Текст книги "Взрыв"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Что здесь делал Шумов?

Она в ужасе молчала.

– Забыли? Постарайтесь вспомнить. Я подожду. – Он сел на свободный стул. – У меня есть время. И у вас. Целый антракт. – И, словно демонстрируя свою неторопливость, он достал коробочку с монпансье и положил в рот конфетку. – Не желаете?

Но она смотрела не на столик, куда он поставил металлическую коробочку, а на ходики, на маятник, мерно и бездумно отсчитывающий секунды.

И Вера не выдержала:

– Да уберите же ваши идиотские леденцы! Мы сейчас погибнем!

– Так уж и сейчас? – спросил он недоверчиво, а сам поверил сразу, увидел по ее лицу.

– Сейчас театр взорвется!

– Ты что городишь? – вскочил он.

И она вскочила, бросилась к запертой двери, но Сосновский перехватил ее, навалился, зажимая ладонью раскрывшийся в крике рот.

– Шумов?… Говори!

Она повела головой, но это было последнее сопротивление.

– Говори! – И выкрутил ей руку. – Сколько минут осталось?

Вера затрясла головой, показывая, что времени нет.

Он понял. Понял, что нет времени предупредить немцев, схватить Шумова и предотвратить взрыв, но, наверное, еще остались минуты, чтобы спастись самому. Только самому. Пока никто не знает. А для этого она должна молчать.

Пальцы Сосновского скользнули вниз, перехватили горло Веры и сжались…

Шумов посмотрел на карманные часы.

Ждать больше было нельзя.

И он пошел назад.

Дверь в комнату Веры была приоткрыта.

«Сбежала?» – мелькнуло у него.

Но она не сбежала.

Она лежала на полу.

Мертвая.

На столике он увидел коробочку с монпансье и все понял.

– Хенде хох! – В дверях стоял немец из охраны в каске и с автоматом, направленным на Шумова.

Шумов поднял руки.

Отныне в нем осталась одна мысль: взрыв должен быть!

Он шагнул к солдату, не опуская рук, и ударил его ногой в живот.

Солдат скорчился, и Шумов, выхватив автомат, ринулся в коридор.

Немец, покачиваясь, приподнялся и, дотянувшись до окна, распахнул его.

Внизу под окном другой охранник педантично рассматривал удостоверение Сосновского.

– Я работаю в полиции. У меня срочное дело…

– Момент.

– Быстрее, пожалуйста!

Часовой смотрел внимательно, но документы не вызывали сомнения, и он протянул удостоверение Сосновскому.

И тут из окна раздался крик по-немецки:

– Никого не выпускайте! Убили артистку.

Сосновский понял. Он шагнул вперед.

– Стой! Назад!

Он согнулся и побежал.

Часовой вскинул автомат.

– Стой!

Пули догнали Сосновского, вонзились ему в почки, перебили позвоночник.

И почти одновременно в здании прогремела другая очередь. Шумов расчищал дорогу от немцев, заполнивших коридор. Они шарахнулись к стенам, и он проскочил. Несколько пистолетных выстрелов не принесли им пользы. Они опасались попасть друг в друга.

Окованная ржавым железом дверь в подвал скрипнула и пропустила Шумова. Закрыть ее было нечем, и он просунул в скобки ствол автомата. Все равно патронов в магазине больше не было.

В дверь сразу же застучали. Среди общего гама он слышал:

– Зачем он убил ее?

– Какой-то маньяк.

– Возможно, ревность?

– Не морочьте голову. Это партизан.

– Почему же он не покушался на генерала?

– Мы заставим его рассказать.

– Его нужно пристрелить немедленно. Он убил часового.

– Нет! Его нужно взять живым. Он в ловушке.

Нет, в ловушке были они. Расцарапывая в кровь руки, Шумов искал взрывное устройство.

А они не знали этого. Стучали чем-то тяжелым в дверь, вместо того чтобы бежать, спасаться. Он понял, что Сосновский не предупредил, и обрадовался. Все в порядке. Правда, он уже не приложит пальцы к козырьку фуражки и не доложит сам, что полученный им приказ выполнен, и не обнимется с теми, кто послал его… Но ведь он знал, на что идет, знал много лет и никогда не сомневался, что выбрал свой путь правильно.

