Текст книги "Лилия прокаженных"

Автор книги: Патрик Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Ты имеешь в виду Даррена Бирна? – встрепенулась Фрэн. – Послала его подальше. Она ведь страшно эмоциональная.

– У меня бы он так легко не отделался, можете не сомневаться, – вмешался Галлахер. – Морочить голову пятнадцатилетней девчушке… да за это душу вытрясти мало! Жаль, не знал, когда встретил его сегодня.

– И где же? – поинтересовалась я.

– В гостинице. Перед уходом зашел в туалет, а на обратном пути, проходя мимо бара, вижу – он разговаривает с Россом Мортимером.

Потушив свет, мы с Финианом сидели в оранжерее. Я прикрыла колени пледом, а Бесс прижалась к моим босым ногам. Дождь стих, воздух был сырым и холодным. Электрическая буря, которой мы хотели отсюда полюбоваться, была уже далеко, и только периодические, как мигание неисправной лампочки, вспышки долетали до нас из ночной темноты.

Перед тем Галлахеру позвонили из следственной бригады и чем-то, видно, порядком озадачили.

– Кое-что новенькое, – сообщил он. – Прямого отношения к вашему случаю не имеет, но нужно разбираться.

Вскоре за ним прислали дежурный автомобиль, и я с облегчением вздохнула, когда он предложил Фрэн подбросить ее домой.

Сидя в оранжерее, я думала о том, что Галлахер, сам того не подозревая, связал еще два звена в цепочке известных мне участников происходящего – Бирна и Мортимера. А через Мортимера все по кругу вернулось к Терри Джонстону. Что дальше делать?

От размышлений меня отвлек Финиан, сжав мою руку в своей. Пришла пора выяснить отношения.

– Ты напрасно решил, что Грут…

– Все хорошо, милая. Когда ты вышла в холл, чтобы с ним поговорить, Фрэн все мне рассказала.

Я выпрямилась в кресле.

– Рассказала что?

– Что между вами ничего не было. Что голова у тебя сейчас занята совсем другим. Это я могу понять. Однако мысль о том, что ты мне изменяешь, просто невыносима. Извини, я все еще не в силах простить, что он так повел себя за моей спиной.

Что сделать с Фрэн при встрече – поблагодарить или придушить? Я совсем не в восторге оттого, что Финиан уже видит во мне свою собственность.

– У меня тоже забот хватает, – продолжал он, – и, пожалуй, оно к лучшему, что так получилось до свадьбы, а не после, согласна? По правде говоря, я немного завидую Груту – он свободен как ветер. А у меня на руках отец и Брукфилд – им нужна забота изо дня в день. И когда старик уйдет, все это никуда не денется. – Он обвел рукой сад. – До прошлого года я выезжал чаще, мог что-то посмотреть, консультировал, когда обращались. А неделю назад, после звонка из «Нэшнл траст», призадумался.

– Письмо от них ты наконец получил?

– Сегодня утром. До сих пор не решил, браться за проект или нет, но он прелюбопытный. До конца своих дней в 1744 году Александр Поп увлекался садоводством и написал пятисотстрочную поэму с описанием совершенного, с его точки зрения, сада. Он отправил ее другу – садовнику, а не поэту. В литературных кругах, где Поп вращался, о стихах ничего не знали, и они просто затерялись. А пять лет назад поэму выставили на аукционе вместе с принадлежавшими кому-то вещами, и «Нэшнл траст» ее приобрел. Там загорелись идеей воссоздать по тексту стихов мечту Попа и выбрали подходящий участок земли близ Туикинема, где он жил.

– Что ж, прекрасная возможность показать, на что ты способен. Хотя я не думала, что тот период тебе интересен. Ведь это ландшафтный дизайн в стиле Лонгвуд-Хауса?

– В том-то и дело, что нет – до тех времен Поп не дожил. У его сада более интимный характер. Если возьму проект, хотя бы на время освобожусь от влияния своих кумиров, Виты Саквиль-Уэст,[17]17
  Вита Саквиль-Уэст (1892–1962) – английская поэтесса, романистка и садовница.


[Закрыть] в частности.

