Текст книги "Человек-Олень"
Автор книги: Оралхан Бокеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
* * *
Холод, поднимавшийся снизу от железного пола, стал отдаваться в висках ломотою и тихим звоном. Нуржан, вздрагивая от холода, с отвращением смотрел на новые и новые однообразные гребни перевалов, возникающие перед ним в свете фар. Он видел не раз эту зимнюю пустыню, не раз и преодолевал ее, но никогда еще не было ему так тяжело на душе, как теперь. Он вдруг понял, что мир тоже одинок, так же беспомощен, как и человек. И не было в природе хозяина, устанавливающего надежный порядок. Мир обретался сам по себе – заброшенный и случайный. И в этот безразличный мир кинулся он по своему молодому безрассудству, отправился в опасный путь, отринув покой и тепло обычного существования. Все, что толкало его на этот путь, теперь, среди бескрайних снегов, казалось пустым и никчемным. Иная действительность раскрывалась здесь в снежном плену Они, три человека, оказались узниками холодной тюрьмы, где нет печи и не разводят огня; и ничего теперь нельзя было изменить. Единственная надежда была связана с могучим «ДТ-54», который с густым ревом мчался вперед, ломая твердый наст и светом фар раздвигая надвое стену тьмы. Уже второй день трактор был домом, верным кораблем для трех жигитов. Вчера они переночевали в ауле Фадиха, а сегодня должны заночевать на перевале Конкая.
Месяц еще не вышел, и небо сбрызнуто лишь светом звезд, но под ним таинственно и жутковато светились снежные гребни гор. И вскоре – столь же потусторонне и зловеще – засветился одинокий огонь на дальней высоте. Тяжелый «ДТ-54» изо всех сил карабкался к этому огню, и рев машины, казалось, нарастает лавиною по мере того, как сгущается ночь и ширится тишина. Взгляды троих жигитов не отрываются от этой одинокой яркой искры света – звезды, упавшей на горный перевал.
Вот наконец «ДТ-54» влез на перевал, повел лучами фар – и впереди обозначился бревенчатый домик, заваленный снегом. Дернувшись, машина остановилась. Смолк лязг гусениц. Нуржан сбросил газ и вопросительно посмотрел на товарищей. Но те сидели, сами не зная, что делать. Из дома никто не выходил. Трактор мирно урчал на малых оборотах, но шум мотора все же мешал говорить спокойно, и Нуржан крикнул на ухо Аманжану:
– Надо в дом зайти! Может, пустят переночевать!
– Чего орешь? – отшатнувшись, свирепо ответил Аманжан. – Оглушил совсем, акри!
Напротив них сидел, завернувшись в шубу, Бакытжан; но, кажется, он спал и не слышал ничего. А в доме по-прежнему было тихо, лишь из сарайчика, где, видимо, содержалась скотина, доносились перханье и блеянье овец да слышно было, как пофыркивает лошадь. Аманжан ковырнул пальцем в ухе и заявил:
– Я оглох. Из-за тебя.
– Ничего. Зато после будешь слышать лучше, – рассмеявшись, отвечал Нуржан.
Они подули на руки, потерли уши, застывшие на морозе.
– Может, отрезать мне ухо и слопать его, – сказал Аманжан, – если в этом доме есть кто-нибудь живой… Жрать-то тебе, наверное, хочется?
– А лампа почему горит? – возразил Нуржан.
– Это не лампа горит, а глаз дьявола.
– Ладно. Мы на перевале Конкая. Нам ведь вчера в Фадихе говорили что здесь зимует старик. Он и должен, быть в этом доме.
– Ну иди ищи его. Может и Снежную девку встретишь.
Нуржан собирался выпрыгнуть из кабины – и вдруг замер, вспомнив свое ночное видение. Он вовсе забыл о нем и совершенно неожиданно вспомнил сейчас, в эту минуту… Белое платье… Протяжная, печальная песня.
– Она ушла и запела – пробормотал Нуржан.
– Кто ушла? – уставился на него Аманжан, схватившись за рычаги трактора.
– А голос был какой! И песня… Я слышу ее и сейчас.
Аманжан схватил его за плечи и силою усадил на место. Тот приподнялся было, но Аманжан вновь усадил его.
