Текст книги "Омут"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

– Каково сооружение? – спрашивал он с гордостью. – Революция погубила в моем лице великого строителя. К счастью, мои дарования оказались многообразными. Во мне живет человек Возрождения, той счастливой эпохи, когда гений и злодейство гармонично сочетались в одной личности…

В тот последний день с утра он был почти весел, во всяком случае, подчеркивал свое хорошее настроение.

В газетах, было только что напечатано сообщение о ликвидации крупной банды на пароходе «Пролетарий» и перечислялись фамилии убитых бандитов – настоящие фамилии и клички.

– Подумать только, оказывается, Бессмертный – настоящая фамилия! Вот истинный храбрец, он выступал с открытым забралом. А у идейного мстителя по кличке Сажень такая же затрапезная фамилия – Кукушкин. Интересно, слушал ли он кукушку, когда собирался в последний бой?

Софи не отозвалась.

– Молчите? А я, наоборот, взволнован. Морской бой! Это же не шутка. Их схоронили в пучине, привязав к ногам чугунные ядра. Был приспущен андреевский флаг. Гром прощального салюта слился с вечным шумом прибоя. Только кукушка молчала. Ей больше нечего было сказать.

– Перестаньте, пожалуйста, глумиться.

– Разве не смешно?

– Ничуть. Ведь это вы их убили.

– Не без вашего участия.

– Но я не глумлюсь.

«Я тоже. Я только собираюсь поглумиться. Над тобой».

Этого он не сказал вслух, а только подумал и ушел.

А Софи осталась.

Она сидела и смотрела уныло в черную яму, из которой ночь за ночью вынимала сырую, тяжелую землю.

«Неужели я копаю собственную могилу? Неужели этот мерзавец убьет меня и я сгнию здесь? Да, наверно, так и будет… Я заслужила. Я хотела мстить и бороться… Но разве это борьба? Сделка с бандитом. Из-за чего? Ну, пусть мы захватим ценности… Для чего? Чтобы покупать и подкупать? Кого? Подонков? Продажную сволочь? Потому что больше нет людей, которые шли бы с нами по долгу и совести…

А Юрий? Он пошел… Но хватит ли у него сил? Славный, беззащитный мальчик, как и я, он в потемках, в этой же яме, в тупике… И все-таки это единственная светлая личность среди тех, кто меня окружает. Нельзя допустить, чтобы и его убили в черной яме. Я не должна этого допустить!..»

* * *

Накануне у Юрия с Татьяной состоялся последний разговор.

Он ждал ее несколько дней у себя, но она не пришла, и он пошел к Пряхиным.

К счастью, никто не мешал им.

– Я должен многое сказать тебе.

– Разве мы мало говорили?

– Мне придется на время уехать.

– Уезжай, если нужно.

– Ты переедешь к маме? – спросил он, зная ответ.

– Нет.

– Я так и думал.

Он сказал холодно, осуждающим тоном.

– Что ты думал? О чем?

– Я слишком хорошо знаю твой характер.

Слезы подступили у нее к глазам.

– Ты ничего не знаешь! Что мне пришлось пережить…

Она знала, что теряет его окончательно, что уже потеряла, но с какой болью рвались последние нитки. С кровью. Ей вдруг нестерпимо захотелось рассказать ему правду. Зачем? Чтобы удержать на краю пропасти, в которую он неумолимо катился, или просто заставить испытать ту же боль, что сама испытывала?.. Не отдавая отчета, она начала:

– Наш ребенок…

Но он схватил ее за руку:

– Довольно об этом. Я не сравниваю твое горе с моим, но и у меня есть предел. Утешься тем, о чем я говорил. Подумай, что бы мы делали сейчас, если бы он был!

– Нам было бы плохо?

– Ужасно! Просто ужасно. Мы были бы рабами, прикованными к галере. Безо всякой надежды спастись, бежать с каторги…

– Куда?

