Текст книги "Затылоглазие демиургынизма"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Это бы и ладно, но ведь не по нутру придется, – тоже вроде как заранее обдуманное высказал свое мнение парторг Старик Соколов. – Кому "не по нутру" не договорил. – И так на нас косятся… Ведь для чего, в рот те уши, в кучу-то все надо свалить? Чтобы там не хлопотно быќло. Сделай всех одинаковыми и не горюй, ни о чем не думай, руководи помаленьку. А в одном колхозе как это разные трудодни?.. И не начальство в первую очередь, а сами мы заспорим. Нищий за милостыню благодарит, когда ему дают, а тут отказ от милостыни, от давания для уравнения одних с другими.

На этом и кончились, пошли про себя тяжкие думы, как это вжилось уже у мужиков; сольют, спрашивать не будут.

Бабушка Анисья налила всем по чашке чая, выставила тарелку сотовоќго меду. Глеб Федосеич Галибихин печально проговорил:

– Вот, Анисьюшка, и подсластила. И сладко и жжется, подуй вот снаќчала, поостуди. Много ли, если так-то разобраться, мужику-колхозниќку надо. Испил, да и чашку в блюдце опрокинул.

А Старик Соколов Яков Филиппович, ровно пророча более неладное, чем теперь им видится, уперлись взглядом в стол, грудным басом изрек, нажимая на "о".

– Коли большесельским порядкам поддадимся, то чайку с медком в сыќтую не попьешь. Там строгость, живут по закону. Больше двух ульев не держи. За этим еще Авдюха Ключев следил. А нынешнему пришќлому председателю о мужиках не с родни думать, не крестьянин. Зависть друг к другу и губит нашего брата. Зависть – хуже врага: изыди алќчность и в мужике, классе второсортном… – И вроде как от смирения с тем, что не победить рассудком своим скверны, хохотнул, вспугнув бабушку Анисью. – Ох-хохохо, изыди, мы подождем. Жизнь-то вон какая веселая, все со жданьем. Чтобы мужик всегда и всего вечно ждал и не переставал дожидаться, ох-хохо. – Прокашлялся и опять с шуткой надеянной. – Но от всяких запретов-отворотов у мужика всегда свои: ключик при себе в запасе на все. Где скрытностью, где хитринной наивностью и обойдет всякие власти, коли они с ним не по чести… Но вот загадка: зачем властям-то мужика в грех вводить? Неужто не видят в нем кормиќльца своего?.. Значит, по чужой воле живут-правят. Предречено быть таќкому на Святой Руси. Здраво рассудить так и высшие власти подстать наќшему Авдюхе Ключеву. Но будем надеяться, что есть тайна, которая нас на разум и наставит. В претерпении она и узнается… Сначала избранќниками, а там и остальным трудовым людом. Кто не в святом труде, тому она не дастся.

Какая-то тревожная тишина настала помеле слов Старика Соколова Якова Филипповича, Коммуниста во Христе. У заграничной знати как гроздья на добром древе виснут всякие титулы и прозвания. И к Якову Филипповичу прильнули срои званья-наречения. Без них вроде бы и не о нем речь. Это ведь если поверх его головы на мужика глядеть и мнить будто он без своих мыслей. Он все видит, и в надежде терпит и ждет… А вот если бы не терпел и не ждал?.. Были такие, но где они?.. Это мужик помнит. Тайком и выказывается в полуразговорах между собой, вглядывается в свое время. Чему теперь не случится, оставляет тем, кто за ним поддет. Так и хранит жизнь, усмотренную ему началом.

И ровно бы в услышанье этих раздумий, через две недели приехал к дедушке бессменный секретарь райкома – "Первый". Как уже велось, посидели за чаем, вроде бы для отдыха от важных дел. И начальство пожаловалось на свои годы: с довоенной поры на партийной работе, бит и руган. И как бы ненароком зашел разговор об установках на укрупнение колхозов. Дедушка осторожно, будто не всерьез, высказал свою мысль-сомнение каким-то чутьем своим улавливая, что они и у "Первого" возникают:

– Резонно ли вот большие-то колхозы делать?.. Но коли так, то при большом малое должно быть при своем усмотрении. Область вот на районы делится, районы на сельсоветы. И тут бы вот бригадам быть в себе. Только ведь с высокой горы кажется, что большим легче упќравлять. А когда понизу пойдешь – команды управления как слово гоќлое ветром и отнесется, минуя порой и слух.

