховрашков поймал. А как дед? Я, Петрусь, деда твоего в сердце ношу… Жив он?

– Та живой… был живой… а теперь, може, и нет, – ответил Антощенко, до глубины души растроганный нежданной встречей. Потом рассказал: он с отцом бежал от фашистов с Украины, а мать, братишки Василько и Олесь, жена Леся и дед остались. Теперь там враги хозяйничают, и от родных нет вестей.

И Матросов, волнуясь, рассказал Петру о памятной встрече с дедом Макаром у Днепра, в колхозном саду.

– Век буду помнить его. Это замечательный дед, верь совести! Людей понимать и любить он меня научил, Петро!..

– Смотри ж ты, где встретились! – изумился Антощенко. – Ну, как же я тебя раньше не признал? Через дидусю мы с тобой прямо-таки родня. А с родней же всегда легче. Отвоюемся, поедем к нам, Сашко. Я тебя закормлю кавунами та виноградом и песен наспиваемся вволюшку.

– Обязательно поедем, Петрусь.

Петро Антощенко вдруг нахмурился, пристально посмотрел Матросову в глаза, вздохнул и тихо, доверительно сказал:

– Эге, Сашко, про Лесю вот и спиваю… Ох, Сашко, коли б ты знал, какая у меня жинка Леся! Краше ее по всему Поднепровью не было. Первая песенница! Заспивает она – и замрет сердце твое… Неначе и звезды слушают ее, и степь, и Днепро… Эх, Леся, Леся!.. А теперь, може, палачи-катюги рвут ее тело белое або в неметчину в рабство погнали ее. Сам знаешь, как враг лютует. По всей Украине руины и виселицы. – Он мучительно скривился. – А я тут с тобою песни спиваю… Спиваю, Сашко, песни, а сердце мое горит – стерпу нема. Спиваю и плачу кровавыми слезами…

Матросов порывисто обнял его, как брата:

– Не надо, Петро, терзать себя. Не надо. У меня, друг, тоже… Лина есть, и высказать не могу, как тоскую по ней…

Антощенко гордо вскинул головой:

– Та чего я тут развел тоску-кручину! Только зря тебя расстраиваю.

– Нет, Петрусь, ты мне все-все говори. А я – тебе. Хорошо?

Так началась эта дружба.

Вскоре Антощенко писал домой письмо. Он мало верил, что оно дойдет до родных, но не писать не мог. Впрочем, был слух, что наши летчики отправляли солдатские письма партизанам, воюющим в тылу врага, а партизаны как-то доставляли эти письма адресатам.

«Дорогие дидусю, – писал он, – у меня здесь есть друг, такой же боевой, верный и кровный, каким всегда был и есть для вас дид Панас. Правда, вы прошли со своим боевым другом всю гражданскую войну и били немцев, петлюровцев, белогвардейцев, а мы дружить только начинаем, но я верю: и наша боевая дружба будет такая, что в огонь и воду пойдем один за другого. А главное – друг мой есть тот самый Сашко Матросов, который бродячим хлопчиком забрался до вас в сад, а вы, дидусю, рассказали ему сказку „Від чого мак цвіте“… Так тот мой друг Сашко добрую память о вас, дидусю, носит в своем сердце»…