Текст книги "Затылоглазие демиургынизма"

Автор книги: Павел Кочурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Вот тебе бы, Филиппыч, и толкнуться в заготскот-то…

Яков Филиппыч замотал головой, тоже чему-то веселясь:

– Обмишурюсь, Игнатьич, прыти такой маловато. Не современный. Чего доброго, революцией пойду раньше времени. К ним ведь надо теперешний подход, как-то хитро, вроде бы в законе все сделать. А я боюсь не справиться, в рот те уши.

Только к концу зимы Павлу Семенычу удалось добиться разрешения на сдачу пятидесяти "выбракованных" коров. Взамен их и было введено в стадо столько же нетелей. Благое дело удалось совершить с помощью Сухова, второго секретаря райкома, и корреспондента центральной газеты Виктора Павловича Цветкова, того самого, который приезжал в Мохово и косил "на председательском лугу" с дедушкой.

Поздравил с удачей Павла Семеновича, дедушка с горькой ухмылкой сказал ему:

– Человек Вы, Павел Семенович, молодой, теперь уже и с мужицкой ухваткой, попадете вот в область или повыше куда, и будете знать какими бедами и кем колхозы разоряются. Ведь отнароку так не навредишь селянину, как вредят бездушные и безликие указы и распоряжения… А, может, снова поддадитесь власти бумажного блуда?.. И начнете, забыв все, нашего брата срамить за непонятливость, а то и в другом в чем?.. Где же "врага народа" искать, как не в самом народе…

3

Тянуло заглянуть в председательский дом, послушать разговоры городских людей, попить чайку с сотовым медом и Федосью Жохову. Вроде как случайно проходя мимо коринских окон, услышав разговор на веранде, замедляла шаги, кланялась и говорила через палисадник: «Чай да сахар». Тут уж полагалось приветить соседа приглашением. Бабушка Анисья, а то и сам дедушка, окликивали:

– Милости просим, Федосья Афонасьевна, к нашему самовару.

Делалось это из вжившегося гостеприимства и из любви к ближнему по Священному писанию. И жизнь подсказывала: лучше самому стррпеть, чем прогнивить опасливого человека. Анна относилась к Федосье сдержанно из-за Агаши, но тоже выказывала гостеприимство. Как же – Корина.

Помедлив, постояв церемонно, Федосья двигалась к калитке. Входила на веранду, по приглашению бабушки Анисьи подсаживалась к столу, брала из руки ее чашку, отпив глоток, хвалила чай. Жаловалась по привычке, что другой раз и хочется испить чайку-то, но одной что за чай…

Зимой Федосья заходила к бабушке Анисье за разной домашней надобноќстью. То спички вышли, то соль кончилась. И всякий раз ссылалась на сына, что давно у него не была, вот и не запаслась. У них-то там все на особину. И чего только нет…

При Федосье за столом старались не говорить о мирских делах. Но однажды случайно вышел-таки серьезный разговор. Подъехал к дому молоковоз, бабушка Анисья с Анной вынесли из погреба два ведра с молоком. Павел Семеныч, глянув на ведра, сбежал с веранды, остановил хозяек.

– И это от одной вашей коровы вечерний удой?.. – спросил удивленно.

– Да и оставили, – сказала спроста бабушка Анисья. – Племянники гоќстят, своя ребятня. Дневной удой весь оставляем для себя.

Павел Семеныч постоял, пока сливали молоко. Потом пошел в хлев, осмотрел Питерянку. Вернулся, воскликнул с укором:

– Так это же лучшие голландки таких удоев не дают. Как же так. Данило Игнатьич! Я видел у вас бычка, Трошку… Большие деньги платим, а у себя такая порода.

– Обычная порода, наша, моховсхая, – сказал дедушка, топорща в улыќбке усы. – А бычка обещал соседнему председателю.

Павел Семенович с искренней горячностью запротестовал:

– Как можно, не позволю… Па правлении вопрос поставим. В обмен трех телок с большесельского стада забери.

