Текст книги "Омут"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Оно у вас? Вы хотите получить деньги?

Самойлович фыркнул:

– Смешно. Зачем вы так ставите вопрос? Если бы письмо было у меня, я бы не взял с вас денег, потому что я не шантажист. Но письмо не у меня.

– Где же оно?

– С вашего разрешения, в чека.

– Вам там доверяют?

– Не дай бог. Но я же им звонил, что у меня умер человек, они приехали и нашли у него в кармане письмо.

– И вы не догадались ознакомиться с содержимым его карманов до их приезда? Я не верю, Лев Евсеич.

– Что ж вы думаете, я бы отдал им письмо, которое на меня самого тень бросает?

– Ладно. Откуда вы знаете, что там написано?

– Они мне показали. Они спрашивали про вас.

– Что там было написано? – слегка повысил голос Техник.

– Он написал, что он честный человек и сражается за идею, а полковник, ваш шеф…

– Я же разъяснил…

– Хорошо, хорошо. А полковник прислал к нему своего бандита. Это о вас, прошу прощения, но так он написал, что ему лучше умереть, чем иметь дело с бесчестными людьми.

Самойловичу явно нравилось повторять неприятные Технику слова, но тот не реагировал на эту маленькую наглость.

– Очень интересно. Так что они спрашивали?

– Сначала они спрашивали, кто такой полковник?

– Вы говорили, подполковник.

– Какая разница, если я не знаю. К Волкову никто не ходил, а если бы и пришел, так, вы думаете, в погонах? Я им так и сказал, что я понятия не имею.

– Что спрашивали обо мне?

– Приходили вы или нет?

– Ну?

– Я же не мог им сказать, я сказал, что нет.

– Предположим. И это все?

– Я думаю, вам полезно знать, что они знают, что вы знаете, когда отправится этот пароход.

– Какой еще пароход?

Самойлович неодобрительно покачал головой.

– Зачем вы так? Вас же интересовал пароход.

– Что я, по-вашему, Христофор Колумб?

– Ради бога! Это ж в письме было написано, что вы приходили узнать про пароход.

– И вы пришли спасать меня от чекистских маузеров?

– А почему бы и нет? У нас все-таки отношения…

– Деловые.

– Вот именно. А как же делать дела, если не будет людей?

– Ого! Вы мудрый человек, Лев Евсеич. В самом деле, у кого мы будем отнимать деньги, если не будет людей?

Самойлович вздохнул.

– Вы становитесь нервным, вот что я вам скажу.

– Спасибо, Лев Евсеич. Больше в письме ничего не было?

– Больше ничего, больше ничего.

– Хорошо. Я постараюсь поверить, что вами двигали святые чувства любви к ближнему…

Когда Самойлович вышел, Техник застыл за столом с остановившимися глазами. Казалось, он сразу постарел. Даже думать стало трудно. Мысли не складывались. Перед глазами почему-то назойливо мелькал плакат, который он недавно видел на набережной. На плакате был изображен пучеглазый буржуй, напоминавший Самойловича, который пялился на план электрификации России.

Текст гласил:

 
Дождетесь, буржуи!
Будет Нью-Йорк в Тетюшах.
Будет рай в Шуе!
 

«Кто же сумасшедший, они или я? Как все отвратительно… Зато теперь я все знаю. Софи… Белогвардейская идиотка! Честное слово, бред большевиков, мечтающих построить рай в Шуе, реальнее, чем идиотизм этих бывших, которым до сих пор снится утраченный рай. А в общем, будь они все прокляты! Я честнее их. Я никого не обманываю. Не прикрываюсь идеями. И я умнее. Все их дурацкие хитрости и приманки открыты и разгаданы. Я веду свою игру. Белые недобитки хотели загрести жар моими руками. Не выйдет. Пусть сами роют себе могилу. Похороню в тоннеле… А кто придумал провокацию с пароходом? Идет от Шумова. Хотят сдать меня в чека… Значит, и этот?..»

Но о Шумове додумать он не успел.

Дверь приоткрыл хозяин.

– Вы сказали напомнить.

Он достал часы на цепочке из кармана жилетки и показал Технику.

– Да, скоро подойдут. Накрывай пожалуй. На четверых.

Хозяин повернулся.

– Силантьич, минутку, – задержал его Техник.

