Текст книги "Лилия прокаженных"

Автор книги: Патрик Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Репортера звали Даррен Бирн, верно?

– Бирн, точно. Все спрашивал имя мальчика, но тогда мы даже от родителей скрывали, насколько все серьезно, а уж ему я тем более ничего говорить не собиралась. Имен других ребят он тоже не знал, хотя наверняка их разыскивает. А пока что у наших ворот толпа журналистов, санитарные врачи вот-вот нагрянут, служба здравоохранения вконец достала – каждую минуту требуют информацию о Стивене; их сам министр контролирует. Из-за какого-то болтливого репортера работать нормально не дают!

– Почему мальчик лежит у вас? Разве больница Бьюмонт в Дублине не лучше оборудована для таких случаев?

– Конечно, лучше, и мы готовились перевезти Стивена туда. Но когда состояние стало критическим, в службе здравоохранения решили, что он вряд ли выживет, перевозка ничего не даст, а болезнь может вырваться на волю.

– Ходят слухи, что в городе введут карантин.

– Полагаю, если Стивен умрет, служба здравоохранения рассмотрит такую возможность.

– Но если заболевают только от непосредственного контакта с зараженным участком кладбища, значит, от человека человеку инфекция не передается.

– Нет никакой уверенности, что Стивен заразился так, а не иначе. Ты сама спрашивала, был ли он знаком с мистером Джонстоном. Стивен мог контактировать либо с ним, либо с тем же источником заражения. Если его случай окажется летальным, смертность от инфекции достигнет ста процентов. При угрозе эпидемии уже при двух жертвах неизбежно принятие строгих санитарных мер, локализующих распространение болезни. Сегодня целые страны подвергаются практически полной изоляции, если там обнаруживают новое заболевание, пусть даже с невысокой смертностью. И когда чиновники от медицины слышат о неизвестной инфекции, появившейся вблизи кладбища с чумными захоронениями, они ох как сильно нервничают! Все, мне пора идти.

Очень хотелось узнать у нее имена и адреса трех других ребят, но у Коры и без меня голова шла кругом.

– Я видела каких-то людей в комнате ожидания. Это родные Стивена?

– Его родители.

– Родители? Такие молодые?

– И, боюсь, довольно безответственные. В субботу утром отпустили Стивена на улицу играть с приятелями. Мало того, сами вчера днем отправились в паб и просидели за выпивкой большую часть дня. А сына оставили под присмотром сестренки, которая едва на год его старше.

– Можно мне поговорить с ними?

– Только очень осторожно, – предупредила Кора.

– Они знают… об опасности?

– Им объяснили. Но… Ладно, сама увидишь.

ГЛАВА 17

– Так это ты, стерва, загубила нам ребенка? – не вставая со скамьи, набросилась на меня мать Стивена, не успела я представиться и выразить соболезнование ей и ее мужу Кевину.

– Послушайте…

– Успокойся, Трэйси. – Болтон хотел ее приобнять, но она оттолкнула его руку и замерла, уставившись в одну точку. – Жена сильно переживает. И чем вы таким занимаетесь, что все кругом потравили?

– Уверяю вас, мы вывесили предупреждение, – оправдывалась я, ругая себя, что сама не убедилась. – Мне жаль, что со Стивеном так вышло. Нам очень важно знать, как ваш сын заразился, чтобы спасти других.

Трэйси Болтон пришла в себя.

– Других? Не нужны мне другие. – Закрыв лицо руками, она зарыдала. – Мне сынок мой нужен…

Пусть Бог простит, но у меня мелькнула мысль, что она насмотрелась слишком много «мыльных опер» по телевизору. Было бы легче поговорить наедине с отцом.

– Где вы живете, мистер Болтон?

– В Эбби-Филдс.

– Кладбище Модлинс на другом конце города. Вы уверены, что Стивен играл там в пятницу вечером?