И тут Старик Соколов Яков Филиппович сел на своего конька. Будто подхлестнутый с задором разошелся. И верно, у себя дома самое лучшее не можем разглядеть. И губим. А на поганенькое, было не наше да свыше рекомендовано. Золото кидаем как хваленые купцы для блицу-выказу.

"Свое, вишь, негоже, не в той роже". А глупый-то наш мужик не держал корову для одного навоза: "Прощались бока, но были бы рога". Голландќки, и там другие, от наших русских корой пошли, вологодских, ярослаќвских, других. Привезла заграница их к себе, выходила, отобрала и создала племя напоказ… А мы к ним за породой…

И странное дело, Павел Семенович стал защищаться, противореча себе.

И тут Староверская Борода его язвительно уколол:

– Вот, вот в рот те уши! Не дело ведь, дел-то у писарей и нет, кроме одного – бумага жевать. Должность ведь свою, хоть и бывшую, оберегаете.

Дедушка предупредил Павла Семеновича. Как бы худых разговоров не вышло, если председательских бычков в обмен на колхозных животин поќпадет в колхозное стадо. И как в воду глядел.

Тройку зоотехник увел с коринского двора. Паша и Анна упросили его, чтобы быка оставили на моховской ферме.

А вскоре прополз слушок: председатель за своего годовалого быка трех колхозных животин взял. Нетелей выбрал, у них мясо лучше.

Дедушку вызвали в район к самому "Первому". Он сказал, как все было. И что Трошку обменял на тощую телку, весом меньше. Но дело уже попало к прокурору. Саша Жохов не дремал, рад был насолить Корню… Павел Семенович дал письменное показание, что Трошку он самолично увел с председательского двора как породистого бычка… И все же председателю, не зоотехнику, зоотехник от МТС, указали: "Случайной породой из частного сектора нельзя засорять колхозное стадо".

Трошка остался на Моховской ферме по настоянию Павла Семеновича. На "нелегальном положении". Анна переживала, боялась, как бы его не сдали на "мясозаготовку".

Кому-то не было покоя. Не успели улечься пересуды с Трошкой, как в колхоз нагрянула комиссия. Поступила жалоба на председателя: обособил свое Мохово, ферму комбикормами завалил, а другая скотина на соломе… У самого корова с баснословными удоями. С фермы молоко за свое сдает. Доярки-то кто? Своячки… И старое: Куркуль окружил себя бывшими кулаќками да подкулачниками, среди которых бывший сосланный кузнец Галибихин.

Тут уж взъярился Павел Семенович. Его распоряжение держать моховских коров на особом рационе. Пошел в райком к "Первому" и потребовал пресечь клевету. Колхозно-эмтеэсовского зоотехника поддержал Сухов. И все же дедушке, опять только ему, внушили: "Корма распределять равномерно на все фермы". Взяли выводы комиссии, которая неделю держала в напряжение весь колхоз, под свой особый контроль. В сараях моховской бриќгады ополовинили сено. И Павел Семенович тут не мог воспрепятствовать: око уполномоченных от райкома недреманно. Удои на Моховской фермы упаќли больше, чем на половину. И на других фермах от моховского сена не прибавили. Опять строгий спрос с председателя: почему допущено снижеќние сдачи молока по колхозу? Объяснений выслушивать не хотели: "Это уж ваше дело, вы председатель, вот и выправляйте положение". Будто и не было никаких комиссий и строгих указаний.

В тот же год увеличили Большесельскому колхозу план сдачи по зерну. Район, как всегда "горел'' со сдачей. Своего фуража колхоз совсем лишился. Ветряк уже не махал крыльями. Разве изредка запускал мельницу дед Галибихин для размола зерна моховцев со своих овинников.

Павел Семенович впервые с какой-то безнадежностью высказался:

– Руки опускаются, Данило Игнатьич. Ровно снайперы под прицелом тебя держат, головы поднять не дают. Нарешают в пылу совещаний, наблудят, а потом требуют беспрекословного исполнения абсурдных решений.