– Вас слушаю.

– Слушаешь? Тогда скажи, почему мир так устроен?

Такого вопроса Силантьич не ожидал.

– А как?

– Почему люди душат друг друга?

– Почему?

– Да, почему?

– Так уж устроено, вот и душат.

Техник улыбнулся.

– Ты истинный философ, Силантьич. Ну, спасибо, утешил. А то взгрустнулось.

– Что ж вам грустить? Я чую, дело новое намечается.

– Намечается. Вот сделаю и исчезну, Силантьич. Тебе я тоже, наверно, надоел уже, а?

– Да как сказать, – переступил с ноги на ногу хозяин, – с одной стороны, я от вас много хорошего видел…

– А с другой?

– С другой, мирная жизнь вроде налаживается. Так что вы вроде теперь и ни к чему.

Техник снова улыбнулся, но на этот раз натянуто.

– Ты, однако, откровеннее, чем Самойлович.

– Прикажете накрывать?

– Накрывай. Избавлю тебя. Не беспокойся.

Он снова задумался, дожидаясь гостей, но, когда они появились, Техник снова был в форме.

Он встал и радушно улыбнулся.

– Садитесь, друзья. Враги злобствуют, а мы вместе и невредимы.

Сажень, Полиглот и Бессмертный уселись за стол.

«Какие, однако, мерзкие рожи!» – подумал Техник, оглядывая «соратников», а вслух сказал:

– У меня для вас приятнейшее известие. К нам едет пароход.

– Это еще зачем? – поинтересовался Бессмертный.

Остальные ждали разъяснений молча.

Окончательное решение было принято только что.

«Шумов не чекист. Он из той же шайки».

Вывод был ошибочен, но логически понятен. Техник мыслил так:

«Именно Шумов направил меня через Софи к Самойловичу, то есть к Волкову. Вернее, они рассчитывали, что я не доберусь до Волкова. Не на того напали. Я его разоблачил, и вся шайка теперь как на ладони. Ловко задумано! Шумов узнаёт, Софи передает, Самойлович подтверждает, а мне сносят голову в тот самый момент, когда я сделал для них всю черную работу! Слабоумные мерзавцы. За кого же они меня считают?!.»

Он шутил с приятелями, а внутри клокотало. Ярость сменялась острой жалостью к себе.

«Почему меня все ненавидят? Ну, большевики понятно. Фанатики. Я просто не укладываюсь в их схему. А эти? Спокойненько придумали, как меня использовать и убить! За что? Чем я вообще виноват?

Я был воспитанный, интеллигентный мальчик. Я что-то изобретал, у меня была домашняя лаборатория, меня учитель физики любил… Конечно, я чувствовал, что мир отвратителен. Но разве я мог представить, до чего он докатится? Разве я озверел первым? Миллионы людей убили, а потом и меня заставили убивать… Научили. Спасибо за науку. Она еще пригодится».

В клокочущем озлоблении память деформировалась. Он вполне искренне позабыл, что сам готовил в подземелье ловушку и с самого начала готов был убить и Софи, и ее возможных друзей по неизвестной ему в то время организации. Как будто не было и намерения избавиться от собственных «друзей». Очевидная антипатия Софи к Шумову представлялась лишь ловкой игрой. Даже то, что Шумова именно он первым увидел и зазвал в «кабинет» в чайной, не вспомнилось и не было принято во внимание. Так из одного факта – Шумов направил к Самойловичу – Техник сделал несколько формально логичных, а на самом деле ошибочных выводов.

А суммировались они просто – отомстить, расправиться беспощадно, ценностей при этом ни в коем случае не упустив. Значит, игра, в которой, как он думал, козыри перешли к нему, продолжается по прежним правилам. Он ничего не подозревает и ведет себя так, будто проглотил наживку. Банда пойдет на пароход, как и намечалось.

«А если чекисты отменят рейс? Ведь они теперь знают, что я знаю, как сказал этот гнусный Самойлович, слуга всех господ. Нет, не те люди. Они устроят засаду. Пожалуйста, ловите эту шваль, палите из всех стволов! А я тем временем уйду у вас между пальцами. И адью, товарищи! Стройте новую жизнь. Мне не нужна ни старая, ни новая. У меня есть своя, одна, единственная, которую вы все хотите отнять. Не выйдет, господа-товарищи!»

