Текст книги "Человек-Олень"
Автор книги: Оралхан Бокеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)
– Ну не плачь, – сказал он, утирая ей слезы. – Мама твоя ошибается. Я здоров как бык, учусь хорошо, двоек у меня нет. А когда ты вырастешь, станешь такая же, как я, и у тебя сон пропадет.
– А я и сейчас спать не хочу, – улыбнулась сестренка.
– Теперь мы с тобой все время будем разговаривать, – пообещал он. – Я тебе много-много сказок расскажу, хорошо?
– А ты не обманешь? Скажи «честное пионерское».
– Честное слово. Я ведь уже не пионер.
– Ну хорошо. Тогда иди сюда, садись рядом и учи уроки.
Нурлан кивнул и стал рыться в своих учебниках, разложил перед собой книжки, попытался сосредоточиться. Но, сколько он ни вглядывался в страницу учебника, вместо химических элементов перед глазами у него стояла та самая девушка, что сидела утром на берегу. Длинные волосы лежат у нее на спине, а сама она улыбается. Резко тряхнув головой, Нурлан уставился в учебник, и снова та девушка появилась перед его взором. Он вскочил и выбежал на улицу. Шолпан изумленно раскрыла рот
4
С этого времени жизнь Нурлана переменилась. Исчезла прежняя замкнутость, весь мир теперь казался ему белым как снег и прекрасным, будто все вокруг пело бесконечную радостную песню. В школу он теперь ни на минуту не опаздывал, к урокам готовился аккуратно и отца стал чаще заменять в карауле. Самое интересное, что теперь он на все находил время.
Внезапная перемена в поведении сына не могла не удивить мать и отца, но причины никто из них так и не смог понять. «Поумнел, наверное, все-таки вырос», – говорила мать. «Да он уж давно стал взрослым, – отвечал отец. – Умный будет парень».
И сестренка тоже была довольна. Почти каждый день вечером брат усаживал ее к себе на колени и рассказывал сказки. Иногда она засыпала, и он относил ее в постель, целовал в щеку или в лоб и заботливо укрывал одеялом.
К Анне-апай он все еще не решался зайти. Как ни тосковал по уютной комнатке, по ласковым рукам старушки, по ее добрым словам, непонятное чувство связывало его, не позволяя и шагу ступить к дому соседей. Хотя в груди его бурлила и клокотала сила, которая не удерживала, а, наоборот, толкала к дому русской матери, но было, к сожалению, нечто и противодействующее этой силе.
Много лет соседи общались друг с другом, дружили, и вот между ними будто выросла глухая стена, которую никак не преодолеть. Единственное теперь, на что был способен Нурлан, так это день-деньской смотреть в окошко и наблюдать, как куда-то уходит, а потом возвращается Луиза, мысленно разговаривать с ней, держать ее за руку, бродить по лесу или по берегу реки. В мечтах он уходил с ней очень далеко, и они могли бродить очень долго, без всякой цели, лишь бы быть вместе. За этой девушкой, которая будто спустилась к нему с небес, он был готов следовать куда угодно. Что это такое? Любовь? Но Луиза значительно старше его, – может быть, лет на пять. Слепое безрассудное чувство одолевало Нурлана, и он грезил наяву.
Что же это такое? Воскресение мечты? Это она, значит, кричала издалека, призывно махала рукой или же она все время была рядом, в нем самом, в его чувствах? Так или иначе, однажды она обречет его на бесцельное плутание по жизни.
Что же это такое? Появилась в его жизни девушка-лебедь, опустилась на тихое озеро, поплыла плавно, но кто-то бросил в озеро камень, и лебедь испугалась… Что же делают в подобных случаях? Нет сил, нет опыта, одна только голая увлеченность. Но хоть бейся головой о скалу или о землю, все равно, раз уж сел в белопарусную лодку молодости, то назад дороги нет. Куда подует ветер чувства, туда и поплывешь.
