Текст книги "Затылоглазие демиургынизма"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

В пору кукурузной компании в колхоз зачастило высокое начальство, самое представительное. Дедушка досадовал, но винил только себя: переусердствовал с «королевой», вроде бы хотел поверить и доказать что у них она тоже может прижиться. Не круглые же дураки, не во вред делу, утверќждают, что она у них может прижиться. И подмывало «фокус» показать. С

кем такого не бывает. Вроде бы для себя делал, себя убедить хотел, но вот дедушкин "успех" до самой Москвы докатился. И никто не хотел понять, что это случай, который может больше и не повториться. Это его и огорчаќло до стыда: невольно в обман ввел доверчивых людей и завороженное каќкой-то слепой верой в эту "королеву" начальство. Но было и сомнение: а впрямь ли поверили ему те, кто это все продвигает. И без самой своей веры используют, делают "агитатором". Сметливый-то в душе и смеется над ним, таким агитатором, но продолжает его хвалить.

Длился сенокос и начиналась жатва. По прежним порядкам травы пора бы уже скосить. Они сбросили цвет и чернели на корню. Но ныне косили "до белых мух". И назывался это не сенокос, а по-научному – заготовка кормов. Вроде угледобычи, или другого чего, рубки дров, например.

В такую вот пору к дому Кориных и подъехали две машины, большие, чеќрные, каких в нашем районе не было.

Дедушка поправлял косы все на той же галдерее сарайчика-мастерской. Ровно по навету, все наезжавшие к нему начальственные лица, заставаќли его за клепкой кос во время сенокоса и жатвы. Миша Качагарин и Федор Пашин не успевали ладить косы для всех. Да и не так это у них поќлучалось. Косцов с городскими гостями в Мохове набиралось много. И ниќкому дедушка не мог отказать.

Пришла Федосья Жохова, взмолилась, держа в руках косу: "Насади, Игнатьич, по-своему… Не косьба, а мучение. Какой-то смельчак "пробрал" в областной газете Сашу-Прокурора, ныне начальника ОРСа, что мать его от работы в колхозе отлынивает, сыном, прикрываясь. И Федосье по велению сына пришлось выйти на косьбу ярового в поле. Она сослалась было на бабушку Анисью, что та тоже не ходит на колхозные работы. Но парторг колхоза Старик Соколов Яков Филиппович сказал Федосье, что у Анисьи трудодней впятеро больше, чем у самого прилежного колхозника. За нее гости городские косят, а она их кормит.

Погода не потрафляла полевым работам и сенокосу. То дождь, то на миг солнце – сущий сеногной. Поэтому дедушка выбрал часок и взялся за косы Федосьи Жоховой. Тут гости и подкатили на черных машинах. Из первой машины вышел Сухов, из второй молодой человек. Сухов хотел было представить дедушке молодого человека, но тот сам отрекомендовался:

– Шолин Виталий Алексеевич, – и вроде как припугнул дедушку, а моќжет просто прихвастнул, – Из Москвы. – Пожал руку дедушке, бросил короткий взгляд на косы и грабли, приставленные к стенке, шутливо высказал: – Текущий ремонт индивидуальной техники. Понятно, в непоќгоду и она выручает…

– Отдохновение от дел суетных, Виталий Адексеич, – с нажимом на слово "суетных" проговорил дедушка, отталкивая этим осуждение что предќседатель известного колхоза не своим делом занимается. И объяснил: – Наука эта не хитрая, но навыка требует. Вдовам-солдаткам, да и молоќдым она не больно дается в руки… Дедово ремесло, вот охоты и нет к нему. – И взглянул в лицо московскому гостю вольно, по привычке разгладил усы, добродушно кивнул головой улыбаясь и как бы говоря: "Вот так жизнь и движется наша".

Шолина вольность дедушки и независимая улыбка, как свидетельство неподчинения, задели. И он выказал это свое недовольство, сказав: – Как в том анекдоте: один мужик на весь колхоз, да и тот председатель… – И тоже улыбнулся своей шутке начальственным тоном.

Дедушка, отвернув взгляд от Шолина, промолчал. Вступать в разговоры не хотелось. Сути анекдотической в этом высказе московского гостя не нашел. Мужиков в колхозах, и верно, не густо, А председатель, что уж – не тот мужик… Даже мелькнула пакостная мысль: вроде кобеля что ли?..

