Текст книги "Омут"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Стены Иерихона пали от грохота труб. Но мы предпочтем «ша». Наши стены раздвинутся в ночной тишине, как театральный занавес, приглашая на веселый спектакль.

Техник был в приподнятом настроении. Ему нравилось то, что он называл «позиция».

– Бесспорно, сильная позиция. Под домом подвал – готовая шахта, откуда поведем штрек. Во дворе погреб, куда свалим половину вынутой земли. Остальную вывезем почти легально подводами. Булочная нуждается в ремонте и реконструкции. Нужно что-то привозить, увозить. Отлично. Все условия для солидной шанцевой работы. Мы будем трудиться, как Тотлебен под Севастополем. За Тотлебена, Софи, и – ша!

Он выпил, и вино вдруг сбило бодрость.

– Но ведь Севастополь пал?

– Успокойтесь, Слава! Вы не Тотлебен. Вы Эдмон Дантее, встретивший аббата Фариа. Я уже говорила вам.

– Я помню, аббатисса. Но что, если у входа в пещеру Монте-Кристо ждут чекисты с маузерами? А это вам не старорежимные жандармы Луи Восемнадцатого. Это серьезные люди.

– Я знаю.

– Хорошо знаете? – спросил он со значением.

– Перестаньте, Слава. Если бы я хотела передать вас чекистам, зачем нам рыть эту крысиную нору? Они охотно приняли бы вас и с парадного входа.

– Не сомневаюсь. Мне бы оказали почет и уважение. Я ведь заслужил, Софи, заслужил… Давайте за это выпьем, а? Пока милое провинциальное Абрау не потеряло последние силы, не испустило дух.

Он разлил, подняв над бокалами недолговечную пену.

– Скорее, скорее! Каждую минуту может прийти муж. – Техник рассмеялся, подбадривая себя шуткой. – Что за горькая участь! Мало мне чекистов, теперь я должен бояться и мужа… Старый муж, грозный муж.

– Он не стар и не грозен.

– Потому и приходится бояться. Стар – значит, мудр, грозен – значит, смел. А если не мудр и не смел?

– Не нужно так о Юрии.

Техник приложил руку к груди.

– Я коснулся струн сердца? Простите. Вы выбрали его, я подчиняюсь. Будем надеяться, что за столь короткое время он не наделает непоправимых глупостей, а вы успеете разочароваться.

– Вы, никак, ревнуете?

– Я человек, и ничто человеческое…

– Только не переводите на латынь.

– Не буду. Но если серьезно, меня иногда раздражают женщины, которые подчеркнуто отвергают мои скромные достоинства.

– Не будем ссориться. Лучше о деле.

– Что ж… согласен.

– Я хотела предложить…

Техник взмахнул рукой:

– А впрочем, зачем вам это? Черновую сторону я беру на себя. Задачи технические по моей части.

– Я не о подкопе.

– О чем же?

– Как поживают ваши боевые соратники?

Техник пожал плечами с неудовольствием:

– Как всегда. Рвутся в бой.

– И по-прежнему неуязвимы?

– Спросите об этом в чека.

– Там что-то не торопятся расквитаться.

– Соратников это окрыляет, а меня тревожит.

– Новый теракт?

– Ну, нет. Они удовлетворили свои идейные запросы. Их теперь влекут тучные нивы ханаанские.

– Пошлите их туда.

– Куда? Мы же трудимся на своей ниве.

– А воды их не устроят?

– Какие воды?

– Тучные.

– О тучных водах я не слыхал.

– Пусть будет ковчег.

– Ковчег это что, зоосад?

– Нет, пароход.

– Не говорите загадками. Я люблю ясность.

– Хорошо. Вы надеялись, что в результате «военного совета» избавитесь от ненужных вам людей.

– Да, надеялся.

– Но они вышли сухими из воды.

– Ну, последнее слово чека еще не сказала, и, я надеюсь, она идет по ложному следу, что для нас с вами очень важно.

– Будем надеяться.

Софи сделала маленький глоток из своего полного еще стакана.

– Что же вы хотите мне сказать?

– Вчера мне показалось, что я могу быть вам полезной. Или нам, если хотите.

– Каким образом?

– Я позволила себе выслушать одного не очень приятного мне человека.

– Кого же?

– Вы его знаете лучше меня.

– Шумова?

– Да, так его зовут.

– Почему он вам так не нравится?