Дедушка успокаивал зоотехника, сам-то он уже свыкся:

– Переживется, образуется. А нам свое крестьянское дело надо исхитряться делать по-крестьянски – "запротив", где можно поступать. Это наука Старика Соколова Якова Филипповича. Беда, что приходится выкручиваться и так правды ждать. Кривда-то изойдет, а Правда, хоть и на задворках, но с нами останется. Так выходит, худо вот быть в настоящих передовиках, не бумажных. Бумажные в сговоре и начальством. А ты белая ворона. Отстающие, как воры в законе и подсмеиваются над тобой, а ты горюй.

В Большом селе как жили без особого настроя, так и продолжали жить. Верно, что бедноте нечего терять – пролетариат!.. Раньше хоть надеялись, а тут какая надежда, раз в себе вера иссякает.

На что Старик Соколов Яков Филиппович к любой беде с шуткой, как и сам дедушка, а тут рассудил по-своему серьезно.

– Оно, Игнатьич, если опуститься мужику, свое радение перед землей забыть, значит не жить по-людски и внукам долгое время. На нас завтрашний мир держится. А стараться угождать слепо – землю и небо смешить. Они ведь на нас поглядывают как сущие властелины. А нас вот понуждают по лошадиному жизнь влачить, в рот те уши… На клячу клажа меньше, а на мерина, если без меры наваливать, изъездишь в клячу. И одно остается – на живодерню отправляться… Доим-то мы ведь не коров наших, а само государство… Не хозяева мы. Нет, не хозяева, прожиточники…Долго вот и не протянем так, изживемся. И начинай тогда все сначала, вспоминай, как деды-прадеды землю свою кормилицу любили, чему нас отучивают.

Дедушка страдал, а когда он страдал, то больше молчал. Говорить тут, что в воде мутной кричать. Крикнешь и проглотишь дерьмо.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Пришла вроде бы небольшая радость – колхозам района дали электрический ток. Подключили к государственной электросети. В избах вспыхнули висевшие по четыре года, как фиги на веревочке, электрические лампочки, засиженные от неверия в них мухами. И кино стали показывать без оглушительного тарахтения на все село бензинового движка. Докатилась, наконец-то, кувыркаясь на ухабинах, и до замшелой деревни техническая и культурная революция. Вспыхнула лампочка Ильича.

Лампочки в серых избах сверкали ярко, но живого тепла и света они мало давали мужику-колхознику. Так внешнее сверкание для равнодушного созерцания. Что-то другое еще требовалось, чтобы душа с этим светом слилась. Не хватало свободы для вдоха и выдоха в сдавленной какими-то невидимыми путами груди. Сердце и ныло без воли у истовых хлебопашцев, а зимогорье всегда ко всему было безразлично. Светит – и ладно, чего еще надо.

Тут же разом свершилось и другое событий. Все именно как-то разом свершается, а не происходит по естественной необходимости. Парторг колхоза, с которым у дедушки были, можно сказать, ровные деловые отношения, пошел на повышение. Тому поспособствовал зоотехник Павел Семенович. Скорее всего, может, из-за каких-то своих побуждений угодить человеку. Для всех других это событие – не больше чем отъезд гостя из соседнего дома. Для дедушки беспокойное ожидание – каким-то новый будет?

Дедушка-председатель не сетовал на своего парторга. Понимал, ему предписано таким быть, каким велят. Со старым председателем "тысячником". У парторга царило одинаковое понимание своих задач-обязанностей. Не дела, а именно задач-обязанностей. Что как велено, так и делай без раздумий. А дедушка – моховец. Как говорили о нем, со своим ноќровом. И парторгу надлежало самовольство Корня сдерживать, а то и преќсекать. Во всей шумной катавасии с бычком Трошкой и Моховской фермой, парторг ухитрился остаться в стороне, будто и не в колхозе это проиќзошло, а решением усматривалось.