Под ударами дверь поддалась и вылетела из петель.

В освещенном пространстве он увидел немцев. Они толпились, заполняя коридор. Их было много.

«Хорошо!» – подумал Шумов и сделал последнее необходимое движение…

Лаврентьев почувствовал толчок под ногами за квартал от театра.

Он возвращался туда, откуда так мечтал уйти навсегда. Но после боя в пряхинском дворе он думал иначе. Жизнь была оставлена ему, чтобы продолжать войну там, где он может принести наибольшую пользу. Конечно, это был почти безумный риск. Но на войне безумному риску иногда сопутствует безумное везение.

– Отто! Где ты был? Сегодня ужасный день, – крикнул ему кто-то из покрытых копотью сослуживцев. – Ко всему прочему бандиты похитили Клауса!

«Похитили Клауса? Что за бред?…»

И вдруг он понял. Он ведь уехал на машине Клауса! Клаус, раздавленный и обгоревший, лежал, погребенный под обломками, а в гестапо думали, что именно его похитили партизаны на Рыночном спуске.

Андрей Федорович тепло простился с Лаврентьевым в толпе людей, ожидающих вылета, и остался с ними, а Лаврентьев поднялся в кассовый зал и, к приятному удивлению, без хлопот взял билет на Москву. Ждать оставалось совсем недолго.

– Владимир Сергеевич! – крикнул ему кто-то.

Он обернулся и увидел Марину.

– Как я рада, что успела, – сказала она, прерывисто дыша.

– Почему вы здесь, Мариночка?

– Я узнала, что вы уехали. И решила проводить вас… Такси так удачно попалось.

– Спасибо, Марина. Но, право, не стоило…

– Наоборот. Я должна была сказать вам…

Она вдруг остановилась и улыбнулась смущенно.

– Что вы хотели сказать?

– Мне кажется… у меня получится. Я сыграю хорошо.

– Спасибо, – повторил он и протянул ей руку.

«Начинается посадка на самолет, следующий до Москвы рейсом…»

– До свиданья! Обязательно посмотрите нашу картину.

И, привстав на цыпочки, она неожиданно поцеловала его.

Посмотреть картину Лаврентьеву не довелось. Осенью он умер. Как говорили в дни его молодости, скоропостижно, от разрыва сердца. Многие считают, что смерть эта хорошая.

ОБ АВТОРЕ

Непримиримость

Имя Павла Шестакова хорошо знакомо любителям приключенческого жанра. Им написаны книги, снискавшие широкую читательскую известность и признание: «Через лабиринт», «Страх высоты», «Игра против всех», «Три дня в Дагезане», «Давняя история», «Рапорт инспектора». По его сценарию снят фильм «Страх высоты».

В произведениях П. Шестакова, как и в книгах других современных советских писателей, работающих в приключенческом жанре, отчетливо вырисовываются характерные особенности нашего детектива. Писатель стремится не просто «закручивать» сюжет, построить головоломную интригу, а, отталкиваясь от традиционных мотивов и коллизий, исследовать важные жизненные явления. Иными словами, мы явственно видим во многом плодотворные попытки тесно сблизить «правила игры» – специфические законы жанра детектива с требованиями, общими для всей литературы.

Важная особенность лучших произведений нашего детектива в том, что разгадка тайны преступления, лежащая в основе сюжета, становится лишь «знаком», «сигналом» серьезных жизненных проблем, встающих в процессе его расследования. Таким книгам свойственны аналитический ход развития сюжета, стремление многогранно выявить особенности человеческих характеров, досконально разобраться в личности преступника и его «оппонентов». Так, в частности, написаны лучшие, на мой взгляд, повести П. Шестакова «Давняя история» и «Страх высоты».

В этих произведениях четко определено направление главного удара. Объектом разоблачения выступают подлость и ложь.