– Я могла бы сослаться на чутье, но есть и нечто большее. Он появляется, когда его никто не просит.

– Вы находите?

– Еще бы! В трактире, на кладбище…

– Когда вы с женихом провожали усопшего чекиста? Вы бы еще портрет покойного государя с собой захватили, милая. Вот уж не ожидал от вас такой…

– Глупости?

– Скажем, оплошности.

– Считайте, что это был маленький каприз.

– В гражданской войне не капризничают.

– Женщина всегда женщина. Она не может жить без маленьких радостей.

– Я передам это моему другу, который доставил вам радость. И все-таки на кладбище вы поперлись зря, простите за грубое слово.

– Может быть. Но я попала туда случайно. А зачем там оказался Шумов?

– Не знаю. Может быть, тоже радовался.

– А если прощался с соратником?

– Какая разница. Вы ведь уже отвергли его.

– Увы! Это оказалась не последняя наша встреча.

– Вы позволили назначить ему свидание?

– Он не нуждается в позволениях. Я же сказала – он появляется, когда его никто не просит, когда это ему нужно.

– И делает вид, что появился случайно?

– Ничего подобного. Он нашел меня в клинике. Вернее, ждал после работы.

– Вполне намеренно?

– Больше того. Целенаправленно.

– Интересно.

Софи допила вино.

– Вам еще предстоит узнать, насколько это интересно.

* * *

Этому разговору в домике при булочной предшествовали две встречи. Одна – в служебном кабинете Третьякова, куда Шумов приходил ночью, другая – в многолюдном сквере днем, но обе они носили конфиденциальный характер.

К Третьякову Шумов пришел с известной робостью, ибо не знал, как тот отнесется к внезапно возникшему предложению. Впрочем, внезапного ничего не было. Было лишь сильное чувство, некогда прочно привязавшее его к Максиму Пряхину, ладному, чуть горбоносому, что придавало лихости, парню, что когда-то за него, подростка-гимназистика, на улице вступился, потому что выше всего справедливость ставил.

– С чем пришел? – спросил Третьяков. – Чай пить будешь?

– Спасибо, нет.

– Экий ты… Чай не любишь. Ну ладно, мне больше будет. Давай говори.

– Не знаю, как вы отнесетесь…

– Да ты робеешь, что ли?

Шумов разозлился на себя и сказал твердо:

– Я предлагаю включить в цепочку Пряхина.

Третьяков задумчиво постучал пальцем по стакану.

– Смелое предложение.

– Отклоняете?

– Еще ничего не слышал, кроме фамилии. Говори.

– Начать можно вроде бы случайно…

– Ну, с ним не схитришь. Не тот человек.

– Я его хорошо знаю. Ему ни приказывать, ни упрашивать… Ему нужно дать возможность самому решить.

– Хорошо. Встретились. Дальше что?

– Говорю: «Хоть и ушел ты, Максим, хочу по старой дружбе услугу оказать. Сестра твоя близка к темным и опасным людям. Как бы они ее под удар не подставили». Он не верит. Тогда я: «Если хочешь, можешь проверить». И говорю о рейсе.

Третьяков слушал непроницаемо.

Шумов изложил детали.

Третьяков помешал в стакане давно растаявшие сахарные крошки.

– Не нравится? – спросил Шумов.

– Разберемся. Первое возражение. Заход очень дальний. Представь свою цепочку – Пряхин, сестра, офицерчик этот, может, еще кто… Ненадежно. Долго до Техника добираться.

Шумов молча признал, что долго.

– Если сестра никакого отношения к банде не имеет, тогда как? Это второе.

– Такую возможность я учел. Все равно передаст, чтобы узнать правду.

Третьяков посмотрел на него внимательно.

– Ладно. К сестре потом вернемся, если только они не разошлись совсем.

– Третье?

– Пусть так.

– Уверен, что не разошлись. Установил, она бывает в доме Муравьевых. Потому и подозрительна эта брачная история.

– Четвертое. Сам твой друг. Я его мельком на кладбище повстречал.

– Говорили с ним?

– Перекинулись парой слов.

– Враждебно настроен?

– Не забегай. В себе он не разобрался и напороть любую горячку может. Понимаешь? Он сейчас сам себя не знает. Это опасно. А разговор ваш скорее всего сложится так… Не возражаешь, если я продолжу?

Шумов пожал плечами.