Чем больше молчал Нурлан, тщательно сберегая свою тайну, которую скрывал даже от самого себя, тем больше разгоралось в нем чувство, день ото дня набирало оно силу, распускалось диковинным цветком. Сам он до смерти боялся этой скрываемой тщательно любви, которая росла в нем так же упрямо, как тянется к свету чинара, прилепившаяся на склоне горы. Он боялся, что кто-нибудь ненароком может разбить его любовь, растоптать. Он чувствовал, что однажды разбитую вещь невозможно восстановить, да что там разбитую, попробуй убрать простую царапину! Но больше всего он боялся самого себя. Вдруг этот беззащитный цыпленок, этот попискивающий крохотный комочек, эта его пугливая, милая первая любовь возьмет да и упорхнет в сине небо, потом опустится на высоченную вершину…
Неужели он желает этой любви всей душой, пока еще робко, стыдливо, но уже жаждет? Этот белый прекрасный мир, как, оказывается, много он может дать человеку!
Именно в сегодняшний вечер Нурлану захотелось совершить подвиг. Чем он может закончиться, трудно сказать, но он страстно хотел одного – совершить этот подвиг. Сколько уж дней он никак не мог решиться переступить порог дома Анны? Вот как раз сегодня он и собирался это сделать. Но требовался какой-то повод, основательная причина. Может быть, нарезать прутьев в лесу, сказать, что хочет починить изгородь около дома? Нет, это беспомощно и смешно. Но что же тогда придумать? А вот что, возле дома после зимы накопилось много мусора, взять да и вывезти его, тут как раз требуется мужская рука. Но и это все-таки недостаточный повод.
Анна между тем и сама стала реже бывать у них. Оно и понятно, теперь у нее живет человек, есть с кем поговорить. А то ведь раньше так пороги и обивала.
Когда он собрался с мыслями, то увидел, что стоит во дворе у соседки, озираясь по сторонам, как человек, который совершил воровство или какой-то бесчестный поступок. Но рядом не было ни души. Только отец проскакал галопом со стороны подсолнухового поля. Нурлану не хотелось попадаться ему на глаза, и он не двинулся с места. В груди вдруг будто что-то оборвалось, он тяжело дышал, словно только что свалил высоченную сосну Потом ему стало досадно на самого себя. Как же это так, он не может решиться войти в дом к Анне-апай, которая любит его! Вот уж положеньице, нарочно не придумаешь. Он подошел к калитке и стал смотреть на заходящее солнце. Ледяной холод прокрался в сердце, стало грустно и одиноко. И тут со скрипом отворилась дверь. На пороге показалась Анна. Нурлан не успел спрятаться.
– Ах, Нурланжан, что же ты стоишь, сынок? Совсем уж не стал заходить к нам. Обиделся, что ли? – Она подошла и поцеловала его. – Пойдем в дом, я тебя со своей квартиранткой познакомлю, с дочкой.
«С дочкой, – повторил про себя Нурлан, и ревность обожгла его. – Ну что ж, с дочкой так с дочкой».
В избе было сумрачно, света еще не зажигали. Луиза сидела у печки и чистила картошку. Она была в коротеньком ситцевом платьице и, видно, никак не ожидала, что войдет кто-то посторонний. Увидев Нурлана, она смутилась и натянула подол на колени. Девушка чистила картошку как-то неумело, и он подумал, что это занятие совсем ей не к лицу.
– Проходи, садись, – пригласила Анна Нурлана. – Познакомьтесь. Я крестная этого парня, его зовут Нурланом. – Последние слова она произнесла по-русски.
Нурлан не совсем понял, что она сказала, но, услышав свое имя, встрепенулся:
– Что?
Анна рассмеялась и объяснила:
– Знакомлю я вас.
Луиза довольно холодно посмотрела на него и сказала коротко:
– Луиза.
Анна вышла зачем-то, прихватив ведро. Во дворе замычала корова. И снова наступила тишина, Нурлан чувствовал себя скованно, не знал, куда девать руки и ноги, ставшие вдруг чужими и непослушными. Заметив его состояние, Луиза пришла на помощь:
– Ты в каком классе учишься?