Секретарь райкома, как бы желая обойти бередивший и его душу раќзговор, недослушал дедушку, сказал:

– С соседом вот на днях на совещании в области встретились, просил Вам, Данило Игнатьич, спасибо сказать за нетелей. В хорошие руки попали, в лучший у них в районе колхоз. – И рассмеялся: – вроде вашего, тоже больше других ругают и стегают… Коровы до четырех тысяч литров в год дают…

– У нас-то, было время, – сказал дедушка, – и до семи удой доходил. – И усмехнулся с какой-то досадой. – Но вот замалчиваем это. А инаќче-то как? И молоко вот сдай, и корма отдай. Все как сыщики вынюхивают… А если сольемся?..

"Первый" и тут прервал дедушку:

– Возникла вот и у меня идея, Данило Игнатьич, – вопросительно посмотрел на дедушку, испытывая его взглядом: – Создать у вас в коќлхозе, официально, на областном уровне, Племзавод. И семеноводство тоже надо в районе по серьезному налаживать, надеяться не на кого. У вас свои сорта ржи, ячменя, овса, пшеницы. Все особое. И тогда можно будет не торопиться с объединением…

Бабушка Анисья, хлопотавшая у печки, невольно прислушалась. Анна тоже в пятистенке затаилась. Сидела с новорожденным сыном Иваном. Внук, думалось, и дедушкину горечь смягчал. Из дома, из стен своих убывала горечь. О новой жизни прежде всего забота. Судьба у моховцев у всех одна. А вот у них, у Кориных, особая в общем. И вот этот разговор-высказ секретаря, как бальзам на душу всем им, и, прежде всего, дому. Ровно свет в ночи блуждающему пуќтнику.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Какое-то время и вправду держалось у моховцев и редюкинцев племенќное хозяйство и семеноводство. За них колхозы сдавали зерно по госпоставким, а от них брали семена. То же самое и с племенными телками. Хлопот моховцам прибавилось. Где-то, что-то надо было обходить, вроде как неправдой жить «для пользы дела». На твою особость всегда «покушались». Опять же зависть брала верх: что вот за честь моховцам и сухеровцам. Другим колхозам было безразлично какими семенами засевать и каких коров держать. Урожаи на неухоженной земле и при хороших семеќнах все равно низкие, и удои от моховских племенных при бескормице, что и от своих – одинаково козьи. «Так пусто, и этак не густо, так чеќго жилы тянуть». Ходячее оправдание при общей нескладице. «С отстаюќщих и спрос последний». Это «усекли» не только хитрые председатели, но и рядовые колхозники. Недуг и моховцев не миновал: «Делаешь лучше, и дерут больше, а тебе столько же остается, как и у худшего». Вроде и не велят лучшим-то быть. И все же моховцам первое время была какая-то и выгода: поменьше щипали, кормов больше оставалось, и трудодень не больно скуден. Но жизнь, коль нет в ней лада, все равно скудела и руќки к делу опускались.

Куда-то, зачем-то все ездили, "доставали" чего нельзя было в открыќтую купить. Бывало в страдную пору на дороге вынужденного путника встретишь, неминучая настигла: то похороны близкого, то тюрьма. А тут или старики едут к сыну или дочери в город, или детки из города на побывку к старикам. Толпы на станциях, на автобусных остановках. Велиќкое самодвижение народа. И видит ли это кто?..

Внезапно умер от инфаркта, модной болезни, секретарь райкома. С ним военные и послевоенные годы мыкали беду. Для дедушки это было личное горе.