– Ты ему о рейсе, о деньгах. А он в ответ резонно: «Что же ты, дорогой, очки мне втирать пришел? Сестру пожалел? Нет, брат, ты пришел свое дело делать и хочешь меня использовать. А я вам не товарищ больше. Так что иди ты… со своей методикой. Как повелись вы с буржуями, так и запахло от вас хитростями буржуйскими!»

И Шумов ясно услыхал эту фразу, повторенную с интонациями и голосом Максима. Да, такого от него ожидать можно. Третьяков характер уловил безошибочно.

– Потому на сегодняшний день я против. Пряхину устояться надо. Тогда ясно будет, во что его бузотерство вылилось и можно ли доверять ему. А сейчас ты, прости, по-интеллигентски к нему подходишь, по-книжному.

– Может быть.

Шумов наклонил голову.

«А если бы Максим иначе сказал: „Эх вы, конспираторы! Чего хитрите? Не можете без Максима обойтись – скажите прямо. Что ж Максим, по-вашему, откажется помочь бандитам головы поскручивать! Давайте на чистую!“»

Так думал Шумов, но и «повелись с буржуями» могло прозвучать, могло.

Значит, нельзя рисковать.

Третьяков улыбнулся.

– Понимаю я тебя. О друге ты думал. Понимаю. Но сейчас о деле, вот главное.

– Вы собирались к сестре вернуться.

– Да, собирался. Вот о ней ты совсем иначе думал.

– Не понимаю.

– К ней ты как относишься?

Шумов снова пожал плечами.

– Собственно, никак. Я ее не знаю фактически. Только со слов Максима.

– Короче, неопределенно-недоброжелательно?

Андрей подумал и согласился.

– И человека, так мало тебе известного, ты включаешь в цепочку?

– Да ведь ей роль отводится, собственно, механическая.

Третьяков поводил ложечкой по дну пустого стакана.

– Механическая, – повторил он неодобрительно. – Но она-то человек живой. Может, она к нам сейчас поворачивается…

– Не думаю.

– Ты знать должен, а не из домыслов исходить. Жизнь фантазировать не позволяет, потому что любую фантазию может опередить. Брат был наш, да ушел. Почему же сестра к нам повернуть не может? Война-то гражданская, по убеждению, а не по родственному признаку. И не кончилась она, изменилась только. Раньше территории отвоевывали, теперь людей.

– Вы сами говорили: главное дело – операция.

– Говорил. И план мы разработали коварный. Но для кого коварный? Для врага. Его обмануть должны. А просто человека, о котором толком и не знаем ничего, как подсадную утку использовать нельзя. Обман – это оружие обоюдоострое. Можно и самому порезаться. И вообще, брат, от вранья душа ржавеет. У того, кто врет. А обманутого и погубить ни за что можно. Вот такая механика получается…

Шумову было неловко.

«В самом деле, разгадай они наш замысел, этой Татьяне головы бы не сносить. Прав Третьяков».

– Ну, ладно. Это я в порядке политработы. А по операции на подлинного врага выходить нужно. О медицинской сестре думал?

– Думал.

– И как?

– На меня она крокодилом смотрит. Но если крокодила за хвост ухватить да развернуть…

– Куда? – удивился Третьяков.

– В нужную сторону.

– Каков храбрец! – И Третьяков рассмеялся. – А ты знаешь, что у крокодила от головы до хвоста три аршина, а от хвоста до головы шесть?

– Это какая-нибудь притча?

– Можно и так считать.

– Нелепость, по-моему.

– Почему? А в жизни как? От рождества до пасхи четыре месяца, а от пасхи до рождества восемь. Анекдот такой был. С бородой, как говорится.

Теперь и Шумов, немного обиженный, улыбнулся.

– Я-то при чем здесь?

– При том, что крокодила за хвост таскать опасно. Вдруг побольше окажется, чем ты думал. Крокодилу лучше в глаза смотреть, кто кого перехитрит. Она на тебя с недоверием смотрит, а ты к ней с полным доверием, чтобы ее недоверие рассеять. А для этого гарантия твоим векселям нужна.

– Гарантия, Иван Митрофанович, есть.

– Что за гарантия?

– Самойлович.

– Тот, что Науму неудовольствие выражал?

– Он. Я эту личность под большой лупой рассмотрел.

– Что увидел?

