Текст книги "PRосто быть богом: ВВП (СИ)"

Автор книги: Павел Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Василий Иванович между тем открыл сумку и достал из него довольно внушительную пачку денег. Взгляд, брошенный на деньги, тут же заставил буфетчика замолчать. Он внимательным взглядом теперь следил, как пальцы посетителя отсчитывают купюры.

– Этого хватит на новый? Да, нет? – очень похоже спародировал Василий Иванович присказку буфетчика и протянул деньги.

Армянин, быстро пересчитав, кивнул, довольный. А Василий Иванович совсем незлобиво добавил, запихивая в сумку денежную пачку. – Ребята из общака выделили. Купи новый телевизор. Пусть будет память. От Васи – Царя.

Резко поднявшись, Василий Иванович вышел из закусочной. И – опоздал. Рейсовый «пазик», завершив разворот, уже отъезжал от остановки.

Но Василий Иванович сделал в сторону «пазика» столь беспрекословный жест рукой, что тот стал притормаживать. И не только остановился, а сдал назад, остановившись прямо перед припоздавшим пассажиром.

Рядом с открывшейся дверью автобуса была прилеплена табличка:

Луховицы – Великоволжск

Василий Иванович вошел внутрь. И двери за ним с тихим шорохом закрылись.

***

– Пожалуй, я то–оже скажу «да», – Сорокин потер бородку указательным и большим пальцем.

– Против действующего потянет? – Генералов кивнул на экран, где Жарский рассказывал о тяжелой каждодневной работе мэра и его замов. – Смотри, как грамотно пиарится!

– Как вы принимаете сложные решения? – ведущая уже сидела между Жарскими, лукаво поглядывая то на мэра, то на зама, точнее, замшу. – Ну, как это выглядит? Вы садитесь друг напротив друга? Или… – ведущая многозначительно примолкла.

– А действующего не будет, – ровно сказал Сорокин.

– Гусары, молчать! – пошутил Жарский, поправляя усы.

– Решение уже принято, – продолжал Сорокин.

– Конечно, решения принимает муж, – серьезно ответила замша.

– На повышение заберете? – усмехнулся Генералов.

– Как обычно, – игриво подмигнула ведущая.

– Твое дело – работать с кандидатом, – отрезал Сорокин. – Проект уже запущен. И ты, Виктория, присоединяйся. Ух ты, моя маленькая, – он попробовал погладить проснувшуюся собачку по мохнатой голове.

Собачка огрызнулась неожиданно злобно.

Генералов подошел к гардине и отдернул её. За окном обнаружилась Соборная площадь. Со всеми причитающимися аксессуарами. Царь–пушка и Царь–колокол стояли на своих законных местах. Строго и державно поблёскивали купола Успенского собора. А чуть левее вздымалась ввысь воздушная вертикаль колокольни Ивана Великого. Между окном, из которого выглянул Генералов, и державными достопримечательностями простиралась забранная брусчаткой, но всё же вполне обычная автостоянка. На которой стояли авто обычных кремлёвских чиновников, а также обладающих вожделенным пропуском гостей главной отечественной святыни. Студия, в которой проходило «прослушивание», располагалась на третьем этаже так называемого «четырнадцатого корпуса» Кремля, занятого службами Администрации Президента.

– Это кобель, – с достоинством сообщила Виктория под бурные аплодисменты участников ток–шоу.

Глава вторая. Проезд закрыт!

Каждое утро в семь утра мэр города Великоволжска Георгий Петрович Жарский самолично объезжал город. Проверял, всё ли в порядке. Дороги, газоны, фонарные столбы, автобусные остановки, витрины и фасады – каждая мелочь, каждая деталь была важной. Потому как Жарский был уверен – как город выглядит, так и живёт. В красивом месте ведь и бумажку на пол не кинешь, и работать станешь по совести. Потому все недочеты и проколы во внешности города становились заданиями «номер ноль» для соответствующих служб города. Остальные вопросы жизнедеятельности города решались столь же оперативно. Жарский считался, да и был хорошим мэром. Такое случается с бывшими военными. Ну, ладно, уточним, с бывшими милиционерами – ведь до мэрства Георгий Петрович возглавлял Великоволжское УВД.