Нурлан понял этот простой вопрос, но ответить побоялся. Девушка улыбнулась, показала ему сначала восемь, потом девять пальцев. В ответ Нурлан растопырил все десять. Луиза кивнула головой и снова рассмеялась. Нурлан улыбнулся. Он уже не чувствовал себя так скованно, как в начале разговора. Но снова наступило молчание, правда, оно уже не было таким неловким. Луиза почистила картошку, вымыла ее и стала мелко резать на сковородку, что-то рассказывая ему по-русски. Одно он понимал, другое нет, а уж отвечать ему не хватало духа. Впервые за свою жизнь он мысленно обругал длинную, нескладную учительницу русского языка. Сама-то она и двух слов сказать по-русски не умела, а, поди ж ты, преподавала. Из-за плохого знания русского языка он чувствовал себя перед Луизой каким-то неполноценным и сильно переживал из-за этого. Но время прошло незаметно, вернулась с ведром Анна, как будто никуда и не выходила.
– Ну-ну, сынок ты мой, что ж это ты лампу не зажег, сидите в потемках? – сказала она. Нурлан молча прошел к печи, взял спички и зажег лампу. Картошка на сковородке трещала и шипела в масле. Луиза вымыла руки и уселась напротив Нурлана, а он не смел поднять на нее взгляда. И девушка, и Анна чувствовали, что парень очень смущается, но не знали, как помочь ему.
– Ты давай не стесняйся ее! – громко сказала крестная, накрывая на стол. – Ведь вы почти ровесники. Если она и постарше тебя года на три, на четыре, так что тут особенного? Давай говори по-русски, быстро выучишься.
Луиза посмотрела на Нурлана и что-то сказала. Анна-апай перевела ему:
– Луиза говорит, пусть на лошади научит ездить. Хочет, говорит, поле свое посмотреть, а на коне ездить не умеет.
Нурлан от радости будто рассудка лишился и что есть сил закивал головой в знак согласия. Наверное, кивал долго, потому что Анна и девушка рассмеялись. Нурлан обиделся и хотел уйти, но даже не смог пошевелиться, он был сейчас не властен над собой.
За ужином Анна и девушка опять разговаривали по-русски, а про Нурлана как будто и забыли.
– Волосы твои ей нравятся, – вдруг обратилась Анна к Нурлану. – Черные, говорит, густые да и кудрявые. А я ей говорю, что во всем Чингизтае нет парня красивее, чем мой крестный сын. Правда, есть еще Кожак. Он тоже красивый, но такой уж баламут, все бы ему драться да выпивать.
Нурлан никогда и ничего не имел к Кожаку, но сегодня он возненавидел его до смерти. «Все говорят, что он красивый, – думал Нурлан. – А что в нем красивого? Вечно водкой от него несет, грязный весь, никогда не моется, да и вообще какой-то ненормальный».
Он исподлобья взглянул на Луизу, которая спокойно ела жареную картошку, не обращая на него никакого внимания. «Какое белое у нее лицо, – подумал Нурлан, – будто мелом обмазано. А волосы… Только во сне и могут такие присниться». Вдруг ему вспомнилась песня, которую любил орать пьяный Кожак: «Блаженна мать, что родила тебя…»
– Что же ты не ешь, сынок? – сказала ему Анна-апай, и Нурлан вздрогнул, будто его толкнули в бок. Взял ложку, а сковородки с картошкой на столе уже не было, съели все.
– Так мы договорились? – сказала Луиза. – Утром я тебя жду. Научишь ездить верхом.
Анна-апай перевела ему, и Нурлан кивнул в знак согласия.
Утром он не пошел в школу.
5
Девушка действительно не умела ездить на лошади. Нурлан измучился, пока научил ее этому. Стоило ему подсадить ее слева, как она валилась на правый бок, и все приходилось начинать сначала.
В правлении узнали, что новый агроном не умеет ездить верхом, и выдали ей самого тихого и медлительного коня по кличке Байшубар. Это было очень смирное животное, с места не стронешь. Нурлан обычно подхватывал девушку за ногу и подбрасывал ее одним махом в седло. Потом начинал водить Байшубара по кругу, не сводя глаз с Луизы, которая мертвой хваткой держалась за луку седла. Она, видно, до смерти боялась упасть и сидела напряженно, до боли прикусив нижнюю губу. Иногда и вскрикивала истошно, по-бабьи. И так она неуклюже сидела на коне, что Нурлану порой хотелось привязать ее к седлу. Но опять брало беспокойство, – а вдруг лошадь понесет ненароком, всаднице тогда некуда деться, привязана. Нет, этот способ не годился. Так в бесплодных попытках помочь девушке одолеть верховую езду он и не заметил, как прошел обед. Как ни велико было терпение у Нурлана, оно начало истощаться. Луиза же, наоборот, будто не знала усталости. Мало-помалу она привыкла к седлу, даже рассмеялась и начала подпинывать Байшубара в его отвисшие бока.