– Значит, тебе действительно хочется принять участие?

– Еще бы! Только как оставить Брукфилд чуть ли не на три месяца? Разве что просить мою сестру Мэйв присмотреть за отцом.

– Рада, что наша свадьба не мешает твоим планам, – съязвила я.

– Не обижайся, Иллон, но, по-моему, брак не должен мешать работе. Неужели ты откажешься, если завтра тебе предложат стоящее дело за границей?

Не дожидаясь ответа, Финиан меня обнял.

– Извини, что так резко получилось. Просто… последние несколько дней места себе не нахожу, не знаю, как тебе лучше сказать…

Сердце у меня сжалось.

– Я собираюсь закрыть Брукфилд для публики на неопределенный срок. Не завтра, разумеется, в конце лета. Радости от него больше никакой. Хочется чего-то нового, хочется идти дальше. Меня просят написать серию книг, предлагают неплохой аванс, дают возможность путешествовать. Откажусь от заказа «Нэшнл траст», и поедем вместе – чем не медовый месяц?..

У меня перехватило дыхание, и я его оттолкнула.

– Прости, плечо болит. – Оно вправду болело. Правдой было и то, что я ничего подобного не ожидала. Как он мог задумать такое и принять решение сам, будто меня не существует? Я встала, потирая плечо и шею. – А еще синяк на лице – смотреть страшно, шея как деревянная, головы не повернуть. Всю ночь, видно, буду ворочаться, так что, если не возражаешь, спать лучше лягу одна.

– Конечно, конечно, я понимаю. – Его отвлекла осветившая небо вспышка. – Прекрасно все понимаю, – пробормотал он, провожая ее взглядом.

Впервые за много месяцев, оставшись ночевать в Брукфилде, я не спала в одной постели с Финианом. Отчасти потому, что смотрела на него уже другими глазами, но сказалось и действительно ужасное самочувствие. От неудобства и боли я несколько раз просыпалась среди ночи. И пока лежала без сна, лихорадочно искала связь между символами на витраже, пыталась понять причину, по которой статую Пресвятой Девы с Младенцем упрятали под землю. Хотя наша находка не была чудотворным образом, связь между ними вполне могла существовать – не случайно же витраж указывал на кладбище, где скрывали статую. Средневековым символам свойственна неоднозначная интерпретация, и, как мы убедились, они одновременно соотносились и с людьми, и с местоположением. Не стоит забывать о средневековом пристрастии к симметрии и противопоставлению: с одной стороны – ключ от небесных врат с мечом мученичества и Дева Мария, с другой – живые мертвецы-прокаженные и Мария Магдалина.

Я задумалась. Непорочная дева и падшая женщина. Одна – воплощение материнства, другая – женской сексуальности. Если Мария ассоциировалось с молоком, то Магдалина – с кровью. Но поскольку в те времена верили, что в теле кормящей матери менструальная кровь превращается в молоко, значит, две Марии есть две нераздельные стороны женской природы. Не в них ли все дело? И не их ли запечатлел в статуе мастер, сотворив ее не только матерью, но и соблазнительной женщиной? Она вполне могла стать причиной скандала, если кому-то пришло в голову, что это Мария Магдалина дает грудь Младенцу Иисусу. Не потому ли ее убрали подальше, что своим видом она смущала умы и взоры?

ГЛАВА 25

Вспышка смертоносной инфекиии – на совести иммигрантов!

Вы и ваши дети в опасности. Среди так называемых беженцев – разносчики болезней, способных уничтожить коренное население. Наша единственная зашита – изгнать африканцев, азиатов и прочих чужаков из Каслбойна. Однажды мы уже были колонией. Не дайте этому повториться.

Ирландия для ирландцев!

Обращение прилепили к нашей входной двери. Интересно, что спровоцировало проявление расовой нетерпимости в Каслбойне?