Сухов сказал дедушке, что они приехали кукурузу посмотреть. У дедуќшки в полуулыбке приподнялись усы: "Нашли на что время тратить?!" В глазах Сухова мелькнуло: "Что делать?" Иван тоже подумал о приезжих: "Смеются люди над "Кукурузником", да еще втихую его "Перегнойным гоќршочном" называют". А им вот хоть бы что, не знают что ли этого?"

Должности своей гость не называл, да дедушка и не проявлял интереса. Без должности с человеком легче: не знаешь его власти, не ведаешь и о каре…

Шолин из любопытства захотел глянуть на дедушкину мастерскую. Круги с деревьев назвал колесами, спилы поленьями. Потрогал баночки с зерќнами, пучки трав: клевера, тимофеевки, еще каких-то других ему не изќвестных. Рассматривал все это с недоумением, как бы спрашивал, какое практическое значение это все для колхоза. Сухов успел шепнуть дедушке: "Гонитель травопольщиков". Осмотрев это с каким-то безразличием ко всему. Вернулся к баночкам с зернами разных семян, спросил дедушку тоже с выражением открытой насмешки:

– Ну а где же, Данило Игнатьич, у вас кукуруза?..

Ну, там деревяшќки разные, дощечки бруски, это все понятно. В крестьянстве ремесло всегда держалось, инструмент разный был всегда при себе. Но это все как бы уже в прошлом. Теперь колхозные мастерские. И вот новую кульќтуру внедряем, "королеву полей".

– Дерзаем, дерзаем, Виталий Алексеич, – сказал дедушка о кукурузе.

Ивану совсем не понравились эти слова дедушки. В кукурузе совсем разуверился, а тут вот юлит. И совсем удивил Ивана: – В загороде вот и можно посмотреть. Своих семян пока не имеем, но надеемся. Внук с внуќчками досадили, вот и ждем, когда початки появятся и вызреют.

Суќхов в сторону усмехнулся. Московский гость глянул исподлобья на дедушку. Похоже, поймал мужицкую усмешку, но вида не подал, сказал:

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, как там она растет у молоды будущих спеќциалистов?..

Через загороду прошли к "королеве" в овинник. Шолин впереди по троќпинке, указанной дедушкой. Иван за ним, присматривался к нему. Росќтом не высок, как и Сухов. Коренаст, в кожаной куртке. Тетки говорили, что это самая мода – кожаные куртки, так просто их не купишь. Черные волосы зачесаны назад, выказывая высокий лоб. Брови, сросшиеся, вразлет. Чем-то напоминали Ивану картинку в старинной дедушкиной книге по этнографии. И Иван подумал: "Тип".

На небольшом квадрате в овинника било посеяна рожь вместе с овсом. Первый укос убрали на сено. Рожь снова вытянулась почти в рост человека и начинала колоситься. Рядом с рожью и высились стебли кукурузы с завязавшимися уже початками и широкими сочными листьями.

– Вот и она, сказал дедушка, приподнимая ладонью широкий лист, чтобы показать початок. – Как пальмы, растут… – Тон разговора дедушки опять озадачил Ивана. То ли с усмешкой, то ли серьезно он льстит москвичу. Сухов, стоявший чуть в сторонке, щурил глаза, вытягивал губы, выражая тоже удивление.

– Вот ведь модно… – Сказал Шолин, трогая, выглядывавший с белой головкой зеленоватый початок. Заоглядывался, ища поддержки. Но встќречал только недоуменные улыбки. Прослышал, что моховский председаќтель не доверяет "Королеве", а внук вроде и проявляет интерес. Сухов, секретарь райкома, тоже не скажешь, что верит в эту "королеву". Да сам он, Шолин, верит только потому, что велят верить. И это уже его обязанность – верить и в то, во что не верится. И других заставлять, хотя бы говорить, что верят. Но вот несмотря ни на что, школьники сажали кукурузу с азартом. Верить или не верить – это им было не очень понятно. Иван просто хотел вырастить на показ "королеву с початками".

Взгляд Ивана встретился с глазами Шолина. И московский гость переспросил внука, не услышав ответа от дедушки:

– Можно ведь, как ты думаешь?..

