Текст книги "Жаркие ночи в Майами"
Автор книги: Пат Бут
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)
7
– Маффи, я не хочу выглядеть грубой… и обычно я получаю от этого максимум удовольствия… Но где, черт его возьми, Брюс? Я плачу ему пятьдесят кусков. Я не позволю, чтобы за такие деньги меня отфутболивали закадычной подруге.
Маффи Келлог не нравилось быть в роли закадычной подруги, но она, притворяясь, выдавила из себя кривую улыбку.
– Он появится позже, Мэри. Не паникуй. Ты же знаешь Брюса. Вечером все будет в порядке. Он любит неожиданности. Это оживляет подобные сборища.
Мэри Макгрегор Уитни скривила губы. Она оглядела украшенную цветами веранду с таким видом, будто ожидала увидеть там гроб.
– Маффи, давай уточним одну вещь. Я не паникую. Никогда, дорогая, и ни при каких обстоятельствах. И меня совершенно не волнует эта дерьмовая вечеринка. Все мои вечеринки оказываются неудачными. Я устраиваю их только для того, чтобы насолить моим так называемым друзьям. Что меня беспокоит, золотко, так это напрасно выброшенные деньги. Я заплатила за эту задницу, Брюса Сатку, так что позаботься, чтобы он был на месте вовремя, ясно?
Мэри многозначительно подчеркнула слово «позаботься».
– Я сейчас же разыщу его, – ответила Маффи, выругавшись про себя. Видит Бог, как она ненавидела свое положение бедной родственницы. Зарабатывать таким образом на жизнь так унизительно!
Маффи взяла сотовый телефон так, словно это дохлая мышь, принесенная в дом кошкой. Эти телефоны облегчали жизнь, но они совершенно не вписывались в привычную жизнь Палм-Бич – так же как факсы, «Феррари» и откровенный блуд.
Мэри Уитни вскинула руку, останавливая ее.
– Потом, Маффи. Прежде я хочу осмотреть поле, где потерплю поражение. И я хочу увидеть список, как будут рассаживать гостей. Этим всегда можно позабавиться. Ты не забыла посадить Партриджей рядом с четой Фиппс, чей сын бросил их дочь ради танцовщицы? Им будет о чем поговорить во время исполнения ламбады.
Она рассмеялась горловым смехом, выгнув длинную шею, позволяя ветру, дующему с моря, играть своими остриженными по моде шестидесятых волосами. Мэри Уитни чувствовала себя великолепно. Бизнес процветал, а именно бизнес определял ритм биения ее сердца. Сегодня утром она получила от бухгалтеров из Нью-Йорка итоги за первый квартал. Доходы «Уитни энтерпрайзис» выросли по сравнению с прошлым годом на тридцать процентов, несмотря на общий экономический спад. При сохранении такого уровня за год сумма от продажи дойдет до миллиарда долларов. Если оценивать, как принято в бизнесе, умножая на десять, это значит, что стоимость ее фирмы составляет десять миллиардов долларов. Дело не в том, что она собиралась продавать свою компанию. Уитни не продают то, чем владеют: это было бы признаком дурного вкуса.
– Так что там насчет роз? – спросила она.
– Сто двадцать роз на длинных стеблях на каждый стол, за которым будут сидеть восемь человек. Пятьдесят столов. Это значит семь тысяч роз, считая запасные. Завтра днем они прибудут в Вест-Палм из Нью-Йорка самолетом в упаковках со льдом. Бутоны раскроются как раз ко времени вечеринки.
– А на следующий день станут мусором, – заметила Мэри Уитни.
Маффи могла поклясться, что в голосе Мэри прозвучало удовлетворение по поводу неизбежности этого превращения красоты в тлен. И Маффи уже в который раз подивилась, почему Мэри, с ее длинной родословной, способна получать удовольствие, выбрасывая десять тысяч долларов на эти кроваво-красные розы. Это смахивало на поведение нуворишей. Маффи подавила в себе дрожь отвращения. Если присовокупить к этим десяти тысячам стоимость лилий, орхидей и гардений, то деньги, затраченные на цветы ради этого единственного вечера, могли бы оплатить обучение ее брата в колледже, хотя, по правде говоря, этот бездельник не выказывал ни желания, ни склонности к учению.
