Текст книги "Лилия прокаженных"

Автор книги: Патрик Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 31

– Вспомнил что-нибудь полезное для Галлахера? – спросила я Финиана по пути в лечебницу.

– Нет, конечно. Видел бы что подозрительное, давно бы рассказал. Зла не хватает – меня допрашивают, а Бирн с его угрозами их не волнует! Мало того, Галлахер передал дело Дойлу, а он мне особого доверия не внушает.

– Мэтт возглавляет расследование по убийству, всплыли новые важные обстоятельства, и ему не до нас. – Я рассказала Финиану обо всем, что происходило в больнице Святого Лоумана.

– Думаешь, Аделола что-то утаивает?

– Уверена. К сожалению, у него неплохо получается. Сказывается опыт нелегальной иммиграции, когда постоянно приходилось лгать. Он отрицал дружбу с Терри Джонстоном, хотя Гейл говорила обратное. Заявил, что был пьян в субботу, – и тут же, что привержен исламу. В тот полдень, когда, по его словам, он загулял в Наване, я видела его с Дарреном Бирном в Олдбридже.

– Снова Бирн?

– Сам видишь. Бирн. Аделола. Джонстон. Мортимер.

Мне уже приходила в голову мысль, что они вместе охотились за сокровищем, спрятанным предком Мортимера. Теперь оказалось, что Бен Аделола, а возможно, и Терри Джонстон – если Латифа была его «готтентотской Венерой», – были знакомы с убитой женщиной. Остаются еще двое. Неужели к убийству причастна вся четверка? Нет, такое только в бреду придумать можно.

Когда мы приехали, мама и тетя Бетти пили в столовой чай с Дейрдрой Лайсагт. Подойдя к маме, я прижалась к ней, сдерживая набежавшие слезы.

– Успокойся, успокойся, родная. – Чувствуя, что я вся дрожу, она старалась собраться с силами, но покрасневшие заплаканные глаза ее выдавали.

Финиан пожал ей руку, выражая сочувствие, а мы с Бетти обнялись.

– Как отец? – спросила я.

– Видно, что он не страдает, – утешила Бетти.

Мама тихо плакала.

– Можете к нему пройти, – разрешила Дейрдра.

Финиан вошел в палату со мной, однако оставался недолго – передал только привет от Артура. Он всегда разговаривал с отцом, будто тот его понимал. Бесполезный, как и – любой другой, способ общения с ним, но лучше, чем молча сидеть у постели.

Потом он оставил нас наедине, понимая, что я так хочу.

В палате горел ночник. Я сидела и смотрела на отца. Он тихо спал, дыша кислородом, поступающим через введенную в нос тонкую как соломинка прозрачную трубку. Поредевшие волосы потускнели, под восковой кожей проступали кости черепа, отчего он выглядел намного старше своих шестидесяти семи лет. Я не раз видела его больным за последние несколько месяцев, но сейчас все было иначе.

«Сейчас, Иллон, все будет кончено».

В определенном смысле отец давно покинул этот мир – ничего не осознавал и ни на что не реагировал. Если пользоваться археологическими терминами, его разум превратился в однообразный плоский ландшафт без признаков человеческого присутствия: пустыннее пустыни и бесплоднее ледников. Зная, что кроме знакомой мне, все еще живой телесной оболочки от него ничего не осталось, могла ли я считать, что он существует? Когда разрушается личность, неужели душа остается?

Если она подвластна лишь смерти, что с ней в конечном счете происходит? Бесследно исчезает? Переходит в иной мир? В ту минуту я, как, бывало, отец, верила тому и другому.

Склонив голову, я помолилась о том, чтобы «благословенное избавление», выражаясь словами отца Берка, скорее наступило, и снова посмотрела на папу. Захотелось спеть ему припев любимой колыбельной, которая не выходила у меня из головы. И я запела.