– А то. Он рассказывал, они играли в зомби, которые повылезали из могил.

– Мальчики заходили на огражденный участок?

Болтон насторожился.

– Хотите сказать, Стивен сам виноват? Ну да, чтоб нам компенсацию не дали. Вы к этому клоните?

– Я о другом. Знаете, с кем он играл?

– Откуда? С приятелями, наверное.

– Как их зовут?

– Кен Рейли, живет по соседству. Джейсон Лонг – из той части города, где зал игровых автоматов. С ними еще чернокожий парнишка гулял, вроде бы Аджи. Их дом в жилом комплексе через дорогу от нашего.

– Эй, ты! – Трэйси Болтон вскочила и стала между мужем и мной. – Не твое собачье дело, с кем мой сын играл! – заорала она мне в лицо. От нее разило спиртным и табачным дымом. Потом повернулась к мужу: – А ты заткнись лучше! – В бешенстве женщина плюхнулась на скамью и скрестила руки на груди.

– Я бы на вашем месте ушел, – посоветовал Болтон. – Зря вы вообще сюда пришли.

– Извините, – сказала я, протягивая ему руку, но он отвернулся и обнял жену.

Смеркалось, когда я разыскала троих мальчиков, игравших со Стивеном Болтоном. Джейсона Лонга и Кена Рейли ни дома, ни рядом на улице не было. Местные девчонки помогли найти их на краешке чахлого леса у границы жилого комплекса Эбби-Филдс. Одетые в серую перепачканную школьную форму, они сидели на стволе сваленного дерева. В дупле совсем недавно жгли костер, и запах древесного дыма еще не успел развеяться.

Стараясь казаться взрослыми, мальчики с угрюмым видом односложно отвечали на мои вопросы, иногда посмеиваясь и обмениваясь понимающими взглядами. Пришлось изменить тактику и сказать им, что я охочусь за скелетами.

Кен тут же попался на удочку.

– А как вы на них охотитесь?

– В земле ищу. На кладбище, где вы играли в пятницу вечером, их полным-полно… Одного или двух из тех, что нашла, в гробах пришлось оставить. А они куда-то исчезли.

– Мы к ним близко не подходили, честно, – сказал Джейсон. – Там барьеры стояли с надписями.

– Через ограждение перелезали? По участку бегали?

Мальчишки переглянулись.

– Перелезали, – признались они в один голос.

– А в больнице почему не сказали?

– Еще чего. Нам бы сразу укол сделали, – буркнул Кен.

– Аджи тоже лазил?

– Ему без нужды, он нас выслеживал, – объяснил Джейсон. – С ножом, как у зомби.

– С ножом, как у зомби?

Кен прикрыл рот ладонью, словно и так сказал слишком много. Но им было всего по девять лет, и напугать меня хотелось гораздо сильнее, чем выглядеть настоящими мачо.

– Ага, – кивнул Джейсон. – У него есть большой африканский нож. Если таким убьют, превратишься в зомби. Но за оградой ты в безопасности.

Слишком сильный страх дети не переносят, им обязательно нужно убежище, в котором можно считать себя в безопасности. По воле случая ребята спрятались там, где затаилось нечто действительно ужасное.

– А родители знали, что у него с собой нож?

Кен и Джейсон засмеялись.

– Нож был ненастоящий, – нахмурился Джейсон.

– Настоящий у него дома остался, – объяснил Кен. – Он нам его показывал. Здоровенный такой.

По дороге к дому Аджи я позвонила Финиану:

– Прости, милый, от сегодняшних планов придется отказаться. Я не успела даже ресторан выбрать, не то что столик заказать.

– Ничего страшного. Что происходит в больнице?

– Девятилетний мальчик умирает от той же инфекции, что погубила Терри Джонстона. В пятницу вечером он с друзьями играл на кладбище Модлинс. Я их сейчас разыскиваю – хочу докопаться, что на самом деле случилось.