Мэри Уитни прошла по террасе к колоннаде, перегнулась через перила, опершись острыми локтями на истершийся камень, и стала смотреть на море. Океан был спокоен, вода приняла аквамариновый оттенок Карибского моря. Внизу на траве мужчины натягивали материю на черный металлический каркас. Мэри придирчиво осмотрела десять акров принадлежащего ей великолепного имения на берегу океана, старый особняк, величественно возвышавшийся на участке, стоившем многие миллионы долларов. Она вздохнула. Деньги, возможно, не могут купить счастья, но уж наверняка позволяют тебе приносить несчастья окружающим. Она обернулась к Маффи.
– Есть среди приглашенных хоть кто-нибудь занимательный? – раздраженно осведомилась она.
– Я полагаю, ты хочешь сказать «знаменитый», – отозвалась Маффи с саркастическим смешком. Как равной Уитни по происхождению, пусть и нищей, ей иногда дозволялись критические высказывания в адрес Мэри.
– Не пренебрегай славой, дорогая. Это просто иной способ набирать очки. Заработать их можно одной маленькой деталью, которая называется «талант». Хотя я понимаю, что здесь, на земле, где известность передается по наследству, это слово звучит как бранное.
Маффи засмеялась, довольная, что ей удалось царапнуть Мэри Уитни.
– Ну, за исключением нью-йоркских светил, живущих с тобой, боюсь, что в списке приглашенных маловато коронованных особ, если ты не считаешь за них героев, дарящих нам листерин, клинекс и кукурузные хлопья. Кто сейчас может оказаться занимательным? Есть ли вообще такие? О, чуть не забыла! Ты помнишь Кристу Кенвуд? Она здесь с каким-то занудным фотографом, который ее снимает. Я наткнулась на нее на берегу и пригласила на вечеринку. Надеюсь, я не ошиблась. Криста занятная и знаменитая, а ты дала мне карт-бланш в отношении жителей Палм-Бич. А она выросла здесь.
– Я знаю Кристу Кенвуд, – фыркнула Мэри Уитни. – Она живет в реальном мире, Маффи. Она могла ходить с нами в школу, но в конце концов сбежала. Сбежала, как и я. Она очень многое сделала для своей фирмы. Она – звезда и душка. – Мэри помолчала. – Ты помнишь ее желтые трусики? – сказала она наконец.
– Данфорт Райтсмен что-то болтал о них на сборище у Дины. Странно, что именно такие мелочи застревают в памяти.
– Я слышала, что она перестала выступать как фотомодель и открывает собственное агентство, – задумчиво проговорила Мэри. – Причем создает его в Майами. Там, на Южном побережье, будет бойкое место. У Кристы весьма разумная идея. Хорошо, я рада, что она приедет. Она украсит вечер мужикам, которые предпочитают женщин… если такие еще остались. Посади ее за мой стол.
– Я уже так и сделала.
– А кого мы поместим рядом с ней? Это должен быть человек, который безнадежно в нее влюбится и в результате совершенно погубит свою жизнь… ну, ты понимаешь, развод, грязное судебное разбирательство, самоубийства.
Мэри Уитни рассмеялась, радуясь такой перспективе.
– Вообще-то, – медленно проговорила Маффи, – я подумала, что будет весьма забавно посадить ее рядом с Питером Стайном.
8
– Править буду я. – Лайза Родригес шагнула вперед и взялась за штурвал моторной лодки. Парень, место которого она заняла, прижался к спинке сиденья, чтобы дать Лайзе пройти.
– Ладно, Лайза, – промямлил он, делая вид, будто сам разрешает ей порулить.
Он судорожно сглотнул, и золотой крест на цепочке подпрыгнул в шелковистых волосах на его груди.
– Где здесь переключатель скоростей? – резко бросила Лайза и, обернувшись, жестко глянула на парня.
На какое-то мгновение тот лишился дара речи. Взгляд Лайзы Родригес лишил его всякой силы воли. Это было слишком. Она вся была «слишком». Уже одна ее задница могла превратить мужчин в рабов. Эта задница опиралась на нежные загорелые бедра, царственное завершение длинных, восхитительных ног, а голые ягодицы Лайзы были отделены друг от друга узкой полоской самой счастливой на свете черной материи.