Когда в начале десятого утра я ехала по городу и видела какие-то листки на телефонных столбах, в витринах магазинов и под «дворниками» припаркованных вдоль дороги машин, то приняла их за очередное объявление муниципального совета по поводу карантина. Большинство магазинов было закрыто, на улицах – ни пешеходов, ни движущегося транспорта. Проезжая мимо бывшего кладбища Модлинс, я заметила на склоне трех человек в костюмах биозащиты. Из желтых ранцевых опрыскивателей они обрабатывали верхний участок поля, обнесенный оградой. Несмотря на заключение ЦИИЗ, власти решили принять меры предосторожности до начала строительных работ на участке. Подумав, что объявление именно об этом, я включила радио, однако программа новостей уже закончилась. Метеопрогноз предупреждал: после вчерашней грозы погода меняется – жара идет на спад, и привычное для Ирландии лето вступает в свои права. Так что мало вам карантина – ждите дождей и холода.

Подъехав к дому, я увидела, что те, кто развешивал объявления по городу, не обошли и его. Только, как оказалось, никакого отношения к муниципалитету они не имели.

Я сорвала листовку, скомкала ее и вошла в холл, подзывая Бу. Встречать хозяйку кот явно не спешил. Так он выражал свое недовольство, когда оставался один, хотя корма и воды у него хватало. Правда, потом неожиданно прибегал и терся о мои ноги, выбравшись из самого невероятного закутка – книжных стеллажей к примеру, – где, затаившись, дремал часами вроде инопланетного «существа» в финальной сцене «Чужого».

Стоя под душем, я услышала звонок телефона. Значит, аппарат в офисе тоже звонит. Куда подевалась Пегги?

Когда я вышла в холл, пытаясь высушить волосы полотенцем, на автоответчике было для меня сообщение. Нажав клавишу, я услышала замученный голос Грута:

– Привет. Пытался дозвониться по мобильному, но он отключен. Уже очень поздно, и я слишком устал, чтобы вдаваться в подробности. Когда мы последний раз виделись, забыл сказать, что анализы трупной жидкости совершенно сбили ЦИИЗ с толку. Отчасти потому они так долго тянули с результатами. Скажу для начала, что в гробу похоронили не одно тело. Вы, конечно, сразу подумали о матери и ребенке? Не так все просто. Ноготь, безусловно, принадлежал человеку; кроме того, в жидкости нашли человеческую ДНК. Что касается волос – это шерсть животного; по всей вероятности, собаки. Ну как новость? Мурашки по спине не бегают? Тогда доктор Франкенштейн прощается и говорит «спокойной ночи», хотя уже утро.

Мурашки? Скорее накатывает тошнота. Как могли положить такое в гроб с покойником? Зачем? Может, любимая охотничья гончая или комнатная собачка, в которой души не чаяли?

Пока я одевалась, в памяти всплыл рассказ Финиана о жутком черном псе за воротами кладбища Модлинс. Должна признаться, что впрямь ощутила пробежавший по спине холодок. И не первый раз подивилась тому, как фольклор доносит от предков информацию о чем-то давным-давно позабытом.

Ход мыслей прервал звук подъехавшего автомобиля Пегги.

– Простите, что опоздала, – извинилась она, когда я вошла в офис. – Объездила весь город – газету искала. А когда наконец попалась работающая автозаправка, оказалось, что прессу, естественно, не подвезли. Наверняка в «Айрленд тудей» должна быть статья о вчерашнем митинге – без Даррена Бирна там не обошлось.

– Ты о каком митинге говоришь?

– В мэрии. Муниципальный совет приглашал народ обсудить ситуацию.

– Первый раз слышу.

– По городу разъезжала машина, и по громкоговорителю объявляли. Вы, наверное, были в Брукфилде, потому не слышали.

– По громкоговорителю? Господи, да что они придумали? Послать на улицы глашатая – чем не Средневековье во время чумы? Черт возьми, нужно было со мной напрямую связаться.

– По городскому радио тоже передавали, – оборонялась Пегги.

– Извини, Пегги, что набросилась. Странное чувство – здесь такое творится, а я как с луны свалилась. Рассказывай по порядку.

