Текст книги "Александр Матросов (Повесть)"

Автор книги: Павел Журба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава XXI
ДРУЖБА

очь. За окном в черной темени воет вьюга. Кажется, что в спальне все воспитанники крепко спят. Но если вслушаться, можно различить еле уловимый шепот. Это друзья – Брызгин, Еремин, Чайка и Тимошка Щукин – ждут Сашку. Он всегда расскажет что-нибудь новое, интересное. Известно, где задержался он, неугомонный. Каждую свободную минуту уделяет альбому героев войны. Даже по ночам при тусклом свете коптилки все сидит над альбомом: листает газеты и журналы, вырезывает портреты и очерки, подклеивает их.

Вот, наконец, он на ощупь пробирается по темной комнате к своей койке.

– Мы тебя ждем, братишка, так ждем! – шепчет Тимошка.

– Иди сюда, в серединку, – зовет Еремин.

– Ребята, а давайте сдвинем койки – ближе будем, – предлагает Чайка.

– Ну что вы! А если зайдет кто… Ведь не положено, – возражает Брызгин.

– Да кто там зайдет? – говорит Тимошка. – Все спят, как куры. – И ему не терпится скорее похвастаться. – Саша, я сегодня сам уже сделал нутромер. Честное слово, сам… Сюда, сюда иди…

Койки все-таки сдвигают, правда, тихо, со всеми предосторожностями. Хорошо друзьям! Еремин, или, как его дружки звали, – Еремка, хоть и плутоват, зато какой затейник и говорун! Никто лучше его не расскажет про капитана Немо, Уленшпигеля, про Гарибальди и матроса Кошку. Александру нравилось, что у Еремки победителями всегда оставались смелые, ловкие, умные, а глупцы, лентяи, растяпы высмеивались.

А про Виктора Чайку что и говорить! Сколько раз Саша заслушивался его чудесной игрой на баяне и задушевными песнями! Он и Матросова подучил немного играть на баяне.

Тут и Брызгин, умелый рисовальщик. Хочет стать вторым Репиным, Александр и прозвал его – Нерепин. Труднее, чем с другими ребятами, шло сближение с заносчивым Брызгиным. Но и тот понял, что Матросов бесхитростно и щедро проявляет к людям добрые чувства. Нет, Александр не заискивал, не угождал с корыстной целью. Рано осиротев и натерпевшись бед, он научился ценить заботу о нем, добрые чувства, проявленные к нему людьми, сам теперь льнул к людям и в стократ более был к ним чуток.

Александр быстро разделся и лег.

– Ну, говори, – торопит его Тимошка.

– Про Игарку слыхал?

– Это девочка? – не понимает Щукин.

– Ну, какой ты, Тимоня… Это новый город за Полярным кругом, – говорит Александр. – Вот где мы с тобой еще не бывали! Удивительные места: вечная, понимаешь, мерзлота. Даже летом только на метр земля прогревается, но и там уже поспевают яблоки, ягоды… Мичуринцы и там работают… Здорово? А?

– Эх, вот и махануть бы туда!

Ребята терпеливо молчат, понимая, что главный разговор – впереди.

– А что такое Хара-Хото? – спрашивает Тимошка.

– Мертвый город.

– Расскажи.

– Да ведь говорили же.

– Ну тогда – что такое чудесная Лхаса?

– Сердце Тибета.

– Эх, вот куда бы махнуть, хлопцы!

Александр решительно возражает:

– Ну что ты, Тимошка! Не интересно бродить по свету, как бездомная собака. Хорошо путешествовать, как Пржевальский, Козлов, Миклухо-Маклай быть участником научных экспедиций. Тут польза и народу и себе.

– Ну, хватит тебе, дите малое, – недовольно говорит Тимошке Брызгин. – Не ты один тут. Надо менять пластинку.

Матросов рассказывает о том, что записал сегодня в свой синий блокнот.

– Понимаете, какой это человек? Сидел в каземате в Петропавловской крепости и, может, казни ждал, а писал книгу «Дети солнца»: звал людей от дикой жизни – к правде, к революции.