 
Глаз до утра не открывай,
И в царство дивных снов и роз
Тебя с собою унесет
На крыльях ночи фея грез.
 
 
Пока рассвет не наступил
И на окне свеча горит,
Спокойно спи, любовь моя,
Ведь ангел твой тебя хранит.
 

Ричард отзвонился после двух ночи и сказал, что обязательно прилетит, но не раньше субботы: в клинику поступил недоношенный младенец, которому требуется его внимание. Как педиатр, брат специализировался на выхаживании таких детей. От отца-актера мы оба унаследовали этический принцип доводить дело до конца – «представление должно продолжаться». И сейчас, несмотря на обстоятельства, он считал своим долгом помочь ребенку выжить. Тем более что, как и я, испытывал, очевидно, облегчение оттого, что отец уходит, и хотел искупить вину, спасая новую жизнь.

Вернувшись домой, я не сразу смогла заснуть. Наш Бу, а он вдвое крупнее среднего домашнего кота, растянулся сбоку от меня поверх легкого одеяла, и от него шел такой жар, что душная летняя ночь стала невыносимой. Отбросив одеяло в сторону и накрыв Бу с головой, я лежала в постели раздетой, но сон все равно не приходил.

Мысли крутились вокруг того, что Терри Джонстон говорил Гейл на своем дне рождения о «красотке», которую подцепил. Он сказал «готтентотская». Насколько я знала, готтентотами раньше называли одно из племен, живших в африканской пустыне. Не хотел ли он дать понять, что у него свидание с чернокожей женщиной – возможно, Латифой Хассан? Кто бы она ни была, Терри назвал ее «готтентотской Венерой» – что это могло означать? Может, и ничего, но давало основание полагать, что он встречался с убитой примерно в то время, когда она исчезла.

Разговорившись по пути в больницу, Терри упомянул, что спустил все деньги, загуляв с какой-то женщиной. Вдобавок у тех, кто его знал, создавалось впечатление, что он не вылезает из долгов. Бен Аделола и его сестра тоже разругались из-за денег. Случайное совпадение?

Я ворочалась в постели, думая, что не могу заснуть, но когда в очередной раз посмотрела на часы, они показывали 5.20. Мои мысли и сны переплелись.

Бу куда-то подевался, и теперь я замерзла, поэтому натянула на себя одеяло, прежде чем снова уснула. На этот раз мне вроде ничего не снилось, однако через три часа я вскочила с мыслью, не расспрашивал ли Росс Мортимер приходского священника, как и я, о витражном окне. Если бы такой разговор состоялся, отец Берк, вероятно, меня бы предупредил. Но я была уверена, что главную роль в истории с окном сыграла мисс Дьюнан, а значит, Мортимер в своих поисках все равно на нее выйдет.

Стоя под душем, я подумала, что карантин снят и статую Мадонны с Младенцем можно представить на всеобщее обозрение в Центре исторического наследия. Только прежде мне хотелось выяснить ее происхождение и, главное, что скрывается у нее внутри. Библиотека и центр открывались в десять. Есть время позавтракать, узнать в лечебнице, как чувствует себя отец, позвонить маме и, переговорив с Пегги, связаться с группой по расследованию убийства.

Когда Пегги через полчаса приехала, я зашла в офис сказать ей, что отцу стало хуже. Потом позвонила маме – она всю ночь провела с ним. По ее словам, в состоянии отца заметных изменений не было. Узнав, что Ричард скоро вылетает, она обрадовалась и попросила меня разыскать и захватить с собой, когда в следующий раз поеду в лечебницу, любимое стихотворение отца – «Июнь» Фрэнсиса Ледвиджа. Я пообещала прислать его по факсу.

По дороге на работу Пегги купила экземпляр «Айрленд тудей», дабы показать мне, что пишут о последних событиях. На первой полосе в глаза бросался заголовок: «Загадочная болезнь отступила». На четвертой странице я отметила небольшую заметку: «Страшная находка в деле танцовщицы из стриптиз-клуба».

