Текст книги "PRосто быть богом: ВВП (СИ)"

Автор книги: Павел Генералов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Степанов быстро прочёл про себя:

Пульхер Силантьевич

Потомственный ясновидящий

22–33–44

– Всенепременно! – быстро кивнул он и, обогнув мужичка, побыстрее скрылся в дверях кабинета.

Пульхер Силантьевич уже вслед Степанову ещё раз скорбно покачал головой и вышел из приёмной. По красному ковру в коридоре тянулся одинокий мокрый след – будто здесь только что прошёл одноногий человек.

Ольга Ильинична задумчиво глядела в окно, а в кабинете стоял устойчивый запах горелой бумаги.

– Служебные документы уничтожали? – без тени юмора в голосе с порога поинтересовался Степанов.

Ольга Ильинична обернулась:

– Да вы присаживайтесь, Юрий Аркадьевич… Раз уж пришли!

– Я… я… – чуть не задохнулся от злости Степанов. – Да вы руки мне целовать должны, что я… что я… вас на официальный допрос не вызвал! И что обвинения пока не предъявил! – Степанов был прямо не похож на самого себя – таким злым и неадекватным Ольга Ильинична его ещё ни разу не видела.

Но она не дала воли ответному раздражению и заговорила очень холодно и чрезвычайно спокойно:

– Давайте насчёт рук пока подождём. А вот по поводу обвинений – постарайтесь поподробнее.

– Поподробнее, говорите? Пожалуйста, – Степанов взял короткую паузу, чтобы перевести дух. – У вас и только у вас была возможность разыграть всё это представление с Золотой Пчелой. Вы могли спрятать слиток и спокойно отвести подозрение от себя, зная доподлинно привычки вашего… мужа.

– То есть, это я играла в «Монополию», я проиграла бюсту Заусайлова Пчелу, а потом…

– Нет, играл Жарский, а Пчела здесь ни при чём! То есть… Что я говорю? Не сбивайте меня! Вы воспользовались ситуацией и ввели следствие в заблуждение. Это всё тянет сразу на несколько статей Уголовного Кодекса. Статья двести девяносто четыре, – Степанов принялся загибать пальцы, – воспрепятствование осуществлению правосудия и производства предварительного следствия лицом с использованием своего служебного положения. До четырёх лет. Статья триста седьмая – заведомо ложные показания. До пяти лет. Статья двести девяносто два. Служебный подлог. До двух лет. Пройдёте по совокупности! – «Служебный подлог» в деле уж никак не прорисовывался – его Степанов добавил просто так, в запале и для острастки.

Слушая его, Ольга Ильинична не проронила ни слова. И лишь теперь позволила себе улыбнуться, самыми краешками губ:

– Спасибо, хоть умышленное убийство мне пока не инкриминируете. Статья сто пять. До двадцати лет. Или пожизненное заключение. И какая муха вас сегодня укусила… Юра?

Степанов, глядя на неё оловянными глазами, лишь выпятил вперёд грудь и потряс указательным пальцем перед собственным носом:

– Я вас попрошу!.. – Степанов выталкивал из себя слова, словно освобождаясь и от чар прекрасной и преступной Ольги Ильиничны, и от пропитавших всё его существо болезненных испарений промокшего насквозь, сошедшего с ума города. – Я вам не Юра!.. А Юрий Аркадьевич Степанов. Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры э-э… – он на секунду запнулся, но всё же добавил и не без пафоса, – Российской Федерации!

Глава вторая. Слабое звено

В пивном ресторанчике «Рак на горе», занимавшем просторный сводчатый подвал на улице Большой Казанской, посетителей можно было пересчитать по пальцам. Причём одной руки, если не учитывать бармена за стойкой и троицы профессионально весёлых официанток в длинных кожаных передниках.

Название заведения этимологически восходило к известной русской пословице про рака, который так никогда и не засвистит, взобравшись на гору. Шансы этого гипотетического рака в данном подземном месте, похоже, окончательно сводились к нулю. Однако официантки здесь были проворны, а пиво изрядно свежо, так как варили его прямо на месте – в огромных блестящих чанах, выписанных непосредственно из Мюнхена, пивной столицы Германии.

И раки, которые никуда не спешили, отличались отменным вкусом. Они заполняли своими зеленоватыми телами с клешнями пару аквариумов, расположенных вдоль стен. И посетители имели возможность сами выбрать себе ещё живую закуску, предназначенную к поеданию.