Девушка, о которой вчера Нурлан не смел и мечтать, сейчас была рядом. Сколько раз, подсаживая ее на лошадь, он невольно касался ее гибкого, упругого тела. И чем чаще прикасались его руки к нему, тем больше он приходил в себя, сердце успокаивалось, тоска растворялась без следа. Если бы ему пришло в голову увезти ее куда-нибудь далеко в горы, посадив на широкую спину Байшубара, она не смогла бы даже соскочить с лошади без посторонней помощи. То есть она была бы полностью в его власти, в его руках, делай с ней что хочешь. Но откуда взяться в нем такой смелости?
Они разговаривали знаками, но понимали друг друга, даже переводчика не требовалось. День казался бесконечным, и целый день они были рядом. Но, к сожалению, всему бывает конец. Когда стало смеркаться, усталые и голодные, они потихоньку поехали домой.
Вдруг по дороге мимо них проехала полуторка и резко остановилась, обдав их облаком пыли. Из машины вывалился кучерявый Кожак с шалыми глазами и расхохотался им в лицо. Но смех его был какой-то неестественный, недобрый.
– Поздравляю тебя с бабой! – сказал он Нурлану. – Что ж, и школу бросил из-за нее? Повезло же тебе с этой немкой, вражьей дочерью. Ух ты…
Дряхлая машина его судорожно вздрогнула и заглохла. Кожак схватил ключ и стал заводить ее, яростно скрежеща зубами и чертыхаясь. Машина наконец завелась Кожак вскочил в кабину, выругался напоследок и уехал, ни разу не оглянувшись.
– Кто это? – спросила Луиза, не отрывая взгляда от машины, пылящей по дороге. Нурлан понял ее вопрос и ответил:
– Кожак. Единственный шофер в нашем колхозе.
Луиза поняла его, хотя он и сказал это на ломаном русском языке.
– Красивый парень, – задумчиво сказала она, глядя себе под ноги. Нурлан понял ее слова, и у него на душе заскребли кошки. Он резко дернул повод застоявшегося Байшубара, и Луиза едва не свалилась с лошади, невольно вскрикнув: «Ой, мама!»
А на другой день Нурлан не нашел своего тополя на берегу. На том месте, где он стоял, бушевала река. Будто тут никогда и не было никакого тополя. Не один Нурлан искал знакомое дерево – с печальным шумом кружились над его головой птицы, которые из года в год вили в ветвях свои гнезда. Нурлан чуть не заплакал, так он был поражен тем, что в одну ночь исчезло такое могучее и крепкое дерево.
Неужели оно не могло выстоять, вцепившись своими мощными корнями в землю? Или не осталось у него сил бороться с разбушевавшейся стихией, или, поняв всю бесцельность и бренность этого мира, дерево решило покинуть его? Когда-то он слыхал легенду, что на свете существуют могучие великаны, похитители деревьев. «Может быть, они унесли его? А может, просто, как и люди, деревья рождаются, живут и умирают? О, господи, и деревья, значит, умирают, – подумал Нурлан. – Старые умирают, а молодые занимают их место. Так оно и есть».
Нурлан с тревогой подумал о своем больном отце, и в голову ему пришла мысль, что ничего в этом мире не исчезает бесследно, не умирает, а однажды в какой-то день все возвращается. Только люди лишены возможности видеть этих возвращающихся. А те, невидимые для людей, будто тени, живут рядом с ними, идут рядом по жизни, поддерживая их. Так что умершие возвращаются. И не просто возвращаются, а несут с собой все радости, которыми когда-то жили, оставив печаль и горе, идут с песнями и весельем, как веяние свежего ветра.