Павел Семенович тоже с вожаком колхозных коммунистов старался не конфликтовать. Тут он, скорее берег дедушку. Какой бы ни был разлад с парторгом – сразу же доходило до райкома, до "Первого". Выкручивался председатель. По этой же причине и Старик Соколов Яков Филиппович как бы оставался в стороне, с виду поддерживая парторга, защищая своим "методом запротив" дедушку. Парторг был еще молод, но не прост и не так наивен. Переведен на партийную работу в колхоз как переросший комсомолец из какого-то "загот". Шутили "яйца". По фамилии, имени и отќчеству его никто не называл, разве редко кто, и то из начальства. И прижилось к должностному партийному колхозному должностному лицу безымянное обращение: "товарищ парторг". Прямым виновником тому был Ленька Смирнов, эмтеэсовский тракторист. Как слились колхозы, Ленька зашел к нему по своему делу, сказал: "Не знаю вот еще вашего имени и отчества и фамилии, товарищ парторг". В ответ услышал: "А просто – товарищ парторг". И добавил: "По-деловому". Ленька, слывший балагуром, это и раструбил язвительно: "У нас появился "просто парторг". Способствовало этому и то, что "просто товарищ парторг" вел себя как бы по методе Старика Соколова Якова Филипповича "запротив", только как бы выказывал "методу" с обратной стороны. Способствовало этому еще и то, что подлаживаясь к дедушке-председателю, в то же время "хитро" исполянл инструкции-распоряжения, зачастую подводя дедушку. И с глазу на глаз наивно выкручивался перед ним: "Иначе нельзя было, Данило Игнатьич, сами понимаете". И дедушка понимал. откровенности не было, отношения утвердились, как между людьми официально-должностными. Павел Семеныч, видя это, и порекомендовал при подвернувшемся случае "просто товарища парторга" на повышение – в политотдел МТС, полагая, что он там больше сгодится.

Секретарем парторганизации колхоза, к удивлению всех, избрали Старика Соколова Якова Филипповича. Идею о его кандидатуре опять же подал Павел Семенович, зоотехник. Сухов Михаил Трофимович, второй секретарь райкома, поддерживал. Тут и Ключев Авдей Федорович, считавший Яшку Старовера кулацким прихвостнем, руку на собрании приподнял за него. Так, в роде как невзначай, незаметно. Никто в колхозе не мог и предположить, что Староверская Борода станет у них партийным секретарем. С одобрительным удивлением тут же разнеслось, что эта Борода уж никому в рот глядеть не станет. Он, в рот те уши, и супротив начальства слово найдет, которому поверят. Тайные силы ему помогают. Глядеть в рот никому не станет, и в ухо ему никакой кляузник-затылоглазник не нашепчет. Не подпустит к себе таких. Он их насквозь видит. И с начальством большим поладить может, сила в нем такая, не чета другим.

Яков Филиппович предложение бить парторгом принял, как насмешку над бородатым старовером. Кто допустит до этого, да и какой он парторг, неќ учен этому. Но когда и Сухов поддержал его кандидатуру, нутром почувствовал, что не от людей самих такое исходит. Дедушке сказал:

– Пророчества, видать, Игнатьич, сбываются, вместе нам стоять у руководства мирянами. Но так выходит, тебя ради на пытку иду. Задачу свою виќжу в том, чтобы тебя ограждать от приневоления "демиургыгов" как вот начальство стали величать. Дипломатом, в рот те уши, надо заделыватьќся не в шутку. Долго не удержусь, знамо. Парторгу не положено быть заботником колхоза. Он подосланный послушник, а мне где быть таким?.. Но суждено вот видно на время им состоять.

Была поздняя осень, теплая и сухая в тот год. Проводились совещания за совещанием, главным образом об электрификации колхозов. Оглашались все новые и новые планы, чуть ли уже не в рай попали. Сыпались указания, подслащенные посулами светлого будущего.

Дедушка с новым парторгом вызывались на совещания то в райком, то в МТС, иногда и в область, на особые сборы. Старик Соколов Яков Филиппович называл эти совещания большими сходками. И считал их более бестолковыми, чем проводились у них в деревнях общинных или колхозных собраниях. Там-то просто о наболевшем кто короткое слово скажет, а тут умная балабольщина. А иной такого в усердии накличет, что и сам потом не разберет, чего наплел.

Наперво пошли было смешки над бородатым парторгом. Вот и станет своей бородой, как лиса хвостом грехи нами заметать. Бороде больше веры. Кто-то из высокого начальства, уже с умной усмешечкой, высказал и такое: моховский Корень со Староверской бородой – это как одно дерево на высоќком пригорке: один в земле крепится, а другой в небеса тянется.