– Тебя это не касается, – резко сказал он.

– Мне уже удалось разузнать кое-что важное, и я не собираюсь останавливаться.

Тишина в трубке. У Финиана это означает крайнее неодобрение.

– Я беспокоюсь о твоей безопасности, – выдавил он наконец.

– Брось, Финиан. Ты говоришь прямо как моя мать. – Сказала и тут же поморщилась. – Прости, это несправедливо. Я просто разговариваю с детьми. И обещаю не совать нос туда, где его могут прищемить.

– Смотри, слово дала. Иначе мы с твоей матушкой объединимся, тогда узнаешь. А я пока что суну свой нос в СИТО. Хочу посмотреть, нет ли чего о Каслбойнской Мадонне.

Мы уже попрощались, когда я вспомнила, что не спросила о письме из «Нэшнл траст». Но подумала, что он бы обязательно сказал, если б получил.

Дверь открыл сам Аджи. Я обратила внимание на его опрятную школьную форму, а когда увидела у него ручку, догадалась, что помешала делать уроки. Сначала я подумала, что он дома один, но по лестнице спустилась мать, миссис Нгози. Когда я все объяснила, она разрешила сыну со мной поговорить, хотя явно нервничала и не отходила от двери, пока мы беседовали. Разговор получился нескладным: Аджи хорошо владел английским, однако что-то недоговаривал, а мать явно хотела от меня избавиться.

– Аджи, ты единственный, кто не заходил за ограждение?

Он важно наклонил голову в знак согласия.

– Потому что у тебя был нож, как у зомби?

По глазам Аджи я поняла, что вопрос его испугал.

Из комнаты на втором этаже послышалось мужское покашливание.

– Какой нож? – встревожилась мать.

Аджи умоляюще смотрел на меня.

– Все в порядке, миссис Нгози. Воображаемый нож.

– Не понимаю, что происходит. Оставьте нас в покое. – Она стала закрывать дверь.

Аджи удержал меня за руку.

– Я тоже перелез через заграждение. Они здорово перепугались, – с гордостью шепнул он, улыбнулся и подмигнул мне.

Я подмигнула в ответ. Все – и Аджи, и его приятели – побывали в зоне заражения. Почему же инфекция пристала только к Стивену Болтону?

ГЛАВА 18

Домой я вернулась с ощущением, что уезжала на неделю. Мама отправилась навестить свою сестру Бетти, жившую в десяти километрах от Каслбойна. Погожим летним вечером они любили посидеть во дворе, угощаясь джином с тоником, после чего мама оставалась ночевать в гостях. На этот раз она прихватила с собой Горацио, и я поняла, что торопиться назад никто не собирается.

Стащив с себя измятый жакет и бросив комом на кушетку, я распахнула окна и двери, выпуская наружу нагревшийся за день воздух. И тут защебетал мобильный телефон.

Звонил Питер Грут.

– Мэтт Галлахер дал мне ваш номер и просил передать привет. Не знаете местечко поблизости, где можно пообедать? Ресторан в гостинице весьма средней паршивости. Хочется немного уюта или хорошей кухни. А лучше, чтобы и то и другое.

– Понятно. Есть речной ресторанчик за городом, километра два ехать. Называется «Мэйфлай». Столик заранее заказывать не обязательно. Подают свежую речную рыбу. В такой вечер, как сегодня, в самый раз. – Я начала сдирать с себя топ, который, казалось, прилип к коже от жары.

– Тем более в хорошей компании. Не желаете присоединиться?

Я удивилась, но не слишком. На мгновение призадумалась, раскачивая топ, как маятник, на кончике пальца. Да – нет, да – нет… В голове словно часы тикали. «Ты ведь только что отменила свидание с женихом». Да, но сказала, что выясняю причины вспышки заболевания, а Груту известны результаты вскрытия Джонстона. Хватит оправдываться, заинтриговал меня этот парень, и точка. Ко всему прочему, я умирала от голода, слишком устала, чтобы готовить, а на ужины с доставкой на дом смотреть не хотелось.