При новом "Первом" моховцам сразу втрое накинули план по сдаче зерна. Район "горел", а новому надо было сразу же "выказать себя", любой ценой "нагнать показатели". Обязали моховцев увеличить и поголовие скота. Само собой подскочили планы по мясу и молоку. Удои упали а мясо – два бычка за одного пажнего не тянули.

В колхоз не возвращались мобилизованные из армии парни. Дедушка усовещал: "Свой дом покидаешь, от земли отцов уходишь." Знал, что напрасны слова, но опосля может вспомнится.

Мохово и Сухерка, как и другие деревни, на глазах хирели. Сенокосы затянуло березняком и ивняком, буйствовал осинник.

Повеяло и с другой стороны сиверком. Эхо, казалось бы изжитого и забытого, опять отозвалось и встревожило. Где-то над головами черные молнии небо рвали, а искры и в глухих деревеньках пожары вызывали. Саша Жохов воспрянул, выказывая свою прокурорскую власть… Двоих в Большом селе уличили "во вражеских разговорах". Из других деревень колхоза троих "заарестовали". Приезжих из города "хватили" за спекуляцию, Марфу Ручейную снова "посадили". "Дочь с внуками приезќжала, понавезла всего, по родне пустила мать и нажилась". А без гостинцев кто и когда в деревню из города приезжал? Но Саша-Прокурор не мог татарке простить и молчаливые взгляды укора. "Сама судилась и дочку на спекуляцию толкает, ворожит, разговоры разные ведет о Боге с дьяком Акиндием. Дочь Марфы подняла шум на весь район: "Отец и брат на фронте погибли, за что же матери кара?.. Какая она спекулянтка, кому что с наживой продала, где доказательство? Марфу отпустили. И на этот раз она не сдержалась, встретив Сашу-Прокурора на улице рай-центра, преградила ему путь, вытянула руки с растопыренными пальцаќми, будто вилами супостату грозила, процедила пророчески". "Ууу, сорное семя, сам от своей скверны и сгубишься".

Был навет и на Кориных – родня табунами наезжает. И не с пустыми руками. Мед бидонами в город увозят, мясо, масло. Колхозным сеном свою скотину кормят. Собираются в доме Корня "бывшие", Галибихины, Воќронины вот приезжали. Всех там принимают, всякую контру.

Старик Соколов Яков Филиппович, выждал время, когда "наветы" честќной люд взбудоражили, и узрив, как он сказал "благодатный знак", поќшел в райком прямо к "Первому". Заявил, что он коммунист с граждансќкой несет полную ответственность за порядки в колхозе. Председателем, Данилом Игнатьичем Кориным, держится трудовая дисциплина, а доносы на него – это зависть нерадивых, которые этим живут, сеют раздоры.

Самому дедушке сказал: "Нам, Игнатьич, переждать многое придется. Грядет еще тяжкое бремя претерпения и ответственности. Этого не миновать. Предчувствую вот такое. И жить пока этим – своей надеждой. Скорбь, она находит и ухудит. В себе веру беречь, не выпускать ее из души. Духом надо держаться, а не плотью олукавленной.

В районе еще держался стиль работы прежнего секретаря. И прыть Саќши Жохова и Авдюхи-Активиста поддерживалась. Но из области шли тревожные слухи, летели, как головешки огненные при яром пожаре в сухую жару всякие доносы.

Где тут было при новом "Первом" моховским порядкам удержаться. Слоќвно под натиском необоримой силы стихийной – моховцы и сухеровцы теќряли волю. Усреднив, дополнительными планами, их принудили влиться в Большесельский колхоз… Доводы прежние: "С упразднением карликовых колхозов укрепляется материальная база хозяйства, техника в полную мощь используется, сокращается управленческий аппарат, моховцы, особо старики, произнося слово "аппарат", усмехались. Когда-то эти штуќки в каждом доме были, только говорилось с добавлением "самогонный". "Слияние" "исполнилось как и всякое другое "спущенное" мероприятие. Включили в план мероприятий райкома и отпали заботы "по вопросу". То, что сливают, уже перестает быть моим, оно не мое, или "немое".