– Там такие страсти начались – ужас! Сотни людей набежали, злые, что город в одночасье от мира отрезали. Представители совета и службы здравоохранения пытались объяснить свое решение, только из-за шума их и слышно не было. Но когда все понемногу утихомирились, кое о чем проговорились. Даррен Бирн спросил, проводил ли доктор Грут вскрытие второй жертвы, и человек из службы здравоохранения сказал – да, проводил, и теперь полиция собирается кое-кого в Каслбойне допросить. Бирн допытывался, кого он имеет в виду, но представитель службы его как будто и не слышал. Публика вообще свихнулась. Стали орать, что не выпустят чиновников из зала, пока те все не выложат. Вот они и признались, что мальчик Болтонов бывал в доме семьи из Нигерии.

– Проклятие! – стукнула я кулаком по столу. – Разве можно толпе такое говорить? Плевать, что чиновники перетрусили. Посмотри на последствия – расистские бредни повсюду расклеены.

Грут тоже хорош. Рассказал, значит, полиции о том, что мальчишки с ножом играли. Мог бы меня хоть предупредить.

– Пойду пройдусь, – бросила я, чувствуя себя совершенно беспомощной.

Сразу за калиткой в дальнем конце сада начиналась узкая тенистая аллея, выходившая к самой реке. По обе ее стороны колоннами высились буковые деревья. Их полог нависал надо мной, как сплетенная из ветвей крыша, а справа и слева тянулись к небу зеленые стены, сквозь которые просвечивало солнце. Тут и там его лучи пронизывали густую листву, и я ступала по россыпи солнечных бликов. Мне не раз приходило в голову, что такая красота, должно быть, и вдохновляла зодчих великих готических соборов. И вдруг на листьях, где-то на уровне головы, я заметила черные, как от копоти, пятна. Виной тому не промышленное загрязнение окружающей среды, а естественные выделения тлей. В природе изъян нередко уродует совершенство. Так и Даррен Бирн – точно болячка на лепестке розы. Откуда берутся люди, которые считают главной своей заботой никому не давать покоя?

В конце аллеи деревья редели, переходя в живую изгородь из усеянных розовыми цветами кустов дикого шиповника и расцветающей бузины. Хотя считается, что у вина из ее ягод вкус шампанского, мне оно больше напоминает шардонне. Я сразу вспомнила о Финиане и о том, что между нами происходит. Раньше все кончилось бы недолгой размолвкой, но из-за Грута, а возможно, и вызванного карантином чувства несвободы, ссора принимала гораздо более серьезный оборот. Словно червь подтачивал наши отношения изнутри, и работы у него осталось совсем немного.

В конце аллеи стоял одинокий красавец сикомор. На его стволе, у самых корней, вырос огромный лиловый грибовидный нарост, формой и морщинистой поверхностью напоминавший гигантского двустворчатого моллюска. Казалось, куда ни взгляни – отвратительное и прекрасное, низменное и возвышенное всегда вместе. Лейтмотив многих средневековых произведений искусства – бренность человеческой жизни. На известной картине три молодых богатых повесы в поисках любовных приключений встречают трех мертвецов – жутких, сгнивших до костей кадавров. Внизу надпись: «Вы то, чем мы были; мы то, что вас ждет». Сегодня ты сказочный принц, завтра – разложившийся труп.

Не в этом ли смысл второго свинцового саркофага? Омерзительные следы смерти и тлена бок о бок с вечно прекрасным образом дарующей жизнь Девы?

Сама не знаю, почему меня преследовали мрачные мысли и образы. Я не могу похвалиться даром ясновидения, однако порой чувствую – что-то обязательно произойдет. Объяснить не могу; жду, когда это случится.

Выйдя по аллее на берег, я увидела, как за рекой, над лугом, собираются дождевые облака той же окраски, что синяк на моей шее. А над головой сияло солнце, и особый запах корневищ водяных ирисов поднимался над распаренной землей.

Дальше, у самой воды, одиноко стояла плакучая ива. Порыв ветра повернул ее листья серебристой, словно тронутой морозным дыханием нижней стороной вверх. Но, долетев до меня, бриз принес неприятный запах, ничего общего с рекой не имевший. Я вспомнила, что, по словам Финиана, на запах обратил внимание его отец в тот день, когда обнаружил тело.