Если бы сейчас появились на дороге все люди, что уходили в мир иной на протяжении многих веков, появились бы и запели, что бы тогда сказали живые? Нурлан и сам испугался своей мысли.
Бухтарма эхом отдавалась в близлежащих горах, шумела и неистовствовала. Казалось, нет на свете силы, которая бы остановила ее. Впервые в жизни Нурлан невзлюбил Бухтарму, великую реку, дочку старого Алтая, возненавидел за жестокость и необузданную ярость. Если бы он был сказочным великаном, то в один миг проглотил бы ее и выплюнул там, где люди действительно нуждаются в воде, где-нибудь в засушливой пустыне. Пусть бы там зацвели сады…
Мрачный и подавленный вернулся Нурлан домой. Родители пили чай, с ними сидела соседка Анна-апай.
– Где это ты бродишь? – спросила мать. – Чай давно пора пить, а тебя все нет.
– К реке ходил. Бухтарма унесла последний тополь. – И он уставился большими, печальными, как у верблюжонка, глазами на сидевших за дастарханом. Как будто эти люди могли чем-то помочь бедному дереву, вызволить его из пучины и поставить на старое место, помочь бедным птицам, оставшимся без гнезд.
– Да, жалко тополь, – сказал отец. – При мне еще стоял, когда я маленьким был.
– Когда мы приехали сюда, – сказала Анна, – река протекала от этого места примерно в двух сотнях шагов.
– Всему нашему детству и молодости был он свидетелем, – вздохнул отец. – Аксакал здешних мест это дерево.
– Река – это тоже жизнь, – сказала Анна, – целая жизнь.
– Я все время играла под этим тополем, – печально сказала сестренка. – Домик строила, кукла у меня там жила.
Нурлану казалось, что все эти слова произносятся с неохотой, холодно, из одного только сочувствия к нему, и он не находил себе места.
Потом стали говорить о Луизе. Нурлан, чтобы ничего не слышать, хотел было уйти, но не было никаких сил, он будто вдруг оцепенел.
– Квартирантка у тебя проворная, Анна? – спросила мать. – Помогает по хозяйству?
– Конечно, помогает. Да такая уж она прилежная и, главное, во всем разбирается, – ответила Анна.
– А чья она немка-то? – спросил отец.
– С Волги она. Предки еще при Петре Первом переселились в Россию.
– Давно, значит, они здесь. Родной-то язык не забыла?
– Разве можно забыть родной язык?
Мать Нурлана задумчиво сказала:
– Хорошо, если привыкнет здесь. Ведь и на лошадь не умеет садиться. Нет, мне кажется, уедет она. И года не проживет. Замуж бы ей надо, пока молода, да ребеночка завести. Вот тогда бы, может быть, и осталась.
– Да она и не думает здесь обосновываться, – сказала Анна. – На один год всего здесь, а потом, говорит, на родину уеду.
– Да, уж и то верно, – вздохнула мать Нурлана. – Пусть уж лучше домой едет, что ей тут делать? Наши обычаи для нее не подходят, жизнь у нас другая.
Нурлан с горечью подумал: «Все это ложь. Чего только не наговоришь со скуки! Никуда она не уедет. А если собирается уезжать, то чего ради приезжала?»
Спать Нурлан лег рано и долго не мог уснуть. Беспорядочные, сумбурные мысли одолевали его. Хотел было встать среди ночи да пойти на берег реки к своему тополю, но вспомнил, что тополя уже нет, не с кем ему поделиться своими думами. Потом он пожалел, что не пошел с ребятами в кино. Измученный вконец, заснул и увидел сон. Будто все кругом белым-бело, пронизано ярким солнцем И в этом белом, прекрасном мире они скачут с Луизой на белоснежных конях, скачут бок о бок, состязаются. Серебристогривые лошади будто летят по воздуху плавно и бесшумно, как птицы. Нурлану сначала показалось, что они топчутся на месте и совсем не продвигаются вперед. Он видит краем глаза, как белая грива лошади слилась с золотыми волосами Луизы. Его бесконечно удивляет и восхищает вся эта картина – белая, как первый снег, девушка и белый конь…
Он удивляется и мастерству наездницы. Она прекрасно сидит на лошади, а ведь говорила, что совсем не умеет ездить.