Этот высказ тут же и был подхвачен молвой. А сам Старик Соколов Яков Филиппович на это так ответил:

– Кому-то вот и подсказалось такое. Провидение Господне нашло. Нам и пало мирское бремя снести, опору житейскую оберечь собой в претерпении. Избранниками и укрепиться на Святой Руси то, чему ей суждено… А так-то вот вроде во театры с тобой ходим для забавы. Непротивлением тому и сбережемся для блага людского.

Дедушка тоже каждый раз тяжело вздыхал, отправляясь на "эти большее сходки". Дела делаются, знамо, дома, и не по ихним решениям-говорениям. Но коли обмотали крестьянина, назвав колхозником, клубком ига, то и надо перенести это иго. И ждать, пока нити его не ослабнет от общего недуга. Когда всем плохо, то иго теряет силу свою и отпадает, поверженное скорбью и страданием люда, его претерпением.

О клубке "ига" – это были слова Сухова, сказанные как бы притчево: "Пока оно не изойдет, будет казаться чем-то цельным. А там останется то ненужное, на что нити были намотаны". Но дедушка на Сухова никогда не ссылался даже и в домашних разговорах с близкими. Да, может, и у самого Сухова это родилось из каких-то мыслей, высказываемых в проговорках мужиками. Последнее время Михаил Трофимович не пропускал случая, чтобы не заглянуть к Кориным и не побеседовать с дедушкой. И ровно по Божьему Промыслу появлялся Старик Соколов Яков Филиппович. Но вот и он не сослался на Сухова, оберегая его от случайных ушей, как и он их оберегал. И единомыслие их оставалось тайной.

2

Между тем дела с электрификацией колхоза шли, как и все, «особым череќдом», с затяжками и растяжками, как выражались мужики, чтобы не гневить кого-то прямыми словами. Начали и отчитались как положено, чтобы кого-то успокоить. А там уж, об окончание дела, дядя другой думай. Привычное дело: в бумагах означено, а там лежи как в гробу замурованный. Столбы даќвно были наспех поставлены. Теперь они кривились, валились. Пробовали

пустить ток, но где-то, что-то замыкалось. Электромонтеры и ходили по лугам и полям, мяли покосы, ниву, бросали обрывки проволоки. Потом на этой проволоке из лета в лето и ломались косилки, комбайны. Железки не уносили с поля, луга, а бросали тут же. Не думалось, что на будущий год ему придется это же поле или луг убирать. Все беды опять же на председателя: не следит, не обеспечивает. А как ему побудить человеќка к защите "не своей земли", "Восстановить павшего человека"? И он привычно оправдывается: доброе дело не без изъяна.

Павел Семенович хлопотал о механизации ферм. Тут он опережал друќгих, использовал старые связи обкомовского работника. Прибыла, бригаќда для монтажа новых доильных аппаратов.

С Моховской фермой решили повременить. Посмотреть, как на большесельском комплексе будут работать новые доилки. Глеб Федосеич вызвался помогать молодым мастерам, заодно и самому подучиться. Взял себе в помощники Кольку Смирнова, сына Веры, доярки. Колька любил железо, бега к деду в кузницу поковать.

– Вот и приглядывайся, парень, вникай во все, – наставлял старый кузнец парня. – Будешь механиком, доктором по железу. Железо, как и человек, всегда требует лечения и ухода. Ныне и в колхозе мастера па все руки требуются.

На Большесельской ферме у слесарей-монтажников что-то не заладилось. Бросив работу, уехали. Глеб Федосеич попробовал разобраться в чем тут у них загвоздка. Оказалось – некомплектность деталей. Приехала другая бригада, тоже молодые ребята. Глеб Федосеич с Колькой взялись активно за дело. И колхозный мастер-кузнец из помощников, превратился в наставника.

Через две недели доилки заработали. Павел Семенович "ходил на носках". Как же – первый в районе приобрел современные аппараты и устаќновил. "Первый" приезжал посмотреть и поздравил.