Приблизившись к дереву и заглянув под зеленый купол, я сразу же увидела в трех метрах от себя несчастного зверька, который висел на ветке, протянувшейся над водой. Пока рой мух взлетел и снова опустился, мне удалось разглядеть, что это кролик. Его подвесили за шею, а брюшко распороли сверху донизу.

Когда я бежала по аллее обратно, градины размером с голубиное яйцо хлестали по ветвям буков, и иссеченные листья, кружась, падали на землю.

ГЛАВА 26

Погода еще неистовствовала, когда я вбежала в холл брукфилдского дома. Градины колотили по стеклянной крыше оранжереи, где накануне вечером мы с Финианом разговаривали. Промокшая насквозь, я стояла у входа, дрожа от холода. Из-за ненастья в доме было темно, и, увидев приближающуюся через холл неясную фигуру, я даже не была уверена, что это Финиан. И лишь когда ощутила его руки, поняла, что мне ничто не грозит.

– Ты вся дрожишь, милая. Что случилось?

Пока я рассказывала об увиденном, он повел меня в гостиную. Огонь, горевший летом в камине, меня и удивил, и странным образом успокоил. Приятно пахло торфяными брикетами, пошедшими на растопку. Артур прикорнул на кушетке ногами к огню, Бесс растянулась на коврике между ним и каминной решеткой.

Финиан усадил меня в кресло, поближе к камину, а сам присел на кушетку рядом с отцом. Старик проснулся, приоткрыл один глаз и лежал молча, пока я не закончила свой рассказ о том, что произошло у реки. Финиан задумался, пытаясь найти объяснение случившемуся, а Артур довольно рассмеялся.

– Браконьеры, – пояснил он. Хотя после удара у старика были проблемы с речью, понять его было нетрудно. – Старый фокус… Подстрелили кролика… разрезали… подвесили. Личинки мух падают в реку. Форель тут как тут. Мотыля на крючок насадил – только успевай таскать! Безотказная штука.

– Приманка браконьеров? Ты уверен?

– На сто процентов. Проверь, сам увидишь… канавка на ветке остается… след от бечевки. Они ж годами так промышляют.

Уверенность Артура и чуть дурманящий пахучий дымок из камина помогли мне успокоиться, а Финиан нашел нам вполне подходящее для хмурого летнего дня занятие.

– Пойдем займемся историей статуи, – предложил он. – Я уже прилично накопал, давай заканчивать.

– Голосую двумя руками. – Я встала с кресла и повернулась к Артуру. – После ваших слов на душе легче, чего не скажешь о желудке. Отвратительный способ рыбалки.

– Не по правилам игра, – согласился он, имея, очевидно, в виду браконьерские методы, а не участь бедного зверька.

Финиан повел меня через холл в свой кабинет.

– Что ты с ума сходишь из-за какого-то кролика?

– Потому, наверное, что перед тем мысли невеселые в голову приходили. По правде, сейчас больше всего меня волнуют наши отношения. Для тебя они мало что значат. Строишь свои планы, а обо мне и не вспомнишь.

Финиан сел за компьютер.

– Знаю и прошу прощения. Целиком ушел в дела. Обещаю обо всем подумать – о нас с тобой то есть. Дай день-другой. – Судя по глазам, он говорил совершенно искренне.

– Тогда не больше двух дней. – Как там Галлахер сказал? – Смотри не тяни.

– Не волнуйся.

– Ладно, поехали.

Финиан нажал клавишу, и наша поисковая система была готова к работе.

– Сейчас распечатаю, что накопилось, и ты почитаешь, пока СИТО обрабатывает информацию.

– Очень хорошо.

Первое документальное упоминание о каслбойнской святыне относилось к 1259 году. В нем отмечалось, что образ почитается «с первых лет начала века», а также, что «ирландцы и англичане соперничают в преклонении перед ним» – мысль, повторяющаяся и в более поздних записях. Иными словами, под благотворным влиянием Каслбойнской Мадонны гэльское и англо-норманнское сообщества объединились, а вражда между ними свелась к стремлению переусердствовать друг друга в ревностном служении Пресвятой Деве. Возможным следствием явился изданный в том же году указ, по которому «каждый, кто попытается ограбить или обидеть паломника, идущего на поклонение оной святыне, а также возвращающегося с богомолья домой, будет обвинен в тяжком преступлении и лишен королевской защиты».