– Интереснейшие вещи, – сказал Шумов с гордостью. – Во все времена Самойлович поддерживал связи с преступным миром. Не исключение и Техник. И я почти уверен, что к смерти Наума он имеет прямое отношение. Наума убили, как только он вышел на финансовые махинации Самойловича.

– Возможно, – остановил жестом Третьяков, – но факты?

– Контакты Самойловича с Техником установлены неопровержимо.

– Вот это уже серьезно.

– Это одна ниточка, – Торопливо продолжал Шумов, – а другая ведет прямо в банк.

– Ну!

– У Самойловича есть жилец. Он работает в банке. Наверняка через него Самойловичу стало известно о проверке, которую проводил Наум.

– Похоже.

– Остается, чтобы этот жилец «узнал» о будущей перевозке денег. А я направлю к Самойловичу Техника.

– За – подтверждением?

– И он подтвердит.

– Это хорошо, – сказал Третьяков с удовольствием. – Что, Андрей, хорошо, то хорошо!

* * *

Софи шла сквером, что возле клиники, после очередного дежурства, когда увидела Шумова.

Шумов стоял у фонарного столба, прямо на ее пути, с тросточкой, с цветком в петлице и в новом костюме песочного цвета.

Она сдержанно ответила на его вежливый поклон.

– Мы стали встречаться слишком часто.

– Я этим очень доволен.

– Слишком часто для случайных встреч.

Он невозмутимо потрогал цветок.

– Не все встречи случайны.

Она вскинула глаза:

– Вот как!

– Сегодняшней встречи я искал.

Софи невольно следила за его пальцами, разглаживавшими лепестки.

– Если бы я сказала, что польщена, я бы обманула вас.

– А я бы не поверил.

– Зачем же вы здесь?

– Я надеюсь оказать услугу.

– А если в ней не нуждаются?

– Увы! Я предвидел ваше недоброе отношение. Но что поделаешь! Коммерсанту то и дело приходится преодолевать препятствия, даже рискуя попасть в унизительное положение.

– Значит, вас привели коммерческие интересы? К сожалению, я ничем не торгую.

– Я не ищу товар. Я хотел бы предложить…

– Тем более. У меня стесненные средства.

– Но ведь я говорил об услуге.

– Мне?

– Нашему общему другу, который однажды произнес замечательный тост о том, что идеалист не должен быть беден.

Мимо, по аллейке, шли люди. Никто не знал да и не интересовался, о чем говорят эти двое – фатоватый купчик из новых и скромно одетая барышня из бывших.

«Зачем ему Техник? Во всяком случае, его придется выслушать!»

Но все-таки она сказала:

– А вы не могли бы обратиться непосредственно?

– Если вы меня выслушаете, то поймете…

– Хорошо. У меня есть несколько минут.

– В таком случае присядем?

Они сели на скамейку в дальнем конце сквера в тени здания, что раньше было игорным домом, а теперь клубом медицинских работников. Горячее солнце медленно двигалось к закату позади них.

– Я вас слушаю.

– Благодарю. Я коммерсант…

– Послушайте! Почему вы постоянно смакуете это слово? Это что, упоение нувориша?

– Оно вас раздражает? Вы так чужды коммерции?

Что-то в этом вопросе показалось ей непросто сказанным.

«Он знает о булочной? Глупо отрицать, если знает».

– Представьте себе, нет.

– О!..

– Что значит – «о!..»?

– Вы облегчаете мою миссию.

– В чем именно?

– Я могу предположить в вас деловую интуицию, и она поможет доверительно отнестись к моим словам.

– Значит, логикой вы меня убедить не сможете. Надежда на интуицию?

– Почему же… У меня убедительные карты.

– Ну, открывайте их! Что за карты? Козырные? Или, может быть, крапленые?

– Такой вопрос кажется мне нескромным.

– Да будет вам! Говорите по делу.

– Вы думаете, это легко?

– Но вы же взялись!

– И все-таки позвольте маленькое вступление.

Софи глянула мельком на часики.

– Если маленькое.

– Я еще сокращу.

– Пожалуйста!

– Итак, я коммерсант. Я честный коммерсант. А что отличает коммерсанта такого рода от других? Законопослушание. Вы со мной согласны?

«Что он плетет?»

Она ничего не сказала, но это только поощрило Шумова.

– Я так и думал. Конечно, вы согласны. Мы оба законопослушны. Верно?

– Положим.