В одной из подвальных ниш за дубовым столиком устроились Палыч и майор МЧС Свистунов. Свистунов комплекцией и усами был очень схож с Палычем, только помоложе. Они приканчивали уже третью порцию раков. Правда, Свистунов сопровождал вкусный процесс их разделки, высасывания сока из ломких лапок и пережевывания белого мяса из клешней и хвостов богатырскими глотками пива, в то время как Палыч ограничивался потреблением минералки. Да и та была без газа.

Палыч вовсе не был каким–нибудь «зашитым» алкоголиком. Скорее он с некоторых пор стал практикующим трезвенником, когда подсаженная армейскими буднями и праздниками печень начала давать о себе знать длительными и болезненными приступами. Так как Палыч ещё в бытность свою в войсках считался толковым офицером, то ему всегда и поручали организацию отдыха многочисленного проверяющего начальства. Алкоголя там, ясное дело, лилось немерено. Сам Палыч это долголетнее испытание с честью выдержал, а вот печень его в конце концов подвела.

Впрочем, Палыч по поводу своей вынужденной трезвости приноровился даже подшучивать, а былые острые ощущения восполнял обонянием. Разве что очень иногда позволял себе отхлебнуть маленький глоток того же пива. Но так как он вполне естественно ощущал себя в самой крепко пьющей компании, то своей исключительной трезвостью никого и не раздражал.

Ещё в самом начале уничтожения раков Палыч протянул Свистунову объёмистый конверт:

– Это тебе, майор, за отлично выполненное задание. С ребятами своими сам разберись.

Майор кивнул и скосил глаза в сторону бокового кармана своего гражданского пиджака, куда Палыч ловким движением и опустил конверт.

– Работы сейчас много в зоне подтопления, да и с мошкарой этой треклятой дни и ночи боремся, – прокомментировал он на всякий случай. – Ребята – заслужили! – солидно покивал он, будто Палыч выдал ему премию именно за эмчеэсовские заслуги.

– Да ребята у тебя – золото! – не стал спорить Палыч, но свернул тут же на своё. – Как с техникой? Подобрали?

– Как договаривались, товарищ полковник, – Свистунов вытер руки салфеткой и достал из спортивной сумки некий приборчик в пластмассовом кожухе, размером с небольшой бытовой трансформатор. – «Эйэсси–шестьсот». Идеально действует на мелких грызунов, зайцев, собак, лосей и оленей. Дискретно избираемые частоты с электромагнитной интерференцией. Есть разъём, – майор ткнул пальцем в боковое отверстие приборчика, – для подключения детектора движения. Производство Гонконг, но мои умельцы поколдовали, охват до полутора тысяч квадратов довели.

– Сколько на наш метраж понадобится? – деловито поинтересовался Палыч.

– Думаю, двумя десятками единиц обойдёмся, – уверенно ответил майор.

– С облаками тоже разберёмся? – сходу продолжил Палыч.

Свистунов кивнул:

– Только я для сугубой конфиденциальности не с нашими, а с сельхозавиацией договорился. Там у меня кореш командует. А реагенты все закупили – и сухой лёд, и жидкий азот – для особо кучных, и йодистое серебро. Цемент–то, конечно, подешевле бы вышел…

– После твоего цемента ни один огурец на грядке не вырастет! – перебил Палыч. – Мы ж не враги родного народонаселения!

– Ну, я и говорю… – тут же согласился Свистунов. – А с комарьём, конечно, беда. На открытом пространстве техника сбоить будет…

– Ну так сообрази что–нибудь головой! – привычно скомандовал Палыч.

В ответ Свистунов расплылся в хитрющей улыбке:

– А мы туда задом «Ирбис» подгоним!

– «Ирбис», говоришь? – задумался Палыч. – А что? «Ирбис» – это дело. Вроде как случайно завернул. Только не переусердствуйте там! Колокольню сдуру не завалите! – Палыч с удовольствием хохотнул. Майор оценил шутку полковника.

Официантка, та, что с русой косой, принесла Свистунову новую кружку пива, с огромной и вкусно шипящей пенной шапкой.

– Плесни–ка и мне, майор! – пододвинул свой стакан Палыч. – Только на самое донышко.

***

– Но я ведь за нею ухаживала… – опрятная домохозяйка растерянно смотрела на строгого усатого мастера.