Герой повестей П. Шестакова следователь Игорь Мазин произносит ключевую фразу, проливающую свет на их замысел. Он твердо убежден в том, что «зло, к несчастью, незначительным не бывает, зло всегда зло, и одно из ужасных его особенностей в том заключается, что невозможно предвидеть его последствия, как бы точно ни рассчитал». Сюжеты обеих повестей и строятся как психологическое исследование истоков, мотивов и последствий различного рода социального зла.

В «Давней истории» носителями зла выступают два молодых человека, если можно так сказать, явный и тайный преступники. Воинствующий обыватель, «кулак», «жила» Гусев из ревности убил свою жену, и спустя много лет Мазин установил обстоятельства этого убийства. В ходе следствия был обнаружен и фактический вдохновитель преступления: индивидуалист и завистник Курилов, сеющий вокруг себя ядовитые семена вражды и подозрительности.

В основе сюжета повести «Страх высоты» также лежит история «пустой души». Молодой ученый Антон Тихомиров, трагически погибший при таинственных обстоятельствах, был одержим стремлением к самоутверждению любой ценой.

Он украл открытие своего покойного учителя, блестяще защитил диссертацию, основанную на ворованных наблюдениях и выводах. Антон гибнет вследствие нелепой случайности, казалось бы, в наивысший момент своего творчества. Но случайность эта кажущаяся: в обществе, построенном на основах добра и справедливости, невозможно взойти на высоту, если к ней вел неправый путь. Отсюда и символическое название повести «Страх высоты», что властно полонит душу Тихомирова – это страх неминуемого разоблачения и возмездия.

Пафос повестей «Страх высоты» и «Давняя история» – в непримиримости к подлости, в каком бы обличье она ни выступала, в утверждении ответственности каждого за моральное здоровье общества.

Новый роман Павла Шестакова «Взрыв» на первый взгляд заметно отличается от его прежних произведений. В нем почти отсутствует тот детективный элемент, что в значительной степени определял ход развития сюжетов повестей писателя. В центре повествования оказывается профессиональная среда, весьма далекая от деятельности работников следственных органов. Но и в романе пристальное внимание привлечено к взлетам героической души и к темным бездонным глубинам морального падения.

Подвиг и предательство – эти взаимоисключающие проявления человеческого духа определяют нравственные полюса повествования, лежат в основе его композиции, где в непримиримой контрастности сталкиваются совершенно различные, противоположные человеческие типы, судьбы и характеры. В один тугой узел оказываются связанными в сюжете романа «век нынешний» и «век минувший»: наше мирное время и трудные, грозные дни всенародной борьбы с фашистскими захватчиками. Такое совмещение двух различных временных планов повествования дает возможность автору ярко показать те великие и вечные нравственные ценности нашего народа, которые накоплены им в. его героической истории, те ценности, что сегодня наследуем мы.

…В большой южнорусский город прибывает киносъемочная группа для того, чтобы снять фильм о героической деятельности местного подполья во время гитлеровской оккупации. И краевед Саша, написавший сценарий по немногим сохранившимся документам, и режиссер Сергей Константинович, и оператор Генрих, и художник Федор, и молоденькая актриса Марина знают о войне лишь по книгам да по рассказам старших, которые порой представляются молодежи красивыми легендами. «Помнят? – прерывает Марина своего случайного спутника. – А может быть, просто выдумывают? Это их молодость, романтика. Все в голове перепуталось. Мой отчим, например, с каждым годом рассказывает о войне все красивее. Какие они были храбрецы, какие замечательные друзья, какие прекрасные девушки их любили. Не война, а кино какое-то…»

В беседах и спорах о будущем фильме на первых порах чаще всего обсуждается не историческая правда, не психологическая достоверность характеров, которые предстоит воплотить на экране, а чисто профессиональные аспекты. Сергея Константиновича занимают как будто бы чисто изобразительные решения. Будущая картина видится ему «аскетичной», выразительными представляются ему черные готические надписи на фоне православного собора. И главный герой фильма – реальное историческое лицо, руководитель городского подполья чекист Андрей Шумов кажется ему «молчаливым одиноким ковбоем» – героем вестернов. «Он идет по улицам. А вокруг чума. То есть определенная атмосфера оккупации».