Обычно Жарский поднимался в половине седьмого, причём безо всякого будильника. Будильник в их доме был под запретом. Когда он женился на Ольге, та категорически заявила: «Либо ты спишь со мной, либо с будильником». Конечно, бездушной железяке он предпочёл красавицу жену. И научился вставать по внутренним часам – всё–таки бывший практически военный.

Но сегодня он проснулся чуть раньше обыкновенного. Немного полежал, поразглядывал высокий потолок, ничего необычного там не обнаружив. Рядом самозабвенно спала Ольга. Жарский поразглядывал и жену, стараясь не сопеть. Ольга даже во сне ухитрялась оставаться красавицей, даже со спины. Рыжие длинные волосы разметались по белоснежному полотну наволочки, линия хрупкого плеча могла свести с ума даже после нескольких лет брака. Куда там будильнику!

Жарский гордился женой и ревновал к каждой мужской особи, которая крутилась возле неё. Но сейчас ревновать было не к кому – разве что к собственной фотографии при погонах, висевшей на стене. У фотографии наблюдалось побольше волос, чем у нынешнего Жарского, и поменьше пуза, хотя на фото последнее обстоятельство было и вовсе незаметно: нижний край снимка обрезал грудь Жарского на уровне медалей. То есть, именно по той линии, от которой начинаются обычно бюсты выдающихся деятелей, изваянных в мраморе. Или хотя бы в бронзе. Возле мэрии как раз и была целая аллея из таких бюстов именитых великоволжцев.

Жарский осторожно выбрался из–под одеяла, нашарил тапочки. Стараясь всё делать тихо, он выдвинул верхний ящик прикроватной тумбочки. Та чуть скрипнула.

Ольга открыла глаза, но не пошевелилась.

Жарский достал из ящика «макаров». Привычно ощупал воронёную сталь – пистолет стоял на предохранителе. Проверять снаряженность обоймы он не стал – и так знал, что в наличии полный боекомплект. Положив пистолет в карман пижамы, он на цыпочках направился к двери. И тут ему показалась, что Ольга пошевелилась. Жарский довольно резко обернулся:

– Ты что–то сказала?

Ответом ему было ледяное молчание.

Перед выходом из дома он снова заглянул в спальню. Ольга спала в прежней позе.

– Я уехал, – сообщил он, но и на этот раз спина жены промолчала. – Вернусь не раньше обеда. С дороги позвоню.

Ольга слушала: вот Жарский спустился на первый этаж, вот закрыл входную дверь, бренча ключами, надо сменить ему металлический брелок на пластмассовый, вот открылась дверь гаража, завёлся мотор. Когда ворота закрылись за выехавшей машиной, Ольга быстро вскочила и, надев голубые домашние шлёпанцы с пушистыми помпонами, подошла к трехстворчатому зеркалу.

Три белокожие женщины внимательно смотрели на неё. У каждой на переносице она заметила три веснушки, три солнечных метки. А вот глаза у каждой из Ольг оказались разными. У той, что ближе к окну – зелёные, у той, что по центру – серые, а у третьей – голубые. Ольга и сама точно не знала, какие у нее глаза. От игры света, от настроения или от одежды их цвет менялся как цвет моря.

У зеркала, на тумбочке, Ольга взяла маленький серебристый телефон и быстро набрала номер.

– Он уехал, – низким вкрадчивым голосом сообщила она телефону, разглядывая трех полуобнажённых красавиц с изящно спутанными волосами и разноцветными глазами.

***

В номере гостиницы «Волга», проходившем по разряду «люкс», кондиционера, само собой, не наблюдалось. Ведь это был «люкс» по–великоволжски. Хотя Сухов открыл все окна, даже то, что было заклеено ещё с давно прошедшей зимы, всё равно дышать было практически нечем. Воздух малой родины был раскалён нещадным солнцем с самого утра.

– Да, я понял. Хорошо, – сказал он телефону и нажал отбой.

– Хо–ро–шо, – сказал он уже сам себе и зашел в ванную, чтобы ополоснуть лицо. Осмотрел внимательно полотенце и, чуть помедлив, достал из кармана носовой платок и промокнул лицо им.