– Где? – рявкнула Лайза.
Она махнула царственной рукой на панель управления.
– Рычаги с золотыми набалдашниками, – пробормотал Хосе дель Порталь де Арагон.
В животе у него образовалась пустота. И виной тому была не только красота Лайзы Родригес. Он вдобавок опасался того, что может сотворить Лайза с его драгоценной яхтой.
И она продемонстрировала ему это.
Лайза выбросила вперед правую руку и нажала на все четыре акселератора.
Рев сдвоенных моторов «Меркруйзер-450» совпал с резким рывком вперед. Лайзу бросило на белую кожу сиденья, и ее зад удобно приземлился на мягкую обивку. А вот Хосе не так повезло. В тесном пространстве мощной моторной лодки он находился в «ничейном» пространстве между сиденьем водителя и креслом пассажира. И в какой-то момент его подкинуло вверх, он качнулся назад, потерял равновесие и рухнул на корму.
– Дерьмо! – заорал он.
– Держись! – крикнула Лайза.
Она знала, что опоздала со своим предупреждением, но ее это не заботило. Она находилась на вершине своей красоты и славы, так что заботы были уделом прочих.
Лайза ступнями ощущала дрожь моторов. Волны дрожи поднимались по ногам и обвивались вокруг мягких контуров ее ягодиц. От вибрации трепетали бедра, содрогался глубинный центр ее женской плоти. Широко расставив ноги, чтобы сохранять равновесие, она опиралась о подпрыгивающую палубу.
На корме яхты «Сигарета», стоимостью в полмиллиона долларов, Хосе собирался с мыслями. Он был более опытен, чем большинство его сверстников, которым был двадцать один год, но и он сознавал, что происходящее выше его понимания. Лайза Родригес была на два года моложе его, но в чем-то главном она обладала древним знанием. Он беспомощно глядел на проносящуюся мимо воду. Лайза шла на скорости шестьдесят миль в час. Благодарение Богу, океан около Майами-Бич был спокоен. Если бы новичок на такой скорости ударил лодку о волну, конец настал бы немедленно.
– Осторожнее! – крикнул он против ветра.
– Осторожность… это дерьмо! – крикнула в ответ Лайза.
В подтверждение своих слов она выжала рычаги скорости, насколько это было возможно.
– Идем на предельной, – пробормотала она.
«Сигарета» повиновалась. Моторы ревели на максимальных оборотах. Спидометр показывал семьдесят миль в час, и стрелка его двигалась все дальше.
Хосе пытался подползти к кубрику. Обычно в спокойный день он возвращался домой на своей скоростной яхте, заглушив по крайней мере один мотор. Даже если лодка не перевернется и не врежется во что-нибудь, один только счет механика за такую прогулку может составить двадцать тысяч долларов. И тем не менее, несмотря на опасность и финансовую угрозу, Хосе отнюдь не чувствовал себя плохо. Он ощущал легкость, удивительное ликование, ибо, конечно, был влюблен.
Хосе закрепил ремень безопасности на сиденье пассажира и забрался туда, держась за поручни. В полумиле вправо берег при такой скорости сливался в одну линию. Впереди перед ними Ки-Ларго. Прикидывая, причалят ли они там, Хосе украдкой глянул на амазонку, в руках которой была его жизнь. Сила ветра говорила, что скорость отнюдь не уменьшается. Об этом же свидетельствовал рев моторов. Об этом говорили и груди Родригес, выставленные навстречу ветру, вызывающие, дерзкие, готовые смести любого, кто окажется на ее пути.
Но, словно из чувства противоречия, как раз когда Хосе капитулировал, Лайза отвела назад рычаги скорости. Ощущение было такое, будто «Сигарета» натолкнулась на кирпичную стену. Яхта замерла. Волна, поднимаемая ею, рухнула вперед. Стена соленой морской воды окатила корму, моторы с их сложной системой зажигания и дорогие кожаные подушки.
В наступившем молчании Лайза Родригес сказала:
– Ого! Эта крошка способна, оказывается, двигаться.