И вдруг перед ними появились танки, неизвестно чьи они, какого государства, но вот выставили на них дула и стали изрыгать огонь. Они с Луизой упали, но почему-то не умерли. Только их белоснежные кони окрасились яркой кровью, застыли на скаку красными изваяниями. И Луиза, и он закричали в ужасе: «Мама! Мама-а!»
Нурлан с криком проснулся, весь в поту. В доме было темно. С улицы доносилось невнятное бормотанье бурливой реки, и больше никаких звуков.
6
Наступило лето. Природа переживала чудесное мгновение своего цветения. Как будто вернулись вместе с перелетными птицами из жарких стран все безмятежные и полные радости дни, как будто не было никогда зимы и не будет. Люди наслаждались мирным теплом лета и тишиной. Спокойная, размеренная жизнь захватила чингизтайцев. И мысли ни у кого не было, что вдруг могут загреметь выстрелы и пролиться море крови, как в эту войну. Про выстрелы было забыто. Хоть и тяжелой ценой досталась победа, но день этот пришел, и люди теперь уже верили в свое завтра…
В начале лета скот из низин перегнали в урочища близ гор. Степь освободилась наконец от пыли, поднимаемой стадами, и, казалось, вздохнула и широко перевела дыхание. Кроме того, на небе стало погромыхивать. А если грозы начинаются рано, то год обещает быть урожайным. Старики крепко верили в эти приметы.
Старухи захлопотали у своих очагов, загремели кочергами и стали поливать молоком огонь. Этот обычай остался еще со времен шаманства. Опять же ради добра, ради спокойной жизни и доброго общения между людьми.
Пошел накрапывать первый дождик. Трава, только что зазеленевшая, распускающиеся деревья, вся земля, нагретая солнцем, казалось, с любовью и умиротворением впитывали прохладную живительную влагу. Незаметно пролетел один летний месяц. Колхозники, наточив косы, отправились в луга, которые нынче уродились тучными и щедрыми.
Нурлан в это время весь был поглощен государственными экзаменами. Он никогда не думал, что так трудно будет их сдавать. Неудачи начинались с казахского языка, сочинение он написал на тройку, да и то еле-еле. Учителя просто пожалели его, потому что всю зиму он проучился хорошо. О чем парень только и думает, удивлялись они. В сочинении на заданную тему он вдруг посадил красавицу Камар на белого коня и заставил ее скакать на врага. Да и внешнее описание Камар никуда не годилось. Оказывается, у нее голубые глаза, белокурые волосы и носит она брюки!
Нурлан, и правда, ощущал в себе какие-то перемены. Он стал другим, повзрослел и понял, что пришло время навсегда проститься с детством. Правда, он упустил медовую пору детства, была война. Но в послевоенные годы в какой-то мере наверстал упущенное. И вот пришла юность, беспечная, будто резвящийся жеребенок, не познавший узды. Юность, не знающая удержу, была ранена, затрепетала и закружилась, как мотылек, опаленный огнем.
Во всем мире не было теперь для него радости, кроме Луизы. Только она одна могла успокоить его мятущуюся душу. Любовь сжигала его, но он не мог сказать о ней Луизе. Не то что сказать, даже взглянуть на нее не смел. Его ослепляла улыбка, не сходившая с ее лица, а себя он чувствовал приниженным и безвольным. Он презирал себя за свою робость, считал лишним человеком на свете за то, что не родился несколькими годами раньше. Он возненавидел себя настолько, что хотелось умереть, и горько сожалел, что не участвовал в прошедшей войне. Может, он бы и не погиб, пусть бы его тяжело ранило. Потом, беспамятного, его подобрала бы Луиза, тайком перенесла домой и ухаживала бы за ним, меняла повязки, с жалостью бы гладила нежной рукой его волосы… Ох как он желал этого! Да еще бы капнула слеза Луизы на его щеку и она бы поцеловала его…
Нурлан лег в траву и посмотрел на необъятное небо. Кузнечик сел ему на лоб, он почувствовал его цепкие, щекочущие лапки, но не пошевелился. Заливались птицы вокруг, но он как будто и не слышал их. Он видел только небо, землю и слышал одну тишину.