Девятью годами позже епископ Мита учредил монастырь Пресвятой Девы, «в коем хранился образ Богоматери». Примерно в то же время засвидетельствованы «многие чудеса исцеления под воздействием святыни, как то: слепые прозрели, немой обрел дар речи, обезножевшие встали и пошли». Запись, вероятно, была призвана придать законную силу решению англо-норманнских священнослужителей забрать образ под свою опеку. В 1272 году епископ заложил собор Святых Петра и Павла в Олдбридже. Все говорило о том, что характерное для тринадцатого-века интенсивное развитие религиозной сферы затронуло и Каслбойн. Следующей записью в хрониках стало уже знакомое мне самое первое упоминание больницы Магдалины. В 1273 году приор монастыря Пресвятой Девы распорядился взимать налог с паломников на содержание святыни и больницы для прокаженных.

В том же году некий лорд Робер де Фэ, вернувшись из Святой земли, передал монастырю Пресвятой Девы «священную реликвию, кою благородной рукой своей спас в Иерусалиме, – достойнейший дар, ибо, по утверждению некоторых, точно так же обрел Каслбойн образ Пресвятой Девы». Очень любопытно. Де Фэ, должно быть, вернулся с реликвией из Крестовых походов. В этом случае «точно так же» могло означать, что чудотворный образ в Каслбойн завезли крестоносцы.

У меня был вопрос к Финиану:

– Можно отвлечь на секунду?

– Давай, – сказал он, не отрываясь от компьютера.

– Напомни, который из Крестовых походов пришелся на первые годы тринадцатого века.

Он откинул голову, наверняка закрыл глаза, и через несколько секунд ответ был готов.

– Злополучный четвертый. Начался в 1198 году, целью был Египет. Но крестоносцы задолжали венецианским банкирам, и те послали их грабить Константинополь, что они и сделали против воли папы римского. Поход стал смертельным ударом для Византийской империи и положил конец надеждам на примирение Римско-католической и Православной церквей.

Совсем как заключенная в рамочку краткая справка из путеводителя.

– Спасибо, то, что нужно. – Неужели чудотворный образ попал сюда после разорения Константинополя?

В начале четырнадцатого века ничего особенного не отмечалось:

1312 – образ Пресвятой Девы многие чудеса сотворил, и щедрые приношения были приняты.

1336 – в марте месяце Морис Тьюит назначен попечителем больницы прокаженных Святой Марии Магдалины. В мае парламент принял постановление о пожаловании монастырю Пресвятой Девы двух водяных мельниц на реке Бойн на поддержание негаснущего огня восковых свечей пред образом Богоматери.

Важная запись относилась к 1343 году:

Джеффри Балф, епископ Мита, в послании приору Томасу предложил установить в монастыре Пресвятой Девы новый ковчег в срок до 1350 года, объявленного его святейшеством папой Клементом юбилейным,[18]18
  Юбилейный год – особый год отпущения грехов и всестороннего прощения. По Ветхому Завету отмечается каждые пятьдесят лет – рабы и узники отпускались на свободу, долги прощались. В католической традиции юбилейные годы известны с 1300 г.; в различные исторические периоды объявлялись папами римскими каждые пятьдесят или двадцать лет с обязательным паломничеством в святые места – в частности, в Рим.


[Закрыть] для чего из денежных пожертвований паломников изыскать требуемые средства.

На этом материалы Финиана закончились. Словно продолжения захватывающего сериала я ждала, пока он сделает следующую выборку, охватывающую период «черной смерти». В окно были видны облака, прозрачные и высокие, как след самолета в разреженном воздухе, протянувшийся по бледно-голубому небу. Почудилось, что где-то в доме звонит телефон, но тут Финиан передал мне новую распечатку.

1345 – великое множество людей стекалось к святыне, и были среди них англичане, валлийцы и фламандцы.

Вот первое увиденное мной документальное свидетельство того, что Каслбойн посещали паломники из Нижних стран.