Хосе сомневался, сможет ли яхта снова когда-нибудь двигаться. Он мысленно подсчитывал, сколько тысяч долларов будет стоить ремонт. Если соленая вода попала в трубки, по которым поступает горючее, не хватит всего его огромного содержания. О Боже! В обмен на денежную инъекцию, которая ему потребуется, придется явиться на ковер в кабинет отца и заключить настоящую сделку с дьяволом. Например, дать обещание вернуться в школу; летом трудиться в мадридском офисе одной из отцовских компаний; и, может, даже благонравно провести пару вечеров с одной сучкой, которая одновременно является дочерью сенатора от штата Флорида.
– Лучше не останавливаться так резко, – выдавил из себя Хосе.
– Резко останавливаться, быстро двигаться, быстро жить, – ответила, смеясь, Лайза.
– И любить быстро?
– Любить еще быстрее, Хосе. – Она облизала языком свои чувственные губы. – Тех, кто может за тобой угнаться.
На тот случай, если будут какие-то сомнения в отношении того, что она имела в виду, Лайза скользнула взглядом вниз по животу Хосе и остановилась на бледно-розовых боксерских трусиках, внутри которых намечалось уже какое-то движение.
– Я рад, что ты вернулась домой, – мягко сказал он.
– Я не вернулась домой. Майами не мой дом. Мой дом – весь мир.
Лайза тряхнула головой, подставляя волосы горячему бризу, словно пытаясь отмахнуться от своего детства, что еще никогда и никому не удавалось.
– Ну, – неожиданно сказала она, – принимай управление.
Хосе поторопился выполнить ее приказ, настраивая одно ухо на ритм мотора, а другое – на непредсказуемые перемены в настроении Лайзы.
Он заложил руль направо. Они не проскочили канал Говернмент… то ли случайно, то ли умышленно. Быть может, бесшабашность Лайзы Родригес более мнимая, чем натуральная. Ленч в Лос-Ранчос представлялся уже реальным.
– Тебе не нравится Майами?
– Какой Майами? Эти живые мертвецы? Южное побережье с его ультрасовременностью? Кубинцы, которые все еще оплакивают поражение в заливе Свиней? – Она презрительно рассмеялась.
Как он может быть таким наивным? Майами не укладывается в два цвета – черный и белый. Между этими двумя цветами так много всего. Это и многоцветье телесериала «Полиция Майами, отдел нравов», и однообразие и серость приходящего в упадок города «третьего мира», расположенного в подбрюшье Америки. Это старая Испания и одновременно буржуазный город, город будущего. Здесь уживаются развлечения и скука. Он грустный и веселый. Это город космополитический и ограниченный. И прежде всего это тот город, где в детстве она вела свою войну, волнующий город, который она теперь собирается завоевать.
Хосе выглядел озадаченным. Семейство Арагон всегда чуяло, откуда ветер дует. Они уехали с Кубы со всеми своими капиталами, когда там правил Батиста, а Кастро еще вел в горах партизанскую войну. Теперь сахарные плантации Арагонов стали во Флориде самым большим бизнесом после туризма и цитрусовых. Поэтому Хосе не мог понять, о чем говорит Лайза. Для него Майами был дворцом в двадцать тысяч квадратных футов на берегу залива, лодки и гидропланы, родители с чековой книжкой и такое количество кузенов и кузин, сколько песчинок на пляже. Это были частные учителя, поездки на андалузское ранчо около Севильи, где выращивают быков, квартира на авеню Фош в Париже, особняк на Саттон-Плейс в «Большом яблоке», как называют Нью-Йорк. Магазины, торгующие фотокамерами, грязные пригороды, дешевая роскошь центра города – все это относилось к хаотичному миру, мелькающему за затененными стеклами лимузинов семейства Арагон.