Сев на разобранную постель, где он провёл душную, беспокойную ночь, Сухов набрал номер, предварительно заглянув в записную книжку.

– Давай! – скомандовал он коротко и тут же отключился.

Что ж, пожалуй, пора. Сухов потер подбородок рукой и понял – нет, не пора. Сначала надо побриться. А уж тогда – точно, пора.

***

Путь Жарского лежал через весь город. По улице Красной, прямой стрелой пересекавшей Великоволжск параллельно великой русской реке Волге. Завершалась Красная грандиозным Крестовоздвиженским храмом с колокольней, своими нездешними масштабами и абрисом напоминавшей знаменитый силуэт колокольни Петропавловского собора в городе Санкт – Петербурге. Здешняя колокольня тоже видна была издалека: и в геометрически точной перспективе улицы Красной, и со многих иных точек города и, что являлось особенным предметом гордости великоволжцев, с Волги – в хорошую погоду аж за пятнадцать километров.

«Лендкрузер» мэра редкого малинового цвета тоже трудно было не заметить. Машину Жарского в городе хорошо знали. Потрясая мётлами в воздухе, его приветствовали дворники, в этот час как раз довершавшие уборку центральной улицы города. Ему подмигивали фарами встречные автомобили и троллейбусы, набитые едущими на работу жителями. Жарский в ответ кивал и тоже подмигивал фарами.

Традиционно поклонился мэру и китаец Ли с порога своего китайского заведения. Жарский гордился тем, что в его городе китайский ресторан появился даже раньше, чем в области. Съездив в Нью – Йорк и обнаружив там огромное количество вкуснейший китайских закусочных, он сам распорядился найти подходящего китайца и создать ему все условия. Китайский ресторан «У дядюшки Ли», поначалу воспринятый великоволжцами с некоторой подозрительностью, вскоре стал в городе самым модным. Считалось высшим шиком отгулять в нём свадьбу – откуда–то появилось поверье, что свадьба, сыгранная «У дядюшки Ли», приносит молодым счастье и удачу.

Подобная судьба постигла и многие другие начинания мэра, тоже поначалу воспринимавшиеся в штыки. Вернувшись из очередной заграничной поездки, Жарский всякий раз был одержим какой–нибудь новой, на первый взгляд сумасбродной идеей. Так, после посещения Лиссабона в скверах города появились слоны, жирафы и бегемоты, искусно вырезанные из специально заказанного по этому случаю живого кустарника. После поездки в Париж мэр энергично занялся устройством фонтанов. Которые вскоре и появились в немалом количестве.

Свои украшательские забавы Жарский финансировал не из городского бюджета, а обложив дополнительными поборами местных бизнесменов. Чем заслужил их тихую до поры до времени ненависть, но зато завоевал любовь жителей. Фонтаны и экзотические животные стали местной достопримечательностью наряду с собором, резными фасадами деревянных купеческих домов и местным краеведческим музеем, в начале прошлого века построенного купцом Петром V Заусайловым, очередным потомком фактического основателя города.

Другое дело, что дома за резными фасадами катастрофически ветшали, реставрация собора тянулась уже не первый год, а дороги в городе, если не считать парадной улицы Красной, временами становились практически непроезжими по причине образования огромных ям и отсутствия должного ремонта. Но это были проблемы уже всероссийского масштаба и грех было бы за ними видеть исключительно нерасторопность мэра. Тем более, что воровал он, не в пример многим, вполне по–божески. Помимо малинового джипа, двухэтажного дома на берегу Волги и доли в нескольких успешных великоволжских предприятиях он практически ничего лишнего не имел. Ну, ещё кое–что по мелочи перепадало ему при распределении земельных участков, от раздачи крупных строительных подрядов и от прочих хозяйственных телодвижений.

Но кто же за это мог кинуть в него камень? В России за всё приходится платить. Надо только знать – кому. И, главное, чтоб потом не кинули. Жарский кидал редко. Хотя всё равно к своим сорока двум годам врагов нажил предостаточно.