– Сиди! Ты что бредишь или тронулся малость? Заладил как сумасшедший: песня, песня!..
– Я правду говорю, Аманжан, – тихо отвечал жигит. – Я видел ее… словно в сказке побывал. Помнишь кино «Одиссей»?
– Чего не помнить, если я платил тогда двадцать копеек! – рассмеявшись, сказал Аманжан. – Так ведь было, а?
– А помнишь тот самый звук, от которого мороз по коже продирал? Помнишь?.. Так вот, песня была почти такая же… Слушай! – вскрикнул он, подняв чумазую руку. – Слушай, если ты и на самом деле не оглох!
Но не мог знать жигит, что слышать этот голос дано лишь ему одному. Толстяк Бакытжан храпел, и никакие Снежные девушки, голоса и песни, забота о том, где переночевать да где обогреться, не волновали его. Аманжан почему-то рассердился на мирно спящего увальня и пнул его в бок мерзлым носком валенка.
– Вставай! – заорал он. – Вставай, будь ты проклят!
Но Бакытжан лишь всхрапнул, пробормотал что-то под нос и не проснулся.
– Вот уж колода, – усмехнулся Нуржан, глядя на него. – Такой долго проживет на свете, а? Эй, голубчик!
– Да кончайте вы, я слышал, акри! – сказал Бакытжан открыв глаза и потягиваясь.
– Что ты слышал, ну?
– А то. Снежную девушку слышал! Да! И какой у нее голос, могу сказать. Аж плакать хочется от него, акри! Вот какой голос!
Они сидели в кабине, выглядывая сквозь заиндевевшие окошки, трактор мерно постукивал мотором; трактор грохотал возле самого крыльца, а во дворе никто не показывался, словно и впрямь в доме все вымерли. Не могло быть, чтобы живая душа не заинтересовалась таким необычным гостем, как грохочущий трактор у порога, здесь, на перевале, ночью…
А между тем мороз крепчал – или без тряски и грохота езды он попросту стал заметнее? Жигиты вскоре продрогли, застучали зубами в такт мотору. Но бревенчатая хижина, придавленная огромной шапкой снега, не хотела ничего знать о них и хранила молчание, тускло мерцая светом окошка.
– Что-то страшно стало, акри, – сказал Бакытжан и с головою завернулся в шубу.
Когда здоровенный Бакытжан, дурачась, сжался в комок у ног Аманжана, он опять пнул приятеля валенком в бог. – Эй, заткнись ты со своим «акри»! – набросился он на толстяка. – Лучше сбегай посмотри, кто там в доме. Иди постучи в окно.
– Сам иди, герой! – отказался Бакытжан. – А меня не трогай! Мне жить не надоело, а запасной жизни у меня нет.
– Ладно! Пойдем все вместе, – вмешался в их спор Нуржан. – Если там есть кто-нибудь живой, то объявится.
И они не торопясь, нехотя покинули насиженное место и полезли из трактора.
– Мотор заглушить? – спросил заинтересованно Бакытжан, надеясь, что в этом случае он может еще задержаться в кабине…
– Не нужно, – отвечал Нуржан, – пусть поработает. Посмотрим, может, придется еще вернуться ни с чем.
Аманжан выпихнул толстяка и сам спрыгнул следом на землю. Там, где они высадились, снегу было выше колена. К дому направились гуськом, след в след, и Бакытжан, ковылявший сзади, остановился и заскреб в затылке.
– Не нравится мне чего-то этот домик, – сказал он. – Ишь притаился, как пес, готовый укусить… Нет, ребятки, вы как хотите, а я не пойду, лучше подожду вас в тракторе.
– Придержи язык! – обернувшись, насмешливо прикрикнул на него Аманжан. – Нужен ты кому-то! Для чего волку железка?
Возле домика они нерешительно остановились. По прежнему ничего, кроме постукиванья мотора, не было слышно. Взошла над рваными зубцами Айыртау луна, слабая тень легла от избушки на снег. Во дворе не было даже собаки – и дом без собаки, одиноко торчавший на горном перевале, производил совсем уж тягостное впечатление. Словно бесприютный сирота, изгнанный людьми… Странный, таинственный дом, заброшенный в дикий первозданный край, куда, кажется, не ступала еще нога человека. В наше время, когда люди уже выбрались в космос, встречается еще, оказывается, такое на земле; жилище отшельника… хижина охотника. Бакытжан попятился бормоча:
– Страшно, черт… Я боюсь… боюсь.