Но на что моховцы и сухеровцы совсем не надеялись, так это на то, что их "дедушка" станет председателем общего Большесельского колхоќза… Но чудо, предвещанное Стариком Соколовым Яковом Филипповичем, свершилось.

2

Собрание проходило в Большесельском промороженном клубе. Некому было печки поправить. Дали заявку в райцентр, к бывшему односельчанину мастеру на все руки, деду Галибихину, не догадались, или не захотели обратиться: моховец, не положено частному лицу печи казенные чинить. Из райцентра обедали прислать печников не раньше как через месяц. Печник, как объяснили неофициалќьно, не в форме. Иначе говоря – запил. Дед Галибихин, придя на собрание, по стариковской наивности, предложил перенести, как он сказал сходку, на денек другой. За это время он поправит печки, а так чего народу мерзнуть. Но прибыл уполномоченный из района, и большесельское руководство колхоза решило: «Ладно, чего там, своим теплом согќреются».

Посмеялись, позлословили безобидно: "Одна нынче надежда на свое тепло. Меньше хлопот, и не привыкать. Женщины сидели, постукивая валенками, грелись как при веселье. Мужики, да и бабы не промах, по вжившемуся обычаю разгоняли застывшую кровь. Веселие их и повлияќло на ход собрания при решении "коренного вопроса".

Сначала заслушали отчет большесельского председателя, двадцатитысячника. Затем было краткое сообщение ревизионной комиссии. И как уже объявил парторг Большесельского колхоза при открытии собрания, – рассмотрение вопроса о присоединении моховцев к Большесельскому колхозу. И напоследок выборы правления и председателя колхоза.

Отчет Большесельского председателя пестрил цифрами, сопоставлениям в процентах с прошлыми годами. Вроде бы ничего выходило, жить можно. Из зала шутки: "В прошлую зиму коли не околели, то и в эту не сдохнем, перезимуем".

По отчету выступили бригадиры и те, кому ведено было слово сказать, написанное парторгом на бумажке. Тоже по-их, все ладно выходили. Муќжики и парни, то выходили из Клуба, то вновь заходили, уже обогретыми.

Подошел дополнительный вопрос, как объявил парторг, о присоединении моховцев к Большесельскому колхозу. Кто-то выкрикнул, что всякое главное всегда дополнительным бывает. Парторг не уловил смысла, не расслышал. Предоставил слово уполномоченному. И разговору тут никакого. Давно было пора моховцам и сухеровцам влиться в Большесельский колхоз… кто-то опять из зала выкрикнул: "А как они сами-то… Добровольно или добровольно-принудительно?" Крикуна из зала же и осадили: установка есть, чего тут рассусоливать-рассуждать. Но тут же и серьезное предложение с мест поступило: дать слово моховскому председателю. И опять выкрики: "Верно, пусть расскажет, как они живут и о порядках ихних. Стоит ли брать-то?.." Это уже с подвохом, чтобы повеселиться.

Дедушке явно не хотелось высказываться. И он сообщил из-за стола в президиуме, что планы все выполнены, задолженности нет. Но уполномоченный райкома, больше по привычке, попросил рассказать поподробней… Дедушка привел на память цифры, сколько хлеба государству сдали, молоќка, мяса, другой продукции. Выходило по всем статьям перекрыли расхваќленный Большесельский колхоз. По залу прошел гул, спросили о трудодне, какой он у Корня.

Дедушка прямо не ответил, сказал, что трудодень такой же, как и у всех других… Но его пытали выкриками с мест: "Урожаи большие, а трудоќдень хилый. Тоже, выходит нули".

– Трудодень в разные годы разный был, – дедушка явно выкручивался, чтобы не будоражить люд. – Было и по девять килограммов хлеба, и по тридцатке денег. Племенное стадо да лен выручали.

– А ныне-то как? – это уже шумели большесельцы…

Дедушка на выкрики не отвечал, будто не слышал их, в объяснения не вдавался. Все ведь все знали, что колхоз под гребенку подчистили. Скаќжи это, а потом?.. Расспрашивали как с сеном для своих коров, с овинниками?.. Дедушка и тут вилял. Опосля открытого слова, чтоб "агитайки'' не пришили, "разќложения" установленного порядка. Ходили разговоры, что моховцы дурќной пример подают.