– Но, нравится нам это или нет, в мире коммерции существуют и другие примеры, методы… И такими методами могут пользоваться даже близкие нам люди. Скажем, наши друзья.

– Что из этого?

Он просто обрадовался:

– Именно! Что из этого! Можем ли мы, если мы законопослушны, требовать и от других такого же кристального поведения? А если нет, то как прикажете поступать? Что делать?!

– Кому?

– Мне. И вам.

Она сказала, не скрывая недовольства:

– Слушайте! Вы опутываете меня какой-то словесной паутиной, как бабочку в кокон.

– Простите, гусеницу.

– Что?

– Простите. В коконе находится гусеница, а не бабочка. Так меня учили в гимназии.

– Наконец-то я услыхала нечто познавательное. Даю вам еще пять минут. Если за это время вы не сможете изложить то, что собирались, я уйду.

– Благодарю. Мне достаточно. Итак, о двух типах коммерсантов…

– Почему вы меня так раздражаете? – спросила Софи очень серьезно.

– Ну, это понятно, – ответил он, не меняя тона. – Женщины боятся неосознанных влечений. Читайте Фрейда.

– Однако, вы наглец.

– А вы зря тратите оставшиеся у нас пять минут.

– Говорите. Я слушаю, – сдалась Софи.

– Прекрасно. Вот вам резюме. Некоторые коммерсанты придерживаются иных взглядов, чем мы. Но значит ли это, что мы не должны помогать друг другу?

– Вы хотите помочь?

– Я хотел бы оказать услугу.

– Бескорыстную? – улыбнулась она.

– Зачем хитрить? Конечно, нет.

– Что же вы хотите?

– Условий я не ставлю. Сначала послушайте сказку, которую я случайно подслушал.

– Сказку?

– Может быть, она покажется вам правдоподобной.

– Разве эта сказка для меня?

– Может быть, она и вас заинтересует… Слушайте. В некотором царстве, в некотором государстве, назовем его условно РСФСР, жили-были трудящиеся. Они трудились и, вполне понятно, получали за это зарплату. Каждый получал не так уж много, но вместе немало. И поэтому государство всячески оберегало денежки от злых разбойников и придумывало всякие хитрости, как их сохранить, так сказать, по пути следования. Ну что? Интересно?

– Сказка как сказка.

– Это была присказка. Сказка впереди. И заключается она в том, что в банке придумали везти деньги пароходом с небольшим охранением. И повезут.

– Это все?

– Если нашего друга заинтересует сам факт, он сможет узнать все остальное.

– Вы собираетесь продавать тайну по частям?

– Нет. Больше мне нечего продавать.

– Где же – приобрести «все остальное»?

– Я думаю, остальное можно получить бесплатно. Назовите ему фамилию – Самойлович. И все.

Софи не знала, что сказать.

– Я так и не поняла, почему вы не обратились непосредственно к адресату.

– Прежде чем войти в личные отношения, я хотел бы заслужить известное доверие.

– Вы думаете, я его доверенное лицо?

– Вам не обязательно им быть. Вы просто передадите то, что слышали. Это ведь просто.

– Я бы не сказала.

– А по-моему, просто. Каждый из нас всего лишь что-то слышал и что-то сказал. Не более.

– Вы очень хитрый хитрец.

– Я сказал честно, я не бескорыстен.

– Что же вы все-таки хотите?

– Да ведь мы почти в одинаковом положении.

– Как так?

– Оба, в сущности, посредники. Может быть, я чуть больше. Что из этого…

– Вы предлагаете мне перепродать вашу тайну?

– Наши сведения. Так будет точнее. И никакой речи о продаже. Если наш друг реализует полученные сведения, я думаю, он отблагодарит нас. А сейчас о чем говорить? Я ведь даже не назвал общую сумму… Ту, что повезут.

– Она велика?

– Велика. Но точную цифру я не знаю.

Они оба говорили уже вполне серьезно.

– Мне не совсем ясны ваши умопостроения и умозаключения, но я окажу эту услугу.

– Вы сделаете, доброе дело, – убежденно сказал Шумов.

– Добрые дела делаются бескорыстно. Поэтому не считайте меня в доле.

Он покачал головой с огорчением.

– Напрасно. Напрасно вы так. Я уверен, деньги вам очень пригодятся.

– Спасибо.

– Разрешите откланяться…

Она пристально смотрела ему вслед. Шумов сбил ее с толку. «Кто же он все-таки? Разгуливает с полуувядшим цветочком. Такие на гроб бросают. Смешно. Неужели смерть ходит в костюме песочного цвета?..»