Если ему повезет в жизни, сядут они с Луизой на белоснежных коней и объедут с ней все леса и нивы, степи и горы. Потом сфотографируются где-нибудь. Он вышел бы черным-пречерным, а она белой.
Мечты Нурлана оборвал конский топот. Сначала он подумал, что это ему кажется, но нет, открыл глаза, а перед ним… бывает же такое! Сама Луиза на Байшубаре! Он вскочил как ужаленный. Если бы девушка ехала не на Байшубаре, а на каком-нибудь другом коне, помоложе и погорячее, тот бы наверняка скинул с себя неловкую всадницу.
– Я тебя испугала? – участливо спросила Луиза. Нурлан понял смысл ее слов, чему очень обрадовался, и закивал головой. Луиза легко соскочила с коня. Все-таки теперь она сносно сидела в седле, движения ее стали увереннее и ловчее. Вдруг она увидела там, где лежал Нурлан, спелую полураздавленную джиду и закричала с восторгом:
– Ой, как много ягод! Вот прелесть!
Присев на камни, она стала собирать ягоды и есть, причмокивая от удовольствия и качая головой.
Нурлан тоже подобрал одну или две ягоды. И правда, они были очень сладкие. В детстве он часто собирал их, но как будто только сейчас понял, какие они сладкие и ароматные. Они привязали лошадей под деревом и пошли собирать джиду, кто больше наберет…
Красивая, сказочная природа Алтая, чистый воздух, родниковая студеная вода обворожили Луизу, и она не переставала восхищаться краем. Даже иногда спрашивала у Анны, а не остаться ли ей навсегда в ауле? Старуха, которая прожила здесь пятьдесят лет, после долгого раздумья сказала: «Сама знаешь, дочка, как говорят, без плохого и хорошего не бывает. А вдруг да случится что с тобой? Возьмешь да и обидишься на меня. Человек без друга – что без рода. Молодым кроме прелестей природы нужны и другие интересы. Если уж хочешь по-настоящему привязаться к земле, семья нужна, дети. А ты могла бы здесь свить себе гнездо?»
Луизе стало грустно после слов Анны. Сердце беспокойно забилось в груди, но она не хотела выдавать своего волнения, села на лошадь и ускакала в поле…
Каждый раз, когда Луиза наклонялась за ягодой, белые волосы ее спадали с плеч и закрывали лицо. Влюбленному Нурлану картина эта представлялась очень красивой, волновала его, пробуждала в нем неведомые доселе мысли и чувства. Девушка часто оглядывалась по сторонам и, кажется, больше топтала ягод, чем собирала. Нурлан очень боялся, что вдруг все исчезнет и Луиза, собирающая ягоды, – это продолжение его сна. То, что рядом с ним человек, который бесконечно дорог ему и в то же время бесконечно далек, как мечта, и может стать совсем чужим, угнетало его. Будь бы кто порешительнее, думал он, взял бы да и высказал девушке все, что волновало сердце, все нежные слова, какие только есть на свете. Был бы кто посамонадеяннее, схватил бы ее в объятия и поцеловал. Нурлан и сам испугался своих мыслей. Нет, ни одна живая душа не должна обнимать Луизу! Не родился еще такой парень!
Луиза вдруг сказала, что наелась ягод и хочет вернуться домой. Они отвязали своих лошадей и поехали. Дорога лежала среди подсолнечного поля, которое уже начинало цвести. Луиза, как зачарованная, смотрела на это безбрежное желтое море и что-то напевала. Нурлан где-то слышал эту песню, мотив был знаком. Он хотел было запеть вместе с Луизой, но у него не хватило смелости, и он стал подпевать ей мысленно, в душе, радуясь, что едет рядом, и всему этому светлому миру вокруг них. Он благодарил этот мир за то, что тот родил такую чудесную девушку и его самого. И как бы хорошо было ехать с ней вот так далеко-далеко, через весь этот зеленый луг, а потом дальше, в Алма-Ату, в Москву, пусть даже в Берлин. Только ехать бы да ехать. Ему казалось, что и неказистые клячи под ними никогда не устанут, и это желто-зеленое поле подсолнухов не кончится никогда, так и будет тянуться до самого горизонта, окружая их своим терпким, пронзительным запахом.