Из зала громкий голос выкрикнул:

– Чего антимонию разводить, какой ты правды захотел. Сам догадываќйся что к чему.

И зал затих.

Уполномоченный насторожился, – заерзал на стуле. И все другие в преќзидиуме растерянно заоглядызались. Когда шумели весело – вроде так и надо. А тут будто пружина ослабла и движение прекратилось. Задумались на скамейках и рядовые. Это и было непривычно для руководства: что у них в головах-то, чего за молчанием ждать?..

В Большом селе знали как жило, и как теперь живет Мохово. Знали и то, отчего хиреть начали. Но одно дело знать, а другое высказать, выкричать на собрании, на трибуну-то никто со своими мыслями не выйќдет. Моховцев не жалели, над ними подшучивали, тихо подсмеивались. Жили вот так, по-своему, а теперь по-нашему поживите… Дедушка это понимал и старался с тихой полуулыкой отмалчиваться. Оттого что нам хуже, вам-то не стало лучше, скорее наоборот, надежда потухла.

Мертвая тишина длилась минут семь. Долгонько для такого собрания с присутствием уполномоченного. Председательствующий повыждал и обраќтился к дедушке взглядом: "Все что ли, Данило Игнатьич?.. " Дедушка пожал плечами: а что еще?.. Во взгляде было: может и этого не стоиќло говорить, а сопоставить в процентах, и вышло бы все ладно, как у большесельцев, затуманилось бы процентным и цифрами. В тумане что разглядишь?

Но вот зал перемог тишину и послышалось вроде ропота:

– Земля-то одна, что в Мохове, что у нас. Значит…

– А что значит-то? – пробили голоса, – у них было по десять кило и по тридцатке на трудодень и хлеба по десять килограмм. А поќдобрали, стало и у них те же граммы, так чего с кого-то спрашивать?

Председательствующему, парторгу колхоза, что-то шепмул на ушко упоќлномоченный. Похоже с укором. И парторг произнес в зал, как-то приќнужденно:

– Кто еще хочет высказаться?.. – Помедлил, досказал: – нет желаюќщих, – поперебирал бумажки перед собой и опять неловко помолчал.

Никто не отозвался и на молчание. И намеченные ораторы не проявляли желания. Пришлось парторгу самому внеси предложение о присоединении Моховского колхоза к Большесельскому. Бухгалтер большесельцев поддеќржал предложение парторга. И тут опять из зала подтрунивания и над бухгалтером, и над самими моховцами:

– Тебе-то, понятно, привычно на больших счетах пустоту перекидыќвать… А моховцам, поди и не больно весело от такого будет.

– И они почуют твою бухгалтерию.

– Так за что же их наказывать, пусть бы и жили по-своему?

– А может и наши коровки раздоятся с моховского сенца…

– Жаль, что они по трудодням рассчитались, а то бы в общий котел… Христос-то делился…

Моховцев поддразнивали как в большой семье старшие младших без стќрого глаза наибольшего.

Проголосовали за присоединение, словно речь шла об очередных обязательствах по соцсоревнованию.

Перешли к последнему вопросу – выборы правления и председателя колќхоза. Тут-то и поднялся со своего места, с самого заднего сидения, Старик Соколов Яков Филиппович. Единственный, пожалуй, трезвый во всем зале. Все собрание он безучастно сидел в теплых валенках и ледной своей черной шубе. Никем не приглашаемый, встал и пошел медленно к сцене. В президиуме растерялись, но никто не мог остановить его, ни возразить. Сидели все завороженными с немым вопросом в себе: "Чего задумала староверская борода?.." Непривычной была такая самостоятеќльность рядового колхозника. Но опять же, будто прогудело в ушах сидевших за столом президиума: Единственный коммунист в Моховском колхозе,

не балагур, к "Первому" запросто вхож. И весь зал вместе с президиумом затих заворожено, пока он поднимался на трибуну.