Даррен Бирн не был автором этих публикаций. Образец его «творчества» встретился дальше – всего несколько строк, причем там, где они не слишком заметны.

ВРАЧ НЕ ВЫДЕРЖИВАЕТ НАПАДОК

Доктор Хади Абдулмалик, сотрудник больницы, находившейся в самом центре вспышки инфекционного заболевания в Каслбойне, покинул вчера свое рабочее место, после того как подвергся нападкам расистов.

Представитель Службы здравоохранения заявил, что хотя поведение некоторых граждан Каслбойна заслуживает осуждения, первоочередной обязанностью врача является забота о пациентах. Если доктор Абдулмалик того желал, он получил бы разрешение покинуть больницу Святого Лоумана, как только соответствующая замена была ему обеспечена.

На первый взгляд мелочь, а на деле – гнусная клевета. Пока продолжался кризис, Бирн не упускал случая вылезти с расистскими инсинуациями и сейчас хотел бросить тень на репутацию Абдулмалика. Однако повел себя как хулиганистый оболтус, отчаявшийся подыскать на школьном дворе подходящую жертву и напустившийся на первого встречного, который ни в чем не виноват. Редактор, очевидно, испытывал неловкость, давая заметку в номер, и поместил ее подальше от главных новостей Каслбойна, а заодно, вероятно, смягчил авторскую тональность. Директор школы схватил шкодника за руку. Возможно поэтому, а еще потому, что все последующие события плохо вязались с его скандальными репортажами об убийстве и грядущей эпидемии, Бирн заявился ко мне домой ради интервью, которое вернуло бы ему расположение начальства.

Я не стала рассказывать Пегги о стычке с Бирном – времени не хватало. Позвонила Галлахеру на мобильный; тот был отключен. Может, следственная группа передислоцировалась в Наван, где у них оперативный штаб? Впрочем, какая разница? Телефон в Наване я не знала, да и внимание следователей хотела обратить на то, что скорее относилось к компетенции Грута. Позвонив в гостиницу, Питера в номере не застала, в больнице его тоже не видели.

Раз уж я сидела за своим столом, то набрала по памяти краткое резюме разговора между Терри и Гейл и распечатала его.

– Еду в Центр исторического наследия, – предупредила я Пегги. – Мобильный отключу, чтобы не отвлекали. Сообщат что-то о папе, позвони Поле Иган, она передаст.

– Поняла. Имейте в виду, вчера вас разыскивал Доминик Ашер, по-моему, я вам не говорила.

– Зачем я понадобилась?

– Есть новости, просил перезвонить, когда сможете.

ГЛАВА 32

В холле гостиницы «Декан Свифт» не было ни души.

– Вы, наверное, рады, что карантин закончился, – сказала я, пытаясь завязать разговор с портье.

– Чем могу вам помочь? – спросила она строго, под стать своему серому в белую полоску костюму.

– Хотела бы передать кое-что для доктора Питера Грута.

– Лучше всего оставьте под дверью. Номер сто пять, – посоветовала она безучастным тоном.

Кому, интересно, лучше?.. Такое впечатление, что леди просто не желает себя утруждать. Я поднялась по лестнице на второй этаж, двинулась по коридору и тут увидела, как из своего номера выходит Грут – в белом махровом халате, он держал за горлышко бутылку вина. Совиньон бланк в десять утра? Неужто проблема с алкоголем у Питера Грута серьезнее, чем можно подозревать?

Я чуть не окликнула его по имени, но сдержалась, чтобы не ставить в неловкое положение. Пока он шел по коридору, шаркая гостиничными шлепанцами, подсунула конверт под дверь, не без интереса наблюдая, как перед одним из номеров он остановился и осторожно постучал.

Его впустили.