Я крутанула свою одежку вокруг пальца и зашвырнула в другой угол кушетки.

– Уговорили.

– Возьму такси и заберу вас… в половине девятого?

Я чуть не сказала, что могу заехать за ним на машине, но спохватилась. В кои-то веки можно расслабиться и немного выпить, не заботясь, что еще за руль садиться. Если мы с Финианом выбирались отдохнуть, роль шофера почти всегда доставалась мне.

– Отлично. Тогда до встречи. Таксисты знают, где я живу.

Хотя был вечер, жара стояла невыносимая, и после душа я решила надеть что-нибудь полегче. Вот только что? Заглянув в мой платяной шкаф, легко подумать, что им пользуются сразу несколько женщин, а если одна, то с раздвоением личности в квадрате. Такая «эклектичность» – самый подходящий эвфемизм для характеристики моего гардероба – объясняется разными причинами. Я, как хамелеон, реагирую на обстоятельства, в которые попадаю. Иногда случайно: выйду на улицу в черном, а навстречу владелец похоронного бюро; бывает, что намеренно: в ясный солнечный день, собираясь к морю, борюсь с желанием надеть светло-голубое. Вот и приходится держать под рукой одежду на все случаи жизни.

Должно быть, оттенки голубого и сейчас были у меня на уме. В конце концов, я остановилась на шифоновом, цвета морской волны платье с рисунком и босоножках на пробковой танкетке. Приподняв по бокам волосы, заколола их серебряными гребнями, надела каплевидные сережки из лазурита и такое же ожерелье. Подходящей сумочки не нашлось, и я позаимствовала у мамы ее кожаную темно-синюю, которую можно держать в руке или под мышкой.

Стоя перед зеркалом, я сама себе удивлялась. Чего ради было соглашаться? Конечно, своей бесшабашностью Грут так не похож на осмотрительного Финиана. Он, несомненно, разбудил во мне какие-то чувства; надо за собой следить.

Выйдя у ресторана из такси, я заметила, что на парковке яблоку упасть негде, и когда в зале нам сразу предложили столик – кто-то отменил заказ, – мы не долго думая согласились. Посидеть и поболтать в баре не довелось, но я это пережила. Вечерняя жара на моем аппетите никак не сказалась. Пока я усаживалась, Грут стоял, и мне удалось толком рассмотреть, во что он одет: легкий зеленый, как авокадо, пиджак и бледно-желтую рубашку, в которых он выглядел еще более загорелым, кремовые брюки из хлопчатобумажного твила, туфли без шнурков мягчайшей желтой кожи – наверное, из шкурки детеныша газели.

На закуску Грут взял копченого лосося с каперсами и пресные хлебцы, а я – кебаб из угря с беконом. Как основное блюдо оба заказали запеченную щуку, фаршированную шейками речных раков, под белым соусом. Изучив винную карту, мы остановились на белом испанском альбариньо с виноградников Галисии. Оно хорошо сочетается с белым соусом, а дождливый климат его родины обещал – к такому выводу мы пришли путем не слишком серьезных умозаключений, – что и к щуке вино подойдет идеально.

Грут поднял бокал с шерри.

– За ваши удивительные глаза. Только сначала решайте, что они напоминают – африканские лилии или свинцовый корень?

– Второе название кажется малопривлекательным.

– Это необыкновенно красивые, нежно-голубые цветы – точь-в-точь ваши глаза, когда вы улыбаетесь. А название еще одно есть – капский плюмбаго.

– Вы и в цветах разбираетесь?

– Тсс. А то Финиан услышит.

Я рассмеялась.

– Согласна, пусть будет свинцовый корень.

– И я так считаю, – одобрил он.

Мы сделали по глотку шерри.