Пришли глянуть на хваленые доильное аппараты и моховские доярки. Паќша пощупала вымя выдоенной коровы. Попросила ведро, присела привычно. Корова вроде бы обрадовалась прикосновению ее рук. Звучно взыкнула струйка молока о дно ведра. Анна, Агата и Вера присели к другим коровам. Коровы будто ждали их, смирно стояли.

– Доение аппаратами, это девоньки, полдела, – сказала Паша, показывая молоко в ведре большесельским дояркам. – Каждую корову руками надо додаивать.

Павлу Семеновичу заявила, что для моховских коров такое доение не годиться, коров можно испортить. Он и сам знал, а теперь и видел, аппараты не совершенны. Но с чего-то все же надо начинать, а там постепенќно наладится. Надежда была и у него на деда Галибихина, может и внесет какие-то усовершенствования.

Дедушка по обычаю пригласил мастеров на чай. Правило исстари блюлось "венчать дело доброй беседой". Пришли Павел Семенович, парторг и Глеб Федосеич с Колькой… Старик Соколов Яков Филиппович в свободном пиджаке и широких брюках… Как же, он, парторг, второе начальство в колхозе. Летом сын приехал, оставил костюм "по кости". Белая бородам прикрывала бежевую рубашку, над челом белые волосы взвихрились. Басовитый окающий говор в просторном пятистенке разносился с какой-то торжественностью, усиливаемый стенами. Павел Семенович тоже в щегольском заграничном костюме, шерстяной сероватой рубашке, залюбовался стариком-парторгом, и назвал его в веселом разговоре Сократом.

Яков Филиппович шутливо рокотнул:

– Староверской Бородой называют, Коммунистом во Христе кому-то вот вздумалось окрестить, а ты новое прозвание мне прилепил. Сократа, то бишь, спорщика. – Кто такой Сократ, он прослышал и потому как бы остерегся, высказав, – око прокуророво этим на меня и наведешь, и будет оно лишней зацепкой, коли проштрафлюсь в чем.

Пошутили и тут же замяли разговор о Сократе. Но будто лукавым подслушанное слово это – Сократ – как-то само собой вошло в молву. Скорее всего парни, наладчики доилок, его повторили в своих разговорах: были вот в гостях в председателя вместе с Сократом, бородатым старцем.

Парни, наладчики доилок, понравились дедушке. Было их четверо. Стеќснялись к себе внимания, смущались под взглядами разодетых мужиков, придающих какое-то особое значение их работе и им самим. Сами приќшли, кто в чем был: в затасканных куртках, таких же брюках и свитерах. На празднике быть не рассчитывали. Колька тоже подстать парням в простых брюках, бумазейной рубашке. Дедушка был в своей старинной паре и праздничной, вышитой баским узором косоворотке. Ладный мужик старой закалки, хлебосол. На плакатах когда-то в такую одежду рядили "мироедов". И дедушка шутил, уловив удивленный взгляд ребят:

– Царевых времен облачение. Нашим портным, Осей есиповским сшито, мастер был на всю нашу округу. По домам не ходил, домой к нему шли, как к особенному.

Разговорились и парни. Всего-то оказывается третью ферму механизируют, доилки устанавливают.

– Ясное дело, не все вдруг, – как бы извинил их дедушка за неполаќдки. – Надо вот еще и дояркам привыкнуть, нашим хозяйкам. Да и коровы живые. Как и люди, одна стерпит, другая закапризничает, к рукам человека потянется.

Дедушка, когда разговор пошел веселей, попросил ребят-мастеров, чтобы доильные аппараты для моховской фермы они устанавливали под присмотром Глеба Федосеевича. Руки у него талантливые, и сами у него кое-что переймете. Назвал кузнеца "нашим инженером". Он во всех тонќкостях разных механизмов разбирается.

В сером костюме, ладно сидевшем на его костлявых плечах, кремовой рубанке с галстуком, он и впрямь походил на инженера, застрявшего каким-то чудом в деревенской глуши. Подсел к голубоглазому парню, старшему мастеров. К ним присоединился другой парень. И протолковали остаток вечера, будучи навеселе.