– Можно? – как-то неожиданно и для себя повторил Иван это желанное слово москвича "можно". Сухов рассмеялся. Дедушка коснулся пальцами левой руки усов, медленно огладил подбородок, но не крякнул, как бывало, с досады. Значит, ответ Ивана он одобрял: сказано-то об огороде. Иван почувствовал что-то неладное в своем ответе, вроде что-то за дедушку сказал, о его большой кукурузе. Смутившись, досказал: – Только надо ее вначале дома в горшочках перегнойных ее выращивать. А потом на грядке пленкой укрывать. Мы еще тут дымовые завесы пускали по утрам в холода…

Гость отошел от Ивана. Такие подробности его не интересовали. У неќго был свой взгляд: в огороде вырастили, значит и везде можно, пусть и с дымовой завесой, и в горшочках. Это уж не его забота, его дело добиться, чтобы исполнялись указания.

Дедушка не проронил ни слова, кивал головой и слушал Шолина: то ли соглашался с ним, то ли нет. Да это и самому Шолину не так важно было. Он рассказывал, где и что он сам видел. Другим и об Иване, о его кукурузе будет рассказывать. С разговорами, пошли по овиннику. Гость поинтересовался кедрами, дубками, липами. Но без особого интеќреса, не то что "королевой".

В сумерках Иван проводил Шолина и Сухова на реку, чтобы выкупаться после жаркого дня. Вода была теплая. Сели за ужин, пили чай. Исќпробовали и дедушкиного и бальзама. Шолин сказал, что все же хочет посмотреть на поле кукурузное. И попросил дедушку приютить, чтобы утром и посмотреть.

Иван знал, что дедушка не больно хотел показывать Шолину кукурузу, посеянную вместе с овсом. В прошлом году была чистая, но вот коровы ее не ели. В этом году посеял с овсом, не больно веря, что уродитќся. Но как нарочно и на этот раз лето выпало теплое и кукуруза выросла. Была и друга я загадка, отчего дедушке не хотелось вести гостя на кукурузное поле. Если ехать на машине, то не миновать клеверного поля, тайно оставленного. Даже и Сухов о том не знал.

После ужина прошли в чистую прохладную половину пятистенка. Гости разошлись по своим углам. Дедушка достал книгу записей погоды. Ведет ее с малолетства. Красным выделялись морозные дни зимой и жаркие дни летом. Синим – ненастья, непогодные дни в летнюю пору. В середине лета бывают и заморозки. Не было июня без холодных утренников, и июля без инея.

– В сенокос, случалось и рукавицы надевали, морозную траву косили. В иные годы и яровые не вызревают, – пояснял дедушка записи в своей книге погоды. О кукурузе ни слова…

– Значит, "королеве", считаете, Данило Игнатьич, хана на ваших полях?.. – Усмехнулся Шолин, вроде школьнику хитрый вопрос на экзаменах задал…

– Да как вам сказать, Виталий Алексеич, – уклонился дедушка от пряќмого ответа, – если бы все зависело от нашего желания. Не мне, одним словом, опровергать, и утверждать. Каждой ягоде под своим солнцем надлежит быть. Для нас клюква вот хороша, а где-то виноград. Вот этим и обмениваемся друг с другом.

Московский гость пристально посмотрел на дедушку, дедушка закрыл книгу, как уже все в ней прочитанное.

– Ну а как нынче-то?.. Вышло вот. – Шолин взял книгу, раскрыл ее на дедушкиной закладке… – Вот видите, пять ночных заморозков. Июль – тоже иней. А она растет, – рассмеялся как-то по-ребячьи.

Ивану подумалось, что Шолину и самому не хотелось говорить о кукурузе. Но он уполномоченный посланец от какой-то там более высокой власти, где верят, что эта "королева" росла и у дедушки. И он стаќрается вынудить дедушку на "надувательство", как вот он сам будет там у себя кого-то тоже "надувать".

– Хвастать нельзя, – осторожно вымолвил дедушка. – Он, похоже, выруќчал Сухова. – Холода предвидели и посеяли ее по овсу. Говорил уже ее, а не "королеву", не насмешничал скрытно. Всходы овса и прикрыли ростки ее от утренников. Сейчас пошли дожди и тепло. Она и наливается. Коли, спозаранку скосить, то воду и будем силосовать. Овес вот выручит.

Шолина тонкости не интересовали, для него главное рост, масса.