– Куда угодно. Послушай! Ведь все, что советует мама и этот Воздвиженский, полная чушь. Приспособиться? Влачить жалкое существование париев, илотов? Ни за что! Послушай! Это мое последнее слово. Есть возможность получить большие деньги. Большие!

– Да зачем они нам? Лавку заведем?

– Нет! Не лавку. Ты только послушай и пойми! Здесь нечего делать. Это все безумно. Большевистская затея… она безумна!

Юрий так разгорячился, что сам походил на невменяемого.

– Народ так не думает.

– Да, народ поверил, и в этом трагедия. Ее нужно пережить. Если мы будем богаты, мы сможем перебраться за границу. И там переждать. Понимаешь, переждать несколько лет, пока безумие пройдет, пока народ повяжет сумасшедших.

Таня слушала тихо. Мысль сказать о ребенке уже прошла. Ее нельзя было доверить этому человеку с лихорадочным блеском в красивых и неумных глазах.

«Только мой ребенок, только мой…»

– Вы все ничего не понимаете. Даже Максим…

– Я и не хочу больше ничего понимать. К черту политику! Я говорю о деньгах.

– Кто же тебе даст деньги?

Она сказала и тут же пожалела о своем вопросе. Зачем ей это? Никуда бежать она не думала. Она не могла дважды предать своего ребенка.

– Я возьму их сам. Ты только должна поверить.

– Это совместимо с твоими принципами? Убеждениями?

– Я не приемлю этой жизни. Вот главный принцип.

– А совесть? Это чистое дело?

– О какой чистоте можно говорить после семи лет войн!

– Ах, вот что… И ты можешь… способен взять… чужое. Ограбить, может быть, или убить?

– Не смей! Не смей так говорить со мной. Ты истерзала всю мою молодость своими требованиями, претензиями.

– Наверно, ты прав по-своему. Я не хотела. Мы разные люди, и ребенок не мог принести нам счастья.

– Счастья нужно добиться.

– Поступай, как находишь нужным.

– А ты? Ты оставляешь меня?

– Жизнь нас разводит.

Он схватился за голову:

– Но почему? Столько лет…

– Всему на свете есть предел. И любви, и страданию.

– Больше тебе сказать нечего?

– Спаси тебя бог, Юра.

Последняя нитка оборвалась, и боль сразу притупилась.

* * *

В булочную Юрий пришел вскоре после ухода Техника, спустился в подкоп, повозился там немного – днем они не работали – и поднялся, закапав ладонь стеарином.

– Помойте, – предложила Софи, – я солью вам.

И набрала воды в кружку.

– Мы почти у цели, – сказал он, намыливая руки.

– Какой цели, Юра? Вы верите в победу?

Он выпрямился и взял полотенце.

– Если честно, я начал сомневаться. Народ ослеплен.

– Вы по-прежнему любите народ?

– Я верил в народ, как в святыню. Но теперь, когда народ смирился с большевиками, породил новых обывателей…

– А мы сидим в норе…

– В норе?

– Вчера тут по полу бегала крыса.

– Вы испугались?

– Нет. Мы посмотрели друг на друга, и она ушла. Может быть, она пожалела меня.

– Не говорите так. Нам нужна сила духа.

Он машинально провел пальцами по щеке и вспомнил, что два дня не брился.

– Я, кажется, зарос. Знаете, у меня было объяснение…

– С кем?

Юрий не нашелся, как назвать Татьяну.

– С вашей невестой?

– Она мне не невеста.

– Вы поссорились?

– Больше того.

– Расстались? Неужели расстались? Почему?

– Зачем я ей? Она из рабочей семьи. Они будут строить социализм.

– Но вас так многое связывало.

– Даже ребенок. У нас был ребенок. Он умер. Кощунственно говорить так, но это случилось к лучшему.

– Не говорите!