– Простите! Я совсем позабыл, что вы железнодорожники, а не навигаторы. Но что вам стоит овладеть новой профессией!

И Техник рассказал бандитам о предполагаемой перевозке денег.

– Надеюсь, мой рассказ произвел на вас впечатление?

– Акцию поддерживаю, – прокашлял Сажень. – Удар по экономической основе. Будет иметь политический резонанс.

– Жирный кусок, что и говорить, – поддержал Бессмертный.

– Как брать будем? – спросил прагматик Полиглот.

– Просто. Сядете в качестве пассажиров.

– А ты? – сразу спросил Бессмертный.

– И мне дело найдется. Ведь сесть просто, взять тоже не так сложно, а вот как уйти?

– Как? Как сели.

– А если встречать будут?

– Повернем к ближайшему берегу и высадимся. Зачем нам в порт идти? – предложил Сажень.

– Да ведь пароход с берега, как на ладони. Неизвестно, кто его увидит.

– Прорубить в дне дырку и конец. А сами на шлюпке уйдем.

Это сказал Бессмертный. Он любил постановочные эффекты.

– Гибель «Титаника»? – спросил Техник. – Вместе с людьми?

– Вот рыбам корма, – расплылся Полиглот.

– Возражаю, – вмешался Сажень, – гибель людей подорвет политический смысл.

Техник посмотрел на него иронично.

– Я в политике не разбираюсь, но «Титаник», к вашему сведению, тонул почти три часа. Или вы пробьете дыру больше, чем айсберг? За это время сюда весь Черноморский флот соберется. Поэтому слушайте меня. Мой план прост и безопасен. Вы берете деньги, а я встречаю вас в намеченном месте на баркасе. Уходить на шлюпках рискованно. Можно привлечь внимание встречных судов. Да и не спустим мы их сами. А команду и пассажиров следует изолировать в трюме. Понятно?

Они привыкли доверять его замыслам и их практическому воплощению.

– Ну и славно. Наверх вы, товарищи, все по местам!

И про себя добавил: «Последний парад наступает».

– Прошу поднять бокалы. Виват, братья-разбойники. Ля гард мёр э не се ран па, что по-французски означает… А впрочем, зачем вам, что это означает…

Он окинул их холодным прощальным взглядом, ибо был уверен, что «гвардия» умрет, но не сдастся. Никто из «навигаторов» не поднимет рук вверх до последней пули. Бессмертный так привык к своей кличке-фамилии, что иногда, особенно в пьяном виде, всерьез ощущал себя неуязвимым. Полиглот сросся с оружием настолько, что оно само стреляло его руками, а Сажень в экзальтации так входил в образ народного героя, что терял всякое чувство реальности. С другой стороны, ни один из них не мог рассчитывать на снисхождение, даже «идейный» Сажень, после убийства Наума.

«Будет засада, будет бой, будет смерть».

И еще он подумал:

«Пусть это будет моей маленькой услугой нелюбимому мной человечеству».

Он был доволен.

«Корабль продолжает путь, очищаясь от ракушек».

На самом деле корабль уже дал течь.

Впрочем, Шумов сказал бы не «течь», а «пробоину».

* * *

Он докладывал Третьякову не без гордости.

– Прежде всего, Иван Митрофанович, вот документ, исполненный моей рукой.

И Шумов положил на стол лист бумаги.

Если бы рядом лежал другой лист, который в свое время Софи вручила Технику, а тот позже предъявил Волкову, Третьякову в глаза прежде всего бросилось бы полнейшее совпадение изображенного. Но другого листа не было, и Третьяков сказал коротко:

– Поясняй.

– Это планы подвала и связь его с булочной.

– Подземная?

– Так точно. Вот во дворе канализационный колодец. – Он коснулся пальцем маленького кружка на плане, обозначавшего люк во дворе банка. – Отсюда до булочной меньше тридцати метров.

– Под землей?

– По поверхности. А под землей двенадцать.

– Как так?

Шумов засмеялся.

– А крокодил? От головы до хвоста три аршина, а от хвоста до головы?

– Запомнил?

– Как видите.

– Ну, с крокодилом понятно. А у тебя что за арифметика?

– Полпути тут занимает готовый ход, камнем выложенный коллектор, по которому воду из источника подавали в город до сооружения водопровода.