– Кто? Кто? – спрашивает Еремин.

– Да Горький. В Трубецком бастионе. И Чернышевский в той крепости книгу писал «Что делать?» А Ленин в шалаше около Сестрорецка писал книгу про то, как советское государство создать, когда кругом шпики искали его. Буржуи, видишь, убить его хотели…

– Люблю про таких людей слушать, – говорит Еремин. – Вот и капитан Боско про такого революционера сказал: «Жизнь его угаснет, но огонь, который он зажег в сердцах людей, не угаснет никогда…»

С минуту все молчат. Над крышей, гремя железом, гудит вьюга. От ее ударов звенят и стонут заиндевелые оконные стекла, еще приметные в темноте по голубоватым лунным отсветам.

– Ну, говорите еще! – просит Тимошка.

– Про комсомолку Лизу Чайкину в газете прочитал, – волнуясь, говорит Александр. – Вот девушка! В тылу у немцев ходила по деревням, доклад Сталина о годовщине Октябрьской революции читала, звала в партизаны. Шестнадцать деревень прошла. А когда попала в лапы эсэсовцев, то, сколько ее ни мучили, – ничего врагам не сказала.

– Вот это комсомолка настоящая, – говорит Брызгин. – Но как же она попала к фашистам?

Матросов рассказывает о Лизе Чайкиной, о последних сводках Совинформбюро. Взрослые почему-то всегда оберегают ребят, не всё говорят им. А им все хочется знать и чувствовать. И нередко фронтовые грозные вести сдавливают им дыхание, обжигают сердца. Да, трудны дела на фронте.

– Вот они говорят все – и Лидия Власьевна и Сергей Львович.: «Больше выдержки, больше спокойствия», – горячится Матросов. – А как же можно быть спокойным, когда фашисты занимают нашит города и села, убивают, вешают, живьем сжигают или закапывают советских людей?..

Ребята молчат, слушают.

– Помните, читали по истории… О жестокости разных там завоевателей. Так эти же цивилизованные зверюги-фашисты своими «фабриками смерти» в тысячу раз превзошли жестокость Сарданапала, Тамерлана и адские пытки средневековой инквизиции.

Снова тишина. Только вьюга по-волчьи злобно завывает за окном, точно грозясь молодому золотоголовому месяцу, чуть выглянувшему из-за черной толщи туч.

Виктор Чайка, вздохнув, по праву старшего рассудительно разъясняет Матросову:

– И все-таки, Сашка, Лидия Власьевна и Сергей Львович правы насчет выдержки. Конечно, на войне и сила нужна, и оружие, и все такое, но выдержка – главное, по-моему… Вот смотрели мы позавчера кинокартину про Чапаева. Встретились Фрунзе и Чапаев. Фрунзе и спрашивает: скажи, мол, Василий Иванович, по душам, – побьем ли мы белых? Задумался Чапай. Трудно побить беляков: у них ученые генералы, им помогают четырнадцать капиталистических государств… Подумал Чапай и твердо ответил: «Побьем беляков, Михаил Васильевич. Мы – народ, мы – сила, нас никакими страхами не застращаешь…»

– Это верно, верно, – соглашаются ребята.

Все оживляются. Каждому хочется сказать что-нибудь интересное из того, что за последние дни узнал из книг и газет.

– А помните, ребята, что старый Тарас Бульба сказал? – спрашивает Тимошка (пусть не думают, что он еще несмысленыш!) – «Нету такой силы, которая бы русскую силу пересилила…»

– Да! Какие люди были! – говорит Еремин. – А вот, к примеру, Котовский, Щорс, Дундич – смелые, храбрые..

– Говоришь, Еремка, «были»? А теперь разве мало таких? – говорит Матросов. – А вот наш летчик комсомолец Виктор Талалихин пошел на таран фашистского самолета! Это ж какой героизм! Главное – знал, что сам погибнет, если пойдет на таран, – и пошел… А еще… Помните, в газете писали про партизанку Таню, которую повесили фашисты в селе Петрищеве? Это московская школьница Зоя. А Таней назвалась потому, что в гражданскую войну была такая героиня – Татьяна Соломаха. Белые как ни мучили ее, но товарищей своих она не выдала. Вот и Зоя все пытки вынесла, на виселицу пошла, но ничего врагам не сказала.

Тимошка шумно вздыхает:

– И я ничего не сказал бы фашистам.

Александр строго замечает:

– Ты, Тимошка, такие слова на ветер не бросай. Дело серьезное. Дал обещание – выполни.

– А я не выполняю? Да? – обиделся Тимошка. – Вот сделал же я сам нутромер! Обещал освоить – и освоил. И личным напильником такой блеск навел – ну, просто сияет…

– Сравнил тоже – нутромер и война, – снисходительно усмехается Брызгин.

– Да я во всем слово сдержу. Ты мне все не веришь, да? – допытывается Тимошка. – Я, может, и смешной с виду… Клыков не дает мне проходу и завсегда дурачит меня, потому что…

– Он же друг твой.

– Сказал тоже. Клыков такой же мне друг, как сиамский король тебе брат. Есть у меня настоящий друг, да не он.

– Опять сцепились петухи, – недовольно замечает Чайка. – Разговор серьезный, а вы все о пустяках…

– Дружба, по-твоему, пустяки, да? – обижается Тимошка. – Саша, скажи ему – пустяки, да?

Матросов вздыхает, думая о своем:

– Лежим вот, лежим на чистых простынках, а девушки воюют. Эх, стыдно-то как, хлопцы!..

– Конечно, стыдно, – говорит Еремин. – И на фронт не берут…

– Ты, Тимошка, зря горячишься, – говорит Матросов. – Виктор и сам знает, дружба – это великое дело. Вот и нам надо крепко дружить!

– Верно! – подхватил Тимошка. – Во всем помогать друг другу.

– Ну, а ты как понимаешь дружбу? – обратился Виктор Чайка к Александру.

– Как я понимаю? Дружить – это, по-моему, жизни своей не пожалеть для друга, говорить ему правду в глаза, слов на ветер не пускать, обещания выполнять. И чтобы слово не расходилось с делом. Понятно? Дружить – это значит самому становиться лучше, чтобы друзья мои гордились мною.

– Много на себя берешь, – усомнился Брызгин.

– Нет, не много, – сказал Виктор. – Именно так и надо дружить, как Саша говорит.

– Одобряете, да? – голос Александра дрогнул.

– Хлопцы мои, вот и будем так жить и дружить, хотите?

– Ясное дело – хотим, – отвечают ребята.

– И держаться один за всех, все за одного, – предложил Чайка.

– Правильно. И говорить всю правду в глаза, – добавил Брызгин.

– Согласны.

Александр взволнованно продолжает:

– А еще дед Макар хорошо сказал, – жить надо так, чтобы людям легче было, оттого, что ты живешь. Здорово? И если придется, будем такими же, такими смелыми, как Лиза Чайкина, как Зоя…

– Обещаю, – горячится Тимошка.

– Обещаем, – отвечают ребята тихо, но твердо, как клятву.

– Теперь нам, братки, во всем будет легче, во всем…

Но есть еще что-то нерешенное, и это беспокоит Александра.

– Ребята, а что, если принять и Клыкова в нашу компанию? Он же одинокий, как барсук в норе своей! Он и бесится оттого, что один и все от него отворачиваются.

– Что ты! – возражает Тимошка. – Уж больно ты подобрел ко всем. А ты забыл, как мы воевали с ним? Да граф Скуловорот – это самый ржавый осколок старого мира! Все ходит с кулаками и грозит всем, что он силач – один против всех. Да на что он тебе сдался?

– Но ведь он же какой ни есть, а нашего поля ягода. А может, и из него выйдет толк. Нет, надо обязательно что-то придумать! – настаивает Александр.

– Верно говорит Саша, верно, – поддерживают его Еремин и Чайка.

– Ну, а если пакостить будет, – сообща отколотим его, а? – шутит Матросов.

Уже за полночь. Александр спохватывается:

– Да что ж это мы, братки? Спать пора.

И когда все уже спят, он слушает ночную тишь. Сонный Тимошка что-то забормотал и сбросил одеяло. Может, и во сне воюет он с Клыковым. Александр тихо поднялся и бережно укрыл его. Тихо-тихо, только вьюга гудит за окном.

Глава XXII
СРЫВ

тбушевала лютая зима. Тихий и теплый апрельский ветер несет первые тонкие запахи весны, разбухающих древесных почек, прелой листвы. Овраги и пади еще завалены снегом, но на солнечном пригреве уже рокотали ручьи, а на проталинах зеленела первая трава.

Хмурый Александр шел по огромному колонийскому двору и мял пальцами пахучую липкую тополевую почку. В эту пору первого пробуждения природы у него всегда было хорошее настроение, как ни старался он подавить его в суровое военное время. Особенно в эту весну с каждым днем он все больше ощущал, как мышцы наливаются молодой здоровой силой. Главные житейские трудности, казалось, – позади, жизнь его в основном устроена. Но сегодня хорошее настроение испорчено.

На днях в колонию прибыли дети из осажденного Ленинграда. Пока дети проходили карантин, их держали в особом корпусе.

В колонии не хватало воспитателей. Матросова назначили помощником воспитателя к ленинградским детям.

– Нашли ж кого назначить, Семен Борисович! – с отчаянием пожаловался он Четвертову, которому теперь, после ухода Кравчука на фронт, старался во всем подражать. – Сам я еще на обе ноги хромаю.

– Ничего. Поможем. Поработай там. Так надо!

– Надо, надо, а не хочется…

Он пришел к новым колонистам злой, сразу же нашел у девочек непорядки и накричал на них:

– Почему одежда на койках разбросана? Почему на полу мусор? Почему не причесаны?

К нему подошла светловолосая девушка в белом халате и строго сказала:

– Не кричите на них. Они из самого пекла. Обещаю, мы наведем порядок. – И добавила, насмешливо смерив его взглядом: – Такой молодой начальник, а сердитый.

Александр по-своему понял новые обязанности. До сих пор он только повиновался другим, теперь же, когда ему дана власть, он думал, что его должны беспрекословно слушаться.

– Я пришел сюда не нюни разводить с разными девчонками, – понятно? – повысил он голос.

Насмешливый взгляд этой девчонки возмутил Александра. Видно, она ни в грош не ставила его как воспитателя. Он придумывал самые веские и едкие слова, чтоб внушить ей уважение к себе, но, пока он собирался с мыслями, девушка спокойно заговорила:

– «С разными девчонками»? Нет, мы не разные девчонки. Мы – ленинградки. И как бы вы ни кричали, мне ни чуточки не страшно!

Александру показалось, что она нарочно злит его. Он хотел резко оборвать девушку, но она продолжала:

– Да, не страшно, только смешно, если хотите знать. Мне страшно было, когда первый раз тушила бомбы-«зажигалки». Бывало, ночью упадет на дом такая бомба, крышу пробьет – и на чердаке во все стороны летят брызги горящего термита. Подойти к бомбе страшно, и медлить нельзя ни секунды: дом загорится, а в доме – сотни людей. Вот видите, – она закатала рукава халата. Рука ее была в шрамиках, будто ее хищная птица клевала. – Это ожоги. А потом привыкла, тушила и не боялась. К вам мы ехали, как к родным, а вы тут накидываетесь…

Матросов растерянно посмотрел на девушку, не зная, что сказать.

– Ладно, наводите тут порядок, – наконец глухо проговорил он и ушел, красный от стыда.

При встрече с Чайкой Александр рассказал ему о ссоре с ленинградкой.

– Возмутительно! Понимаешь, я ей дело говорю, а она мне – хиханьки… Я ее и оборвал. «Не нюни, говорю, пришел разводить…»

– Да, трудно будет тебе сработаться с ней, – сказал Виктор, – если при первой же встрече поссорились… Ну, шут с ней, дальше видно будет… Ты уже изучил гамму на клавишах баяна?

– Кажется, изучил. Уже простенькие мелодии подбираю… Главное, еще ершится, говорит: ничуточки не страшно от моих слов…

– Ты про что?

– Ну, про эту самую… Я их, вертихвосток, вообще терпеть не могу, а тут еще работать с ней…

– A-а, ты все о том же! – засмеялся Виктор. – Значит, ясно: с первого взгляда любовь не получилась – и никогда уже не полюбишь такую.

– Конечно же нет, – убежденно сказал Александр.

– Ладно. Нечего попусту время терять. Я вот хотел тебе сказать: если всерьез хочешь научиться играть на баяне и петь, то ноты знать надо хорошо. Вот вечером возьмемся за бемоли, диезы, потом за ключи – мажорный, минорный…

– Еще бы, конечно надо! Без музыки и пения никак не могу. Да еще, понимаешь, насмехается. Говорит: «Такой молодой начальник, а сердитый».

– Смотри ж ты, как она тебя за живое задела, – смеясь, удивился Виктор.

– Нет, не буду с ней работать! Не буду.

Лидия Власьевна, узнав, как неприязненно Александр говорил с девушкой, сухо спросила:

– Зачем ты грубил ей?

– А что с этой девчонкой – нежности разводить?

Учительница, как всегда, тихо, но сурово сказала:

– Запомни: этих детей города-героя мы должны окружить заботой и лаской, заменить им отцов и матерей, братьев и сестер. Мне, конечно, совестно уже воспитывать тебя, воспитателя, но вспомни: разве я с тобой когда-нибудь так грубо обращалась, как ты с девочками?

Александр, смущенно опустив глаза, стал поправлять поясной ремешок. Верно: никто из учителей на него не кричал – ни Лидия Власьевна, ни Трофим Денисович, ни Сергей Львович. Помрачнев, он с отчаянием махнул рукой:

– Я знал, Лидия Власьевна, что не гожусь на это дело. Ну какой я воспитатель? Курам на смех. Не буду, не хочу!

– Постой, не горячись, – сказала учительница. – Давай-ка присядем тут, обсудим.

Они сели на скамейку в скверике под молодым топольком.

– Говоришь – «Не буду, не хочу», – продолжала Лидия Власьевна. – Но ты не имеешь права отступать перед трудностями. Да и вопрос уже решен: раз доверили тебе это ответственное дело, – значит, надеются, что ты справишься! Теперь надо думать о том, как лучше оправдать доверие. А срыв у тебя произошел, по-моему, вот отчего: когда человек получает власть над другими и еще не осознает своей ответственности, эта власть кружит ему голову, и он с высокомерием относится к подчиненным. А надо помнить: чем выше начальник, тем больше он на, виду. Вот и ты, наверное, серьезно не подумал, как себя вести в роли воспитателя, а просто возомнил о себе. Верно?

– Верно, – сознался Матросов, краснея.

– Да, Саша, – по-матерински напутствовала Лидия Власьевна, – воспитателю особенно надо быть сдержанным, тактичным в обращении с людьми. У нас так и говорят: воспитатель, будь сам воспитан. Надо продумывать и взвешивать каждое слово, прежде чем сказать его. Человека нужно уважать и верить ему.

Они долго еще говорили.

На другой день Александр снова пошел к девочкам. Было все-таки приятно сознавать, что он – начальник. Обычно по двору он бежал, подпрыгивая от избытка задорной силы. И теперь ему по привычке захотелось пробежаться во весь дух, но он сдержался и пошел степенно, важно: неприлично начальнику бегать.

Светловолосая девушка встретила его на крыльце и, улыбнувшись, сказала:

– Посмотрите. У нас полный порядок.

Дети окружили их.

– Вы кто тут? – спросил он девушку.

Малыши зашумели, прижимаясь к ней:

– Это наша сестричка!

– Мама наша!

– Из Ленинграда нас вывезла.

Александр, взглядывая то на девушку, то на детей, спросил:

– А сколько же этой маме лет?

– Семнадцать, – улыбнулась девушка и уточнила: – без девяти месяцев семнадцать.

– О, я старше, – засмеялся он. – Мне только без семи месяцев восемнадцать. А звать как?

– Лина, – смутясь, ответила она. – Санитарка и медсестра – словом, все делаю.

– Лина? – переспросил Александр. – Я о вас слышал.

– И я знаю о вас.

Это о ней говорили воспитатели: «Если бы не было с ленинградскими детьми Лины, половина их, может быть, и не доехала бы до Уфы». Она в дороге ухаживала за ними, была медсестрой, прачкой и швеей, добывала продукты.

«Только почему ее называют девочкой? – подумал Александр. – Она уже совсем взрослая».

– А вы откуда обо мне знаете? – спросил он.

– Как же, на Доске почета… Ваша фамилия среди лучших стахановцев.

Он пристально посмотрел на нее: «Дошлая, до всего ей дело».

– Что так смотрите? – спросила Лина, слегка прищурив глаза, и детски-простодушное выражение их стало насмешливым. – Говорят, вы, товарищ воспитатель, забияка-драчун! Это правда?

– Кто такое говорит? – сразу помрачнел Александр.

– Ну, этот… силач ваш. Он не назвал своей фамилии. Сказал только, что она на Доске почета выше вашей.

Александр сразу догадался, о ком она говорит. У него по привычке сжались кулаки, но он сдержался и смолчал.

Лина почувствовала что-то неладное и сама нахмурилась.

– А ну, ребята, марш по местам! Каждому встать у своей койки. Смотр сейчас будет.

Дети разбежались. Александр и Лина осмотрели помещение. Лина ни разу не возразила в ответ на его сдержанные замечания. Потом проводила его к выходу и на крылечке заговорила:

– Вот и вся моя родня – эти братишки и сестренки. Знали бы вы, что они терпели в Ленинграде под бомбежками и обстрелами, вы бы на них не кричали, – вздохнула она. – Родители их погибли – кто на заводе у станка, кто на строительстве дзотов. – Девушка вдруг отвернулась, видимо, вспомнив что-то тяжелое. Помолчав, продолжала: – У многих из этих детей родители живы, да и те на фронте. – И опять улыбнулась, блеснув влажными глазами. – Так-то, Сашенька, надо быть чутким.

«Сашенька?» – удивился Матросов. Ему показалось странным, когда она назвала его на «вы», а теперь он не знал – возмущаться ли ее фамильярностью или благодарить за ласковое слово. Он пристально посмотрел на девушку.

Задумавшись и глядя куда-то вдаль, Лина стояла перед ним серьезная, чем-то озабоченная.

«Вот она какая! – подумал Александр. – Много видела, много знает; и пережила, видно, много тяжелого эта смелая ленинградская девушка… Но неужели, неужели ей нравится тот истукан – Клыков?»…

Уходя, Матросов робко спросил, не надо ли ей чего для ребят.

– Спасибо, ничего не надо, – не оборачиваясь, ответила девушка.

Глава XXIII
СЕРДЦЕ ЗАГОВОРИЛО

ревога снова охватила всю колонию. Военный завод срочными телеграммами требовал все больше снарядных ящиков, изготовляемых колонией. А производство этих ящиков почти приостановилось: не из чего было делать их, запасы древесины кончались. Все понимали, какая ответственность ложилась на колонию за несвоевременную доставку снарядов на фронт. Но где взять доски для ящиков? Достать бы бревна и распилить их на своей пилораме! Но быстро доставлять их из леса при ледоставе на реках, при весенней распутице и нехватке транспорта – дело невозможное.

Выход был один. Еще осенью по реке Белой пригнали для колонии плоты. Бревна тогда не успели вытащить из воды. Это и был тот самый лес, который сейчас, как хлеб, нужен колонии.

Но как взять этот лес? Плоты за зиму так вмерзли в толщу льда, будто были накрепко забетонированы. Попробовать применить взрывчатку? Но бревна были бы испорчены. Выдалбливать же их изо льда топорами и кирками – дело столь же трудное, как и рискованное.

Вечером в клубе на собрании и предстояло решать этот вопрос.

Александр шел в клуб, беспечно посвистывая, будто его и не касались трудности колонийской жизни. Днем сильно пригревало солнце и растопило снежок в незатененных местах в сквере. Кое-где блестели чуть розоватые лужицы, освещенные огненно-малиновым закатом и чуть прихваченные тонкой корочкой вечернего заморозка. Но ясно, что от этих корочек при первых же лучах утреннего солнца не останется и следа. На ветках сирени уже разбухли и зазеленели почки. Весна идет.

Александр всей грудью жадно вдыхает чистый воздух и думает не о том, ради чего люди идут на собрание, а о Лине: придет ли она в клуб и останется ли на концерте художественной самодеятельности, что будет после собрания? Почему о ней думает, – сам не знает. Может, потому, что его вообще тянет к людям.

Но неожиданно настроение у Александра испортилось. У дверей спортивной комнаты стоял Клыков и, как жонглер, ловко играл тяжелыми гирями-пудовиками, легко подбрасывая их и хватая на лету. Его окружали ребята, восхищаясь его силой и ловкостью:

– Ух, как здорово!

– Вот это силушка богатырская!

– Зря талантище пропадает. В борцы бы шел, что ли!

И самое неприятное для Александра было то, что здесь же стояла Лина и, судя по ее удивленному лицу, тоже, видимо, любовалась Клыковым. Александра охватило смятение. Теперь ясно, ради чего Клыков показывает свою удаль. Как могла Лина увлечься таким обормотом? Как мог понравиться ей именно этот вид спорта? Девичье ли это занятие – гири? Значит, они оба одного поля ягоды. Видно, все девчонки легкомысленны, и нечего переживать из-за нее. Какое ему до нее дело?

И Александр нарочно медленно прошел мимо Лины с гордым, презрительным выражением лица. Пусть знает, что он все это видел и оценил по-своему. Он остановился около Виктора Чайки, невольно почему-то все-таки поглядывая на девушку.

На собрании, как и в прошлый раз, когда надо было отправлять готовые снарядные ящики, опять бурно спорили, как добыть лес для пилорамы. Одни предлагали, чтобы военное ведомство доставило древесину, другие советовали изготовить ее в лесах самим и раздобыть где-нибудь транспорт. Но даже на одни хлопоты для осуществления этих предложений потребовалось бы много времени. Мастер Сергей Львович, учительница Лидия Власьевна и воспитатель Четвертой настоятельно советовали попробовать все-таки самим вырубать плоты изо льда реки.

– Мы уже имеем хороший пример того, как наши воспитанники умеют преодолевать трудности, – говорила Лидия Власьевна. – Я уверена, что и в этой трудной работе они сделают все возможное. Да, у советских людей и невозможное бывает возможно. Киров так и говорил: «Технически невозможно, а коммунистически возможно». Для нас преодоление любых трудностей – школа мужества. Наши воины на фронте жизни свои отдают за нас. Воинам гораздо труднее, чем нам на любой работе…

– Так пущай нам и харч солдатский дают! – громко выкрикнул Клыков.

На него со всех сторон зашикали ребята, возмущаясь его нахальством.

– А чего бузите? – вызывающе поднялся Клыков. – С пустым брюхом не наработаешь. И так уже совсем отощали – еле ноги волочим. И не стальные зубы у нас, чтоб тот лед грызть.

Матросов вскипел. Как посмел этот наглец прекословить старой учительнице, потерявшей на фронте единственного сына! Как не стыдно ему говорить о своем брюхе и врать, что совсем отощал! Александр поднял руку, прося слова, и, к удивлению своему, увидел, как шла к трибуне худенькая, со впалыми щеками, белобрысая девочка. Он не сразу узнал Лину. В синем беретике и коротком пальтишке, перехваченном пояском, она казалась меньше и тоньше. Матросов замер в ожидании; что же она скажет? Тоже, наверное, будет хныкать и поддерживать Клыкова?

Но ее почти детский голос зазвенел сурово:

– Вот тут Клыков жаловался, что он совсем ослабел, и требовал солдатского пайка. А перед собранием ребята видели, как этот тощенький парень подбрасывал тяжелые гири, как мячики. Богатырем его называли. Как вам не стыдно, Клыков, смотреть людям в глаза?

Александр остолбенел: никак не ожидал он услышать от нее такое. Теперь у него все мысли перепутались.

– Правильно, ленинградка! – крикнул кто-то.

Девушка, приободрясь, продолжала:

– Почему же вы, Клыков, не идете за солдатским пайком на фронт? Ленинградцы в блокаде были бы очень рады и здешнему вашему пайку. Да и последними крохами они делятся с фронтовиками, только бы не пустить в город врага… В общем, ребята, если среди вас еще найдутся такие слабосильные, как Клыков, то вместо них я с детишками своими пойду работать на реку.

– Хорошо сказала! – кричали ребята.

– Молодец ленинградка! – крикнул и Матросов.

– Нам, конечно, стыдно за Клыкова, – заявил он с трибуны, – но, к счастью, он у нас – редкое чудо-юдо. Не головой, а брюхом думает. И если ему харчей мало, то таких, как он, можно подкармливать и соломой…

Послышался взрыв ребячьего хохота. Не выдержав, совсем по-мальчишечьи прыснул со смеху и сам оратор.

Клыков с покрасневшими от ярости глазами двигал челюстями, видно, собираясь что-то сказать. Но Матросов уже опять заговорил:

– Правильно Лидия Власьевна сказала насчет мужества… Мы пойдем на выгрузку бревен и постараемся сделать, что можем. Попытка – не пытка. Верно я говорю, ребята?

– Верно! Правильно! – дружно зашумели вокруг.

Клыков, наконец, выкрикнул с опозданием свою угрозу, взмахнув кулаком: «Я тебе покажу солому!» Но возглас его потонул в общем шуме.

Решено было с утра начать выгрузку бревен.

Начался концерт. Программу его Виктор Чайка подготовил вместе с Матросовым, Ереминым и другими дружками. Матросов был доволен, что ребята пели те песни, какие были ему больше по сердцу, – протяжные, широкие, как степь, как море: «Ой да ты калинушка», «Рябина», «Ах ты, степь широкая», «Вниз по Волге-реке»…

Да вот запала в сердце новая песня «Про черноокую». Девчонок он терпеть не может, – всеем так и говорит, – но песня так хороша, что сердце замирает.

А когда ребята поют, он все просит:

– Только без крику. Надо петь душевно.

Он поет и почему-то все ищет глазами в зале Лину и не находит. Не видно и Клыкова, Может, они где-нибудь вместе?

После концерта, возвращаясь из клуба, Матросов неожиданно встретил Клыкова.

– Честь имею – граф Скуловорот! – вызывающе представился Клыков, преграждая дорогу.

– Какой ты граф, Игнат? До каких пор будешь кривляться?

– А, тебя уже обработали? Перевоспитали? – насмешливо спросил Клыков. – Все учишься, в отличники лезешь!

– Да, учусь, чего и тебе желаю.

– Мне абы каши поболе, а на твои науки наплевать, – брюхо ими не набьешь. Меня конфеткой не заманишь и пай-мальчиком не сделаешь. Я человек – кремень.

– Да, я верю, что ты каменный. Но чего тебе от меня надо?

– Ага! Трусишь? Боишься – башку откручу?

– Не посмеешь. Нас много.

– Я силач и один против всех иду. Ясно? Всем скулы сворочу!

– Руки коротки. – Матросов хотел идти.

– Стой! – схватил его за руку Клыков. – Уговорил ребят идти на реку и радуешься? Ничего! Я тебя там скорей под лед спущу, чтоб знал, где раки зимуют. Разом расплачусь с тобой за все.

– За что?

– А за то самое!.. – Клыков задыхался от злости. – Сам все выхваляешься, возносишься, а меня в грязь топчешь перед той белобрысой подлюгой!

И будто пламя ударило в лицо Александру и опалило всего.

– Как ты смеешь позорить хорошую девушку?

– Ага-а! Ты еще заступаешься за нее? – Клыков схватил Матросова за грудки.

Тогда Александр тем ловким приемом, каким Павка Корчагин сшиб гимназиста, со всей силой ударил Клыкова, и тот полетел в темноту.