1347 – в сентябре месяце Морис Тьюит, попечитель больницы, предан суду за кражу имущества и пожертвований больных паломников. Жена его с позором отправлена в монастырь. Сам же злодей приговорен к умерщвлению голодом ad dietam и должен разделить судьбу Доннкада Макмарроу.

Странная запись. В ирландских средневековых хрониках немало белых пятен, и трудно сказать, почему этот случай удостоился регистрации: то ли по тем временам он считался особо тяжким преступлением, то ли зафиксирован случайно, поскольку сведения о более значительных событиях утрачены. Придется разбираться.

1348 – в июле приор Томас писал епископу: «Верноподданные короля из жителей города обратились ко мне с петицией, прося не водворять в монастырь новый ковчег (к коему, на удивление, коренные ирландцы отнеслись благосклонно) и разъясняя просьбу тем, что образ Девы творил чудеса еще до того, как Робер де Фэ привез реликвию из Иерусалима. Народ пребывает в смятении, а горожане и паломники, приверженные образу, угрожают ковчег уничтожить». Епископ Джеффри отвечал приору Томасу, что ковчег и главное сокровище святилища следует укрыть в надежном месте, где хранить до окончания междоусобицы, а заботу сию возложить на Джоанну, Comitis Marchiae.

В следующей записи говорилось о появлении необычных паломников и начале эпидемии «черной смерти».

– Нашла! – закричала я, вскочив со стула и размахивая бумагами перед носом Финиана. Его удивленное выражение меня развеселило.

– Эй, угомонись, – запротестовал он. – На уроках я всегда говорил, что история должна быть развлечением, но не до такой же степени.

– Потрясающе! Прежде всего – за месяц до того, как в Каслбойн пришла чума, – в городе разгорелся нешуточный конфликт из-за нового ковчега, заказанного для монастыря Пресвятой Девы. С нашей точки зрения – всего лишь споры по поводу каких-то маловразумительных церковных дел, но это не так, понимаешь? Совсем не так!

Финиан моргнул, как сова.

– Сейчас объясню. В конце концов, ковчег и главное сокровище, которое ты вчера вечером упоминал, передали на хранение Джоанне, Comitis Marchiae то есть…

– Джоан, графине Марча. Джоан Мортимер.

– Точно. Теперь угадай, о каком ковчеге шла речь.

– Понятия не имею.

– А я думаю, о той самой статуе, которую мы нашли на прошлой неделе. Ведь логично предположить, что, раз вокруг ковчега поднялся такой шум, вещь была незаурядная. Потому Мортимер и спросил меня, полая ли она. Никогда не видел, но хорошо знал о ее предназначении.

– Предназначении? Я считал, что ковчег – небольшой контейнер из дерева или металла, ну, может, из стекла. А тут статуя почти в натуральную величину. И что в ней собирались хранить?

– Какую-то реликвию, с которой лорд Робер де Фэ вернулся из Иерусалима.

Финиан пощипывал бороду – верный признак озадаченности.

– У них уже была статуя. Зачем заказывать еще одну?

– Ключевой вопрос. Те, кто верил в реликвию де Фэ, столкнулись с теми, кто не сомневался в чудотворных способностях образа Пресвятой Девы. Вторая группа, очевидно, опасалась, что привезенная реликвия, помещенная в новый ковчег – натуральной величины статую – и установленная в монастыре, затмит образ Девы, а то и лишит его чудотворной силы.

Финиан не оставлял бороду в покое.

– Что-то я пока не улавливаю.

И тут меня осенило – как током ударило.

– Ну конечно! Теперь все становится на свои места. Ох, Финиан… – Мои объятия окончательно сбили его с толку.

Я вернулась на место у окна.

– В хрониках, ранних и более поздних записях, упоминается «образ» Пресвятой Девы. Мы как-то само собой решили, что речь идет о скульптуре, хотя никто никогда этого не говорил. Если образ привезли из Четвертого крестового похода – иными словами, после разграбления Константинополя, – вполне вероятно, что он был византийской иконой. И, значит, Каслбойнская Мадонна – картина, а не статуя!

Финиан снова по-совиному моргнул.