За окном едва слышно шелестел бесконечный дождь. Помогая звукам дождя, из ванной доносился шум воды. Лев Зайцев лежал на широкой гостиничной кровати по диагонали, прикрывая наготу белой простынёй.

Усатый мастер объяснял тетёхе, почему её стиральная машина снаружи блестит, а внутри разрушается. Получалось убедительно. Зайцев прямо заслушался. Хотелось немедленно вскочить и мчаться в магазин за чудо–средством. Он потянулся за пультом и сделал телик погромче. Как истинный пиарщик, он обожал рекламу.

– Лев! Уйми зверя, – попросила Вика, выходя из ванной. Она была завёрнута в большое махровое полотенце. Короткие влажные волосы взъерошились и торчали во все стороны.

– Какого зверя? Мышкин! Уймись! – развеселился Зайцев.

Мышкин, мирно спавший на кресле перед орущим телевизором, недовольно заворчал.

– Ты прекрасно понимаешь, о чём я! Дай пульт, – Вика протянула руку к кровати. Полотенце развернулось и хотело упасть, но Вика в последнее мгновение успела его подхватить. Правда, пульт оказался в руке Зайцева.

– Сейчас наших типа пацанов показывать будут, – объяснил Лев и, уцепившись свободной рукой за полотенце, потянул его на себя. – Давай ко мне, в партер. Знаешь, Вик, ты похожа на мокрого ёжика!

– Да ты никак зоофил! – Вика, отбросив полотенце, юркнула под простыню.

– Ещё какой, – прошептал он, обнимая влажное, знакомое, любимое тело.

Рекламные ролики «пацанов» они, конечно, пропустили.

Телевизор уже вещал об очередном шпионском скандале, когда Вика, посмотрев на гостиничные часы, вскочила и начала торопливо одеваться. Зайцев всё–таки убавил звук – процесс обмена дипломатами путём их высылки был тривиален, куда им до рекламных блоков!

– А ты, смотрю, на работу не торопишься, – констатировала Вика, натягивая узкие джинсы. – Не рановато дембельнулся?

– У меня всё схвачено. Я вот тут лежу, бамбук курю, а работа идёт, – хвастливо заявил Зайцев. – Это у вас с… извини за выражение… Генераловым должна голова трещать.

– Какая, на фиг, голова? Генералов решил урны менять, – Вика равнодушно пожала плечами. – Не знаю, правда, зачем. Мы и так последним рывком неопределившихся берём. Этого за глаза хватит…

– Ух–ты! Урны… Это круто… – пробормотал Зайцев. – Кстати, я тебе говорил, что люблю тебя?

Вика рассмеялась. Уж больно похоже Зайцев сымитировал интонацию заботливого и очень положительного героя из политкорректного американского кино.

– Их повезут через Старый мост в пяти машинах, – доверительно сообщила она. – Только ты этого не слышал, хорошо, Лёвушка?

– Ты разве что–то сказала? – прищурился Зайцев и радостно заорал, напрочь перекрывая телевизор. – Я люблю тебя!

Перепуганный Мышкин спрыгнул с кресла и пронзительно залаял.

– Не зоофил – зоофоб, – вздохнула уже готовая к выходу Вика.

***

Раздражение накопилось у всех. Обычное, впрочем, дело ближе к концу кампании. Люди устали и от ненормированного рабочего дня, и от ежесекундно меняющейся обстановки на фронтах, и, главное, друг от друга. Хочешь или не хочешь, а приходилось ежедневно тереться бок о бок, взаимодействовать, независимо от настроения и даже личных неприязней.

Да и погода – то дождь, то серый сумрак – подливала масла в огонь. Сплошной депресняк – прямо как в ноябрьском Питере, несмотря на великоволжский август.

Генералов слишком хорошо знал это пограничное состояние, когда одна случайная фраза или телодвижение могут вывести из равновесия даже законченного сангвиника. И старался, как мог, сглаживать ситуацию.

Однако Витя Сухов всё чаще норовил выйти из–под контроля. А тут и Вика вместе с Мышкиным куда–то запропастилась – не иначе как завела роман где–нибудь на стороне. Уж лучше бы Сухова обихаживала – ведь она явно к нему неровно дышит. Тогда бы и Сухов, глядишь, был под большим контролем. Надо будет выговорить Вике, что она опасно манкирует своими профессиональными обязанностями.