– Мне кажется, это забавное местечко, – высказался наконец Хосе, надеясь скрыть свою неспособность анализировать мир, который не является его миром. Он украдкой глянул на нее. Что кроется за этим настроением Лайзы? О дьявол, она прекрасна! И знаменита. Ее блеск будет озарять его в Бей-сайде, где, пришвартовав «Сигарету», он проведет с Лайзой вечер. Он будет прогуливаться с ней, и все эти идиоты, которые считаются его друзьями, увидят, что Хосе дель Порталь де Арагон представляет собой нечто большее, чем его сверкающая яхта, платиновая кредитная карточка и его неслыханно богатый отец. Но дело не только в этом. Он весь горел желанием. Проделывает ли она это с такими молодыми ребятами, как он? Где найти такие слова, которые проложили бы ему дорожку к сексуальной славе? Что делать? Чего не делать с такой богиней, как Лайза Родригес? Каждая доля секунды будет испытанием его мужского достоинства, и Хосе охватывали страх и волнение, ибо ничто не имело значения, кроме этого испытания.
– Мы уже однажды встречались, – неожиданно сказала Лайза.
– Что?
Такого поворота Хосе не ожидал. Конечно же, это ошибка. Когда он в первый раз увидел ее на вечеринке, которую устраивал друг отца, он сразу же влюбился в нее. Подогретый отменным шампанским, Хосе нашел подходящие слова и пригласил ее на ленч, и по причине, которую он до сих пор не мог понять, она согласилась.
– Дело было давно. На вечеринке у неких Альмодоваров. Я пригласила тебя на танец.
– Я бы запомнил это, Лайза. Никто не может забыть тебя. Ни я, и никто другой.
Он сглотнул слюну. Вроде он говорил правду, и тем не менее ему стало не по себе. В голосе Лайзы чувствовалась напряженность. Это не обещало ничего хорошего.
– Тогда я не была красива. Я была толстая, безобразная и бедная. Мое платье было сшито из старья, и сшила его я сама.
Хосе промолчал. Подростком он вел себя не слишком добропорядочно. Внутренний голос подсказывал, что прошлое может помешать ему заполучить игрушку, которую он хотел с настойчивостью испорченного ребенка из богатой семьи.
– Я спросила: «Ты потанцуешь со мной?» Мне понадобился целый час, чтобы набраться для этого храбрости. Ты помнишь, как ты мне ответил?
– Я думаю, ты неправильно меня поняла, Лайза. Я никогда…
– Ты сказал… Ты сказал… – Лайза смотрела прямо перед собой. – Ты сказал: «Арагоны не танцуют с крестьянками».
Он снова сглотнул, но она еще не кончила:
– А потом, пока я стояла перед тобой со слезами на глазах, ты обернулся к своим друзьям и сказал: «Если только они не очень хорошенькие». И засмеялся, и они засмеялись, и тогда я убежала.
В наступившей мучительной тишине слышался только стук мотора. Хосе не знал, что сказать.
Он не помнил такого случая. Но в четырнадцать лет он вполне мог так поступить. Тогда все его поведение определялось деньгами и легкомыслием. Впрочем, и сейчас тоже. У него оставалось две возможности – отрицать случившееся или извиниться. В силу особенностей своего характера Хосе решил испробовать обе.
– Послушай, Лайза, я думаю, что ты неправильно меня поняла. Я бы никогда не сказал ничего подобного… тем более тебе, но если такое случилось… если я сказал так, то я очень сожалею. Честное слово, мне очень жаль…
Он смотрел на нее, пытаясь угадать ее реакцию. Похоже, дело обстоит не очень хорошо.
– А мне все равно. Это ерунда. Тогда меня это огорчило, но в то время меня очень многое огорчало. Мне не следовало приглашать тебя на танец. Не следовало быть бедной. И не следовало есть все эти сдобные булочки. Все плохое, что с тобой случается, это твоя вина. И все хорошее, что с тобой происходит, это твое завоевание. Я не верю в случайности. Ведь теперь ты потанцуешь со мной, Хосе?
Лайза положила загорелую ногу на сиденье рядом с ним и поправила узкую полоску трусиков на бедре. Крохотный бюстгалтер поддерживал снизу ее груди, которые вообще-то в такой поддержке не нуждались, и вдруг воздух вокруг нее сгустился от аромата похоти. Она обернулась к Хосе, ее знаменитые губы приоткрыли безупречные зубы, и она подарила улыбку Лайзы Родригес, стоившую миллион долларов, глупому маленькому мальчику, который однажды обидел ее.