Из черного нового полушуба с барашковым воротником, что из копны застарелой, торчала белая борода и несла слово. Шапку барашковую он положил на трибуны как завораживающий зал знак. И вот молчание нарушил зал. Из последних рядов послышалось:

– Давай, давай, Борода…

– Этот сейчас скажет за нас за всех…

– Режь, Старовер, как Аввакум, правду-матку в глаза.

Но и другое, вроде как с завистью:

– У нас-то таким не походишь.

– А что ему до нас. На все руки мастер, ничто ему не помеха, завоќроженный. Вишь, все начальство в рот воды набрало.

И верно, зал он как бы отпустил, а восседавших на сцене за столом, держал под своим влиянием заворожено. Так осознали это опосля сами начальники, не без сожаления, что оплошали.

Полушубок, шапку шил он сам из овчин, выделанных тоже самим из кож своих же овец чистой романовской породы. Кое-кто пытался выведать его секреты, но Яков Филиппович отказывал: "Научишься и начнешь безобразить, бобров наших по рекам ловить".

Староверская Борода возвысилась черной горой со снежной макушкой на большесельской трибуне. Из белых волосьев сверкали как угли глаќза, торчал нос, будто указывающий на что-то, и рокотал голос, ровно сходивший с неведомой выси.

Анне он показался впервые таким необычным, вроде как околдовывающий всех. Она шепнула Паше: "И верно что Коммунист во Христе. И не опомнишься сразу… "

Паша не успела сказать что-то в ответ, Старик Соколов Яков Филиппович изрек в зал, казалось громовым голосом:

– Двадцатитысячников, оно там, конечно, можно и выбрать… – Тряхќнул шапкой, положил ее перед собой как кладут бумажки, по коим читаќют веленые высказывания. – Все города, почитай из деревенского люда, ну кто там по наречению земле отчичей и дедичей присягнуть хочет – это по судьбе. А так-то по жребию зачем человека в колхоз засылать. Это уж когда совсем свой народ изжился, пахарь выродился… А вынуждать руки за назначенного поднимать, так это уж честнее без всякого собрания. Считают что к большесельцам нас присоединяют, а на деќле-то, если по правде, все наоборот. Бедный только к богатому может присоединиться. Вот и выходит, что моховцы большесельский колхоз к себе берут. – Зал, как бы освобожденный от ворожбы, разноголосо загудел. – Знаю, что не всем по нраву говорю. Но мы больше для государства значим, в долг к нему не залезли и продукции нашей деревенской больше ему даем. Потому и надо в председатели нашего, Данила Игнатьича Корина. Не больно хотел высказываться, но совесть подтолкнула, вызвала на эту трибуну. Не выскажись тут, другого места не будет. Не высќкажись сейчас, замучался бы опосля, что долг свой гражданина не исќполнил. Если уж без заботы о том, как дальне жить, можно и вашего выбрать, городского. Только он сам должен понять, что не крестьянин, и против Игнатьича ему не быть. Да и в город ему хочется, намаялся уж тут. Вот я сказал, что сердцем велено, а теперь уж сами думайте.

Сначала молчание в зале, все глядели как Старик Соколов сходил с трибуны. И вот кто-то осмелился выкрикнул, может опять же спьяну:

– Моховца, моховца в председатели. Игнатьича… – И хор голосов, – знамо, Игнатьича.

Анна видела, как дедушка морщился, страдал. Говорили-то пьяные… Но есть и пословица такая, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Но ум-то вот и укорачивают у трезвого, а с пьяного меньше спќрос. Но спрашивать-то потом за пьяные речи будут с трезвого.

Уполномоченный постучал по графину шариковым карандашом, но не настойчиво, не сильно. В острастку как бы пьяному, а не трезвому. Похоже, что Старик Соколов Яков Филиппович на него повлиял и в чем-то убедил.

Зал поумолк, но других предложений так и не последовало, ни из зала, ни из президиума.