Вот и сегодня Сухов завёлся прямо с порога:

– Нет, мне всё это действительно надоело!

– Ты о чём, Витя? – ласково, словно обращаясь к малому ребёнку, поинтересовался Генералов.

– Что мы натворили в этом городе! – обхватив руками голову, патетически воскликнул Сухов. – Люди с ума сходят пачками. Их со всех сторон зомбируют, словно подопытных кроликов. И мы вцепились в них как клещи–паразиты и… заразили мерзкой неизлечимой болезнью. Точно – клещи–спидоносцы! А вы говорили – ремесло! Высокие технологии! Одно слово – дурим народ. Без чести и совести! Нет, я так больше не могу!

Выслушав его выстраданную тираду, произнесённую по привычке так, будто Сухов в очередной раз выступал перед большим народным собранием, Генералов улыбнулся – строго, но ласково:

– А кто тебе, Витя, сказал, что будет легко? – И повысив градус строгости, продолжил. – Думаешь, при твоём изначальном нулевом рейтинге можно было совсем чистеньким остаться? Ошибаешься. Ты ещё легко отделался. Пока… Что же касается паразитической профессии… Нам тоже всё это немалой кровью даётся. И душа у нас не мёртвая. Живая. Правда, Палыч?

Палыч лишь кивнул. Он старался в подобные философские разговоры не вмешиваться.

– А для того, чтоб ты начал понимать, что в нашей жизни тоже не всё мёдом намазано, расскажу одну очень грустную легенду, давно ходящую внутри профессионального сообщества. Автор её – неизвестен, имя героя – условно. А звучит она примерно так.

Легенда о спятившем политтехнологе

Звали его, допустим, Варфоломей.

По первой, мирной профессии Варфоломей был переводчиком. С португальского и обратно. Не самый распространённый язык, надо сказать. Поэтому и заработки Варфоломея были случайными и тощими. Однажды, получив за книгу, над которой бился в течение полугода, жалобный гонорар, он истратил его на погашение первоочередных долгов и, наконец, понял, что дальше так жить нельзя.

Жена смотрела устало и каждый день жарила опостылевшие оладьи. Дочь мечтательно вздыхала у полок с дорогими йогуртами. Лампочки в квартире перегорали одна за другой, а личный запас носков требовал немедленного пополнения.

Варфоломей спрятал куда подальше творческие амбиции и позвонил студенческому приятелю. Приятель, благополучно забыв во времена бескормицы бесполезный португальский, весьма преуспел на новом поприще. Приятелева фирма по оказанию «политконсалтинговых услуг» процветала. Технологические игрища в те, полные демократического энтузиазма годы только–только начинались, и на подмогу желторотым провинциальным политикам из столицы выезжали огромные, человек в десять–пятнадцать, команды специалистов.

Так, по знакомству, Варфоломей и попал в избранное сообщество политтехнологов. Поначалу он, как и всякий неофит, почитал собратьев по новой профессии едва ли не демиургами. Ещё бы! Они управляли людьми! Общественным мнением! О!

После первой же его кампании жена купила себе семь почему–то одинаковых кофточек, а дочь требовала всё новых и новых историй про ловких и умных политтехнологов. Конечно, неразумное дитя приходило в восторг от не вполне легитимных мероприятий, которые обычно проводятся в каждой кампании в рамках контрпропаганды.

Варфоломей вовсю щеголял новыми словечками. В рамках собственного позиционирования небрежно рассуждал об адаптантах–пессимистах и дезадаптантах–оптимистах. Похохатывал над поверженным соперником, которого заставили доказывать, что он не угрожал жене отрезать уши. Гордился, будто делал это лично, тем, как перед приходом агитаторов оппонента распускали слух, что в общежитии орудует шайка воришек, маскирующихся как раз под агитаторов.

Вскоре Варфоломей начал проводить в командировках по восемь месяцев в году. Компенсируя недостаток мужского присутствия, жена и дочь завели собаку, эрдельтерьера Найса. Теперь именно Найс стал первым, о ком Варфоломей начинал скучать на выезде. С женой и дочкой он мог поговорить по телефону. А вот Найс по заказу лаять не желал и лишь тихо сопел в трубку, когда дочка умоляла эрдельку сказать папе «здрасьте».

Впрочем, скучал Варфоломей не слишком. Работа поглощала полностью все его мысли. Он освоил практически все профессии, необходимые в избирательной кампании.