Нет предела красоте жизни, думал он, она вечна. А кто принес и посадил эти удивительные цветы в Алтайском крае? Не она ли, маленькая, чудная Луиза, едущая сейчас рядом с ним по цветущему полю, которое она сама же и посадила? Именно она отстояла в районе это мероприятие, доказала его целесообразность и выгоду. Но зачем говорить о выгоде? Одно ясно ему, что эти милые, невинные, похожие на детей растения любили солнце. И любимое всеми солнце принесли они с собой в колхоз, который еще вчера лежал под толстым слоем пыли. Черная степь расцвела благодаря Луизе. В огородах у всех колхозников, которым удалось добыть горсточку семян, цвели подсолнухи, будто невесты на выданье, такие яркие и красивые. Может быть, поэтому и прозвали Луизу «подсолнушком». Как-то Анна сказала ей: «А ты знаешь, как тебя прозвали у нас в ауле? Подсолнушек». Как она рассмеялась тогда. Так и закатилась чистым, детским смехом.
И аул, только еще вчера дико и враждебно принявший ее, начал оттаивать. Она чувствовала это и едва не плакала от радости и благодарности. Наконец-то люди поняли ее. А что может быть лучше взаимопонимания?
И вот теперь она едет по безбрежному подсолнуховому полю с юным казахом, у которого такое грустное и задумчивое лицо. Неожиданно для себя она пожалела, что слишком уж поздно родился этот паренек. А может, так оно и должно быть? И она потихоньку вздохнула, украдкой взглянув на него…
Наконец-то Нурлан кое-как закончил школу и получил аттестат зрелости. Он, как и другие школьники, не стал ломать голову над тем, куда ехать учиться, и остался у себя в ауле. Ехать куда-то в город продолжать образование он не мог по многим причинам: не хватало средств, болел отец, состояние которого с каждым днем ухудшалось, да и сам он не знал толком, какую выбрать профессию, что его больше всего влечет.
Родители тоже не выражали особенного желания расставаться с единственным кормильцем и опорой семьи. Мать все причитала и плакала втихомолку, предчувствуя близкую смерть отца. Она знала, что рана в конце концов доконает его, раз уже даже врачи ничего не могли сделать.
И после окончания школы Нурлан остался на своем поле вместо отца. Подсолнух расцвел, набрал силу, и сторожить поле теперь приходилось днем и ночью. Причины на то были. Неугомонные аульные козлята так и норовили забраться в подсолнух, который вымахал выше человеческого роста. Не только козлят, но и коров сразу в нем не заметишь. И аульные ребятишки, те что появились на свет уже после войны, повадились играть в подсолнухах в прятки. Ладно бы только играли, так еще срывали головки с недозревшими семенами.
Нурлан весь измотался, днем гоняясь за ребятишками, а ночью за коровами. Но что-то придавало ему сил и не позволяло остыть к этой бесконечной, нудной, полной забот работе. Этим «что-то» была Луиза. Она без устали носилась на своем Байшубаре, и ее видели то на одном конце аула, то на другом, то в поле. Дел у нее, как у агронома, хватало. Да еще надо было поспевать на совещания в район.
К своему Байшубару она привыкла и даже пробовала скакать галопом. Видно, этот смирный конь казался ей сказочным аргамаком, способным перелетать с горы на гору и хватать зубами птиц на лету. Во всяком случае, она полюбила коня и ухаживала за ним как умела. Раз в два дня непременно расчесывала ему гриву и челку, мыла в реке с мылом, в общем, надраивала до блеска. Мерин, всю свою жизнь бывший на черной работе и выглядевший прежде захудалой клячей, преобразился, бока его лоснились. Да и нрав у Байшубара переменился: стоило в кустах вспорхнуть перепелке, как он нервно шарахался в сторону. А раньше с ним такого никогда не бывало. Наверное, это были самые сладкие дни в жизни Байшубара.