– Да разве он сохранился?

– Частично – да. И может быть использован.

– Ну, хорошо. Через подкоп в коллектор, оттуда через люк во двор. А дальше-то куда?

Третьяков знал, что двор банка был построен для хозяйственных нужд. Хода в подвалы отсюда не было. Кроме того, он был обнесен высокой оградой и находился под наблюдением охраны.

– Это же не двор, а мышеловка. Какой толк туда пробираться?

– Вообще – да. Но сейчас дело другое.

И Шумов начал в деталях рассказывать, как сейчас, когда в банке заменяют частично водопроводную сеть, можно проникнуть из люка в подвал.

– Я там все излазил. Выпачкался, как трубочист. Так что поверьте, этот Волков им все расчертил правильно.

– Ну а полезет-то кто?

– До самого последнего времени дом принадлежал вдове булочника.

– Значит, старушка полезет. Не надорвется?

Третьяков шутил, потому что чувствовал: Шумов свою работу сделал.

– Нету уже старушки, Иван Митрофанович.

– Преставилась?

– Жива. Дом продала.

– Здорово.

– И как вы думаете, кому?

– Зачем мне думать, раз ты знаешь.

– Молодожены приобрели.

– Неужели они?

– Они самые.

– Муравьев и сестра милосердия?

– Так точно.

– И расписаться успели?

– Все по закону.

– Ничего себе медовый месяц.

– Какой там медовый месяц! Молодожены – ширма. Орудует-то Техник.

– Вот и сомкнулись.

– А может быть, кто кого обманет?

– Выясним. Возьмем, с поличным и выясним.

– Когда?

– После рейса пароходного.

– Это хорошо.

– Одобряешь?

– Прошу меня в этот рейс послать.

Третьяков сказал строго:

– Возражаю.

– Почему?

– Ты тут нужнее.

– На пароходе многое определится.

– Что? Техник туда не полезет, факт. А с остальными одна стрельба. А тут головой думать нужно.

– Я, между прочим, стреляю хорошо.

– Другие не хуже. И наши, и они, кстати, дорогой товарищ.

Шумов почувствовал, что у него, как у подростка, вспыхнули щеки.

– Это что ж, Иван Митрофанович… Вы меня оберегаете?

– А что в этом плохого или для тебя позорного? Что ты, как девица, зарделся? – спросил Третьяков спокойно. – Смотри, как разволновался. Это, брат, в тебе буржуазное, пережиток. Оберегаю. Но ты не дите барское, а я не няня, которая дрожала, как бы у барчонка из носу не потекло, Я тебя не от дождика оберегаю, а от бандитских пуль. С точки зрения интересов революции. Ты еще много пользы принести можешь…

– Спасибо, но я такую точку зрения принять не могу.

– Не уразумел?

– Нет. Потому что вместо меня другой под пули пойдет. Разве он менее ценен?

Третьяков нахмурился:

– Вопрос твой демагогией отдаёт и опять-таки пережитками. Но я отвечу на твой мелкобуржуазный выпад. Не за тебя другой человек на опасную операцию пойдет, а за народное дело на своем посту. А ты на своем будешь. Вот и все.

– Это теоретически. Но сейчас, когда последний удар наносим…

Третьяков смотрел взглядом старшего, строго, но снисходительно немного.

– Твоими устами да мед бы пить, парень. Последний, говоришь? И решительный? Верно. Но ты наш гимн вспомни. Как мы раньше пели? «Это будет». А теперь как поем? «Это есть». А когда споем «это был»? Не знаешь? И я не знаю. Венгерскую революцию удушили? А Бавария? А Германия вся? А Европа антантовская? А Северо-Американские Штаты? Там знаешь еще какой у капитализма резерв?

– Вы еще Австралию назовите.

– В Австралии я был. И там у буржуазии резервы сильные. Так что будь уверен, работы тебе хватит. В свое время и на своем месте, А за ту работу, что проделал, революционное тебе спасибо, товарищ Шумов.

– Это все?

– Все. А ты что думал? На орден рассчитывал? Ты что, Блюхер?

– На орден я не рассчитывал, а на большее доверие право имею. Это я осуществлял план, задуманный вами с Наумом. Позвольте мне его и до конца довести.