Проезжая мимо гостиницы «Волга», Жарский чертыхнулся. Его цепкий и внимательный глаз углядел, что с крыльца опять исчезла металлическая решетка, обычно утопленная в прямоугольную бетонную раму и служившая для вытирания ног. Сейчас яма зияла по центру крыльца перед самыми дверями гостиницы. Хорошо, что хотя бы дождя не было.

С воровством металла и сдачей его в скупку Жарский боролся давно и нельзя сказать, что безуспешно. После экзотической поездки в Улан – Батор, где все канализационные люки были украдены напрочь и, кажется, навсегда, и где надо было ходить по улицам с большой оглядкой себе под ноги, чтоб невзначай не провалиться в преисподнюю, он у себя в Великоволжске предпринял драконовские меры по борьбе с расхитителями. Меры принесли желаемый результат – с одним единственным исключением: решетка с крыльца гостиницы «Волга» продолжала пропадать с чудовищной регулярностью.

И так не слишком–то бодрое настроение этого утра было испорчено окончательно. О чём пока не подозревал подполковник Семёнов, начальник городского УВД, бывший зам Жарского ещё в бытность того главным городским милиционером. Сине–белый служебный «форд» Семёнова стоял у подножия памятника Ленину, расположенного между ёлками аккурат перед зданием городской администрации. Сёмёнов каждое утро ждал здесь Жарского для ежедневного доклада.

Вот, наконец, показался малиновый «лендкрузер» и припарковался дверь в дверь с «фордом» Семёнова.

Опустилось окошко «лендкрузера», оттуда показалась очень недовольная физиономия Жарского:

– Семёнов, твою мать! – такое начало не предвещало ничего хорошего. В последнее время Жарский даже в разговоре со служивыми выбирал более парламентские выражения, очевидно – внутренне готовился к предстоящим выборам и приучал себя к максимально толерантному общению с избирателями, среди которых, понятное дело, попадались и милиционеры. – Опять у тебя решетку… скоммуниздили! Я тебя в последний раз спрашиваю: доколе?!

У Семёнова несколько отлегло от сердца и он привычно развёл руками:

– Ну, вы же знаете, Георгий Петрович, у нас недобор с кадрами. Не поставлю же я у каждой решетки по постовому! У нас и так…

– Ладно, докладывай! – обречённо отмахнулся Жарский.

– В ДК электролампового подрались наши и заволжские…

– И кто победил?

– Обижаешь, Георгий Петрович! Пятерых даже в плен взяли. Сидят у меня в КПЗ.

– Подержи до вечера. Главное – курить не давай. Замолят о пощаде – возьми с каждого показания под подпись и – в шею их, в шею!

– Понял, Георгий Петрович. В детском парке колесо обозрения поломали. Ищем!

– Чего искать? – огрызнулся Жарский. – Вали на заволжских. Пусть возмещают.

– А если заупрямятся?

– Ножи у них изъяли?

– Три! – Семёнов готовно показал три пальца на правой руке.

– Ну, так и поставь их перед альтернативой: или ты открываешь на них дело за ношение холодного оружия, или… дело не открываешь, а они втихую скидываются на ремонт колеса.

– Да, Георгий Петрович! У вас не голова, а дом советов! – с видимым восхищением проговорил Семёнов. Он всегда ценил в своём начальнике поразительное умение сочетать коммерцию с усилением правопорядка.

– Что ещё? – прервал грубую лесть Жарский.

– Ещё… – Семёнов чуть замялся. – Ещё Вася – Царь из заключения вышел…

Никакой особой реакции на это сообщение не последовало. У Семёнова даже создалось ощущение, что Жарский пропустил весть мимо ушей, но повторить он не решился.

– А это что ещё за хрень? – вдруг воскликнул Жарский, глядя в зеркало заднего вида.

Семёнов высунулся из окна «форда» и посмотрел в нужную сторону. Из–за пятиэтажек, со стороны авиационного завода над городом словно обезумевшая луна поднимался огромный синий воздушный шар. Присмотревшись, Семёнов легко различил на нём крупную яркую надпись. Она гласила просто и откровенно:

Жарский, уходи!

– Убрать! – коротко распорядился Жарский, видимо, сумевший прочитать надпись ещё в зеркале и даже с заду наперёд.