Хосе с облегчением улыбнулся в ответ. Он еще ничего не проиграл. По какой-то причине, которой ему никогда не понять, она не прогнала его.
– Мы можем потанцевать сегодня вечером, – ответил он дрожащим от восторга голосом. Он был так поглощен своими желаниями, что не понял подтекста реплики Лайзы.
– Посмотрим, как ты будешь вести себя за ленчем, – сказала Лайза с воркующим смешком. Прекрасная бабочка высвободилась из безобразного кокона, которому однажды нанес обиду этот мальчик. Но это была та же Лайза Родригес, и она по-прежнему умела ненавидеть.
Хосе стоял у штурвала «Сигареты», когда пришло время развернуть яхту к пристани Бей-сайда. Хорошенькие девушки, находившиеся на борту яхт, назывались в Майами палубной мебелью, а рядом с Хосе было настоящее музейное произведение искусства. Гордость за якобы принадлежащую ему собственность распирала его, пока он вел катер под восхищенными взглядами гуляющих. Он нашел на причале свободное место, где было больше всего зевак, заставил моторы взреветь и включил стереосистему на полную громкость. Это означало – смотрите на меня. Смотрите, что я заполучил. И поэтому – смотрите, кто я!
Он бросил конец матросу с надменным указанием: «Не прикасайтесь к катеру» – и поспешил к кранцам, чтобы закрепить швартовы; потом заглушил мощные моторы, являющиеся столь явным свидетельством его мужественности.
Лайза с улыбкой наблюдала за ним. Она похлопывала себя по бедру в такт музыке. Он был довольно привлекателен, с этим загаром, сильными мускулами и упругими ляжками. В другом мире он мог даже понравиться ей – как приятный эпизод, без всяких последствий, под жарким дневным солнцем. Но это был не другой мир. А именно этот. И Хосе де Арагон являлся для Лайзы его символом. Этот мир, возможно, уже признал, что обстоятельства Лайзы изменились, но как она может доказать это себе? Ответ был здесь, рядом, в глазах юноши, которые были полны насмешки и презрения, когда однажды она пригласила этого хорошенького аристократа потанцевать. Сейчас в его глазах светилось нечто совсем иное – страсть и обожание, страх и покорность, восхищение личностью, телом и красотой Лайзы Родригес, созданными ею из психологических руин своего детства. Здесь, рядом с нею, находилось живое доказательство того, что она теперь вовсе не та, кем была раньше.
– Мы должны выпить здесь, на катере, перед тем как отправиться на ленч, – сказал Хосе, копируя голос своего отца. – Я делаю отличный мартини.
– Как все хорошие американские пай-мальчики из частных школ, – заметила Лайза.
– Ты выпьешь?
Он намеренно пропустил мимо ушей слово «американские». Кубинцы всегда остаются кубинцами, как для самих себя, так и для белых протестантов англо-саксонского происхождения, которые никогда до конца не принимали кубинцев. В Новом Свете аристократами считаются только выходцы из Старого Света. «Аристократы» «третьего» мира существовали только в их собственном воображении.
Хосе торопливо спустился в каюту, схватил серебряный шейкер, немного льда и «правильный» джин. Рассчитанным жестом опытного мужчины он наклонил бутылку вермута над шейкером, демонстрируя, что знает, как делать крепкий мартини. Потом потряс шейкером над головой, словно это был талисман, отгоняющий злых духов, налил солидную порцию напитка в стакан и вручил его Лайзе. В мирке Хосе первое, что следовало сделать с женщиной, это напоить ее пьяной. Второе – напиться самому. Это была безошибочная тактика. Частенько она приводила к печальным последствиям, но о них не стоило вспоминать. Действуя таким образом, всегда можно попытаться еще раз.
Лайза взяла коктейль и опрокинула его в себя так, словно это был лимонад. Она еще в школе научилась пить такие крепкие напитки, какие Хосе и не снились. И отметила выражение восхищения на его лице.
– Ты здесь работаешь? – спросил наконец Хосе.
– Собираюсь. Здесь только что открылось агентство. Его владелица – Криста Кенвуд. Наверное, я буду работать у нее.
– Криста Кенвуд, фотомодель?