– Ну и ну! Я ж тебе целый час в мировом масштабе разъясняю.

– А я в местном прошу вас, Иван Митрофанович, позволить мне выполнить мой долг.

– Упрямый ты. Что ж мне, приказывать тебе, если понять не можешь?

– Разрешите, товарищ Третьяков!

– Я ему про всемирную задачу, а он с какой-то бандитской швалью носится…

Шумов молчал.

– Что молчишь?

– Не хочу барчонком быть, которого от насморка оберегают.

Теперь Третьяков помолчал.

«А что, если он прав? Раз так настаивает, значит, необходимость чувствует…»

– Ладно, Шумов. Но запомни!

– Запомню.

– Убьют тебя, лучше не возвращайся.

И поднялся из-за стола, протягивая ему большую руку.

* * *

Пароход был стар, и только потому не увели его белые за кордон. Зато они увели много других судов, и оставшимся приходилось служить, не считаясь с возрастом. Еще в прошлом веке, в молодости, окрещен он был «Княжичем» и, возможно, был даже щеголеват, но годы сделали свое дело, и теперь старая посудина с допотопными колесами так же мало походила на «Княжича», как и на «Пролетария». Новое название сил не прибавило, а следы былой роскоши – потемневшие зеркала, тусклая позолота и потертый плюш классных помещений – скорее, ассоциировались с упадком буржуазии, чем с победоносным мускулистым гегемоном.

Впрочем, нынешние пассажиры помещений этих избегали. Они привыкли путешествовать на палубе или в большом корытообразном трюме, в гамаках, прикрепленных к стойкам, на которых держались верхние каюты. Там, наверху, располагались больше командированные и другие, передвигающиеся по казенной надобности.

Что касается рейса, о котором пойдет речь, на него билеты продавали с особой осторожностью и ограниченно, в предвидении возможного кровопролития. Трюм же вообще людей не принял, якобы в связи с покраской, а на самом деле потому, что одна, даже случайно залетевшая туда граната могла натворить много непоправимых бед.

Короче говоря, все пассажиры были на виду и благоразумно отделены от помещений, где могла вспыхнуть вооруженная схватка. Но как внимательно ни рассматривал каждого из них Шумов, ни в ком он не мог узнать явного или замаскировавшегося бандита.

Собственно, удивительного в этом не было. Больше того, именно отказа банды от нападения и следовало ожидать. Люди могли понадобиться Технику для взятия подвала, зачем же посылать их на убой? Но Шумов верил: пошлет. Так он понимал логику, которой должен был руководствоваться Техник, и потому отсутствие бандитов воспринимал как личное поражение и со стыдом вспоминал последний разговор с Третьяковым. Теперь поведение, которое казалось единственно верным и принципиальным, виделось ему в ином свете – хвастливым и смешным.

Стоя у окна в капитанской каюте, Шумов еще раз уныло оглядел пристань. Отсюда хорошо была видна причальная стенка, обрамленная гранитом и прошитая строчкой черных чугунных кнехтов, товарная набережная, выложенная крепким серым булыжником, по которой проходила отполированная колесами железнодорожная колея, красно-кирпичные стены хлебных ссыпок и крытые волнистым железом пакгаузы. Между строениями в город пробивались мощеные спуски улицы.

Но нигде: ни на причале, ни на набережной, ни на спусках – не было видно запоздавших людей, спешивших на судно.

Было спокойно и пустынно.

Обескровленный войной порт почти бездействовал.

– Время отчаливать, – услыхал за спиной Шумов.

Это вошел и стал рядом капитан.

Капитан был старше своего старого судна, когда-то он ходил на иных кораблях, пересекал широты обоих полушарий и так свыкся с морем, что на суше чувствовал себя ненужным и неприкаянным, и потому принял и водил на склоне лет убогую посудину каботажного плавания. Складки темной кожи нависали над туго застегнутым воротником чистого белого кителя, так же чист был и белый чехол на фуражке с крабом.

«Еще бы несколько минут! – подумал Шумов. – А вдруг появятся…»

– Вы всегда вовремя отправляетесь?

– На море должен быть порядок, – ответил капитан и посмотрел на стрелки серебряных карманных часов фирмы «Лонжин», очень надежных, как хронометр.