* * *

Разумеется, раньше Техника новость узнал Барановский.

Они стояли у окна, будто случайно встретившись в коридоре клиники. Под окном прогуливались больные в халатах мышиного цвета.

– Это серьезно, Софи. Я должен подумать.

– Конечно.

– Чертовски заманчиво дать этому предложению ход.

– Когда вы скажете свое решение?

– Медлить тоже нельзя. Может быть, обсудим его вместе?

– Где?

– Хотя бы у вас.

– Когда?

– Сегодня. Вечером я играю в шахматы с Воздвиженским, а потом провожу вас. Это будет естественно.

* * *

Воздвиженский выиграл традиционную партию. Выиграл, как ему показалось, не совсем справедливо.

– Вы играли сегодня несколько рассеянно, – сказал он партнеру.

– Да? Усталость, наверно.

Они посмотрели друг на друга. Барановский в самом деле рассеянно, потому что думал не о шахматах, а Воздвиженский – сочувственно.

– Усталость – естественное состояние человека. Природа просто сигнализирует нам, что пора отдохнуть.

– В наше-то время? Поэт сказал, покой нам только снится.

– Время действительно парадоксальное. В шестнадцатом году казалось, что устали все. От войны, от старой власти… А сейчас энергии хоть отбавляй. Все в движении, в борьбе, в спорах.

Барановский протестующе повел головой:

– Только не я. Споры решились на полях сражений.

– Главный, спор. А бесчисленные вытекающие проблемы? Как реально устроится жизнь?

– Образуется.

– Я тоже так думаю. Но многие горячатся. По любому поводу. Возьмите хотя бы искусство.

– Это не моя сфера.

– Да в ней черт голову сломит. Перед войной все заполонили декаденты. Теперь они почти все сбежали. Остались крикуны с плакатами:

 
Ешь ананасы,
                       рябчиков жуй,
День твой последний
Подходит, буржуй!
 

Как вам это нравится?

– По крайней мере, ясно. Не то что у декадентов, – сказал Барановский, усмехаясь.

– Откуда же ясность, если возникает новая буржуазия?

– Ну, это ненадолго.

– С точки зрения экономической…

– Экономика тут ни при чем. Просто любой буржуй, хоть старорежимный, хоть нэповский, противен русской душе.

– Что за мистическая концепция! – пошутил Воздвиженский.

– Это не мистика. Это реальность нашего национального характера. В Северо-Американских Штатах продавец газет мечтает выбиться в миллионеры. Американец очень доволен, когда девять человек едят хлеб, а один пирожные. По его мнению, это означает шанс для остальных. У нас все наоборот. Мы хотим, чтобы все ели тюрю. Русская душа утешается во всеобщем бедствии. Не знаю только, чего здесь больше, стойкости духа, чувства справедливости или элементарной зависти? Может быть, наживала противен только потому, что ему завидуют, но так или иначе он противен, и завистники, накинув тогу социальной борьбы, всегда его одолеют. Ведь их огромное большинство. У русского буржуя, дорогой мой, гораздо меньше шансов выжить, чем у американца стать миллионером.

– Вы произнесли свою речь очень убедительно.

– Да вы были подготовлены к ней. Вспомните собственные рассуждения о равенстве в страдании. Все мы одним миром мазаны. Все со славянофильским душком.

– Новая власть интернациональна.

– Да, мы охотно примеряем чужие кафтаны. Только во время примерки они у нас трещат на плечах…

– Вы, однако, не жалуете соотечественников.

Об этом распространяться Барановскому не хотелось.

– Я вообще придирчив к ближним. Наверно, даже в семье был бы неуживчив. Но бог миловал, я холостяк.

– Я тоже. Но иногда сожалею.

– Пустое. Нет смысла сожалеть о том, чего не имел.

В этот момент он увидел подходившую Софи.

И Воздвиженский увидел.

– Мне кажется, эта женщина выделяет вас.

– Она приятна.

– Вы тоже относитесь к ней не так, как к другим? По-моему, она достойна внимания.

– Мы к каждому относимся иначе, чем к другому.

Воздвиженский засмеялся:

– Прикрываетесь софистикой?

– Вы говорите обо мне? – спросила Софи, плохо уловившая последнюю фразу.

– Господин Воздвиженский расточал вам комплименты.