– А ты не бойся, парень! – вдруг прозвучал вблизи низкий рыкающий голос.
Жигиты так и присели от страха. Бакытжан вцепился в Нуржана. Словно из-под земли, перед ними возник рослый старик, лохматый, сивобородый. Он был в белом исподнем – в рубахе и кальсонах. Волосы и борода развевались на ветру. Босые ноги утопали в снегу. При свете месяца, залившем двор молочным сиянием, старик казался призраком, духом ночи, возникшим из лунного света. И вид босого старца, стоявшего в одном нижнем белье на снегу, был фантастичен и ужасен.
– Ассалаумагалейкум! – в три голоса испуганно приветствовали его жигиты.
Старик приблизился к ним, утопая босыми ногами в снегу, и внимательно, сурово уставился на парней.
– Ну, здравствуйте! – рявкнул он, произнеся приветствие по-русски. – Откуда, незваные гости?
Лишь теперь жигиты уверовали, что перед ними не дух и не призрак, восставший из могилы, а обычный человек с головою, с руками и ногами. И Бакытжан, душа которого едва не покинула тело, набрался смелости и спросил робко:
– Аксакал, вы русский человек или казах?
Старик странно усмехнулся и, не ответив на вопрос, сам спросил, нарочно коверкая язык.
– Твоя куда идет? – произнес опять по-русски.
Жигиты, несмотря на необычное поведение хозяина, теперь почувствовали себя гораздо увереннее. Аманжан выступил вперед и с достоинством произнес:
– Отец, может быть, разрешите нам в дом войти? Там и поговорим обо всем. А то здесь холодно…
– Ладно, – ответил старик. – Заходите.
И он направился через двор, загребая снег босыми ногами. Бакытжан впритруску засеменил вслед за ним. Аманжан придержал Нуржана и тихо сказал:
– Не надо глушить трактор… Какой-то он чудной, этот старик. Босиком бегает по снегу… Чего-то я все же боюсь.
– О, длинный, ты тоже, оказывается, можешь бояться! – рассмеялся Нуржан и, не слушая его, влез на трактор, выключил мотор, затем отвернул пробку радиатора и спустил горячую воду в снег.
– Ну, смотри, не говори потом, что я не предупреждал, – мрачно пробормотал Аманжан. – Чует мое сердце неладное… вот увидишь. – И он скрылся в избушке.
Нуржан остался один во дворе. Когда смолкло могучее урчанье трактора, весь горный подлунный мир словно вздохнул с облегчением и мгновенно погрузился в предвечернюю тишину. Снежная ночь, посеребренная луною, раскинулась на горных увалах, словно нагая красавица охваченная глубоким молодым сном и сонно выставившая всему миру на погляд свою потаенную прелесть. Месяц и земля, одетая в подвенечный наряд, наконец сошлись в ночном свидании, и настал час тихих страстных вздохов любви. Так бы мог сказать Нуржан, зачарованный ночной тишиною, наставшей после того, как смолк трактор; таковы были чувства молодого жигита, душа которого была смущена далеким призывом Снежной девушки. Ему захотелось лечь лицом в белый снег, закрыть глаза и еще сосредоточеннее вслушаться в холодное безмолвие. И вдруг явственно прозвучало в нем:
Я замерзла в холодном снегу,
Здесь цветок превратился во льдинку,
Но тепло я в себе берегу,
Горяча еще жизни кровинка.
Кто-то невидимый нашептывал эти слова Нуржану и он остановился, позабыв, где он и что с ним, застыл на месте, словно ледяное изваяние, и лицо у него побледнело на свирепом морозе – таким его, бледным и неподвижным, увидел Аманжан, выглянув из дверей избушки.
– Ты что, богу молишься, что ли? – крикнул Аманжан. – Заходи скорее!