– Почему же не говорить правду? Все было. Все. Пасха, аромат южной ночи. Белые акации. Чистый мальчик, влюбленный первый раз в жизни. Гимназистка в белом фартуке, нежная и строгая. И ничего больше нет – ни девушки, ни ребенка, ни любви…

Он снова провел пальцами по щеке.

– Жаль, что нет бритвы. Бритва – незаменимая вещь. Можно вскрыть вены, вспороть врагу живот или побриться…

– У меня есть бритва.

Софи достала продолговатый футляр с золингеновской бритвой.

Юрий потрогал лезвие:

– Прекрасная сталь. Остра, как… бритва. Нужен еще кипяток.

– Я поставлю на спиртовке.

– Спасибо. У вас все есть. Может быть, и для меня глоток спирта найдется?

– Конечно.

– Выпьем вместе?

– Иногда я позволяю себе снять тяжесть с души. Хоть немного.

Она согрела воду и достала флакон с притертой пробкой.

Юрий присел к маленькому столику, на котором стояло зеркало, и провел помазком по щеке.

– Не порежьтесь. В комнате довольно темно.

– В окопах приходилось бриться и ночью. Особенно перед боем. Ведь бой – как любовь. В гробу и с женщиной нужно лежать чистым.

– Только не в гробу! – воскликнула она, вспомнив весну и глухой стук там, внизу, куда опускались веревки могильщиков.

Юрий провел полотенцем по щеке.

– Софи!

– Не говорите ничего, не надо! Пейте…

Он положил бритву на столик и выпил.

– Если бы я встретил вас раньше!

– Раньше мы принадлежали другим..

– Неужели… поздно?

– Все ушло…

– Нет. Не может быть. Может быть, осталось… немного… счастья… для нас…

Она очнулась и не поверила.

– Это ты? Со мной? Мой? – шептала она с закрытыми глазами, осторожно касаясь его лица, рук, плечей. – Значит, не все ушло? Осталось… для нас?

Он привлек ее и положил ее голову себе на грудь.

– Какое счастье слышать, как бьется твое сердце.

В зашторенной комнате было полутемно. На столике тускло светилась бритва, которую Юрий не успел сложить в футляр. В полу чернела яма погреба.

Постепенно реальность вернулась.

– Мне страшно смотреть в это подземелье.

– Осталось немного, Соня.

– Он убьет нас, эта мразь. Он даже товарищей выдал чекистам.

– Значит, мы должны убить его раньше.

– Раньше нельзя. Он приведет человека, который может вскрыть сейф… медвежатника. Мы сами не сможем.

– Значит, убьем потом.

– Ты сможешь?

– Я же солдат.

– Я тоже, я смогу, если мы будем вместе.

– Нас никто не разлучит.

– Никогда?

– Никогда.

– Только бы вырваться. Но придется пролить кровь. Еще раз. Сейчас мне это отвратительно. Хотя это и не человек.

– Это будет в последний раз. Мы перешагнем через это и… и очистимся. Отдадим эти побрякушки и уйдем…

– Отдадим?

– Конечно, отдадим. Ведь это не наше, это чужое, грязное, в крови… – Юрий приподнялся в кровати. – Но кому это принадлежит? Прежних владельцев уже не разыщешь, большевики не владельцы. Ну а кто следующий? Пусть не Техник. А кто лучше? Те, кто сожжет все это в бенгальском огне проигранной войны? Или промотает в кабаках, там или тут, какая разница!

– Что ты говоришь! – прошептала она, понимая, о чем идет речь.

– Почему же не наше? Почему не мы? Мы, которые, как кроты, ползут под землей, чтобы сунуть руки в огонь и выгрести жар, кому?!

– Нет.

– Да! Да! Это я тебе говорю, твой муж, не по бумажке, которую нам выдали, а перед богом.

– Ты… мой…

– Да, Соня, да. Жизнь невыносима и беспощадна, и мы погибнем, если ничего не сделаем для себя. Мы обязаны. Я обязан. Перед тобой…

– Но придется…

– Я готов на все. Для тебя. Или вместе выживем, или вместе погибнем.