– К сожалению, меньше, чем хотелось.

– Благодарю вас.

Однако было видно, что она не склонна к галантному разговору.

– Сегодня был тяжелый день. Оперировали. Так хочется поскорее выпить горячего чаю и отдохнуть.

– Позвольте проводить вас? – предложил Барановский.

Получилось естественно.

Софи шла чуть поодаль от Барановского, как и положено идти со случайным попутчиком.

– Мы идем ко мне?

– Да. В булочную.

– Только не туда. Там мерзко. Все время ощущаешь чужую прожитую жизнь. Нет-нет. Лучше в мою келью.

Солнце еще не коснулось горизонта, но в городе его уже не было видно. Тени почти слились, однако дневная жара не ушла.

– Господи, как душно! Как я жду дождя! Очистительной грозы, ливневых потоков.

– Да, очень душно, – согласился Барановский, ощущая пот на плечах под толстовкой. – Но я не хотел бы дождя в ближайшие дни.

Она бросила вопросительный взгляд.

– Большой ливень может проникнуть и в подкоп. Дождей не было давно.

Он был прав, но ей по-прежнему смертельно хотелось дождя.

В маленьком саманном флигеле оказалось не так жарко.

– Вы в самом деле пьете в жару чай?

– Да. Будете пить? Я поставлю. У меня керосинка.

– Может быть, позже.

– Как хотите.

– Расскажите еще раз об этом нэпмане.

Софи изложила разговор с Шумовым, стараясь вспомнить каждое слово.

– Жаль, что я сам не видел его, – заметил Барановский.

– Вы не верите ему? – спросила Софи.

– Он сказал правду.

– Вы говорите так уверенно…

– Я знаю. Они действительно хотят везти деньги на пароходе в целях безопасности.

– Хороша тайна. О ней, кажется, уже весь город знает.

– Благодарю. От имени города.

– Простите. Я имела в виду Шумова. Но вы откуда?..

– А откуда сведения о ценностях?

– Наш человек в банке?

Барановский кивнул.

– И все-таки я неспокойна. Посудите сами. Вы, я, Шумов, наш человек, еще какой-то Самойлович… Не слишком ли много? Секрет Полишинеля…

– Не так много. Самойлович не знает.

Софи изумилась:

– Какой же смысл заинтересовывать Техника, если подтверждения не будет, вообще ничего не будет, кроме общих слов?

– Все будет, Соня, все будет. Положитесь на меня.

– Хорошо. Что я должна сказать Технику?

– Все, что сообщил нэпман.

– Все? – уточнила она.

– Да. Никаких искажений.

– Исполню.

– Вам не по душе эта игра?

Она хотела сказать, что по-прежнему опасается Шумова, но, может быть, подполковник знает больше, и не следует делиться интуицией и предположениями без доказательств! И она сказала только:

– Меня тяготит бездействие.

– Разве мы бездействуем?

– Я говорю о настоящих действиях. Вы ближе к центру, вы многое знаете, а я, как окопный солдат…

Он в самом деле знал больше, но новости были неутешительны, из центра приходили плохие вести, и Барановский решил смолчать.

– Надеюсь, вы не склонны к бунту, как некоторые солдаты в семнадцатом году?

– Нет.

– Вот и хорошо.

– А если… если опять поражение?

Барановский вспомнил, как говорила она с ним в Екатеринодаре, в двадцатом.

– Неужели вы ослабели духом, Софи?

– Нет. Не знаю…

– Что с вами?

– Да ведь ужасно, Алексей Александрович! Ужасно каждый день видеть множество людей, которые уже втянулись в обычную жизнь. Они довольны, что сегодня им дают больше жратвы, чем вчера, и надеются завтра получить еще больше… Я была убеждена, что каждый день после их победы будет работать на нас, что царство дикости вызовет подъем человеческих чувств, протест, отрезвление, а они просто живут и довольны… Да, довольны.

Она дважды повторила слово «довольны».

Барановский молчал.

– Простите меня. Я, кажется, немножко сдала. Поставить чай? Или… немножко спирту?

Его удивило это предложение, но он сказал обычным тоном:

– Если есть. Немного.

– Есть. Я ворую.

– Зачем вы так?

– Вы мой начальник, вы должны знать правду. Да вы же знаете, что спирт тащат. Не могу же я выделяться… хотя бы по соображениям конспирации.