– Это ж с авиационного завода запустили! – пролепетал Семёнов. – Там не наша территория – у них собственная охрана.

– Придумай что–нибудь! – бросил Жарский, уже двигаясь с места. – Ты ведь начальник милиции. Пока.

Сёмёнов понял, что последнее «пока» вовсе не было словом дружеского прощания. Это сакраментальное «пока» скорее напоминало о том, как всё не вечно на этой земле. Проводив глазами малиновый «лендкрузер», он резво схватил рацию и разом начал жать на все её кнопки.

***

Морковка была тощенькой–претощенькой, втрое меньше собственной ботвы, но зато свежевымытой. Это чтобы вид был товарный.

Под стать морковке, разложенной ровными кучками на щелястом ящике, были и остальные овощи этого самостийного рыночка. Перышки ярко–зелёного лука, светленькая юная петрушка, пушистый укроп, малюсенькие свёколки с огромными листьями, подростки–кабачки – это всё были радости раннего летнего периода, когда не созрели ещё более солидные, увесистые фрукты–овощи.

Была и рыба – от небольших съежившихся воблинок до самодовольных, лоснящихся жиром копчёных рыбин с приоткрытыми хитрыми глазками. Свежую рыбу возили на Центральный рынок, где были хоть какие–то, но холодильники.

Клубнику в Великоволжске в основном закручивали в банки, лишь сейчас, в начале сезона, выставляя банки на продажу. Здешняя клубника слыла лучшей в Среднем Поволжье – самой крупной, сладкой и сочной. Впрочем, редко какой российский городок не славится лучшей в окрестностях клубникой.

– Бери, дочка, для внуков делала, – уговаривала темнолицая старушка в голубом платочке раннюю покупательницу, присмотревшую вкусную банку прямо из автомобиля.

Рынок и размещался вдоль дороги специально для таких вот покупателей на колесах.

– Беру, беру, бабушка, – дама, не снимая темных очков, рылась в кошельке, похоже, отыскивала не слишком крупную купюру.

– Дама, хрену возьми, задёшево отдам, – подскочил к машине дед Пахомыч, единственный здесь мужчина.

Солидарные с бабулькой женщины быстренько оттёрли нарушителя неписанных правил уличной торговли от покупательницы. Та, наконец расплатившись, уехала с клубникой и пакетом зелени, которую старушка умело всучила вместо сдачи.

Пахомыч раскладывал корявые корни хрена по размеру на законном месте, картонном ящике из–под бананов, и недовольно ворчал под бугристый свой нос:

– Во, бабы, одно слово – дуры! Как будто их хрены, вцепились, прям иксплуататоры! Одно слово – баба бабе свой хрен ни в жисть не уступит…

– Ты чё несёшь, Пахомыч? Кому твой хрен нужен, пень ты допотопный! – расхохоталась соседка, пышная тетка среднего крестьянского возраста, то есть от тридцати до пятидесяти примерно. – У нас у самих этого добра в огороде! И поливать не надо!

Внушительные груди Надежды мелко затряслись от смеха.

– Да что б ты понимала в хрене, Надежда, – беззлобно вздохнул Пахомыч.

Вообще–то, если по паспорту, он был вовсе не Пахомыч, а Ильич – Николай Ильич Пахомов. Но Ильичом традиционно называли его старшего брата, уже покойного, так что в тёзках вождя Пахомычу побыть так и не удалось. Сначала из–за брата, а потом и вовсе не актуально стало – прижилось, прилипло к нему именно «Пахомыч». Пахомычем ему жилось неплохо, во всяком случае, на качестве выращиваемого хрена это никак не отражалось. А больше у Пахомыча в огороде ничего и не выживало. Зато самогон он делал – зашибись!

Место у Пахомыча было не лучшее, но и не худшее – предпоследнее в длинном ряду ящиков. Последней была тётка Наталья, так уж исторически сложилось.

Во–первых, Наталья приезжала на допотопном мотоцикле «Урал» с коляской. Таком древнем, что бухтел и бренчал похлеще самого Пахомыча. А вонял этот мотоцикл бензином так, будто он комбайн. Или – космический корабль с неисправным бензобаком. Кому охота, чтобы этакое чудище за спиной весь день стояло и дурманяще пованивало?