Шумов понял, что он не столько сам смотрит, сколько ему показывает время. И как бы в подтверждение капитан сказал:

– Если бы они собирались сесть, они были бы давно здесь.

Он был прав. Бандиты не могли опаздывать, как подгулявшие купчики. Они не могли подкатить с шиком на лихаче в последнюю секунду.

– Отчаливайте!

Капитан наклонил голову и вышел.

С мостика донеслось традиционное:

– Отдать швартовы!

Босой матрос на причале подхватил огромную петлю на конце каната и сбросил ее рывком с кнехта.

Петля медленно уползла внутрь судна.

Стальной лист пола под ногами у Шумова мелко задрожал.

Полоса зеленой воды возникла между ржавым бортом и заросшей водорослями каменной стенкой и начала быстро шириться.

Через открытую дверь в рубку Шумов видел рулевого, сноровисто орудовавшего штурвальным колесом.

Берег неумолимо отдалялся, но там по-прежнему не было тех, кого он ждал.

Капитан вернулся в каюту.

– Сами видите, не было смысла задерживаться.

«Наверно, старик рад. Зачем ему стрельба на борту! А может быть, он вообще видит меня мальчишкой, затеявшим игру в воры-сыщики?..»

– Можете плыть спокойно.

«Собственно, я зря с ним разговариваю. Мне нужно было остаться на берегу».

Но капитан думал иначе.

– Они сядут, я думаю.

– Где?

– Здесь садиться было даже глупо. Напасть они могут только в открытом море, когда обойдем отмель у лимана. А до лимана еще две пристани.

Шумов вдруг почувствовал прилив симпатии к капитану.

«Конечно! Зачем им садиться здесь? Раньше времени привлекать к себе внимание! Только в море у них будут развязаны руки. Там они могут делать все, что угодно. Даже затопить пароход и удрать в лодке. А на берегу откормленные кони и смазанные брички, и вихрем в степь – и поминай как звали! Точно».

И он обрадованно сказал капитану:

– Это мысль! Послушайте, а вам не приходилось в молодости ходить под пиратским флагом?

Капитан шутку не принял.

– Нет, не приходилось. И со старшими по возрасту я в такой манере никогда не разговаривал.

– Простите, – сказал Шумов искренне, – я не хотел вас обидеть. Я волнуюсь немного. Сами видите, какая сложилась обстановка.

– Чем сложнее обстановка, тем крепче должны быть нервы, – холодно произнес неумолимый старик.

Шумов спустился в буфет, оставив капитана.

За двумя столиками сидели сотрудники. По виду они очень напоминали компанию фланирующих молодых бездельников. Отдельно расположились инкассаторы, настоящие, – обстоятельные немолодые люди, повидавшие всякое. Они пили пиво. У их каюты демонстративно стоял красноармеец с винтовкой, молодой парень в буденновском шлеме. Все занимали предусмотренные места с учетом того, какую позицию предпочтут бандиты. Палубные пассажиры в буфет не заглядывали. Они закусывали на свежем воздухе. Один только, с арбузом под мышкой, появился в дверях, огляделся, но входить раздумал и вышел.

Шумов присел к столику. Ребята смотрели с недоумением.

– Все в порядке. Они появятся на ближайшей пристани.

И налил в стакан холодного лимонада.

Но на ближайшей они не сели.

Оставалась последняя.

Время тянулось медленно. Ритмично, безмятежно шлепали плицы по почти замершей поверхности зеленоватого мелководного моря. В мареве неуловимо уходили выгоревшие серо-желтые низкие берега. Но вот пароход начал заворачивать вдоль полосы бакенов, обозначавших фарватер.

На мостике, куда поднялся Шумов, капитан обозревал в бинокль приближающуюся станицу и пристань, грубо отсыпанный мол с деревянным причалом.

– Вот, я думаю, они, – сказал он Шумову и протянул бинокль через плечо.

Бинокль оказался очень сильным. Люди на молу резко приблизились, стали отчетливо видны лица. Шумов вгляделся и узнал характерные черты хорошо знакомого ему по описаниям Бессмертного.

– Они.

Пристань, казалось, заспешила навстречу.

– Действовать, как условились, – напомнил Шумов капитану. – Если не удастся взять без выстрела, сразу ложитесь.

– Как? – Капитан обернулся.