– Разумеется, глаза истинно кельтской красавицы сравнили бы с ирландским цветком, пусть с таким же странным названием, – поддразнила я. – Воловий язык, скажем. Он здесь повсюду сам по себе растет. Но имейте в виду: стебель у него колючий.

Он улыбнулся.

– Что еще делало кельтскую женщину неотразимой?

– «Овальное лицо, сужающееся книзу. Белая, как свежевыпавший снег, кожа, румяные, словно алые лепестки наперстянки щеки. Брови чернее воронова крыла, жемчужная россыпь зубов меж пунцовых губ. Волосы цвета желтых ирисов на летних заливных лугах или отполированного до блеска червонного золота. Высока и стройна как белая береза…» Сами видите, кое-что общее у меня с ней есть, даже черные как вороново крыло брови. Жаль, волосы такие же, да еще вьются. И до высокой стройной березы недотягиваю – я скорее ее карликовая разновидность.

Грут рассмеялся. Официант принес закуски. Когда Грут выжал на копченого лосося немного лимонного сока, я посоветовала посыпать все черным перцем.

– Мм… вкус, конечно, выиграет. Думаю, ирландцы знают толк в лососе. Он ведь играет заметную роль в кельтской мифологии?

– Вы правы, его считают символом знания. Вообще-то легендарный Мудрый Лосось жил в реке, на берегу которой стоит наш ресторан. Знаменитый воин Финн Маккул обрел мудрость и дар предвидения, когда, жаря лосося, нечаянно обжег большой палец и сунул его в рот.

Грут потрогал лососину на тарелке пальцем и поднес его к губам.

– Значит, если я это сейчас лизну, то стану пророком?

– Очень сомнительно. Тем более что в наши дни лосось скорее символизирует людскую недальновидность.

– Как это?

– Для меня он свидетельство варварского отношения к природе. Лососей вылавливают дрифтерными сетями в Атлантике, такие же ставят на них в устьях рек. А еще рыболовы-спортсмены, браконьеры, стоки промышленных отходов… И когда, наконец, он попадает на стол, вкус у него не тот, что раньше, – спросите Артура Шоу. С другой стороны, тот, кто ест лососину с рыбоводческих ферм, и вкуса настоящего не знает, и рискует отравиться диоксинами, позволив себе больше двух-трех кусочков в неделю. Хватит, пожалуй, а то я вам аппетит испорчу.

– Не получится, – засмеялся Грут и приналег на копченого лосося с еще большим удовольствием. – Никакого чувства вины не испытываю. Хищника совесть заела – можете представить? Не хочу всю жизнь думать о загрязнении атмосферы. Не вижу причин паниковать из-за глобального потепления – что особенного в том, что лето на лето не приходится? А вот глупцом себя чувствую. Даже самый безмозглый хищник не убивает без нужды и не гадит в своем логове. А мы как филовирусы – смертоносные, но близорукие. – Он бросил взгляд на соседний столик, за который официант усаживал какую-то пару.

– Терри Джонстона убил такой вирус?

– Нет. Он умер не от геморрагической лихорадки. Думаю, что я знаю причину, но для доказательства требуется время.

– А мне можете рассказать?

Грут снова покосился на соседний столик, и я посмотрела в том же направлении. Мужчина и женщина сидели молча, с ничего не выражающими лицами. Груту, очевидно, показалось, что они нас подслушивают.

– Не сейчас. Прогуляемся попозже вдоль берега?

– С удовольствием.

Официант налил ему альбариньо. Я наблюдала, как Грут поднял бокал, втянул носом воздух, оценивая букет, потом набрал полный рот вина и, не глотая, перекатывал его по нёбу и языку, пробуя на вкус. Обычно такая дегустация не самое привлекательное зрелище, но у Грута получалось так, что мне даже понравилось.

– Сначала расскажите, как вас угораздило заняться медициной, – попросила я, стараясь не показать, насколько мне интересно все, что имеет к нему отношение.