Во–вторых, Наталье в принципе было всё равно где торговать, а рядом с нею торговать было очень даже выгодно. Ведь у неё, как выражалась учёная Надежда, закончившая мало того, что техникум торговли, так ещё и курсы повышения квалификации, у Натальи всегда «исключительно эксклюзивный товар». То есть – продает тётка Наталья то, чего у других нету. Поэтому тётке Наталье всё равно где стоять, а Пахомыч рядышком, гляди и свою какую–никакую хреновину продаст. Успех, известное дело, штука заразная.

В общем, получилась Наталья крайней, это если по ходу движения смотреть. Ну, а если кто с другой стороны едет – так опять же крайней, но уже со знаком плюс.

Тётка Наталья уже раскладывала свой товар. Влажные пучки щавеля, ровненькую розовую редисочку – у неё редиска почему–то появлялась первой и пропадала последней, ранние салатно–жёлтые яблоки, размером чуть поболе редиски. Яблок нового урожая не было ещё ни у кого, во всяком случае, на этой отдельно взятой торговой точке. И, наконец, в коробке из–под обуви Наталья выставила особый, тот самый «эксклюзивный» товар – пакетики с засушенными сборами трав. На каждом пакетике печатными буквами были проставлены диагнозы или обозначены части человеческого организма: «ангина», «мигрень», «бронхит», «алкоголизм», «гематома», «печень», «легкие», «сердце», ну и всё в таком роде. За этими пакетиками к тётке Наталье специально приезжали в случае нужды со всего города.

Рядом с Натальей пофыркивал и вздыхал, будто огромный пёс, уставший после жаркой дороги мотоцикл. Они как–то очень подходили друг другу – этот старый серьёзный мотоцикл и тётка Наталья, крупная, высокая, с резкими чертами потемневшего от солнца лица, на котором, если зрение хорошее или если надеть очки, можно было разглядеть светлую сеточку мелких, уютных морщинок.

– На, Пахомыч, закуси, – Наталья протянула деду яблоко и поправила сбившийся белый платочек в выцветших незабудках.

Здесь все женщины были в платках и косынках, кроме Надежды, которая после окончания курсов стала носить городскую панамку, похожую на тряпичный колонизаторский шлем. Пахомыч же носил клетчатую кепку, а иногда появлявшийся на рынке Вован, муж Надежды, щеголял в белой сетчатой шляпе.

Яблоки тётка Наталья расфасовала в целлофановые пакеты, примерно по килограмму каждый. Получилось четыре пакета. Остатки яблок она сложила в лукошко и перевязала сверху чистой марлей.

– Это от мух, – объяснила она Пахомычу, хотя тот и не спрашивал.

Лукошко с яблоками Наталья поставила чуть сбоку – между собой и мотоциклом. Там уже стояло такое же, затянутое марлей, за которой угадывалась какая–то тайная жизнь.

– А там у тебя что, пчёлы? – догадался Пахомыч. – Погулять их вывезла, старая?

– Какая ж я старая? – удивилась Наталья и снова поправила сползающий на лоб платок. – А это я сегодня в район еду, обещала своим семью привезти, так чтоб до дому не возвращаться, сразу взяла. А пока пусть подышат…

– Свежим бензинчиком, – хохотнул Пахомыч и отвернулся от Натальи, приняв охотничью стойку – к их рыночку приближался новый объект, малиновый «лендкрузер».

– Георгий Петрович, Георгий Петрович приехал! – обрадовано загудел рынок.

«Лендкрузер» остановился аккурат возле Пахомыча. И тот, гордо поглядывая на коллег, самолично уже жал руку вышедшему из машины Жарскому.

– Ну что, Петрович, идёшь на выборы? – проявил политическую зрелость дед и заявил уверенно. – Мы тут все за тебя. Только вот ты б нам здесь навес сделал, а то что, если дождь? Вишь, вон туча, – дед указал на небо.

Впрочем, небо отсюда видно было отрывочно, маленькими островками меж высоких крон деревьев. Там и вправду на нескольких островах было заметно какое–то затемнение.