В то же время создатели фильма догадываются о том, что подобные бутафорско-романтические представления о грозном времени никак не соответствуют его истинному духу, тем мыслям и чувствам, которыми жили советские люди в годы борьбы с фашизмом. В споре с Генрихом, полагающим, что сила этих людей была в простоте и «незачем навязывать им наш образ мыслей», правым оказывается режиссер, который «не верит в примитивность людей, живших тридцать лет назад, и хочет показать их глубоко и цельно, показать то, что не каждый из них может описать образно и четко, но что каждый наверняка пережил и передумал в те годы, когда ценность человека проверялась не словами, а поступками».

О поступках этих людей создателям будущего фильма известно лишь в общих чертах по скупым свидетельствам документов и немногим экспонатам в местных мемориальных музеях. Поступки героев фильма предстоит еще одухотворить мыслью и чувством. И немалую, хотя подчас и незаметную, роль в этом играет один из персонажей романа, который связывает в повествовании прошлое и настоящее. Скромный преподаватель немецкого языка и литературы Владимир Сергеевич Лаврентьев волею случая оказался свидетелем и споров о фильме, и первых съемок. Его ненавязчивые советы и пояснения, немногословные «штрихи к воспоминаниям» помогают «киношникам» рассеять бутафорский флер и приблизиться к постижению истины в жизни и в искусстве. Никто из новых знакомых Лаврентьева не подозревает, что в те самые дни, о которых призван взволнованно рассказать фильм, он, недавний школьник, ставший разведчиком, служил в местном гестапо и хорошо знал героев подполья. Звали его тогда унтерштурмфюрер Отто, и ему не исполнилось еще двадцати двух лет.

Воскресшие в воспоминаниях Лаврентьева события героической деятельности подпольщиков корректируют строки сценария фильма, облекают их в живую плоть, подобно стрелке компаса указывают верное направление творческого поиска, отделяют истину от фальши, правду героического времени от наивных представлений о нем. И уже не в набивших оскомину жестких рамках кинематографического штампа, а в их истинном свете все явственнее обозначаются дорогие черты прекрасного духовного мира героев – подпольщиков.

Лаврентьев, должно быть, внутренне усмехнулся, слушая разглагольствования режиссера о Шумове – «молчаливом одиноком ковбое». В его памяти запечатлелся совсем другой человек.

«Во внешности Шумова не было ничего героического. У него было простое, грустноватое лицо человека, которому нечасто приходится смеяться. Кроме того, ему уже стукнуло сорок, а в то время сорокалетние выглядели постарше нынешних, что все еще числятся, да и сами себя неизвестно почему принимают за молодых. И даже теперь, когда Лаврентьев был на полтора десятка лет старше погибшего Шумова, тот не вспоминался ему молодым, а тем более лихим и отважным. Он был иным, был человеком долга, а это совсем другое, это не так-то легко читается на лице».

В восприятии Лаврентьева Шумов предстает прежде всего как человек цельный и верный долгу, как солдат в том лучшем смысле, который вкладывают в это слово, когда обнажают голову у скромного обелиска.

И еще одно драгоценное качество Шумова благодарно отмечает Лаврентьев – его истинную человечность, всегдашнюю готовность прийти на помощь товарищу. Это он, Шумов, поддерживал участливым словом в трудные минуты его, почти мальчишку, взвалившего на свои плечи непосильную ношу разведчика, вынужденного каждый день улыбаться палачам. Это Шумов нашел путь к сердцам отца и сына Пряхиных, вошедших в его группу. И погиб Шумов потому, что попытался спасти молодую красивую Веру Одинцову, легко и бездумно покатившуюся вниз, развлекавшую своими песенками пьяных гитлеровских вояк. Солдатский долг, действенная человечность Шумова закономерно вели к его «звездному часу», к подвигу во имя Родины. Уже не оставалось времени на спасение, и Андрей Шумов в подвале городского театра соединил контакты глубоко упрятанной мины, взорвав вместе с собой сотни фашистских офицеров.