Договорились, что завтра на кукурузное поле поедут в тарантасе бродом, мост не очень надежный для машины.

Иван в тайне радовался: пронесло, Шолин не увидит клеверного поля.

2

Рано утром Миша Качагарин поставил Голубку у палисадника, дал ей сена. Иван стоял возле тарантаса. К его радости Шолин сказал:

– И будущий кукурузовод поедет с нами.

Дедушка посадил Ивана рядом с собой – на козлы. Гость с Суховым разместились как бы на почетном сидении. Посмеялись: прокатимся как старосветские помещики.

Переехали через Шелекшу бродом, свернули к Нижнему полю. За полем было Лягушечье озерцо и Татаров бугор. Кукуруза с конца от реки была рослой. Стебли в рост человека, кое-где даже и выше. Овес по низу тоќже частый и густой. Недельки через две рост его прекратится, он начнет желтеть и загрубеет. Силос и получится не такой водянистый. Объяснение дедушки произвело впечатление на Шолина. И он спросил:

– А сколько же выйдет зеленой массы с гектара, – и сам ответил: центнеров пятьсот, не мене…

Ни дедушка, ни Сухов не возразили. И он, довольный, обернулся к ним. – А говорите – не растет, – рассеялся сочно. Вырвал с корнем самый высокий стебель кукурузы: – С собой возьму… Продемонстрируем…

Дедушка забеспокоился. Он страшно не хотел быть и прослыть кукурузником, чтобы на него ссылались.

– Она у нас, что арбуз, – сказал дедушка о кукурузе, – высохнет и останется одна, кожура. Это сейчас она тяжелая, воды напилась…

Шолин пошел вглубь поля. Когда срезали угол поля и вышли на дорогу, обернулся к дедушке:

– Вода, говорите, Данило Игнатиьч.. – И тут же с нарочитой серьезќностью: – вот и будет коровам приправа в виде соуса подслащенного. – Задорно хохотнул и поглядел с лукавым добродушием на дедушку: – А ведь вы, дорогой председатель, Данило Игнатьич, кукурузу-то посеяли с овќсом от недоверия к ней. А?.. Правильные выводы я сделал?

Дедушка молчаливо улыбнулся, опустил взгляд в усы. В миг, тут же, поднял глаза и глянул в упор на Шолина, в прищуре их был выспрос: "А вы-то как, неужто верите, ведь притворяетесь, лукавите по неволе?" Шолин это понял будто ему кто нашептал эти мысли дедушки. В смущении покраснел. Сухов опустил взгляд в землю. В разговор не хотел вступать. И дедушка ради Сухова, ответил Шолину в прежнем тоне:

– Это, Виталий Алексеич, новшество с овсом-то, поиск верных путей. Почин, значит, для наших мест… А насчет веры так скажу: земќледельца не заставишь верить в то, чего он не опробовал, чего земля ему не подсказала, в то он не поверит. Надо от земли добиваться веры

через прилежного пахаря. Заставить-то колхозника можно верить во все, но поќльзы не будет без веры земле… Был у нас верный король, коево и земля-пашня приняла, да вот свергли. Тоже на престол входил не прямо. Но взошел через мужика пахаря… И почто бы вот нам доброго короќля менять на капризную "королеву".

– Что же, – сказал Шолин скорее уже не по убеждению, а из своего долќжностного упрямства, – королей сменяют королевы, это бывает. И уклоќнился от дальнейших рассуждений.

Подошел к дубкам, росшим по берегу, полюбовался Черемуховой кручей. Сухов глянул на часы, и вместе с Шолиным повернули без слов к тарантаќсу. Вроде разговор на том и закончился. Но тут московский гость, роќвно бы вдруг на что-то решившись, обратился к дедушке и, что называќется, срезал его наповал. Не меньше смутил и Сухова:

– Назначаем вас, Данило Игнатьич, общественным областным инспектором по кукурузе… Как вы на это смотрите!.. – Не спрашивал, а утверждал вопросом. Доверие большое оказывал, от которого нельзя отказываќться. Отказ – это кара.

Дедушка осторожно без удивления и слов поглядел перед собою вдаль. К чему только не привык за свои председательские годы. Шолин почувстќвовал его настроение и сказал уже спокойно, и вместе с тем как пригоќвор невинно осужденному:

– Это нужно, Данило Игнатьич, – сказал строго Шолин, не удосужив взглядом дедушку. – Чтобы вы сами в нее поверили и других убедили. К вам приедут посмотреть, и вы кое-куда съездите. За опытом, конечно. Должность она ведь всегда обязывает. Иногда и против желания что-то приходится делать. Так жизнь устроена.