– Сегодня дождя не обещали, Николай Ильич, – успокоил польщенного – Сам помнит его по имени и правильному отчеству! – Пахомыча мэр. – Это там шар запустили несанкционированный. А навес мы вам поставим. Или лучше… Ряды торговые – пойдёт?

Мэр задорно оглядел согласно гудящих подопечных. Когда Жарский стал мэром, он первым делом разрешил уличную торговлю с собственных огородов, с которой ему приходилось бороться на прежней милицейской работе. Впрочем, надо признать, что он не позволял своим опричникам слишком уж лютовать с таким вот частным, в ту пору недозволенным, бизнесом.

– Вот и ладненько, – обаятельно улыбнулся он. – Договорились. А сейчас мне как раз к Старому мосту. Взгляну, не развалился ли он вконец? Всё же выборы скоро! – он подмигнул деду.

– Давно пора, Георгий Петрович! Там уж даже пёхом переходить страшно. Ты уж, голубчик, займись, – тётка Наталья подхватила лукошко с яблоками и протянула Жарскому. – Возьми яблочков на дорогу. Ранние, сладкие! И жене отвези!

– Ну, спасибо, Наталья, спасибо! – Жарский поставил лукошко на заднее сиденье и помахал тётке Наталье, сообществу в платочках, панаме и кепке в клеточку.

– Уважает он народ. И это правильно, – рассудительно заметил Пахомыч, глядя вслед «лендкрузеру». – И яблочками вот не погребовал, а, Наталья?

Но тётка Наталья молчала. Она, приоткрыв марлю, заглядывала в оставшееся лукошко, проверить, живы ли? Внезапно охнув, Наталья вскочила и стала как–то неловко, торопливо заводить мотоцикл. Мотоцикл утробно заурчал только с третьей попытки.

– Ты куда? Вот чумная–то! – вслед ей крикнул Пахомыч.

Но ответом ему были резкие выхлопы, дребезжанье и апоплексическое дыхание удаляющегося ржавого коня с прилепившейся к нему сбоку коляской.

***

На той стороне реки Сосны, сразу за полуразобранным Старым мостом, дорога от берега сразу заворачивала резко вправо. По дороге этой давно никто не ездил. Разве что редкие смельчаки рисковали перебраться по останкам моста.

Когда мост пришёл в практическую негодность, сюда подогнали технику, сломали перила и сняли бетонные плиты с половины проезжей части. Подъезд с обеих сторон реки перегородили шлагбаумами с запрещающими проезд знаками.

Однако со временем шлагбаумы сами как–то собой тоже пришли в негодность. И особенно торопливые и бесшабашные автомобилисты всё же использовали мост в качестве опасной, но зато короткой переправы через реку. Путь в областной центр таким образом сокращался примерно на треть. А вот для пешеходов и велосипедистов дорога эта особого интереса не представляла – на той стороне реки в радиусе примерно десятка километров никакого жилья и прочих признаков цивилизации не наблюдалось.

Таким образом, место, располагавшееся совсем неподалёку от города Великоволжска, и практически даже входившее в его официальные границы, оказалось почти совершенно безлюдным. Сквозь асфальт дороги кое–где проросла трава. Развелось тут и множество живности – по крайней мере белки скакали по веткам окружавших дорогу сосен как сумасшедшие. Говорили, что по вечерам на заброшенный берег порой выходят волки и с тоскливым интересом смотрят на другую, обитаемую сторону реки. Но это были, скорее всего, досужие обывательские слухи. Ну какие сейчас волки в наших краях? По крайней мере, городские охотники, облюбовавшие теперь эти места, никаких волков здесь не видели.

Там, где дорога делала резкий поворот, росла кряжистая сосна с двумя стволами, издалека напоминая детскую рогатку для стрельбы камешками по случайным или зазевавшимся мишеням. Эта развилка сосны вполне годилась для временного наблюдательного пункта за переправой – лучше места было просто не найти. Вася – Царь и не стал искать, а удобно устроился на этой самой сосне, в её удобной развилке.