Ай да Питер, сказала я себе; похоже, времени даром не теряет. На том можно было поставить точку и уйти, однако любопытство пересилило. По пути к лифту я убедилась, что Грут зашел в номер 118, и, спустившись вниз, непринужденно обратилась к портье:

– Понимаете, развожу знакомым приглашения на барбекю. Одна из тех, кого хотела бы у себя видеть, остановилась у вас в сто восемнадцатом, но ее имя выпало у меня из памяти. Я, разумеется, хотела бы надписать конверт.

– Ее имя? – переспросила она, смерив меня презрительным взглядом. – Это номер мистера Мортимера.

Не зная, что и думать, я сидела в машине напротив Центра исторического наследия. «Надо же так глупо поверить, что Грут к тебе неравнодушен, Иллон!» Но еще глупее ради льстящей самолюбию иллюзии ставить под удар отношения, серьезнее которых в моей жизни не было. И ведь даже не женщина перешла тебе дорогу. Да, оплошала… дала маху, опростоволосилась, не въехала или как там сейчас в таких случаях говорят. И все же, несмотря на его наклонности, Грут заслуживает уважения. Да и не в гомосексуальности дело; бесит то, что он на Мортимера позарился.

А если я ошибаюсь? Чем еще могли они заниматься, оставшись наедине в номере? Пили ночь напролет? В покер играли? Какая разница! Главное, что Грут с Мортимером на дружеской ноге, и это наводило на дурные мысли. Возможно, Мортимер причастен к неудавшемуся проникновению в центр; значит, попытки меня запугать тоже его работа.

Только сейчас я поняла, что обеими руками вцепилась в рулевое колесо, уронив на него голову. Когда выпрямилась, увидела свое отражение в зеркале заднего вида: лицо белое как мел, на лбу – красная отметина. Сколько же времени я так, в раздумьях, просидела?

«Займись-ка делом, Иллон, ничего лучше сейчас не придумаешь».

Взяв у Полы ключ от нового замка, я открыла дверь центра, вошла и самым тщательным образом осмотрела статую, стараясь без нужды лишний раз к ней не прикасаться. Если это действительно ковчег, в первую очередь стоило заняться основанием, где обычно хранили реликвии.

Я осторожно ощупала гладкую окрашенную поверхность цоколя в поисках признаков скрытого внутри тайника, потом костяшками пальцев простучала каждый дюйм, стараясь по звуку определить, нет ли где пустоты. Безрезультатно – полостей в деревянном основании не было.

Придется разобрать скульптуру на части, только как? Не зная тонкостей стыковки и действуя наугад, ее легко повредить. Я отошла от сцены и стояла, изучая статую. Глаза скользили по фигуре, по Т-образному сочленению головы и торса, но манящий взгляд и загадочная улыбка женщины притягивали как магнит. Что она хотела сказать?

Прижимая к груди эскизный блокнот, я поднялась на сцену и обошла вокруг нее, приглядываясь к каждой детали. И впервые в складках алой мантии заметила тончайшую, почти невидимую линию шва, сбегающую вниз по бокам статуи. Все-таки ее собрали из трех сегментов: самым массивным была спина вместе с головой, а спереди – от шеи до цоколя – два поменьше.

Удивляло, что стыки между сегментами не обработали, оставили на виду, хотя не пожалели трудов, заделывая остальные. Не иначе, так было задумано – другого объяснения не находилось. А это означало…

Сердце учащенно забилось. Если догадка подтвердится, то рядом со мной, на маленькой сцене Центра исторического наследия в Каслбойне – одно из редчайших в мире произведений искусства.

Положив блокнот, я попробовала просунуть указательный палец в узкий зазор там, где у горловины платья сходились вертикальная и горизонтальная линии Т-образного стыка. Пролез только мизинец. Действуя им как рычагом, я попыталась приоткрыть сначала одну, потом другую секцию, но даже ногтем не смогла ни за что зацепиться – они, казалось, намертво приросли к монолитной задней части статуи.