Дома наскоро позавтракав, Шолин и Сухов быстро уехали. Шолин простился с дедушкой, считая его областным инспектором. Потом дедушка узнал от Сухова, что у Шолина было специальное задаќние подобрать в каждом районе такого инспектора из солидных председаќтелей– мужиков. Выбор и пал вот на дедушку.

В начале зимы на межзональном совещании дедушку обязали выступить. Он не хотел было ехать в область, но Сухов сказал: "Надо, Данило Игнатьич, как не как, а ты общественный инспектор, обязан. Говори, что душа велит".

Выйдя на высокую трибуну, расхвалив саму по себе кукурузу (эту часть выступления он дал на контроль) тут же и оговорился, что эта барыня-королева хочет чего-то другого, тепла не нашего, вот и капризничает. Клевер – вот другое дело, и урожай дает, и почву обогащает, урожай поќвышает… Эти слова дедушки были прерваны бурными аплодисментами. Апќлодировали и те, кто до него, с этой же трибуны превозносил "королеву" восхвалял ее во спасение колхозного дела. В президиуме запереглядывались: "Вот тебе и поборник "королевы", общественный инспектор". Но главное лицо нежданно заулыбалось и президиум как-то присмирел.

В коридоре Шолин подошел к дедушке и молча, дружелюбно, пожал ему руќку. Сказал: "Правильно…" К кукурузе уже в верхах поостыли, но отќкрыто, с трибуны высказаться как-то опасались. Не было на то указаќний сверху. Совещание было заранее запланировано, отменить его уже не представлялось возможным. Как же – срыв плановых мероприятий, это тоже наказуемо.

Историю с кукурузой и о своей роли нештатного инструктора-инспектоќра дедушка рассказал только Ивану. "В назидание тебе, Ваня, объяснил". Потом добавил: "Собой надо всегда оставаться, иногда и перетерпливать, но от правды не отходить, ее в душе держаться, если прямо высказать ее нельзя". Отцу ничего не говорил, вроде считал это неважным. Обычно не отходил от своего правила все делать открыто, а тут должностью своей этого общественного инструктора или инспектора, вроде кого-то в заблуждение ввел и молчал. А Ивану вот признался, как бы покаялся, чтобы он потом судил его по правде, верно, с оглядкой на время. Кто как не он, внук, в действиях дедушки разбираться станет.

– Себя корить, Ваня, назад праведником оглядываясь, стократ тяжелее, чем в деле за правду стоять. Но стоять-то – как было?.. Так вот, коли, по методе Старика Соколова Якова Филипповича хитрить в высказах "запротив". "За" – то временем отбросится, а "против" – Правдой станет. В открытую лезть – силу противную тебе все равно не одолеть, себя только

для дела погубишь. Неправде-то не жить, она отомрет и уйдет, будто ее и не было. Ты это крепко запомни, Иван, все слушай, а дело делай, как лучше. Терпение надо. Нелегко будет. В главном вот не надо уступать, душу беречь, не терзать ее, чистой оставлять. Она тебе потом и поможет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

В одну из зим случилась в доме беда.

Иван и Толька Лестеньков учились в средней школе, жили в интернате. Все в том же купеческом Семеновском, где еще не все постройки – торгоќвые дома были разрушены и сожжены.