– Бывшая, – твердо поправила его Лайза.
– Она снялась в этом фильме… «Люди лета». Потрясная картина! И сама она – настоящая секс-бомба.
Лайза подавила насмешливую гримасу. В мире существовало очень мало женщин, которых она считала достойными конкурентками. Криста была одной из них.
– А не рискованно связываться с новым агентством?.. Я хочу сказать, когда имеешь такой успех, как ты. У кого ты работала в Нью-Йорке?
Лайза посмотрела на Хосе так, словно видела его впервые. Из уст самовлюбленного сынка миллионеров это замечание прозвучало весьма практично. Ясно, что этот мальчик прислушивается к разговорам взрослых.
– Агентство «Элли». Роскошный гарем Росетти. Пойми, детка, когда занимаешь такое положение, как я, риска не бывает. Это другие рискуют. А я могу работать с таким агентством, какое даже мог бы открыть ты, и все равно иметь заказов сколько захочу. Сделай мне еще один мартини.
Хосе торопливо подчинился.
– Я однажды встречался с Росетти. Классный парень. Да, работенка у него что надо!
Хосе присвистнул от восхищения. Если бы отец позволил, он с удовольствием стал бы фотографом, снимающим моделей. Столько красоток – только успевай выбирать!
Смех Лайзы смахивал на рычание. Она не знала, что такое раздвоение чувств, пока не встретила Джонни Росетти. Она до сих пор помнит тот зал в Бока, где проходил конкурс фотомоделей. Росетти сидел там среди членов жюри, как хищный сокол, выглядывающий добычу. Ему не было нужды дважды смотреть на Лайзу Родригес. Он шепнул что-то ничего не слушающим местным членам жюри, которые играли роль ширмы для махинаций агентства «Элли», и Лайза победила. Тот момент стал поворотным в ее жизни. До этого у нее не было побед, а после уже не было поражений. Росетти внес ускорение в ее жизнь. За шампанским и черной икрой в дорогом баре последовало столь убедительное: «Я сделаю из тебя звезду», какого еще не достигшая половой зрелости Лайза не слышала даже в кино. На следующий день курьер доставил ей билет в один конец до Нью-Йорка, а квартира над офисом «Элли» на Мэдисон-авеню оказалась уголком рая, о котором Лайза всегда мечтала. Ей потребовался месяц, чтобы понять то, что она в глубине души знала… Что за ленч надо платить. И вскоре она увидела другого Джонни Росетти. Того, которого она теперь собиралась утопить в дерьме.
– И что такого «классного» ты нашел в Росетти?
Хосе ответил не сразу. «Классность» Росетти выражалась в том, что он имел уйму прекрасных женщин и знал, как использовать их и как ими управлять. Но эта формулировка вряд ли понравилась бы вспыльчивой Лайзе Родригес.
– Ну, не знаю… в общем, он мне показался довольно умным, – сказал наконец Хосе, неопределенно взмахнув рукой. – Да мы с ним почти и не говорили.
– Он тупой, как полено, – рявкнула Лайза. – Он из тех мужиков, которые считают, что модный журнал – это книга, а Ширли Маклейн и Джейн Фонда – интеллектуалки. Тебе он кажется классным, потому что без конца трахает баб.
Ответить на это было нечем.
Хосе почувствовал, что пора выпить еще мартини.
– Может, у него комплекс… как у Дон Жуана… или он гомик, но вроде старается доказать обратное. – Хосе помолчал. Это был его интеллектуальный потолок. – Так нам объясняли на уроках психологии, – добавил он в виде пояснения.
– Вполне возможно, дорогой Зигмунд Фрейд, потому что, когда Росетти трахал меня в первый раз, сзади его обрабатывал баскетболист-филиппинец.
Хосе, допивавший свой мартини, поперхнулся.
– Не может быть… – пролепетал он.
– Очень даже может. Мне было тринадцать, но он не был суеверен.
Хосе пытался прояснить ситуацию. Неужели Росетти педераст? Психологи правы? И Лайза Родригес участвовала… в оргиях?
Потом он придумал объяснение:
– Он заставил тебя делать это… Вроде как изнасиловал, да?
Лайза помолчала.