Хотелось бы отметить существенную особенность романа «Взрыв» – его скрытую полемичность по отношению к устоявшимся уже в литературе и искусстве привычным сюжетным ходам и чертам характеров героев. Не случайно в романе упоминаются имена Клосса и Штирлица, романтизированных героев-разведчиков, которым удаются самые рискованные предприятия. Совсем в ином ключе рисуется Лаврентьев. Упор в обрисовке этого характера сделан не на внешние проявления его разведывательской работы, а на внутреннее состояние героя, на ту колоссальную психологическую нагрузку, которой он испытывается каждодневно. А эта нагрузка требует огромных внутренних сил. Как и Шумов, Лаврентьев прежде всего человек долга, понимающий, что его Сталинград здесь, в оккупированном южном городе, в гестапо. Тяжкие испытания уготовила ему судьба. Во имя долга он вынес эти испытания. И как старый солдат, носящий рядом с сердцем осколок вражеского снаряда, Лаврентьев носит в своем сердце самое горькое свое воспоминание о том, как в силу неумолимых обстоятельств он вынужден был застрелить схваченную гестапо юную подпольщицу Лену Воздвиженскую. «Мы не от старости умрем, от старых ран умрем». Вот и герой «Взрыва» умирает в финале романа от старой раны, умирает скоропостижно, как говорили в старину, от разрыва сердца.

Той светлой силе, что олицетворяют в романе герои подполья Шумов и Лена, Максим и Константин Пряхины, противостоит иная, злая и мрачная сила гитлеровской оккупации.

Автор обращает наше читательское внимание не столько на самих гитлеровцев, сколько на тех отщепенцев, которые стали их прислужниками. Особенно выделяет он зловещие фигуры следователя «русской полиции» Сосновского и одного из рядовых зондеркоманды Жорки Тюрина. При всем различии этих типов изменников Родины, при всем различии их путей, приведших к службе захватчикам, автор точно вскрывает корни предательства, неизбежную закономерность нравственного падения личности, лишенной идеалов. И Сосновский, и Тюрин, да и гнусный и жалкий «фольксдойч» киномеханик Петька Огородников, ставший переводчиком гестапо Петером Шуманом, до омерзения похожим на них своим зоологическим мещанством, своей бездуховностью и беспринципностью, своей лютой ненавистью ко всем людям, которые не уподобились им и продолжают оставаться людьми.

В романе «Взрыв» вновь возникает важный для многих произведений П. Шестакова мотив безграничности зла и подлости. Тот же Огородников, отбывший срок заключения за свои преступления, уже в наши дни пытается выдать себя за одного из героев подполья. Только решительное вмешательство Лаврентьева кладет конец этому кощунственному надругательству над светлой памятью героев.

Герои романа, которым не довелось пережить войну, много думают и говорят о ней. Режиссер Сергей Константинович признается в том, что его беспокоит память. Память-тревога или память-зависть. «Подсознательная тоска по суровому миру, очищенному от шелухи суетности, миру четких координат и ориентиров со своей шкалой истинных ценностей». И Марина, которая должна сыграть в фильме роль Лены, постоянно думает о людях суровой и далекой военной поры, допытывается у Лаврентьева, какими они были, герои борьбы с фашизмом. «Всегда будут хорошие люди», – отвечает Лаврентьев и как драгоценный талисман передает ей реликвию – предсмертное письмо Лены, написанное в гестаповской камере.

«Не ради благополучной жизни совершается подвиг и проливается кровь… Они (герои. – Ф. Ч.) оставляют нам человечность, мудрость души… Вот о чем я хочу сделать картину» – так говорит режиссер. И мы верим, что фильм получится, что, как любят повторять герои романа, «экран покажет» мужество и героизм, человечность и великую любовь к Родине, покажет те нетленные духовные ценности, которые передали нам герои великой битвы с фашизмом, обязав нас хранить и приумножать их.

Ф. Чапчахов