Морозным ясным днем Ивана вызвали из класса. Редко кого вызывали во время урока. Он подумал, что отец пришел. Но в коридоре стоял дед Галибихин. Иван обрадовался, дед всегда что-то привозил Тольке и ему, Ивану. Дедушка говорил, что на неделе скатают новые валенки. Но дед столбом стоял поодаль от класса и молча ждал Ивана. В руке он держал кнут и глядел то ли на этот кнут, то ли в пол… В овчинном тулупе, барашковой шапке, он походил на озябшего ямщика со старой картинки. Полами тулупа прикрывались мягкие голенища чесанок. Один тоќлько Старик Соколов Яков Филиппович умел катать такие чесанки, легкие и теплые. Ивану новые валенки требовались через зиму. Одну зиму он форќсил в новых, другую бегал в подбитых. Сейчас валенки были не подшитые, но что-то рано запросили "есть": большие пальцы просверлили в носках дырки, и в них попадал снег… Неужто дед приехал с пустом, и без Сашки, раньше всегда брал его с собой. Раздосадовался. Но кнут в руке деда Галибихина рассмешил Ивана. На прошлой неделе Сашка, усыновлен-ный внук, стащил у деда этот кнут. Учился во втором классе, наслышался разговоров в школе, что у каждого человека должно быть свое какое-то занятие, тайное от взрослых. И называется это ''хобби". И он решил соќбирать конскую сбрую. Выучил и словечко – "коллекционировать". Сашке дед это и внушал внуку-сыну своими рассказами о лошадях как он их подковывал, имея свою кузницу. Какие породы лошадей водились у них, и какая была сбруя. На Подволоке у Сашки уже лежали старые седелки, хомуты, шлеи, супони, уздечки с поводками и удилами. Шкворни от телег. Подковы и разное другое, коему и названия-то не было. Собрать это все поќмог Сашке сам дед и брат Костя. Сашка и любил ездить с дедом в дорогу на лошади. Увидит где запряженную лошадь, приметит бляшку на шлее или уздечке, норовит тайком сорвать. Так и полнилась '"коллекция лошадиная". Дед поощрял Сашку: "Вырастешь вот и будешь дивить людей диковинками, тем, чего они сами не видели, а только слышали". Но вот кнута у Сашки не было. И он взял его у деда. Опасался, что кнут этот могут украсть у деда пастухи. Симка Погостин и тот вот больно зарился. Дед хватиќлся кнута и догадался, что Сашкина проделка: "Кроме тебя, шельмеца, не-кому, – сказал ему. – Принеси сам, а то найду и выпорю. Сашка кнут не приќнес. Дед сам сыскал его на подволоке. И огрел "коллекционера с оттяжкой. "Как вора, сынок, для памяти, – сказал Сашке. – И не за то больше, что украл, а что не признался. Обманщиков и Бог не прощает. В нашем роду их не водилось".

Сашка считал себя героем, похвастался в клубе ребятишкам: "Лупанул, как выстрелил". Спустил штаны, показал рубец. Дед Галибихин, придя в воскресение к дедушке, погордясь сыном, тоже поведал, как он сказал, о веселом случае. Изведут последних лошадей, так и отдам ему свой кнут, сказал он умиленно. Нигде такого кнута не сыщешь. Брал его в ссылку, старинной особой плетки. Из тонких сыромятных ремеќшков особой пропитки. Подумал тогда, что нигде без лошадей не обойтись, и сберег. Кнутовище уже теперь дома сделал из можжевелины…"

Иван и подошел к деду Галибихину с такими веселыми мыслями, но дед отвернулся, вроде как сердясь на что. Глядя себе под ноги, сдавленно проговорил в сторону от Ивана:

– Матку твою, Ваня, бык забодал… – испугался своих же слов, доскаќзал, – не на совсем, не насмерть. По хлеву больно покатал. В больницу ее вот и привез…

Иван не сразу взял в толк, о чем говорит дед Галибихин. Было забавно смотреть на него, лохматая шапка, в тулупе, стоит словно статуя каќкая. Что может случиться с кем-то неладное, эта мысль до Ивана не доходила. И он как бы не расслышал слов деда Галибихина. Дед Галибихин строго обернулся к улыбающемуся Ивану и с сердцем выќсказал:

– Говорю, бык забодал Трошка. В больницу мамку и привез. Фельдшериќца с ней теперь.

Видя, как Иван стал меняться в лице, дед пробормотал славшим голосом

– Ну, говорю не насмерть… Дедушка в районе. Бабушка Анисья с Прасковьей осталась… Отца вот твоего пойду разыскивать, а то сразу-то не нашел…

Иван стоял остолбенело и вдруг закричал истошно:

– Мамка, мамка… – бросился в конец коридора.

Его отвели в учительскую, усадили на диван. Он так же разом смолк, по взрослому поняв горе.

– Матери бы ему надо, может что скажет, слово какое, – сказал дед Галибихин учительнице. – Плоха уж больно мать-то…

2

Отец из больницы зашел в школу и они пошли снова в больницу. К матери их не пустили, готовили к операции

Приехал хирург из соседнего городка. Городок находился километрах в тридцати и славился своей больницей, вернее хирургом. В эту больниќцу, а не в областной город и направляли из ближайших окрестных селений, кому требовалась неотложная операция. Но мать нельзя было, надежда была на приезд хирурга.