Вася сидел на дереве и внимательно наблюдал за мостом, на котором ровным счётом ничего не происходило. Однако Вася чего–то определённо ждал. Но вовсе не того, что вдруг увидел над лесом со стороны города, потому как практически вслух произнёс по этому поводу сакраментальное:

– Это что ещё за хрень?

«Хрень» представляла собой синего цвета и нечеловеческих размеров воздушный шар с какой–то едва различимой издалека надписью. Сощурив глаза, Вася смог прочитать:

Жарский, уходи!

Надо сказать, что слова эти вызвали в его глазах какие–то довольно противоречивые чувства. То есть, с одной стороны, в них, в глазах, отразилось определённое удовлетворение от выше прочитанного. С другой – заметное сомнение. Вася даже покачал из стороны в сторону головой.

Нет, этот просто так не уйдёт, видимо, подумал он. Разве что ему очень хорошо помогут. Тут подобие улыбки тронуло Васины губы. Он посмотрел на часы и, что–то прикинув в уме, стал спускаться с дерева.

Спустившись, он присел на корточки, привалившись спиной к стволу, и закурил «Золотую Яву». Отсюда ни мост, ни дорога видны не были. Только слышно было, как на перекате ниже по течению шумит река.

Неторопливо докурив сигарету, Вася поднялся и взялся уже было рукой за ближайший сучок сосны. Но в последний момент передумал и достал новую сигарету. По тому, как он прикуривал, было ясно – Вася – Царь нервничает.

***

В салоне «лендкрузера» звучала бодрая утренняя музыка. Вжав ногу в педаль газа, Жарский быстро преодолел оставшиеся полтора километра. Дорога здесь раздваивалась. Направо она шла вдоль Сосны в сторону ближайшего действующего моста, до которого было километров пятнадцать. Развилку украшала стела с прозрачными бетонными буквами «ВЕЛИКОВОЛЖСК» и установленным повыше гербом города: на нижнем синем фоне – рыбка, вверху на белом фоне – пчела.

Налево дорога шла к Старому мосту. На её обочине был установлен металлический транспарант:

Проезд закрыт!

Идут ремонтные работы

Объезд – по Луховицкому шоссе

Притормозив, Жарский свернул налево. Дорога была перегорожена запертым на проржавевший амбарный замок шлагбаумом. Жарский съехал с асфальта по довольно наезженной колее и обогнул шлагбаум.

Перед въездом на мост он остановился. Постучал ладонями по рулю. Заглянул в бардачок и пошарил там рукой – всё вроде бы было на месте. Взялся за ручку двери – с мгновенным намерением из машины выйти. Но тут же руку отдёрнул – не в его правилах было изменять принципам. А принцип его в данном случае заключался в том, что он, когда был в машине один, ездил через Старый мост. Словно всякий раз заново проходя тест на психологическую устойчивость. Ну, заодно, и на свои водительские навыки. Которыми – и не без причины – изрядно гордился.

Он потёр кончиками пальцев виски. Сделал чуть громче музыку – как раз передавали «Yesterday».

Жарский мечтательно заслушался и опять не услышал, что лукошко тётки Натальи уже давно и встревожено гудит.

Из–под марли выбралось уже несколько жёлто–чёрных потревоженных существ. И намерения их, судя по всему, были совсем не мирные. Первые, разведчики, проложили дорогу прочим. Пчёлы из лукошка всё ползли и ползли. А некоторые уже поднялись в воздух.

Жарский, осторожно газуя, въехал на узкие бетонные плиты. Что справа, что слева от колёс джипа до края моста было не более чем по полметра. А вот вниз, до быстротекущих вод реки, метров семь–восемь. Но Жарский смотрел только вперёд. И медленно, но вполне уверенно вёл свой тяжелый «лендкрузер».

Тут раздался выстрел. Его Жарский сквозь открытое окно всё же успел услышать.

Но вовсе не выстрел исказил судорогой его лицо. Салон машины был полон злобных, вмиг закружившихся вокруг лица Жарского полосатых насекомых! Откуда?! Что за напасть?! – успел подумать он, то правой, то левой рукой отмахиваясь от этих тварей. Колёса джипа вильнули в опасной близости от края пропасти.