– Ты обезумел!

– Пусть! Все рухнуло, все священные своды. Потоп… Волны захлестывают и несут неумолимо. Так будем вместе до конца… До Арарата.

Она хотела сказать, что волны несут их не к чистой вершине, а в темный омут, но не сказала.

– О, Юра…

На время они снова обо всем забыли, а когда пришли в себя, у нее больше не было сомнений.

– До Арарата или до смерти, любимый…

До смерти Софи оставалось меньше двух часов. А пока она встала и направилась к Барановскому, чтобы узнать все подробности его ближайших намерений.

Юрий остался и незаметно для себя задремал…

Техник отпер дверь своим ключом, вошел, огляделся в тишине и увидел Юрия в постели.

– Спишь, милый? – спросил он и почувствовал, что не владеет собой.

Юрий протер глаза и улыбнулся:

– Устал.

– Ты, кажется, выполнял супружеские обязанности?

Юрий нахмурился:

– Попрошу без пошлостей.

– Значит, и тут меня околпачивали…

– Что это ты?.. Я прошу объясниться.

– Да, пора. Сейчас ты мне объяснишь…

И Техник вытащил пистолет.

– Что с тобой?..

– Молчать! Спрашиваю я. Где твоя белогвардейская шлюха?

– Не смей! – криком на крик ответил Юрий.

А Техник перешел на шепот:

– Я все смею. Я уже преступил все, что мог… И вы, дерьмо, меня… водить за нос? Встань, гнида!

Юрий ошеломлено спустил с кровати голые ноги.

– Да еще в чем мать родила! Воспользовались правом бракосочетавшей вас Советской Федеративной Республики? А у меня свои права, свои законы, понятно?

– Ты спятил!

– Я?! Встать, сволочь!

В чем-то Юрий был прав. Техника захлестывало безумие. И под напором этой темной силы он встал, прикрываясь простыней.

– Древний Рим. Патриций. Только не заделай свою тогу. А ну, садись на стул!

Юрий подчинился.

– Руки назад!

Он послушно опустил руки.

Техник лихорадочно схватил со столика бритву, отрезал кусок веревки, с помощью которой извлекали из погреба землю, связал Юрию руки и привязал его к стулу. Тот покорился, как в дурном сне. Сил сопротивляться не было. Вот так же когда-то стаскивал он сапог у кирпичной стены.

Техник бросил бритву на столик и увидел флакон.

– А… источник радостей, – пробормотал он и налил себе в стакан. – Сволочи! Вы меня в алкоголика превратите.

Он сделал жадный глоток, поставил стакан, рывком оторвал кусок простыни.

– Сейчас мы с тобой поговорим. А ну, отвечай, когда вы собирались меня прикончить?

Юрий молчал, уставившись на тряпку в руках Техника, как кролик на голову удава.

– Молчишь? Тогда я заткну тебе рот этой тряпкой, чтобы ты не вопил, и отрежу уши…

* * *

– Какое счастье, что вы пришли сами! – воскликнул Барановский, увидев Софи. – Я собирался к вам.

– Что-нибудь случилось?

– Да. Все рухнуло. Екатеринодарский центр провален. Волков покончил с собой, нас могут схватить каждую минуту. Слава богу, что вы ушли, что вы здесь. Чека наверняка знает о подкопе.

«Все рухнуло? Один порыв ветра, и мираж рассеялся. Золотой мираж… Это десница божья. Пусть. Слава богу. Зато у меня есть Юрий…»

– Мы уходим немедленно. Вы и я. Сейчас же на вокзал. В Батуме верные люди переправят нас в Турцию.

– Но Муравьев…

– Я уверен, он уже арестован.

– Нет, он там, я только что оттуда.

– Софи! Вы же были на войне. Ни одно отступление не обходится без жертв.

– Без него я не пойду. Я люблю его.