День был морозный, дорога укатана, но навстречу отец все же выслал гусеничный трактор. Хирург приехал на скорой помощи.

Иван с отцом сидели на первом этаже больницы. Отец вскакивал, как только слышались шаги на лестнице. Появлялась няня, мотала головой сострадательно.

Приехал дедушка, сел рядом. Иван прижался к нему, дрожал как от озноба. Дедушка положил на его голову руку, отец молчал.

В больнице была тишина. Казалось, что все так и будет продолжаться. Но вот на втором этаже возникло движение. Застучали двери. Отец вскоќчил машинально. Тяжело, устало, встал и дедушка…

Иван помнил, как по крашенной лестнице спускалась женщина в белом халате. Сделала рукой отцу и дедушке успокоительный знак руками, что все, слава Богу. Иван тоже понял, что нет самого плохого. Потому отец и спросил сразу:

– Как… – Взялся за поручни лестницы.

Дедушка глядел на врача молча, ждал… Ивану что-то подсказалось, что и он должен подойти к врачу. Но его будто пригвоздили к больничному стулу. Врач коснулась легонько левого рукава отца, сказала:

– Слава Богу, операция прошла удачно, будем надеяться. – И как бы от себя повторила: – Слава Богу.

Велела отцу и дедушке идти к хирургу, сама осталась с Иваном. Она говорила ему, что мама поправится, выздоровеет. Но он молчал, зная, что так должны говорить все врачи. Ждал отца и дедушку.

Отец подошел, сказал:

– Нас с тобой завтра пустят к маме…

На дедушкиных санях поехали и тете Кате, сестре матери. Дедушка посидел немного в доме и заторопился. С бабушкой Анисьей был припадок. Отец вскоре тоже ушел. Иван догадался, что в больницу. Вернулся поздќно прилег на кровать к Ивану. Прошептал ему:

– Спи, спи, сынок… Мама ничего, поправится, спи.

На другой день пришли в больницу, та же врач провела в палату. Мать лежала одна, возле нее сидела тетя Катя.

Лицо матери было неузнаваемо, будто кукла с рыжими волосами и белым лицом. Иван остановился у двери. И тут, поймав материн взгляд больших серых глаз, бросился к ней:

– Мама, мамочка, – закричал, – миленькая…

Врач удержала его за руку, отец сказал тихо:

– Ты Ваня, подожди тихонько. Посиди рядом. Маме тяжело сейчас. А ты посиди возле нее и ее будет легче.

Иван, притихший, сел на стул.

– Ничего, Ваня, ничего, – слабо сказала мать. Шевельнула головой. – Я полежу здесь и приеду домой.

Мать и тут жалела его, сына.

Сидение возле матери, помнилось Ивану как первая встреча с бедой.

Вошла в палату врач. Отец тут же встал, коснулся легонько одеяла, мать приподняла здоровую руку. Рука упала бессильно, скользнула по груќди Ивана.

Отец уходил из палаты неслышно, на носках, боясь стукнуть каблуками. Иван не помнил своего ухода.

На другой день приехали из города Тамара и Настя. Жили у тети Кати, дежурили по очереди у постели матери.

Отец с утра наведывался больницу, затем шел в мастерские. Каждый день приезжал дедушка. Иван после школы тоже заглядывал к матери. В начале второй недели мать уже сидела на кровати. Тамаре и Насте велела ехать в город на учебу.

– Вот и выздоровела, сказала она Ивану, улыбаясь. – Теперь и ты уж не ходи каждый-то день, учить уроки надо. Школа-то напротив, так я гляќжу на вас в окошко, всех и вижу.