– При стрельбе ложитесь. Кто где окажется в этот момент, сразу ложится на палубу.

Старик недоуменно изогнул седую бровь:

– И я?

– Вы в первую очередь. Кто же без вас поведет пароход в открытом море?

Капитан провел ладонью по борту кителя, как бы заранее сожалея, что придется его испачкать.

На самом деле он думал совсем не о кителе.

А Шумову просто не пришло в голову, что капитаны и адмиралы привыкли умирать стоя, как Нельсон, сраженный пулей французского стрелка при Трафальгаре, как Нахимов, не кланявшийся ядрам. Шумов не подумал об этом. Его внимание отвлек человек, совсем не похожий на знаменитых адмиралов, тот самый палубный пассажир с арбузом, что заглядывал не так давно в буфет.

Этот незначительной наружности человек с самого начала рейса жевал что-то из домашней снеди, с которой расположился на палубе, и прикладывался к бутыли, вынимая сделанную из кукурузного початка пробку. Теперь он стоял у борта со своим арбузом и ножом, которым собирался разрезать арбуз, но не спешил, а примерялся только, с пьяной неловкостью тыча ножом в полосатую кожуру.

Не отрывая глаз от бинокля, Шумов провел им по судну; пьяный оказался рядом, и Шумов увидел, что лицо у него совсем не пьяное и смотрит он не на арбуз, а на мол. А там Бессмертный и его люди – это было отчетливо заметно при сильном увеличении – тоже явно заинтересованно следят не за мостиком или носом совершающего маневр судна, а именно за бортовой его частью.

И тут человек у борта сделал неловкое будто бы движение, и арбуз полетел в воду, так и не разрезанный. Едва он коснулся поверхности воды, группа на молу как по команде двинулась к причалу.

Новые пассажиры небрежно уселись в буфете. Занять им пришлось места у стены. Между ними и стойкой сидели «фланеры». Обе компании внешне спокойно потягивали прохладительные напитки. Инкассаторы покинули буфет еще на подходе к пристани.

Солнце едва перешло за горизонт, и за пароходом потянулась узенькая пока тень, только высокая труба выделялась – она бежала сбоку, будто срезая верхушки волн. Появился ветерок, и стало покачивать.

Шумов осмотрелся.

Время действовать пришло.

И тут поднялся Бессмертный. Он сказал что-то своим и вышел. Следом пошел один из «молодых людей», красивый лицом парень по фамилии Климов, но сразу вернулся.

– В туалете, – сказал негромко Шумову.

– Стереги его. Мы тут справимся. Буфетчик! – крикнул Шумов.

Тот вышел из-за стойки.

– Что прикажете?

– Получи. Мы уходим.

Расплачиваясь, Шумов стоял посреди салона, а товарищи его выходили по одному из-за столиков, но задерживались в дверях, будто дожидаясь приятеля.

– Одну, секунду! Сейчас дам сдачу, – сказал буфетчик и, как и было условлено, нырнул в служебное помещение.

И тут же за стойкой изнутри распахнулись ставеньки, и возник ствол ручного пулемета.

– Руки вверх! – крикнул Шумов, выхватывая два пистолета.

Секунду длилась немая сцена.

Бандиты не поднимали рук. Их сковал шок.

Что-то должно было немедленно произойти – или безмолвная капитуляция, или грохот пулеметной очереди. Но произошло совсем другое…

Уже второй день маявшийся животом Бессмертный – накануне он переел жирной свинины – услыхал в туалете хорошо знакомые слова. Нет, он не выскочил пулей, он глянул в щель жалюзи, через которую можно было смотреть в коридор, но нельзя было заглянуть из коридора, и, увидев Климова, послал пулю сквозь дверь.

Красивый Климов качнулся и упал мертвым.

Услыхав выстрел, Шумов невольно сделал шаг назад, чтобы понять, увидеть, что происходит, и в тот же момент Сажень, зацепив ногой ножку столика, скомандовал:

– Ложись, братва!

И опрокинул тяжелый стол, прикрывая им падающих бандитов.

Конечно, этот маневр мог дать им лишь несколько секунд.

– Огонь! – махнул рукой Шумов пулеметчику.