Изба старика была в один сруб, наращена в южную сторону темными сенями. К двери, которую еле нашарил руками Нуржан, вместо ручки была прибита ременная петля. Когда он вошел, все скрылось в клубах пара, шибанувшего до противоположной от входа стены В избушке жарко натоплено, с мороза это особенно заметно Теплая вонь отдавала затхлостью и гнилью. Стены не были обшиты, из пазов сруба свешивался мох конопатки, всюду висели и валялись звериные шкуры; прибиты к бревну оленьи рога, из досок срублены нары, над которыми висели набитый патронташ, двустволка, бинокль и прочее охотничье снаряжение. Справа от входа громоздился деревянный сундук, на котором синим пламенем мерцала керосинка; над сундуком тянулась грубая полка, заставленная кое-какой посудой. А слева – дышавшая огнем железная печурка, бока которой малиново светились. Возле печки стояла низкая деревянная лавка на ней и расположились Аманжан с Бакытжаном словно двое обвиняемых на скамье подсудимых.
Будто не замечая ночных гостей, старик заученно обиходил: совал дрова в печь, подливал керосину в лампу, ставил чайник на печку. И лишь негромкий шум его работы нарушал тишину. Наконец Аманжан не выдержал – нетерпение было в крови этого жигита.
– Ата! – громко позвал он. – Попить у вас найдется? Попить бы, я говорю.
Старик и ухом не повел. Развалясь на нарах, достал патронташ и стал проверять патроны, вынимая их из гнезд. Пустые откладывал в сторону.
– Эй, пить хочу! – сердито, крикнул Аманжан.
– Ну чего орешь? Я не глухой, – спокойно отвечал старик. – То замерз, а то пить ему подавай. Иди вон за дверь да снегу похватай, коли пить хочешь. Его много, снежку-то…
Опять настала тишина. Жигиты сидели одетые, ибо никто им не предложил раздеться, и вскоре им стало нестерпимо душно. А хозяин занялся набивкой пистонов в пустые гильзы – и столь деловито, словно никаких гостей в доме не было. Закипел чайник, забрякала на пару крышка. Не вынося больше жары, парни принялись снимать шубы, не дожидаясь приглашения. Бакытжан, способный спать и на морозе, здесь, в тепле, совершенно расклеился и стал ронять голову на грудь. Но на все это хозяин ровным счетом никакого внимания не обращал И тогда Нуржану пришлось начать унизительный разговор:
– Отец, мы устали с дороги. Можно спать ляжем?
– Спите, – ответил старик.
– А куда нам ложиться? – вскочив со скамьи, крикнул Аманжан. – Куда, можете сказать сами? Или за язык надо вас тянуть, аксакал?
Старик спокойно взглянул на него.
– Ты чего расфыркался, милейший? – усмешливо осведомился он. – Не нравится у меня – вот бог, а вот порог, ступай и прикрой дверь с той стороны. Небось не за моим сеном едешь. Так что приткнись, где сидишь, и спи себе. Пуховой перины для тебя не припас еще.
Аманжан яростно пробормотал, обернувшись к Нуржану: «Вот же старый пес!»
– Ну ты! Болтай у меня! – прикрикнул на парня старик. – Благодари бога и за это. – Он упруго, словно молодой, спрыгнул с нар; достал откуда-то ситцевый мешочек и, взяв оттуда щепотку чаю, бросил в кипящий чайник.
Жигиты растерялись. Молча смотрели на то, как хозяин поставил на широкий сосновый пень, заменявший, очевидно, стол, одну пиалу, одну ложку, ломоть хлеба, кусок холодной дичины, молоко в чашке и принялся прихлебывать забеленный молоком чай, не подумав даже пригласить к столу гостей. Самый жадный до еды, Бакытжан, заснул и не видел всего этого; зато друзья его, не евшие со вчерашнего вечера, глотали слюнки и дрожали от ярости.
А м а н ж а н (не выдержав). Эй! А нас не пригласите ужинать? С утра не жрамши…
С т а р и к. А ты куда ехал? К отцу на именины? Надо было харчей захватить.
А м а н ж а н. Казахи говорят, что еда путника лежит на дороге.
С т а р и к. Пусть казахи говорят, а я не казах! Так что гоните по пятерке за ночлег! Пять рублей за душу. Ну?
А м а н ж а н (присвистнув). Ойбай! Где вы видели казаха, который с гостя деньги берет? Пять рублей! Подумать только!