– Это грустная шутка, Софи.

– Не грустнее, чем моя жизнь. Я понимаю, вам это не нравится. Но вы не только начальник. Вы единственный человек, который знает правду обо мне. Кому же еще мне поплакаться в трудную минуту?

– Мне это не нравится, но я понимаю вас.

– Спасибо, дорогой Алексей Александрович, спасибо. Не беспокойтесь, я не подведу. А есть вы хотите?

– Я поел в столовой.

– Я тоже. Тогда вот…

Она принесла из прихожей в тарелке и поставила на стол сырые яйца.

– Говорят, это лучшая закуска к спирту.

Барановский осторожно расколол скорлупу ножом.

Софи выпила вместе с ним и, ловко отделив желток от белка, проглотила желток.

– Поймите меня правильно, Софи. Вы часто пьете?

– Нет. Иногда. Ночью. Когда становится невыносимо. Днем меня еще никто не видел пьяной.

«Пока», – подумал он.

– Я не подведу, – сказала она снова.

– Я вам верю.

И про себя добавил:

«Больше некому».

– А я не верю Шумову, – вернулась к прежнему Софи под влиянием хмеля.

– Вы опасаетесь провокации?

– Не знаю.

– Опасаетесь за себя?

– Нет. Он же знает, что я связана с Техником. Они могли давно взять нас обоих. Наверно, им нужна другая рыба. Нет, не так. Много рыбы в одну сеть. Они злопамятны. Они не простили ни тот поезд, ни смерть своего…

– Хорошо. Давайте рассуждать логично. Существует две возможности. Первая: Шумов – чекист и подсовывает ложные сведения. Цель – заманить в ловушку побольше бандитов.

– Перебить их, как тараканов.

– Техник об этом подумает?

– Еще бы!

– Отклонит предложение?

– Нет. Я думаю, он согласится при всех условиях. Если поверит Шумову, возьмет деньги сам. Если заподозрит, пошлет на убой «соратников». Они ему уже в тягость. Ведь он мечтает, завладев нашими ценностями, скрыться за границу.

– По вашему совету?

– Это входило в наш план.

– Да. Сбросить балласт. Что ж, как видите, мы сразу рассмотрели обе возможности. И ту, при которой Шумов сообщает правду. И обе нас устраивают.

– Дай-то бог.

– Даже третья.

– Какая?

– Если Техник просчитается и сломает себе шею. Что ж… Мавр, в основном, сделал свое дело.

– Еще не все.

– Ах, Софи! Если хотите знать, больше всего в этой операции меня тревожит ваша безопасность. Вы должны жить, Соня. Ваша кровь падет на мою совесть. А этот бандит способен на все. Вам нужно опасаться его больше, чем Шумова. Пока Шумов не пронюхал о нашем деле, он почти безопасен. Но Техник…

– Ничего. Пока мы славно играем в кошки-мышки. Налить вам еще?

– Пожалуйста.

– Столько же?

– Да.

Спирт туманил голову, и Барановский сказал то, что наверно бы не сказал на чистую голову.

– В конце концов намекните, что вы действительно непрочь бежать с ним.

– Нет.

– Почему?

– Есть грань, предел. Потом борьба становится бессмысленной. Если потеряешь себя. Мы и так на краю омута.

– Софи! Вы не можете потерять себя. При всех обстоятельствах.

– Вы думаете? Даже если он потребует доказательств?

– Каких?

Она повела головой в сторону постели.

– Намеками с ним не обойтись.

Барановский спросил осторожно:

– Он уже пытался получить… доказательства?

– По-настоящему женщины его не интересуют. Но он нуждается в самоутверждении.

– Бедная вы моя…

– Ничего…

Она взяла в руку стакан.

– Ничего. У меня ведь муж теперь. Он защитит.

И улыбнулась через силу.

– Осталось недолго, Софи.

– А потом что?

– Восстание.

– Восстание… В лучшем случае какой-нибудь разгромленный штаб, захваченный на время телеграф, может быть, несколько станиц… И все.

– Если все, уйдем вместе.

– Куда?

– На новые рубежи. Борьба будет продолжаться.

«Наверно, я не понимал ее. Считал фанатичной, даже с перегибами, а она обыкновенная женщина и расслабилась в самый неподходящий момент. В сущности, она сейчас опасна. Но мне жаль ее… Как она сказала? Омут?.. Что это – слабость или интуиция?..»