Первая очередь прошла чуть выше стола, за которым лежали бандиты, а взять ниже пулеметчик не успел…

Перепрыгивая через ступеньки, Бессмертный бросился на верхнюю палубу, которая была одновременно крышей буфета. Сюда, на крышу, выходил люк, расположенный над кухней. В эту жаркую погоду он был открыт. Может быть, Бессмертный и не обратил бы на люк внимания, но тут под ногами у него громыхнула пулеметная очередь. Бессмертный глянул под крышку, закрепленную на длинном крючке, и увидел внизу пулемет, направленный из кухни в салон. Секунды хватило ему, чтобы вырвать кольцо и швырнуть в люк гранату, с которой он никогда не расставался.

Не видя заблокированных в салоне бандитов и не понимая, что происходит, он яростно заорал вниз:

– Бейте их!..

Когда, капитан услыхал первый выстрел, он вышел из каюты в рубку. Бледный под загорелой кожей рулевой стоял у штурвала.

– Ложись, – приказал капитан.

Рулевой колебался.

– Приказываю: ложись.

Матрос подчинился, и капитан сам стал к штурвалу.

В это время Шумов, поднявшись внутренним входом, вбежал в каюту.

Между ним и метавшимся по крыше салона Бессмертным почти неподвижно возвышалась в рубке сухопарая фигура капитана.

– На пол, капитан, – сказал Шумов громким шепотом из дверей.

Капитан не шелохнулся.

– Вы слышите?

– Я нахожусь на своем посту.

Услыхал ли Бессмертный громко произносимые слова капитана, или просто ослепленный яростью и страхом ринулся, как носорог, в рубку в поисках выхода, сказать трудно. Но он ринулся и схватил капитана за борт кителя.

– Правишь, гад? – прохрипел он.

Бессмертный не видел Шумова, но тот не мог стрелять. Бандит вплотную надвинулся на капитана. Шумов надеялся, что он ударит его, оттолкнет с дороги, но напрасно.

– В чека везешь?..

И Бессмертный в упор разрядил в капитана один из своих пистолетов.

Капитан оседал медленно, его пальцы еще сжимали штурвал, а перед глазами Шумова расплывалось на его спине по белой ткани кителя ярко-красное пятно.

Только тогда Бессмертный толкнул капитана в сторону, и тот повалился на палубу.

И тотчас же пули из двух стволов ударили в грудь Бессмертному. Он будто наткнулся и а них и отскочил под ударами. Умирая, он отвернулся, сделал еще шаг – еще две пули ударили в спину – и мертвый свалился в открытый люк.

А там, внизу, отчаявшиеся в своей ловушке бандиты, окруженные в пустом салоне, в последней надежде решили, что он прыгнул к ним на помощь, и разом выскочили из-за стола.

– На прорыв, братва! – завопил Сажень.

В минуту салон наполнился пороховым дымом. Бандиты открыли бешеную стрельбу во все стороны, по дверям и окнам, стараясь пробиться через чекистский заслон.

Сажень прорвался.

В отличие от Полиглота, скошенного пулями, едва он приподнялся над укрытием, Сажень изловчился выпрыгнуть в окно. Куски разбитого стекла вонзились в него, но он вырвался на палубу. И остановился.

Дальше бежать было некуда.

Весь в крови, в клочках изодранной одежды, стоял он перед вооруженными людьми. Стало вдруг тихо.

В последний раз в жизни Сажень оглянулся по сторонам, увидел солнце, блеск морской воды и направленное на него оружие.

И он принял решение.

– Живым не возьмете…

Он вскочил на борт и камнем рухнул вниз. Если бы он успел посмотреть, куда падает, он, может быть, и не прыгнул бы, предпочтя пулю. Впрочем, от пули он и умер. Но, прежде чем умереть, Сажень попал на плицу равномерно вращающегося колеса, она потащила его вниз, в пучину, проволокла под водой и полуживого вновь вытолкнула на поверхность.

Кто-то выстрелил.

Сажень исчез на минуту, а потом всплыл. На этот раз без признаков жизни…

* * *

Софи смотрела в черную яму.

По расчетам Техника, рыть оставалось совсем немного. Почва оказалась мягкой, и работа продвигалась даже быстрее, чем они надеялись. Правда, рыхлая земля грозила обвалом, но Техник все предусмотрел, изготовил и привез деревянные столбики-опоры и доски, из которых легко и быстро складывались крепления, предохраняющие от обвала.