В сумке у меня лежал кошелек, а в нем – кредитная карточка. Я вставила ее в самое начало шва и стала медленно продвигать вниз, пока на уровне поясной пряжки во что-то не уперлась. Надавила сильнее… невидимая преграда не уступала. Тогда я извлекла карточку, вставила в зазор под пряжкой и двинулась снизу вверх. На том же месте она снова застопорилась. Но теперь, когда я приложила усилие, внутри статуи что-то сдвинулось. Зазор между двумя передними секциями расширился, и стало видно, что их сдерживал деревянный фиксатор – простое устройство вроде щеколды или накидного крючка.

Сделав глубокий вдох, я потянула половинки на себя, и они медленно, как створки дверцы массивного шкафа, разошлись; показались петли, крепившие их к задней секции скульптуры. Я продолжала тянуть, пока створки полностью не распахнулись, словно расправленные крылья. Не мигая я смотрела на то, что в прямом смысле слова разворачивалось перед глазами.

Происшедшая со статуей метаморфоза была сравнима только с превращением куколки в прекрасную бабочку. Передо мной стоял триптих. На позолоченных поверхностях обеих боковых панелей пульсирующими красками изображены многочисленные мужские, женские и детские фигуры; такую переливающуюся радугу оттенков красного, голубого, желтого, лилового и золотистого увидишь разве что на крылышках бабочки «павлиний глаз». Взгляды людей устремлены на центральную панель – настоящий шедевр средневековой резьбы по дереву.

Теперь шея и голова Девы венчали второе, позолоченное и более изящное резное изображение верхней части ее тела. Причем основание шеи не нависало, а сливалось с ней, потому что, как я теперь поняла, в боковых панелях сделаны сложной конфигурации выемки и настолько точно пригнаны, что, когда панели закрываются, образуя лиф платья, то идеально прилегают к резному изображению внутри статуи.

В теле Девы, в нише, начинающейся от груди, размещалась целая резная композиция, примерно в одну треть внешней статуи. Ее главный скульптурный элемент – сидящий седовласый длиннобородый мужчина в позолоченном облачении. Из-за его головы исходят лучи света, и на конце одного из них прикреплен маленький белый, парящий в воздухе голубь. В простертых руках Бога Отца – крест, на котором распят его Сын Христос.

К. центральной группе – Святой Троице – приковано внимание всех стоящих и коленопреклоненных фигур на боковых панелях. Судя по посохам и костылям, эмблемам на шляпах и накидках, это паломники. Чуть отойдя в сторону от триптиха, я заметила, что на внутренних панелях позолоченные руки Пресвятой Девы переходят в горельеф и оканчиваются телесного цвета ладонями. Она раскрывает свои объятия паломникам, изображенным справа и слева от нее, даруя защиту и покровительство. Мария предстает как Mater Misericordiae, Матерь Милосердная, указующая нам, «земным странникам», путь к Святой Троице.

Передо мной было то, ради чего, собственно, статую сделали, – ее главный вид. На обратной стороне одной из панелей Младенец Иисус выглядел не совсем уместно и не предназначался для обозрения. Очевидно, статуя задумывалась как престольный образ и должна была стоять на алтаре полностью развернутой, лицевой стороной к молящимся прихожанам. Только в особых случаях – например, в праздники Богородицы, когда ее несли на руках во время шествия, – боковые панели возвращались в исходное положение.

Такие скульптуры в Германии называли Schreinmadonna – «алтарная Мадонна». Уцелело их менее пятидесяти, и только одна, насколько я знала, была изваянием Марии Кормящей. Да и та – небольших размеров, для домашних богослужений. Как правило, алтарные Мадонны изображались сидящими, оттого я и думать не думала, что наша находка окажется раритетом религиозного искусства. Редкостью они сделались отчасти потому, что за неортодоксальный символизм их рьяно уничтожали иконоборцы времен Реформации, да и католическая церковь не жаловала.