– Я не знал. Простите. Но я не могу ждать.

– Прощайте.

Барановский сжал руки, хрустнул пальцами.

– Нет, Софи, нет. Вас я не брошу. Я буду ждать. Час. Но не больше.

* * *

Она бежала по улице, чтобы успеть.

Вскочила во двор, задыхаясь, и рванула дверь…

Связанный, чуть прикрытый простыней Юрий с тряпкой во рту в изнеможении повис на стуле, а перед ним стоял с бритвой Техник и смотрел в упор сумасшедшим взглядом.

– Что… что здесь происходит?

Техник медленно перевел взгляд на Софи.

– Это вы? Милости просим. Вы очень вовремя.

– Что здесь происходит?!

– О! Здесь происходит нечто необычайное. Торжество справедливости. Редкая штука в наше время.

– Это вы его связали? Развяжите! Сейчас же!

Техник смотрел на нее и улыбался страшной улыбкой.

– Зачем же? Так ему будет спокойнее… смотреть.

Он шагнул к ней вплотную и резким движением разорвал от ворота вниз платье.

– Вы!..

– Да. Небольшой спектакль. Для него. Сбор в пользу молодоженов.

– Я перегрызу вам горло.

– Попробуй!

Он схватил ее руку, вывернул и бросил Софи на пол.

– Вот здесь, тварь. На этом грязном полу, а не в мягкой постельке. Так мне больше нравится.

Техник отшвырнул бритву и еще раз рванул платье. Оголенной спиной она почувствовала грязь немытых досок.

– А-а… – вырвалось у нее, но он тут же придавил ей голову подушкой.

Задыхаясь, она теряла силы.

И вдруг ослабевшая рука, уже бесцельно скользящая по полу, наткнулась на что-то прохладно-острое. И помутненное сознание тотчас же вернулось.

Она думала, что это будет трудно, и напрягла остаток сил, но лезвие легко преодолело мягкую плоть. Вдруг подушка ослабела, и Софи сбросила ее с лица.

Техник сидел, прислонясь к ножке кровати, и с немым любопытством рассматривал рукоятку бритвы, торчащую из его живота.

– Ты убила меня, мразь, – сказал он, еле шевеля губами.

Она не слышала. Она уже, обдирая пальцы, развязывала Юрия.

– Скорее, скорее… Барановский ждет. У нас только тридцать минут.

Но тридцати минут для нее уже не было.

Пока Софи развязывала веревки, Техник слабеющей рукой достал пистолет, вытащил из-за пазухи, но удержать не мог. Глаза заливал холодный пот. Превозмогая себя, он взял рукоятку обеими руками, приподнял оружие и нажал на спуск.

Второй выстрел ему сделать уже не удалось, и Юрий остался жив, но первая пуля достигла цели.

Софи уронила голову на колени Юрия.

– Ради бога, скорее к Барановскому… Все пропало, но ты спасешься, я должна спасти тебя…

– Но ты…

– Умоляю, скорее. Со мной все…

Но она была еще жива, когда в комнату вошел Шумов, и успела прошептать:

– Как бы я хотела убить и вас…

Шумов подошел к Технику и вынул из его холодных рук пистолет.

А руки Софи были теплыми, и только приоткрытые глаза уже не двигались.

* * *

Барановский и Юрий благополучно перешли границу.

Юрий через год умер в Константинополе, а Барановский был убит в сорок втором году сыном Максима Пряхина, когда он, привезенный немцами в город, из которого бежал двадцать лет назад, исполнял там должность бургомистра.

В двадцать четвертом году Таня Пряхина вышла замуж за инженера-путейца и уехала из родных мест. С собой они взяли сына старшей Таниной сестры. Мальчик быстро привык к новой семье, и хотя считал Таню теткой, скоро стал называть ее «мама». В сорок третьем он отличился при форсировании Днепра, а после войны защитил сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию. У него было трое детей, а сейчас есть и внуки.