Вскоре мать заскучала в больнице. Как-то попросила, чтобы Иван приќшел к ней с Толей. Они купили пряников и пришли. Мать растрогалась, погладила каждого по голове. Пряники ей нельзя было есть, и они съели их сами, как велела мать. И угостила их яблоками мочеными. До болезни матери Иван брал такие яблоки в школу. В общежитии их сразу все и съеќдали. В этом году яблок было мало и их берегли матери. Иван, когда приходил один, отказывался их брать, а тут взял, чтобы и Толька тоже взял…

В марте отец забрал мать из больницы. Жили в небольшой квартирке в барачном доме. Все ближе к врачам. В безветренные дни, надев валенки с галошами, мать выходила на улицу. В шубе, голову закутывала полушаќлком, садилась на лавочку под окнами. Иван подсаживался к ней. Пахло солнцем, таявшим снегом. С крыши свисали сосульки, по ним скатывались с крыши капли талой, воды, пробивая в снегу ноздри, чтобы ими дыќшал снег. Так сказала мать. Подтаяв, сваливались и сами сосульки.

– Мороз по утрам с жаром хватает, – говорила мать Ивану, думая в эту минуту о чем-то своем, – а слезы у зимы уже навернулись, знает, что отойдет, вот она и плачет, последние дни свои чует, – вздохнула, будто сама была зимой.

Иван удивлялся словам матери. Говорила она о таком, о чем раньше, не то что высказаться, а задумываться о чем-то таком было недосуг, как она сама говорила. А тут вот появилось время поразглядывать мир и слово свое сыну сказать. И у человека должно быть для этого время.

– Весна сперва к окошку подойдет, тебя на улочку поманит. Коровушќка по солнышку соскучилась, помычит, хочет свободы. Что коровушка, что курица и другая живность в доме, весну раньше тебя чуют, они Божьи твари. И подсказывают, какая она будет: ранняя, или поздняя. Ныне поздняя по приметам-то.

Почернели, выпятились дороги, оголилась земля на пригорках, появиќлись грачи на березах, но еще не больно радовались по утрам, выжидаќли. Наблюдая за природой при вынужденном досуге, мать не унимала больше тоски, запросилась домой.

– Неужто люди так и живут в городе?.. Не чуют радости земли, ни живого духа на воле, трепета солнца по морозным утрам, птиц не видят, радости их, а вместе и своей не чуют. Животины рядом никакой. Батюшќки, да ведь это ровно в невольной заперти, в недуге вечном.

– Так и живут, – отвечал отец. – И подзадаривал мать, – Пплохо ли, без забот о своем доме, без тревог о своем хозяйстве.

– Уж отвези меня, Митя, домой, истосковалась, измучилась. Хуже боќлезни тоска по дому. Мама там, дедушка, тоже одни, маются поди. Для огорода пора уж рассаду готовить…

3

Домой поехали на гусеничном тракторе. Отец объезжал каждую ямину. Несколько раз останавливался, давая матери передохнуть. Открывал каќбину и мать разглядывала неуютные в эту пору поля. Сказала, рассмешив Ивана:

– Поле-то, как мокрая курица нахохлилось, ждет вот воли…

В кабине трактора они сидели втроем. Отец за рычагами, Иван у двеќрцы, мать посредине. Дороги раскисли, ни на машине, ни на лошади быќло не проехать. Мать назвала такую дорогу беспутицей, она как бы и человеку дает отдых, это от господа Бога нам усмотрено. Подъехали к калитке, отец хотел вынести мать на руках. Она застеќснялась. Народ увидит, подумает, что совсем немощная.

– Дойду уж сама до дома, – запротестовала мать.

Отец высадил мать из кабины, волоча ноги в валенках, она мелкими шажками пошла к калитке, к крыльцу.

Выбежала, где-то замешкавшаяся в доме, бабушка Анисья. В одном сарафане, в накинутом наспех на голову платке. Засеменила навстречу с оханьем и причитанием. Всхлипнула. Тут же прибежала Прасковья Кирилловна с фермы.

– Вот и ладно, – подбадривала она мать. – Приехала и хорошо. Дома-то, глядиш, силы враз и придут.

Мать прилегла отдохнуть. Но вскоре встала, пошла по дому. Оглядела комнаты, натопленные к ее приезду. После каморок в бараке, пустых и неуютных, дом с большой печкой показался неописуемым раем, взывом к дела неотложному. Мать взяла ломти хлеба и пошла взглянуть на скотиќну. Раскрошила мякиш гулявшим на воле курицам. Те налетели на хлеб, вертелись у ног, хлопали крыльями, остальной хлеб скормила корове, овцам, теленку. Приласкала животин и как бы вернулась к привыќчной жизни. В огороде было сыро, неуютно, но она и в огород заглянула.