В сложенном состоянии Мадонна кормит Младенца Иисуса грудью, в раскрытом – Христос уже распят. Отдавая Спасителю животворящее лоно и перси, Пресвятая Дева, как ни парадоксально, посылает его на крест, символизируя одновременно жизнь и смерть. Но гораздо сомнительнее, с теологической точки зрения, то, что она предстает матерью всей Святой Троицы.

Зато коренным ирландцам статуя, возможно, пришлась по душе как раз по этой причине. Народу, почитавшему в прошлом триединых богинь, алтарная Мадонна не могла не полюбиться. Ведь она была сразу и человеческой матерью Христа, и богоподобной матерью Святой Троицы, и матерью-заступницей для всего человечества. Поклонение Марии в трех ее ипостасях вполне соответствовало бы высокому положению, которое она занимала в религиозном сознании кельтов.

С другой стороны, непонятно, чем статуя не угодила тогдашним колонистам, ведь до Реформации оставалось еще двести лет. Возможно ли, что смуту спровоцировал кто-то со стороны?

И каким образом она могла служить ковчегом? Никаких признаков вместилища для реликвии внутри ее не было.

Тут я сообразила, что от пережитого потрясения до сих пор не сфотографировала и не зарисовала статую в новом обличье. Отыскав в сумке цифровую камеру, я лихорадочно щелкала, словно боялась, что боковые панели сами собой закроются и никто никогда не увидит чуда.

Из библиотеки донеслись голоса Полы Иган и Мэтта Галлахера. Несколько секунд спустя он вошел в комнату.

– Пегги сказала мне, что ты будешь… Господи помилуй, она что, взорвалась?

– Здорово удивлен? Французы называли такие Vierge Ouvrante, – объяснила я.

– Что-что?

– Буквально означает «раскладывающаяся Дева», извини, если не слишком удачно перевела. Еще одно название – «алтарная Мадонна». А нашли мы ее вот такой – гляди… – Одну за другой я сложила боковые секции.

– Спору нет, впечатляет. Только откуда Бирн знал, что эта штука открывается?

– Ничего он не знал. Думал, внутри спрятано что-то ценное – может, украшенный драгоценностями футляр для реликвии. Но там даже места для него нет.

– А я вроде что-то заметил, когда ты ее закрывала… Ну-ка открой еще раз.

Я развела панели в стороны, Мэтт поднялся на сцену и перегнулся через одну из них.

– Вон там. – Он показывал на что-то, скрытое от меня лучами нимба Бога Отца.

Я значительно ниже Галлахера – пришлось подойти вплотную.

Позади и чуть повыше голубя – Святого Духа в позолоченном дереве – примерно там, где было бы сердце Пресвятой Девы, – виднелось круглое углубление не больше баночки из-под крема для обуви. В центре – инкрустированный драгоценными камнями зажим в форме цветка, похожего на колокольчик. Если здесь должно было помещаться то, что Робер де Фэ привез из Святой земли, значит, реликвия – буквально и метафорически – хранилась бы в сердце статуи.

– Думаю, теперь ясно, – сказала я, закрывая панели, – почему статую спрятали подальше. Остается выяснить, что реликвия собой представляла и где она теперь. – Я подобрала блокнот, и мы пошли к выходу.

– Ты хоть догадываешься, что за реликвия? – спросил Галлахер.

– Понятия не имею. Но если вычислю, легче будет сообразить, куда она могла подеваться.

– О чем вообще может идти речь – о костях? О пальце?

– Если реликвия связана с Пресвятой Девой, то нет. Как полагали, она вознеслась на небо не только душой, но и телом, и ее мощей не существует. – Я выключила свет, и мы закрыли за собой дверь. – Кстати, Мэтт, ты меня зачем-то искал? Извини, что сразу не спросила.

Он показал на маленькое кафе над библиотекой.

– Если не против, зайдем ненадолго, кофе выпьем.