Начинал Варфоломей райтером, то есть писал тексты для листовок под руководством аналитика. На пятой примерно кампании он мог заменить уже и аналитика, и отчасти социолога. Мог написать примерно правильный гайд и провести фокус–группу. Мог составить медиаплан и воплотить его в жизнь.

Но лучше всего у Варфоломея получалось рулить агитаторами. Он научился не только грамотно инструктировать бригадиров и объяснять, чем методика «От двери к двери» отличается от «Из рук в руки», но и освоил технологию покупки голосов по принципу сетевого маркетинга.

В тот день, когда Варфоломей вместо заболевшего дизайнера сверстал простенькую, но вполне грамотную листовку, он понял, что теперь в этой профессии может ВСЁ.

Чувство необыкновенной лёгкости охватило тогда Варфоломея. Ему казалось, что он взлетел и сверху смотрит на маленькую, запутавшуюся в сетях меридианов и параллелей землю. Оказалось, быть богом – это так просто! Он наконец понял, почему инженер Гарин как укушенный носился со своим гиперболоидом…

Теперь в избирательные кампании ездил не просто Варфоломей, а Великий Политтехнолог Варфоломей.

Очень скоро его величие всех достало. Варфоломей вникал во всё. А так как Великим был лишь он сам, всё чужое никуда не годилось. Варфоломею приходилось не только критиковать, но и бесконечно переделывать за коллегами непрофессионально выполненную работу.

Это так казалось ему. На самом деле Великий Варфоломей влезал во все щели, никому не доверял и хватался за всё подряд. При этом катастрофически тормозил процесс, а любая кампания – это прежде всего космические скорости. Более того, его собственный участок, говоря образно, зарастал сорняками. То есть Варфоломей физически не успевал отстраивать поле и контролировать своих бойцов–агитаторов.

Его всё равно охотно брали на проекты – репутация пока работала на него. Иногда лишь кое–кто из особо слабонервных коллег, узнав, что едет Варфоломей, в последний момент отказывался от работы.

Беда пришла, откуда не ждали. Высочайшим повелением выборы стали проходить в стране лишь дважды в год.

Теперь большую часть времени Варфоломей проводил дома. Жена уже наизусть знала обо всех деталях каждой предыдущей кампании и засыпала, не дослушав. Дочь учила немецкий и сидела в Интернете. Папины подвиги интересовали лишь эрдельтерьера Найса, который оставался единственным, кто свято верил в величие хозяина.

Именно для Найса и решил провести Варфоломей идеальную избирательную кампанию. Один, без этих бездарных и ленивых помощничков.

Выборы Президента Собачьей Площадки назначили на 8 июля. Основными соперниками Найса стали Федька и Бонапарт.

Дворянин Федька, невысокий лохматый кобель, отличался неадекватными амбициями. Чтобы повыше оставлять свою метку, Федька делал стойку на двух лапах. Главным его козырем было происхождение – из народа.

Основным же достоинством добермана Бонапарта было умение плавать стоя, не сгибая ног. Но доберман был совсем молоденьким, к тому же рассказывали, что он был застукан за кражей мороженой рыбы с лотка уличного торговца.

Результат выборов был предрешён: ведь только с Найсом работал профессионал.

Варфоломей сделал потрясающую листовку. На ней эрдель воинственно распушил бороду и брови, что полностью соответствовало слогану: «Львов мы душили, душим и душить будем!». Подо львами подразумевались кошки, и такой энергичный призыв не мог не привлечь на сторону Найса весь собачий электорат.

Они победили с потрясающим, «восточным» результатом – 95 %!

Казалось бы, Варфоломей мог праздновать полную и окончательную победу. Но счастью мешала одна деталь. Дело в том, что самому Найсу было абсолютно наплевать на то, что он стал президентом. Он по–прежнему сбегал на помойку и приставал к девчонкам, подобострастно виляя рыжей задницей даже перед самыми неказистыми.

И тут Варфоломей понял, что именно его совсем не устраивало во всех последних кампаниях. В чём именно таилась суть разочарования. Точнее, в ком.