– Теперь понятно, что происходило в Каслбойне в конце 1340-х, – продолжала я. – Вообрази ситуацию: епископу очень хочется получить красивый новый ковчег для реликвии Робера де Фэ, и он торопится – приближается святой юбилейный 1350 год. Собраны немалые деньги, их отправляют на континент вместе с описанием заказа, скорее всего расплывчатым. В Европе как раз мода на солидных размеров ковчеги и полихромную деревянную скульптуру. В Германии и Франции мастера набили руку на том, что пользуется спросом – статуях Девы Марии с Младенцем, причем Марии Кормящей. И наш заказчик получает ковчег, но, увы, не совсем такой, как некоторые ожидали. Рядом с ним их любимая икона меркнет: разодетая, совсем как живая, соблазнительная женщина не чета закопченной картине, которая не больше нынешней средней величины фотографии в рамке… А вдруг она оборвет те незримые нити, что за сто пятьдесят лет связали сердца и души верующих с Каслбойнской Мадонной? Нет уж, спасибо – такого нам не надо.

– И началась свара?

– Еще какая. Я думаю, Джоан Мортимер наняла надежных людей, которые спрятали и статую, и «главное сокровище» – чем бы оно ни было. Позднее их всех скосила «черная смерть», и о тайниках позабыли. Сокровище, возможно, отыскали, а следы статуи навсегда затерялись. Пока общество оправилось от эпидемии, много воды утекло.

– А может, ее намеренно оставили лежать подальше от людских глаз, – предположил Финиан.

– С какой стати?

– Из-за раздоров, которые она спровоцировала.

– Слишком ценная вещь, могли ведь продать.

– Возможно, с ней связано что-то еще, оскорбительное для людей.

Сейчас мне было хорошо с Финианом. Как в старые времена. Я задумалась над его словами.

– Знаешь, мне и самой нечто подобное приходило в голову – верующих могло шокировать ее сходство с Марией Магдалиной. Но раз коренным ирландцам она понравилась, значит, едва ли воспринималась как чересчур неортодоксальная. В христианской традиции кельтов к Богоматери относятся с благоговением.

– Самое поразительное, что после всех событий образ – будь то икона, статуя или фреска – просуществовал еще двести лет.

– Действительно, трудно поверить. – Впрочем, заняться этим лучше в другой раз. – Сейчас давай снова просмотрим записи. С латинским у меня все в порядке, а чтобы кого-то казнили голодной смертью, никогда не слыхала. Что значит ad dietam?

Финиан сомкнул руки за головой и откинулся на спинку стула.

– Страшный приговор. Приводился в исполнение с жестокой изощренностью. В первый день тюремного заключения несчастный получал три кусочка черствого хлеба. На следующий – три глотка воды из лужи. И так день за днем, пока не умирал.

– Жуткое наказание – не важно, за что.

– Несомненно. Тем более что имелась куда более приятная альтернатива – раздавить, завалив тяжелыми каменными плитами.

– Очень смешно. Ты прямо как тот весельчак, что ad dietam придумал. А кто такой Доннкад Макмарроу?

– Папаша Дермота Макмарроу, того, что привел в Ирландию англонорманнов из Уэльса и изменил весь ход нашей истории. Доннкад был гнусным типом, и когда правил Дублином, его там терпеть не могли.

– А умер как?

– Сограждане прикончили во время заседания в зале собраний. Но запомнился он больше тем, что произошло после. Тогда верили, что животным нив коем случае нельзя прикасаться к покойнику – табу. Так вот, в знак презрения, когда хоронили, в гроб вместе с ним положили дохлого пса.

– Господи… – Неужто правда?

– Что с тобой? – Финиан привстал со стула, встревоженный моей реакцией – я шлепнула себя ладонью полбу, не сознавая, что делаю.

– Все в порядке. Просто… очень может быть, что в свинцовом гробу лежали останки Мориса Тьюита. Его признали виновным в краже вещей и денег у паломников и приговорили не только к смерти от голода, но и к тому, чтобы он разделил судьбу Доннкада Макмарроу.

Но если это Тьюит, почему или каким образом подле него оказался гроб, в котором спрятали статую?

– Тебе его имя нигде больше не попадалось?