Грут кивнул официанту, тот разлил вино, убрал тарелки и удалился.

– Можно считать, это у нас семейное, да еще с миссионерским уклоном. Большую часть жизни отец отдал борьбе с туберкулезом в южноафриканских поселениях. Он страшно переживал, когда по ним прокатилась волна СПИДа, возродив болезнь, с которой, как он думал, удалось покончить. Должен признаться, в моем решении стать патологоанатомом никаких великих амбиций спасти мир не было. Но когда в 1994 году формировалась новая полицейская служба, ген благодетеля человечества во мне встрепенулся, и я пошел туда работать. Надеялся, что смогу принести пользу там, где силы правопорядка раньше воевали с народом, вместо того чтобы ему служить.

– И получилось?

– Какое-то время получалось. А потом вышла одна история…

Официант принес запеченную щуку, и мы сидели, откинувшись на спинки стульев, пока он расставлял тарелки.

– А щука в ирландских сказках фигурирует? – поинтересовался Грут.

– Лучше Финиана спросить, он у нас специалист по местной истории и фольклору.

– Еще и фольклорист? Более креативного садовника в жизни не встречал. Ваш Финиан, значит, на все руки мастер.

Не знаю, отчего я слегка покраснела – от слов «ваш» или «на все руки мастер», но что-то мне не понравилось. Вероятно, и то и другое. А может, пристальный взгляд Грута – он словно выискивал слабое звено в наших с Финианом отношениях.

Грут налил еще вина, и мы принялись за еду. Он расспрашивал меня о семье, и я рассказала, что брат – детский врач, живет в Чикаго, женат и у них есть ребенок, что мой отец страдает болезнью Альцгеймера, лежит в частной лечебнице и последние два месяца со здоровьем у него плохо.

– Извините, не знал. Вижу, вы его очень любите – как и я своего когда-то. – В голосе Грута слышалась тоска. Стряхнув набежавшую грусть, он подлил вина мне и себе.

Мне попалось несколько рыбьих косточек, и я вспомнила рассказ Артура Шоу о щучьей голове – к счастью, рыбу подали без нее.

– Только что всплыло в памяти одно поверье, связанное со щукой. В ее голове есть крестообразная косточка, которую носили как амулет от колдовских чар.

Грут нахмурился.

– Странным образом мы возвращаемся к тому, что я рассказывал о своей работе в полиции. Однажды кто-то выкопал из могилы кости Ханнеса Рейла, в прошлом политического деятеля от Национальной партии. Их истолкли, приготовили зелье и продавали как средство мьюти от СПИДа. Осмотреть остатки скелета мне поручило полицейское подразделение по борьбе с оккультными преступлениями. Его учредил и для борьбы с тем, что в обновленной Южной Африке происходило все чаще – кости не только выкапывали, ради них убивали людей. Так я начал расследовать убийства, связанные с охотой за человеческими останками.

Он допил остатки вина в бокале и хотел налить нам обоим еще, но бутылка оказалась пуста.

– Сейчас принесут.

Я скорчила гримасу. Не многовато ли будет? «Не старайся за ним угнаться, Иллон. Пусть гробит себя, раз ему так хочется». Я чувствовала, что пьянею.

– Только без меня, – предупредила я, зная, что все равно присоединюсь, и чувствуя себя гостем графа Дракулы: в обаянии ему не откажешь.

Грут подал знак официанту и продолжил рассказ:

– В следующие два года я много жуткого насмотрелся – особенно когда были замешаны дети. Однако со временем стало казаться, что деятельность подразделения все больше напоминает охоту на ведьм – повсюду мерещатся происки Сатаны. Сам я, учтите, в дьявола не верю.

– И поэтому вы ушли из полиции?

– Поэтому я ушел из подразделения. А с полицией расстался из-за несогласия с нашей системой правосудия. И еще из-за гибели отца.

– Как он погиб?