– Нет, это не было изнасилование. Он не заставлял меня. Я не хотела делать этого, но мне нужно было то, что он мог дать мне, и это все решило. Тебе не понять, что значит нуждаться в чем-то.
Хосе подавил улыбку. И Лайза может ошибаться. Например, ему очень нужна машина «Тестаросса». Его друзья уже начинают посмеиваться над его «Порше». А вот сейчас ему нужна Лайза Родригес. И эта потребность становится уже почти болезненной.
Лайза поднялась, словно развернула флаг. Она выставила вперед ногу, откинула плечи и подставила себя под лучи солнца. Она знала, что творят с ней эти лучи. Они делают ее твердой, как алмаз, обволакивают ее стройное тело, подчеркивая ее абсолютную власть над миром, над мужчинами, над мальчиками, такими, как Хосе.
– Пошли, надо поесть. Мне надоело сидеть здесь, в этой твоей дурацкой лодке.
Лайза нырнула в каюту, надела тенниску и белую мини-юбку. Через несколько минут они уже шли по Бей-сайд среди толпы гуляющих, Лайза – впереди, а Хосе старался выглядеть сдержанным, купаясь в лучах ее славы. Испанцы узнавали ее: Лайза была их звездой. Они обращались к нему, не к ней, хватая его за рукав с вопросом: «Это Лайза Родригес?» Некоторые бормотали: «Ну, ты мужик!» – выражая уважение мужчине, который владеет такой женщиной хотя бы на пять минут. Хосе отталкивал их всех, улыбаясь непроницаемой улыбкой обладателя.
В ресторане было еще лучше… или хуже. Обычно холодная, как лед, дама за стойкой даже растерялась, узнав супермодель. Целый отряд официантов провожал их до лучшего столика у окна, а двое из них едва не столкнулись, придвигая стул этой легендарной девушке.
Лайза тяжело опустилась на место. Она оглядела обедающих, которые вытягивали шеи, чтобы увидеть ее.
– Нас посадили поближе к психам, – громко заявила она. – Я припоминаю этот ресторан. Тут неплохо.
Здесь все напоминало о старой Испании, начиная с изразцового пола и кончая потолком из дубовых балок. Стулья были обтянуты коричневой кожей, стены обиты гобеленовой тканью, сияющие белизной скатерти свисали до самого пола. Гитарист наигрывал севильяну.
– Шампанское? – с надеждой спросил Хосе.
– А что же еще?
– Какое шампанское ты предпочитаешь?
– Мокрое, холодное и шипучее.
Лайза Родригес не играла в эти игры с марками вин. Популярные писатели надоели ей этой игрой до смерти.
– Принесите бутылку самого дорогого шампанского, какое у вас есть, – надменно потребовал Арагон. – Спорят о том, какое шампанское лучшее, – добавил он, как бы извиняясь за свою помпезность, – а по поводу того, какое самое дорогое, не может быть спора.
Он слышал, как его отец произносил эту фразу. А у его отца были замечательные любовницы.
Лайза улыбнулась. Неизвестно, что он еще сможет или не сможет, но ресторан этот мальчик выбрал хороший.
– Твой отец очень остроумен, – сказала Лайза, проникая в его подсознание.
– Он так считает.
– Я вижу, откуда ты этого набрался.
Ах, мальчик, мальчик. Кнутом и пряником.
– Спасибо.
Хосе потупил глаза. Она улыбалась ему. Крутые парни, сидевшие за соседним столиком, хотели бы оказаться на его месте. Там все замерли, пища застряла в открытых ртах, глаза похотливо разглядывали девушку, с которой он сидел за столом. Сквозь простенькую белую тенниску ему видны были ее груди без бюстгальтера. Они упирались в ткань, словно искали выход, острые, торчащие вверх, черт побери, как груди девушек племени масаи. Хосе дрожащей рукой взял бутылку шампанского.
– Расскажи мне о своих родителях, – сказал он.
Для Хосе это была просто новая тема разговора. Но не для Лайзы. Она побледнела, руки вцепились в скатерть. Ее чувственные губы сжались в узкую полоску, глаза метали молнии.
– Что ты хочешь знать о них? – прорычала она.