Уполномоченный свое предложение "от имени райкома" не решился огласить. А может, и не захотел. Какой сонный нерв растревожила и в нем Староверская борода и в чем-то склонила на свою сторону…

В перерыве Яков Филиппович подошел к дедушке. С повинной погляќдел ему в глаза, комкая бороду в горсти, признался:

– И не хотел, поначалу-то, Игнатьич, впутываться. Пользы не виделось. Но вот подсказалось, вроде как веление на меня нашло оберечь и земќлю и люд наш. Пьяный гвалт оно не больно по душе, но ведь о жизни все. Когда-то она, голова-то задуренная из недуга своего выйдет и протрезвится. Похоже, вот и руководство в толк взяло рассудок наш. Знаю, может и не по тебе это, много мытарств и скорби будет, но помощь придет неизреченно и наставительно. Но все равно через претерпение. Такая наша планета.

Дедушка только покивал головой: оно знамо, так. Что говорить, какая радость?.. Осознавал, что большевистский председатель двадцатитысячник, никакой не председатель. Но откажись сам, так и сам страдал бы, больше не за людей, а за землю. И верно предвидение явлено. Оно всех и касается…

В правление колхоза, вошел и Яков Филиппович.

– Будешь критику от народа на действа властей наводить, – сказал ему большесельский старик. – Слово-то смеќлое вымерло, а тебе вот оно дается. Без такого слова жизнь наша в непутьи и будет дольше тянуться. Вот и надо было тебе в правление по Божьей воле войти.

От дедушки после избрани я потребовали ответа, как он дело колхозќное будет вести. Полагалось благодарить за доверие. Но он и тут не вышел напоказ, сказал с места:

– Крестьянину-колхознику следует быть самостоятельному в каждом деле, которое ему дается. Дело свое с совестью длить, жить в заботе о земле, а не поддаваться говорению и не подлаживаться… Она, земля-то, и даст нам все, коли заботу каждого о себе почует. Замену мужику, хозяину земли, нет и никогда ни будет. Земля с папахарем дружит, иного хозяина она не знает. Вроде бы каждому это понятно, делается в обход пахаря… В толк скорбь земли не берем, от того и неладности.

С такими простыми, и в то же время необычными словами к пахарям никто не выходил. К пахарям вот, а не к колхозникам. Колхозник – это надуманное, а пахарь – это Божья стать крестьянина. Землю ему надо знать, она на все и надставит, а все остальное – планы там разные, задания, это от лукавства. Что люду надо, то мужик и делает. Это уже было без высказа как бы само собой осознавалось каждым. В президиуме такое понимали, как бы кто-то второй в них самих и в себе все повторял. Но должностное, внешнее, в них морщилось от слов: "Планы там разные, задания… от лукавого".

– И вот какая у меня еще будет просьба и к руководству и ко всем колхозникам, – дедушка сделал паузу, вроде как посомневался, высказывать или не высказывать. И высказал, ровно опять по подсказу какоќго внутреннего голоса в себе. – Оставить моховскую бригаду при самоќстоятельном хозяйствовании. Мохово и Сухерка своим ладом чтобы жили. От урожая, и старания и трудодень. Глядя на них, и другие бригады к этому перейдут.

Снова тишина. Насторожились и моховцы, и большесельцы. Президиум в недоумении Уполномоченный растерян: нарешают, а отвечать-то ему за все придется. Предупреждали ведь, чтоб там "куркули высказами не вылезали… "

Но вот большесельские бабы и мужики заоглядывались друг на друга.

– Так это как же, моховцы будут с килограммами, а мы спять с граќммами?..

– Своим-то бы деревенским и не надо новому председателю так сразу потрафлять.

И уже кто-то с издевкой, зло и завистливо:

– Так он еще и не председатель.

Дедушка ответил на все эти выкрики вроде как шуткой.

– А я и не как председатель говорю, а как крестьянин, земля мне и подсказывает такое слово вам сказать. Большесельская земля за мноќгие годы хорошо отдохнула при недородах. Уважь ее, так она и будет родить как моховские поля. И появятся килограммы и рубли для всех. А одинаковость и моховцев остудит, и никому примера не даст. И станем как все, но не по лучшему, а по худшему.