– Убили за то, что не смог сказать, который час.

– Не поняла.

Грут налил нам вина из второй бутылки и как следует приложился к бокалу.

– Пять лет назад он шел по улице в центре Йоханнесбурга. Чернокожий парень спросил у него, который час. Накануне у отца остановились часы, он собирался купить новую батарейку, и они были у него на запястье. Когда он ответил, что не знает, парень рассвирепел и попытался часы отобрать. Отец сопротивлялся, нападавший вытащил пистолет и выстрелил ему в живот. Пока отец, истекая кровью, лежал на тротуаре, мерзавец сорвал часы, увидел, что они стоят, швырнул на землю и снова выстрелил – на этот раз в голову.

В суде защита напирала на то, что отец не мог не знать, что в городском районе, где закон бессилен, разгуливать с дорогими часами опасно, и надо было сразу их отдать. Как еще они заявили, у подзащитного – нигде не работающего бродяги – СПИД и причина неадекватного поведения – патологические изменения в мозгу. Его признали виновным в убийстве. Приговор – три года тюрьмы. Судья решил, долго в камере ему не протянуть и такой срок равносилен пожизненному заключению… Через двенадцать месяцев убийца вышел на свободу. Если вы не поняли, что в действительности происходило, добавлю – судья был белым.

На мой взгляд, это классический пример несоразмерной компенсации за обиды и унижения прошлого. Отец не заслуживал, чтобы его принесли в жертву на алтарь политкорректности. Словно им было мало того, что по иронии судьбы его убил один из больных и обездоленных, которым он всю жизнь помогал.

Грут не скрывал горечи. Допив все, что оставалось в бокале, он наполнил его доверху.

Себе я позволила налить самую малость.

– Как страшно, – сказала я. – Но то доброе, что ваш отец сделал, останется. Люди, которым он вернул здоровье, помнят его и еще долго будут ему благодарны.

Грут вздохнул.

– Вы правы, конечно. Иногда трудно предвидеть, чем все кончится. – Он поднял бокал. – Надеюсь, вам это удастся.

– Что вы хотите сказать?

– Иммиграция очень многое изменила в вашей стране. Я слышал, еще недавно в Ирландии практически не было выходцев из развивающихся стран, не считая студентов. А сейчас, наверное, есть города, где немалая часть жителей – иностранцы по происхождению. Среди них всегда найдутся люди, которые упрямо держатся за свою веру и обычаи, – в этом нет ничего страшного, пока такое меньшинство не становится слишком многочисленным. И тогда вы столкнетесь с тем, что значительное число живущих в вашей стране людей не хотят принимать ни ваши законы, ни политическую систему, ни культурные ценности.

– Разве европейские колонисты в Африке вели себя иначе?

– Тушё – вы сразу положили меня на лопатки. Но если понятно, что они ошибались, зачем позволять другим – не важно кому – колонизировать себя теми же методами?

– Смотря что понимать под «колонизацией».

– Объясню на примере инфекционных заболеваний. Полагаю, мы оба согласны, что методы европейцев были зачастую жестокими и кровавыми – скажем, вроде лихорадки Эбола.

Я утвердительно кивнула.

– Однако колонизировать можно и не спеша, втихомолку, почти незаметно – так убивает СПИД. Поймите правильно – эту тему нужно обсуждать. Я здесь всего ничего, но вижу, что проблема существует, а никому до нее дела нет.

Некоторые высказывания Грута и раньше ставили меня в тупик. Если не знать о прошлом его семьи и о том, что сам он активно участвовал в движении против апартеида, они казались расистскими. Может быть, после недавних событий в Южной Африке он вел себя как разочарованный идеалист. А возможно, глубокая причастность к постколониальной, разнородной в расовом отношении культуре давала ему право говорить о вещах, которые нельзя замалчивать, даже если разговор оскорбляет мой слух.

– Вам не расхотелось погулять у реки? – спросила я.