В застолье ребята согласились передать доильные аппарату Глебу Федосеевичу Галибихину. А на другой день заявили Павлу Семеновичу, что им отчитываться надо, могут и проверить. Все должно быть по проекту. Павел Семенович польстил старшему, расхвалил работу. Проверка будет от МТС, все за новаторство и сойдет. Сам он это дело и уладит. А на

Моховской ферме коровы племенные, особый подход к ним нужен. Пообещал подписать бумаги, какие потребуется, качество работы отменить, деньги за установку полностью начислить. И доверьтесь нашему инженеру.

После с шуткой, а скорее с горечью в душе и скорбной иронией, признался дедушке покаянно, что пошел на сделку с совестью. И все для "пользы дела". А там такая "польза" примется ребятами, как за "дозволенное"… Бедой и обернется, к дурному, к аферам и будет подталкивать. И все потому, что ты не хозяин своего дела. Почему бы официально не заявить, что сами все смонтируем… Но… самим не положено.

Анна видела, как дедушка страдальчески морщился. Бередились и без того кровоточащие раны его души. Неправду видишь, а пресечь ее не можешь. Сам по неправде поступаешь.

Павел Семенович упрашивал Агашу Лестенькову перейти на Большесельскую ферму-комплекс старшей дояркой, а Веру Смирнову – дояркой. Они обе – ни в какую: "Не уйдем от своих коров". Отпугивало еще и то, что там надо быть под началом Авдюхи-Активиста… Когда в начале пятидесятых укрупнили Большесельский колхоз, Авдюху отстранили от председательства, заменили "Тысячником" из города. С тех пор он бессменно руководил молочно-товарной фермой, а затем все животноводческим комплексом. Неподвластной ему оставалась только Моховская ферма.

К дедушке Авдюха относился свысока, как к не коммунисту. Прежнего парторга, молодого парня. Считал своим долгом поучительно наставлять, как себя вести с председателем не коммунистом. Как же – коммунист с Гражданской войны. Этим и держался на должности. Старика Соколова Якова Филипповича остерегался. Помнил – брат Николай с этой староверской Бородой был в дружбе. От них Авдюхе-Активисту частенько "влетало" за перегибы. Но вот не он, Авдюха, стал первым председателем Большесельского колхоза, а его брат Николай…

И в райкоме видели, что при Авдюхе, заведующим животноводством, колхозное стадо хиреет. Но что с Авдюхой сделаешь – прописной активист. Павел Семенович и решил перевести на Большесельскую ферму моховских доярок. Агаша Лестенькова и заменит Авдюху Ключева, человека уже пожилого. Привык больше распоряжаться без знания дела, к корове боится подойти.

Агаша и Вера, расстроенные, что попадут под начало Авдюхи-Активиста, прибежали к дедушке. Дедушка выслушал их и рассудил: колхоз един, трудодень одинаковый. И на Большесельской ферме коровы моховского стада. И о будущем обеим им надо думать. Избы у Агаши и у Веры худые. В селе пустуют ладные дома. Выберут себе какие надо, колхоз и поможет откупить и подремонтирует. Не век же ютиться в убогих халупах. Агаша Лестенькова и станет заведовать комплексом.

Тем же летом Агаша и Вера переехали в Большое село в свои новые дома. Завел разговор о своем доме и дед Галибихин. Одному бы и ничего жить в избе Поляковых, но запросилась на родину дочка, Ольга. Тоже пришел к дедушке за советом. Как вот тут быть-то?

Муж Ольги, Валентин Кринов, погиб на фронте. Был тоже из раскулаченных, в Хибинах и поженились. Остались сын Костя и дочь Лена. Ольга вторично вышла замуж, но муж умер от пьянства. Ольга позор скрывала, отписывала отцу, что скоропостижно скончался. Приезжала к отцу в Мохово на побывку. И ее, так и не прижившуюся на чужбине, тянуло в родные места. Детство помнилось, все же высланной себя считала. О доме своем Глебу Федосеевичу она мысль и подала. "Не в чужом же доме и тебе жить?" – написала, и тем смутила отца, считавшего, что раскулаченному или высланному, какой свой дом?