С т а р и к. Я вам, кажись, по-казахски сказал, что я не казах. Не поняли, что ли? Я вообще никто я сам по себе. Так что гоните денежки.
Н у р ж а н (вскакивая с места). Пусть вы не казах и не русский, но ведь вы же человек! Откуда у нас деньги? Ведь за сеном в горы едем! Уж вы извините, аксакал, но у нас и копейки нет за душою. Все наше – на нас. Поехали, понадеявшись на добрых людей, на обычаи нашего края.
Казалось, после таких слов должно пронять любого человека.
А м а н ж а н. Можешь потрясти нас, как мешок, – и г… не вытряхнешь, аксакал! Потому что с самого утра в животе у нас пусто!
С т а р и к (Нуржану). В таком разе скидывай пимы! Новенькие, никак?
Парни разинули рты. Чего-чего, а такого они не ожидали. Бакытжан, к своему счастью, ничего не слышал, ничего не видел – он храпел, приткнувшись головою к бревенчатой стене.
– Во дает! – воскликнул Аманжан, вновь присвистнув. – Ну и аппетит у старого кобеля! – И тотчас понял, что сказал лишнее.
– Ублюдок! – взревел старик, глаза которого полыхнули огнем. – Прикуси язык, а то живо укорочу!
Аманжан, казалось, только и ждал этого. Он вскочил и кинулся на хозяина словно барс.
– Я тебе покажу, кто ублюдок!
Не сдвинувшись с места, старик перехватил летящий в его голову здоровенный кулак жигита, рывком завернул ему руку и, не суетясь, ткнул того в висок. Неуклюжий, но страшный удар отбросил парня в сторону и опрокинул на спящего Бакытжана. Тот спросонья испуганно завопил:
– Ойбай! Что случилось, акри? Чего спать не даете?
Нуржан, растерявшись в первое мгновенье, опомнился и вскочил на ноги, однако старик опередил его – схватил ружье и наставил на парня.
– Ну-ка скидывай пимы! – приказал он, люто уставясь в глаза Нуржану. – Не то сделаю из тебя покойника!
– Аксакал, а в чем же я буду трактор гнать? – стараясь говорить вежливо, осторожно отвечал Нуржан. – К тому же это не мои валенки…
– Вижу, что чужие. Разве у голодранца могут быть такие? Наверное, стащил у кого-нибудь. Теперь они будут мои, а тебе я дам… Не бойся, босиком не оставлю.
И, продолжая целиться в них, старик отступил к сундуку, пошарил за ним и выбросил один за другим два стоптанных валенка – один черный, другой грязно-белый.
– Бери! В этих не замерзнешь! – крикнул он.
Нуржану пришлось снять свои и, тоже по одному, кинуть под ноги старику. Но этим обменом дело не завершилось…
– Чего тебе еще надо от нас, уважаемый аксакал? – со злой вежливостью спросил Аманжан, пришедший в себя после могучего удара старика.
– А надо твои часы! – сверкнув глазами, объявил старик. – Давай их сюда!
Аманжан захохотал, злобно искривив лицо. Затем резко выбросил перед собою руки показывая два кукиша сразу:
– На! Выкуси!
Старик ощерился и наставил дуло прямо в лоб Аманжану. Бакытжан взвизгнул, как заяц, и метнулся к другу, в страхе за него позабыв о нацеленном ружье. Толстяк упал в ноги Аманжану, схватил его за руки и даже пытался поцеловать их.
– Отдай! Отдай ему, акри! – вопил он беспамятно, – Аманжан, отдай часы – не дороже ведь головы, черт с ними! Домой вернемся – я тебе свои подарю, акри!
– Ладно, отдавай, – сказал и Нуржан, решив отступить перед безумцем, который целился в людей, словно в мишени..
– Эх и храбрецы мы! – скрипнув зубами, пробормотал Аманжан, сорвал с руки часы и швырнул старику – тот ловко перехватил их на лету, словно собака мясо. – А еще говорят, мол, на кой волку железка. Понадобилась, видно. – И крикнул сердито Нуржану: – Говорил я тебе чтобы трактор не глушить… Вот и сиди теперь перед ним, как птенчик перед змеем. