Текст книги "Затылоглазие демиургынизма"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

– Посиди и ты с нами, солнце ныне не вредное, не жаркое, – развел руки в стороны, плеснув вышитыми рукавами любимой рубашки из полотна, выткаќнного бабушкой в молодости. Кропанной-перекропаной, береженой по-крестьяиски. – Жизнь-то тут какая, взгляни-ка, вдохни вот запаха хмеля целебного, – сказал он бабушке, – подивись с нами вместе, ноги на траву положи, разуйся, земли коснись.

Бабушка подошла кусту смородины, примолкла. Дедушка велел подать ей раскладной деревянный стульчик его работы. Бабушка заотнекивалась было, поворчав, что недосуг ей рассиживать. Но когда Иван принес стуќльчик, села, покачав головой, "все бы тебе свое", попеняла дедушке. Стаќла смотреть на куст смородины. Подумалось, что она тоже видит жизнь в смородиннике. Но бабушка спросила безо всякого удивления:

– Какую, еще жизнь ты тут нашел, ягоды еще и не такие черные…

– Слепая ты, мать, – сказал ей дедушка, щуря глаза и все улыбаясь, поќпыхивая цыгаркой вроде как для дления удовольствия. Усы его с белыми волосьями и желтыми подпалинами подрагивали и он то и дело оглаживал их, умиляясь чем-то неведомым и бабушке, и ему, Ивану, говорил: – Гляди, гляди, старая, разглядывай, так и поймешь. А то все, не видя, копалась бы да охала…

Куст был неподвижен. Иван постыдился признаться дедушке, что он тоже не видит в нем жизни, того, что видит сам дедушка. Считая, что до всего должен доходить сам, молча разглядывал куст смородины. После пожалел, что если бы он спросил дедушку о жизни в кусте, он бы показал ему ее… Но, словно угадывая мысли внука, вымолвил, сказав как бы самому себе: "До всего доходить только в одиночку. Так нам без труда и не узнавать то, что разгадано другими до тебя. Учиться и доузнавать непонятое надо выспросом. Вот она, жизнь-то, в листочках и ягодах, и шишках хмеля. Одного без другого не может быть, без ягод – семян – растения, без листья плодов на нем, берущихся от цветка. Сеќгодня все такое вот, а завтра все будет уже по-другому. Природа живая, как вот и сам человек, все чувствует и понимает. И самою себя, и теќбя. И нам вот надо учится тоже понимать и себя, и природу…

Жизнь растений дедушка показал Ивану наглядно в следующую весну. Поехали на тарантасе к Данилову полю, любимого дедушкой. Прошли дожди после сева, Шелекша вспучилась и бурлила. Не каждый осмеливался в такую пору переехать ее бродом. Но дедушка знал брод, и Голубка знала, куда надо ступать… Миновали стрежень и у берега дедушка спросил Ивана:

– Что, боязно было, небось, по середине-то реки?..

Иван промолчал, не хотелось сознаваться, что было боязно, но и неправду говорить, что не боязно, он тоже не мог.

– Знало боязно, – сказал дедушка. – Только боязни не надо поддаваться. А то она, боязнь-то, над тобой верх и возьмет на всю жизнь и во всяком другом. Голубка вот не поддается, а ей тоже боязно, но она в вере человеку, привыкла к нему и надеется на него.

Тарантас выехал на берег. Голубка потрясла головой, довольно фыркнула, словно после озноба попала в тепло. Возле дубков сама остановиќлась, как бы уже знал свое месте.

– Вот растут, – указал дедушка на дубки, словно на маленьких ребят. – Год от году и прибавляются. – Он всегда о дубках и о других, посаженных им деревьям, говорил как о существах, тебя видящих и понимающих. Как о людях, с каждым разом с разной думой. Все с годами меняется и дает новое тебе видение.

Иван опасался за дедушкины дубки. Люди большой лес губят, а тут дуќбки, соблазн, Как вот их оберечь. Скорее из-за зависти возьмут и поломают. В загороде у них созорничали, поломали яблони, ни у кого, вишь, нет такого яблоневого сада, а Корины вот развели, так и надо им навредить. Такой ныне пошел человек. Да и только ли ныне?.. Вроде уже в правило вошло, вредить тому, кто лучше тебя живет.

– Чтобы и дубки так же вот не обломали, как наши яблони, – высказал он дедушке. Как-то само собой это выговорилось.

Дедушка помолчал, вроде бы и он о том же думал, сказал Ивану:

– Деревья губить, человеком посаженные, господний грех. Тут труд одного злом другого уничтожается. И надо больше добра делать, чтобы зло унялось, изошло от своего бессилия. Недобро-то в нас от незнания того, пошто человек на свете этом живет. Не понимает вот как надо ему жить по природе своей. Зло от нелюбви к жизни и незнания самого себя. Подошли к черной пашне Данилова поля. Дедушка вынул из кармана увеличительное стекло, склонился к земле. На поле был посеян овес.

– Вот погляди, – подал лупу Ивану, – ты поглазастей. – Сегодня должны расточки проклюнуться. Мы с тобой и увидим, как жизнь начинается. Все из земли и в землю же уходит. Все в ней. Земля и есть самое велиќкое чудо. А жизнь на ней, это еще более великое чудо. Просто все на ней, вот мы и привыкли ничему не удивляться, и живем без удивления, вроде как слепые. Чуда не видим и не признаем его…

Иван глядел, склонившись над пашней, и ничего не мог разглядеть– увидеть. Дедушка забеспокоился. Пора бы проклюнуться, неужто рано еще? Велел Ивану получше разглядывать. И вдруг там, где только чернели комочки земли, Иван заметил что-то похожее на белого червячка-личинку. Потом рядом еще и еще такое же. Комочки раздвигались как бы от его взгляда.

– Дедушка, я вижу жизнь, как она возникает, – воскликнул Иван.

– Видишь, так и разглядывай ее, жизнь-то, получше. Она ведь везде так вот возникает.

Глядел и сам дедушка на зарождение жизни поля. Пеќрешли на другое место. Там росточки были уже побольше. Червячки как бы на глазах лезли на свет.

– Они растут, шевелятся, – все еще дивился Иван.

Радовался и дедушка. И все вокруг радовалось, и больше всего само поле, оно давало жизнь.

– На каждом месте все бывает по-своему, – сказал дедушка. Повтореќния и нет. А почему вот так, – спросил как бы кого-то другого в самом себе. – Вот в этом-то и великая тайна Божьего Творения. Всего во мноќжестве и ничего похожего, ни травинки, ни цветка, и ни волоса вот на голове человека. Этой тайны никогда никому не распознать. Узнать все до конца, тогда надо умирать. Чего тебе делать – уже ничего не надо… Вчерашнего никогда не бывает сегодня, как вот и настоящего, сиюминутного. Все или было, или будет. Одна только память то и другое будет хранить, как бы держать в себе. Но все равно – сиюминутное, это уже прошлое. Кто говорит, что все узнал, значит он не узнал ниќчего. Чего хотеть, когда нет узнавания.

Иван не враз взял в толк: "Почему конец, если все узнано?.. И отќчего это не узнать всего никогда и никому. Как это нечего хотеть, коќгда нет узнавания?.. " Не сразу пришла своя догадка: "Сегодняшнее возникает из вчерашнего. И мы сегодня как бы уже новые вчерашние. Без вчерашнего ничего нет. Все вчерашнее, сотворенное до тебя и тобой. И худое – тоже твое вчерашнее. Все и надо узнавать, чтобы начать новое.

Дедушка всегда что-то делал, был в хлопотах и загадах. Дел у него столько, что миром не переворотить, как это он сам говорил. И еще одќну особенность уяснил Иван: делал что-то свое – дедушка никогда никоќму не мешал тоже делать свое, особенное. И председателем колхоза деќлал только такое дело, которое надо делать председателю. Обязанность свою видел в том, что бы знать, что надо делать каждому для общего. И главное – как делать. Об этом и старался рассудить с тем, кому наќдо это дело делать, как лучше его сделать. Люди не одинаковые и одинаково тоже дело делать не могут одно и то же дело. Важно, чтобы оно исполнялось с душой, с прилежанием, пусть и не так хорошо, как сделал бы сам дедушка. Когда к нему приходили за советом, а вернее за указанием, он говорил: "Вот, давай и подумаем вместе…" И выходило, что все как бы все делали самостоятельно и со своей мыслью. Не просќто делали, а сотворили по своему умению.

Ивану хотелось понять, как это дедушка каждому находил "его" дело. Если и не совсем любимое, таких дел, где сыскать, но исполнение работы по-своему, гасило нелюбовь к ней.

Дедушка обоготворял зеленый цвет. Говорил: "Травяной цвет начало всеќго, от него идет жизнь…" Старался, чтобы больше вокруг было этого цвета. "Черная пашня зазеленеет, значит, жизнь торжествует. Что нужќно человеку, все есть вокруг него в зеленом"… А вот каким надо быть каждому человеку, чтобы "этого всего" было вдосталь?.. Тут у дедушки был свой взгляд: "Лучше не брать чего-то, если не знаешь, как взять без вреда". Природа не обязана человеку потрафлять, сам челоќвек должен с природой ладить. Она дана тебе от творца, создана им, как и ты сам. Бережно, как к себе, и относись к ней. Бережно, с осоќбой сноровкой, дедушка вынимал мед из улья. Казалось, что пчелы сами ему подсказывали когда это надо делать и как… Дедушка, как бы входил в их сознание.

Ивану пришла в голову странная мысль, что в жизни людей все происходит так же, как в жизни поля, леса, воды. Все это живое, как и человек, – все часть природы единой. Одно растение губит другое, дерево – другое дерево, трава – травину, зверь – зверька, рыба – рыбу. И люди притесняют друг друга и часто губят. Иван сказал об этом дедушке. Дедушка умиленно поглядел на него и объяснил, что в природе и борьба природная, за необходимое ей самой, чтобы оставаться целой. Живет и выживает то, что по ее разумению должно в ней быть, и сколько быть. Тогда Иван спросил его о людях: они тоже должны делать все по прироќдному разумению, а если не делают так, значит, не по природе живут. Вот Саша Жохов не дает другим людям жить, как они хотят, значит, нет у него природного разума, а какой-то другой, антиприродный, или антинародный, как вот говорят.

Дедушка и сам задумался над этим, казалось бы, ребячьим вопросом.

– Нет, Саша Жохов с разумом, – сказал дедушка внуку. – Только раќзум его во вред самому же себе, а не только ближнему. Вроде бы тоже по природе, но природа сама себе не вредит, она отстаивает то, что ей дано изначально. А человек рушит изначальное. И так выходит, что разум Саши Жохова хуже неразума. В нем – зло осознанное. В этом беда людская, что не в воле живем, а в появлении. И миримся понужќденные со злом.

У Ивана осталось недоумение, как наверное и у самого дедушки, заќчем это человеку самого себя унижать и притеснять. Выходит, не мудќрее он зверя, который съедает другого зверя, менее сильного чем он?.. Не может понять жизнь вокруг себя и самого себя, живет без веры в свой разум. Это и толкает к неладу в его жизни…

Дедушка любил лес, деревья, последнее лето Иван часто провожал его в овинник, где росли посаженные им разные деревья.

– Ну вот, – говорил он своим питомцам, касаясь руками их коры, – и сегодня к вам пришел. – И объяснял Ивану: – Это я говорю им, чтоќбы они меня долго помнили. Они-то не одну человеческую жизнь прожиќвут, и тебе обо мне что надо расскажут. Это ты знай…

Как-то еще совсем мальчишкой, первоклассником, Иван увидел на береќгу Шелекши под вековой сосной костер. Может, пастух разжег и так осќтавил. Иван принес в кепке воды, залил огонь, остудил вокруг землю. Поведал о том дедушке. Дедушка в ответ сказал:

– Сосна эта будет помнить и беречь тебя. Ты это узнаешь и поймешь потом. И подходи к ней, здоровайся с ней, как с живой. Когда в пеќчали, поведай ей и думы свои, она с небом видится, и с землей в креќпи живет…

Иван уже повзрослевшим подходил к этой спасенной им сосне и выспрашивал себя, каким бы тут был берег, погибни эта сосна?.. Сосна эта представлялась ему неотъемлемой от веек моховской жизни, от их реки Шелекши, на берегу которой она и росла. В устремленной в небо кроне ее все еще таилось какое-то напряжение, будто она опасалась нового пастушечьего костра на ее корнях… Дедушка Данило и бабушка Анисья, тоже всю жизнь как бы опасались человека, разжигающего костры под кроной родового Коринского дома-дерева. Теперь Ивану оберегать свою родословную крону от "пастушечьего огня" на ее корнях. И как бы по чьему-то подсказу, подумалось о том памятью о дедушке, о высказах его вроде как притчевых. И Старик Сокоќлов Яков Филиппович берег их тоже для дома Кориных, для него, Ивана.

ВСЕЛЕННАЯ ВО МНЕ

Раздумья самой Светланы над повествованиями, ею излоќженными.

Так вот, «Вселенная во мне», повинуясь неизреченному внутреннему зову, я озаглавила свое итоговое слово о нашем дедушке – Данииле Игнатьиче Корине. В наитных раздумьях как бы невольно и повторяю то, что уже высказано было и самой, и повествователями, воспоминания которых я свела в единое целое, подчинив их мысли дедушки – беречь Кориский род, как один из множества, составляющих крепь родины-отчизны, всей земли нашей, прозываемой Рассия.

Очувствование в себе неохватной Вселенной – Матери Сотворения всеќго живого, ощутимого человекам и не ощутимого, и меня самою такой, какая я есть, пришло ко мне в тот миг, когда мне открылось на Даниловом поле то тайное, каким суждено стать всему Коринскому роду-дому. Увиќделась и будущая их – наша усадьба-корень, из которой изойдут в мир истинные сотворители, коим дано будет напутье на Преображение себя, а через себя и любовь к себе, как избранником силы небесной, люду, непосвященного в тайны небесные. Видение мое было явственным и не пугающим меня, все как бы наяву, постепенно перешедшее из прошлого рода Кориных в новый их род, в котором и я уже Корина. Это видение никогда не уйдет из моих глаз и сердца, в коем оно останется молитвой об исполнении всего увиденного… Белая лошадь – Голубка на чистом Лугу, зеленом и сочной. Два ветряка на сухом пригорке, плотина и мост через Шелекшу, тучные поля вокруг построек, сады. Я все это восприняла, как крепь и сущную опору люду, живущему во благости. Из этого мира Коринского как бы исходили потоки неосязаемой благодати в далекие края, где надлежало быть и потомкам Коринского рода. Это был не сон, не видение, вызванное потоком сознания, это явленный знак того, чему дано свершиться в правде жиќзни Коринского дома-рода. Такие корни-усадьбы, укрепляли во мне мысль, что во множестве своем они и создадут нерушимую крепь-костяк на многолюќдной и разноплеменной земле, называемой Россия – Русь Святая, освященная небесами, кои для всех – Бог Сотворитель. Есть вот выскаќзывание, что любовь к Отчей земле, родине большой, истово проявляетќся не столько на "горе", сколько на "поляне". Там, на полянах, и веќршится благо в творческом труде для всего мирства деяниями Посвященных, в их святых таинствах на общем миру.

Мысли о растолковании видения моего, навеяны мне высказами о вере Старика Соколова Якова Филипповича, и его верой в сбыточность того, что усмотрено Началом. Они оба с дедушкой Данилом Игнатьичем Кориным и жили этой верой. Неистовой статью и будет держаться грядущий род дома Кориных, давая установление своим примером в устройстве жизни другим. Пример благодатных – это неизреченная сущая весть люду че-ловеческому в его устройстве жизни, а не только селянскому… Но темные силы всегда будут ожесточаться против живущих в правде. И в этом случае корни-усадьбы станут надежной защитой от рушительных действ, от их зла. Несущие накопленное в себе зло – тоже человеки, которые всегда рядом с тобой, и рядом с избранниками. Таким соќздал Вселенную Творец, вызволяя Свет из тьмы кромешной. И Свет стал освещать жизнь, но тьма осталась соблазном, как бы для того, чтобы в борении с ней, укрепиться благоразумию и благости. Исходящее из тьмы неугодие – не явно, не показно возникает, а с похвалой себя подает, тоже в рассуждении о "благе" все о том же "светлом будущем". И не вдруг распознанное, может еще взять на себя власть сотворителей бытия. Но в крепь-корень усадьбы, избранниками сотворенной как посвященными, они не проќникнут. В этом и спасение от чумы тлетворной, оскопляющей благое разумение, прилепляющихся, маловерных к пустому. Так и насылают этим скорбь и внешние напасти. Победить иго тьмы можно только неукротимой любовью Свету жизни, к себе и состраданием страждущим во спасение их, и даже нисхождеќнием к грешникам, порочным. Вера и неукротимый взяв к истине идет не с "горы", а с "поляны", с нее и святится жизнь люда на правду, коя дана началом.

В захолустном затерянном Мохове явленно и проявилась тяжба тьмы с благостным светом, хранимым избранниками. Там и высказалось свое прозвание этой тьмы – "демиургынизм". Это прозвание как бы взошло из самого быта людского, сложено из его частиц, как из осколков чего-то разбитого. Главным тут стал выкрик "гын" погонялов гусей. Он принесен

был в Мохово в годы войны эвакуированными из Украины. И плотно прилепился этот выкрик к многозначному слову из "главной книги века" "демиург – твоќрец действительного", как это значилось в цитатке, которая и была подхќвачена вроде бы из любопытства дотошными учениками. "Демиург", вначале без "гына", выкрикивалось, или просто говорилось, в обиде на свое наќчальство. Но молва подхватила его, как наречение всякой власти, от коей исходил недад. А там и дальше – само собой прибавилось всезначимое "изм". И уже совсем незаметно, не назовешь и когда, вклинилась этот всезначный слог "гын". И произносилось как звание всей нынешней власти изречением "демиургынизм". И уже не "демиург", не творец, а "демиургын", погоняло. И сами "демиургыны" в семье стали забавляться этим словечком при веселой компании. Это был уже прямой признак раздвоения всего в самом "демиургынизме". И вспомнилось Евангельское: "Если сатана в себе раздваивается, значит конец ему близок". И верно, если уж какому делу суждено порушиться или даже измениться, то оно непременно начнет рушиться и меняться с раздвоения. И начнеќтся оно незаметно для самого "демиургынизма", скорей всего уже и начаќлось. Старик Соколов Яков Филиппович с дедушкой Данилой и усмотрели в нем это начало рушения как установление неверной управы над народом. Знали они и то, что эта кончина "демиугргынизма" не может миновать великой скорби. Они угадывали эту скоробь, но не хотели говорить о ней, чтобы и самим не огорчаться и люд не будоражить. Раньше времени не только что-то делать, но и думать не резон. Если уж чему-то надлежит случиться или измениться, то обязательно случится и изменится в жизни. Начнет меняться и переворачивать сознание.

Раздумья мои были похожы как бы на выпыты самое себя о самой твое сегодняшней жизни. И они исходили ко мне из самого Коринского дома, хранившего вживе заветы исконных пахарей. Эти заветы-устои и есть крепь духа дома, где поселился вторым жильцом Дух Сотвоќрения. Из стен одного обветшалого жилища, он переходил в новое охранќным домовым наставником. И дом терпеливо ждал и ждет часа-срока, когда будет все исходить из него в мирство без опаски сущной праведностью. Так и надлежит возрасти новому апостольскому завету в покаянии за действа, осуждаемые отступления от Начала. Ими скрепится и все едиќнство мирское взывом-примером благодати. Эту веру в себя и в свой дом, держал дедушка, она исходила к нему от Старика Соколова Якова Филипповича. Старовера, Коммуниста во Христе. Разумение воодушевленного человека в вере своей устремлено к познанию Божественного замысла в мироќздании. Оно и держится избранниками в себе неистребимо.

Через все узнанное в доме праведном, во мне утвердился ответ, как уже сущее, выспросы себя самою о грядущем рода извечных паќхарей, к коим теперь и я принадлежно причастна.

В Кориных-крестьянах, как в срезе древа векового, проглядываются времена, павшие в минувший век на Россию. И вот как бы явлено в них предвеќстие, что подходит время, когда она осветится Вселенским разумом. Во искупление праведников в моховской земле явлен и знак скорьби, Татаров бугор, усугублявший скверну века. Но в душах избранников этот знак не изжег надежды на воскрешение очистительным огнем покаяния. И услышан будет мирским людом благостный взыв к труду, творящему во чести – к свету истины. Но это в днях будущих, провидчески очувствованных посвяќщенными неизреченно.

А пока все под игом чужого наслания. Это иго и стоит преградой на пути у Свету. Мы отошли от Начала и на нас была напущена саранча, выведенная в пещере, куда не мог проникнуть благой разум. И мы приняли ее налет за благо. Мы – это и те, кто были до нас, и те, кому поневоле пришлось нести бремя насланного удела. Да и была ли неволя, было осознание затумаќненное обещание светлого будущего. В нас гнетом и живет как прошлое, так и нынешнее, затуманившее разум. И мы, неподобные, остались без защиты Творца во испытание духа нашего. И влетели в ураганное полымя, как бабочки на свет приманчивой свечи. Опальные и пытаемся осознавать свои действа, неугодные природе нашей, трудно выходя из повседневных прегрешений, мечемся непокаянными, терзая душу свою, отгораживаясь от страждущих.

В летнюю пору приезжали в Мохово, как в отчий дом, многолюдная коринская родня. Всех туда тянула какая-то неизведанная сила. И само собой затевались разные разговоры, вольные и в меру осторожные. Больше о земной и вселенской тверди. И как бы вскользь, ино-сказно, о своей жизни. Подсмеиваясь над собой, ионизировли над "бытием", будто это было что-то отдельное от своей жизни: "Разве это "бытие", оно походит на тяжкий воз с казенной кладью, который воќлочить лень, а выбросить опасно. Этот воз и есть жизнь. Она, как и воз, затащенный на гору, сползает сама по себе с высокой кручи, по неразуму туда затащенный". Это разговоры речистых говорунов, люќдей городских, избегающих прямого слова. А из уст пахарей, опора которых отчая земля, исходит скупое слово о том же, что они держат своим трудом, из этого уже их "бытия" и выползают на свет Божий люди, которых нарекают потом великими. Разговоры-беседы велись за вечерним чаем без особой опаски, была вера в защит-ные стены от всякой скверны Коринского дома. В это верилось, даќже и тем, кто жил как бы безо всякой веры во чтобы-то ни было. Освобождало от "страха" еще и уверование в "небоязнь", коя как бы уже была провозглашена. Хотя как было освободиться совсем-то от этой "небоязни", когда она, как неизреченная до конца болезнь, была в тебе, в душе твоей и в теле твоем. Она все еще и разуму не давала воли, заставляла исхитряться, прятать свои сокровенные мысли за присказки и анекдотики. Ходящими были анекдоты-иновысказы о Василии Ивановиче, его разговоры с Анкой и Петькой. Говорилась так, будто они все и сегодня среди нас. Анка за пулеќметом, а Петька сапоги самому Чапаю чистит. О Батьке Махно, который и поныне все еще рыскает по нашим полям-долинам и наводит страх-радость, а на кого-то тоску-печаль. Но тоже не без страха. Все это как бы видалось моховским гостям в большой жизни страны. В самом Мохове, вроде бы как из этих разговоров, не всеми и слышанными, рождались свои словечки-высказы. Они и втекали в молву, как ручейки в неистекающую реку. В самом Мохове они уже обрастали своими названиями-словечками, которые перенимались уже и большой молвой. Как бы невзначай липли к языку и уже мозолью сидели на нем. Невольно выговариваясь и пылали, как куст цветов, невесть откуда взявшийся над зеленым лугом. Где еще могли показаться эти "слова-костры", как "демиургыны" и "демиургынизм". Они выросли из самой моховской почвы, не высаженные кем-то, а сами по себе. Все, что естественно вырастает и вызревает, то и приживается с завидной легкостью. Городские "язычниќки" дали свое истолкование этим словечкам: "Демиургыны" – это обравательные крепостники, вождями ныне называемые, а "демиургынизм" – явление двадцатого века, как уже "обнаученное крепостничество", по-своему губившее Святую Русь. В таком "обнаученном праве" демиургынов усматриќвался и видимый прогресс. Декиургыны выучивали себе демиургынов. Лоќзунг – всеобщее образование. Даже старух пытались учить грамоте: вот она – новая жизнь. И земля колхозная пахалась уже не плугом-косулей, а трактором, убиралась комбайном. Шли тихо и другие рассуждения: обраќзованному колхознику отчего бы не дать воли общинника без ига над ним демиургынов. Но тут опять с высмехом горьким окорот-усмешка сочилась в молве. Русскому человеку трудно сотворить что-то правильное, свое, без понуждения. Даже вот Христовы апостолы и те не могли создать коммунизма. Человек и во Христовой вере не готов отдать все свое в общее пользование, то есть – "никому". У нас вот за отдачу "никому" вместо апостолов взялись демиугргыны, но и у них не вышло "со светлым будущим". Хотя для этого и была выбрана Святая Русь, как новый Иерусалим. Но вместо "апостолов" появились "умные кретины", отвергая уже саму идею Христова коммунизма и уничтожая, тех, кто держал в это веру. И Русь покорилась их игу. Это и понятно, как быть стаду без пастуха-погонялы, без выкрика "гын". Но вот подошло время и жизнь под демиургынами при демиургынизме стала расползаться, разлагаться, как что-то неестественное. Началось ее изжитие самой собой изнутри. И тут особую силу возымели "затылоглазники" – опора демиургынизма. Это слово, "затылоглазник", вместо обычного "доносчик", опять же возникло в Мохове. "3атылоглазие" и сгубит своим усердием плоть свою – "демиургынизм".

Затылоглазый человек, с коим Якова Соколова, бойца особого отряда Красной Армии, свела судьба, был явлен миру для сбережения люда о зла. Но зло он не оборол, погиб, как погибли и ученики Христовы от ига язычников. И осталось миру затылоглазие – зло распространившееся по всей Руси и охватившее мир. Гибелью демиургынизма, затылоглазия и должны стать усадьбы-корни – крепи земли нашей, какой мне, Светлане Кориной, увиделась за рекой Шелекшей новое жилище Кориных. Из них и изойдет свет по всей нашей Отчизне-Родине.