Глеб Федосеич колебался, жизнь тут в деревне не сахар, но и там дочери не житье. дедушка посоветовал построить свой дом в Большом селе и дочь с внуками перевезти домой. И старый крестьянин рода Галибихиных внял совету. Тут в земле отчей не одно поколение родичей покоится. А что до жизни, так и верно, перетерпится, не век в зуде будем. И то в расчет взял: его самого тут уважают, прошлым не корят. Сын приезжал. Тоже по родине тосковал. Да и от хозяина избенки, Андрейки Полякова весть пришла – сулится. Хоть и родня им Поляковы, но лучше освободить загодя чужие полати.

Пока помогал Агаше и Вере устраиваться на новом месте, пригляделся к селу. Место кузнецов Галибихиных пустовало. Печище заросло бурьяном и крапивой. В старом колодце торчали колья, чтобы ненароком скотина или пьяный не завалился. Яблони одичали, обломаны. На меќсте берез, росших под окнами, – обомшелые пни. По правую сторону кособочился пятистенный дом, с пристроенной избой и поветью. Тайком проник внутрь, отстукал топориком. Стены ядреные, перебрать постройќку так и можно бы поставить на прежнем Галибихинском месте. Подзуживало и самолюбие – кузнецы и на Галибихинском пепелище отстроятся, пуще других дорожат своим пределом.

В разговоре с дедушкой Глеб Федосеич не удержался и на свою судьбу-долю вроде как предреченно сослался. Не должно кузнецов Галибихиных место неопамятованным оставаться. Н вот тоже вроде как судьбой наречен вернуться сюда. И тут же пожаловался:

– Неужто, Игнатьич, и помирать бездомным, как изгнаннику. Быть не прощенным не знамо и за какую вину?.. И худо, да дома.

Дедушка поговорил со Стариком Соколовы Яковом Филипповичем. И он взялся помогать деду Галибихину, заторопил его. Но тут вдруг выясниќ лось с помощью Авдюхи-Активиста, что дед не колхозник, а не колхозниќку не положено дом на колхозной земле строить. Такое разъяснение последовало из района. От Федосьи Жоховой, не без подсказав Саши Жожова, сына, пошли разные разговоры кругами, обвиняли дедушку в нарушении законов. Купить дом "частнику" разрешения особые требуются. За ними лучше и не ходи. На недели и месяцы, а год впустую прохлопочешь. Покаќтилось не без злорадства, будто бывший кулак дачку для сына и дочери промышляет. Да вот не тут-то было.

Пришлось парторгу колхоза. Старику Соколову Якову Филипповичу доказывать самому "Первому", что Глеб Федосеич Галибихин в колхозе с войны работает. Дочь с детьми на жительство хочет переехать, на ферме будет работать. И Павел Семенович включился в хлопоты. Смешное деќло в колхозе людей нет, а работящих крестьян домой не допускают: "кулаки", вишь, навредят?.. Но "установки" их не перепрыгнешь. Впору тут и председателю, и парторгу руками развести: что поделаешь?.. А Павлу Семеновичу м подавно, ему-то о чем печься: он не колхозник, в колхозе от МТС. Будь прежний парторг и прежний председатель, так бы все и вышло.

Глеб Федосеич написал заявление о приеме его и дочери в колхоз. Подписи поставили. И тут совсем неожиданно поднялась новая буча. Кому-то из памятливых насмешливых стариков пришло в голову для смеху подзудить ярого колхозного активиста Авдюху Ключева. Возьми да и выскажи на полном серьезе: ''Вот, Авдей Федорович, выслали вы в двадцать девятом на берег ледяного моря под белую волну кузнецов Галибихиных, а теперь в колхоз их принимать будешь, поди ведь проголосуешь, греќхи свои тем и замолишь. Авдюха взбеленился: "Не быть тому, не место бывшим мироедам недобитым в колхозе". Написал гневную жалобу на председателя и парторга, как неразоблаченных в свое время подкулачников. Но в райкоме секретарь Сухов ему объяснил, что прием в колхоз общим со-бранием решается.