Уполномоченный встал, простер руку в зал, требуя тишины, глянул строго на дедушку, высказал:

– Этот вопрос не здесь решать, и не теперь, – он сожалел, что сразу не прервал дедушку с такими разговорами. В райкоме не похваќлят; выпустил инициативу из своих рук. И этого Коммуниста во Хрисќте надо было вовремя остановить.

Но собрание, кажись, только этого и ждало – нажима уполномоченного. Эти "нажимы" уже как яд из тела хотелось вывести каким-нибудь леќкарством. Этим лекарством и было противоречие начальству.

– А где можно решать за нас, – гудел полупьяный зал, как растревоженный улей. – Мы что, попки безмозглые?..

– Если моховцы хорошо работают, так почему им страдать за свое старание и за леность других.

– Вот и надо опробовать.

– Ставь вопрос на голосование по всем правилам.

– По уставу действуй….

Все понимали – даром шум. Будто они вольны особые порядки заводить в колхозе. Кто его, этот устав-то в глаза видел. В зряшную бумаќжку превратился. Но задор разбирал. Покричать вот и то ладно, душу, запертую в клетке, малость волей потешить. Оно и вспомнится каждым разно. Как по своей потребности естество отправляется.

За самостоятельность моховской бригады проголосовали единогласно. Даже, к удивлению уполномоченного, секретарь парторганизации колхоза, ведущий собрание, и большесельский председатель. Бывший уже, и поќтому не боявшийся руку поднять. Голосуя, не надеялись, что все это пройдет, но может кого-то и заставит задуматься, так ли все хорошо. Уполномоченный на голосовании руководства колхоза и отыгрался, заявив в райкоме, что если уж секретарь и председатель руку тянут, что ему тут было делать. Объявить недействительным голосование, одному против всех. Где больше вреда?..

В райкоме вначале взбеленились: их мнение закрестили, небывалое. Это сразу же вышло из стен райкома. Дошло и до большесельцев и моховцев. Язвительные мужики усмехались и над райкомовцами, и над колхозным собранием. Одни думали, что из их стен ничего не выходит, а другие, что с решением их могут считаться. А кто-то и в анекдот все превратил: вот дали бы деду Галибихину печки починить, без "внутреннего обогрева" все собрание и продремало бы, голосуя механически за любое предложеќние. Об избрании дедушки – Данила Игнатьича Корина, предсказано было Провидением Старику Соколову Якову Филипповича. И это сочилось в молве.

На бюро райкома вряд ли бы утвердили дедушку председателем Большесельского колхоза, если бы не Сухов Михаил Трофимович, к тому времени второй секретарь райкома, веховский колхоз лучший не только в нашем районе, но и в области. Чего же председателя такого колхоза не постаќ вить во главе большого. Да и как еще посмотрят колхозники на пересќмотр своего решения. Дедушка остался в председателях большесельского колхоза.

"Первый" вызвал дедушку к себе перед тем как "затвердить" его в председателях. Строго предупредил: "Никакой отсебятины, Даниил Игнатьич, без моховских фокусов. Дедушка промолчал. Что-то доказывать – бессмысленно. А соглашаться лукаво, душе своей

перечить и унижать себя. Так и вышел от "Первого" осознавая какое-то его недовольство, но не покаявшимся. Тактика Старика Соколова Якова Филипповича действовать "запротив" была неуязвимой. Высказов несогќласия нет, а дело делается по своему.

Анна с Пашей, вспоминали потом, как они смотрели на сидевшего безмоќлвно в президиуме большесельского председателя, считая его уже бывшим. Не могли понять, искренне радуется он неизбранию, или притворно прячет досаду. Неприятно ведь, человека отринули. А он наклонился к дедушке и веселым лицом, с каким-то умиротворенным настроением, что-то ему говорил. И дедушка улыбался. По сторонам в зале зашикали незлобиво: "А что ему, к себе в город уедет, если в другой колхоз не пошлют". Не и тут будет ссылаться на "неудачное" председательствование и отвертится".

У дедушки, избранного на лице было больше печали и смущения, чем у большесельца.