Сам кандидат – вот слабое звено! Где воля к победе? Где амбиции? Где? А? Не те люди пошли, не те. Им – власть, а они – на помойку…

Сейчас Варфоломей готовится к новым выборам. Он выдвинул свою кандидатуру на должность Председателя Земного Шара. Полным ходом идёт сбор подписей…

Воцарилось долгое молчание. Первым его нарушил сильно спавший с лица Сухов:

– Я понял, Павел Валерьевич. Извини. Но… Я тоже не хочу быть идиотом! – снова начал заводиться он. – Почему от меня, как от старого Форсайта всё скрывают?! Эти ночные колокольные звоны, кровавая вода из кранов! Что всё это значит?! И… откуда всё взялось? Я, конечно, понимаю…

– Воплощение легенды, – перебил его Генералов. – Был такой фильм. Про величие свершений товарища Сталина.

– Давай без этих своих… Колись! – теперь Сухов играл уже запанибрата.

– Пусть Палыч колется. Это ж его рук дело.

Палыч не заставил себя долго ждать:

– Ну, не совсем моих. Ребята из МЧС всё и организовали. На колокольню затащили мощные аудиоколонки, запустили ростовские колокольные звоны, потом оперативно свернулись. Комар носа не подточит. А на водоочистительной станции просто добавили в нужный резервуар полтонны пищевого красителя. Не только боги, – он бросил быстрый взгляд в сторону Генералова, – горшки обжигают.

– Ну, а погоду с проливными дождями тоже мы заказали? – не унимался Сухов.

– Отнюдь, – вновь вступил Генералов. – Всего лишь подгадали. К верному прогнозу.

– Да кто у нас в стране верные прогнозы даёт?! – в такой расклад Сухов уж точно не мог поверить.

– Есть такая организация. ФАПСИ называется. Федеральное агентство правительственной связи и информации. А у нас там – свои люди. Плюс – немного везения. Ещё вопросы есть?

Вопросов больше не было. Можно было, наконец, заняться делом.

– Палыч! Найди–ка мне побыстрее Вику. Что–то я… по Мышкину соскучился!

***

Милицейский пост, установленный Глазьевым, Степанов заметил издалека, хотя уже и смеркалось. Красно–синие фуражки сразу двух милиционеров маячили сквозь не слишком густые еловые ветки.

Чертыхнувшись про себя, Степанов поднялся на крыльцо гостиницы. Навстречу из дверей вышел сам Глазьев, будто давно тут именно его и дожидался.

– Доброго здравия, товарищ следователь! – вальяжно взял Глазьев под козырёк.

Степанов подхватил лейтенанта под руку и едва ли не силой стащил вниз по ступенькам.

– Ты с ума сошёл, лейтенант! – зашипел он. – На кой твой пост здесь, если его за километр видно?!

– Зато решётка в полной сохранности! – не без язвы в голосе ответил Глазьев. Похоже, ему очень не по душе пришлось это служебное задание.

Спорить было бесполезно.

– А кто–нибудь тут подозрительный крутился?

– Да вроде нет, – пожал плечами Глазьев. – Много народу тут ходило. Слесаря, командированные, пьяных подростков каких–то шугануть пришлось…

– А ещё?

– Ещё этот, изобретатель Мысливчик пару раз на «москвиче» к своей бабе наведывался.

– Что за баба?

– Да официантка местная, Люба Забаева. На открытие своего метро, кстати, приглашал. Послезавтра, в двенадцать. Вы сами–то пойдёте?

– А где это? – неожиданно заинтересовался Степанов. Про изобретателя Мысливчика и его метро он давно уже был наслышан.

– У главного вестибюля, как он его называет, на Бирюковском посёлке. Да там народу много будет, не ошибётесь, – уверенно махнул рукой Глазьев и расплылся в улыбке. – И далось ему это метро? Ведь пятый год роет!

– Буду! – по–военному чётко ответил Степанов. – Пост снимайте. Только решётку поставьте на место. Нет! – остановил он лейтенанта, уже готового передать приказание по команде. – Лучше в холл занесите. От греха подальше.

Пока милиционеры вытаскивали решётку из–под крыльца и заносили в гостиницу, Степанов стоял на ступеньках и глубоко размышлял.

Уже прощаясь, Глазьев опомнился:

– Да, товарищ следователь. Забыл доложить.

– Что ещё? – чуя недоброе, Степанов поднял на лейтенанта ненавидящий взгляд.

– Ещё одна решетка пропала. Такая, поменьше, – Глазьев изобразил руками её примерные размеры.

– Откуда? – почти не разжимая губ, проговорил Степанов.

– От городского суда, – не моргнув, ответил Глазьев.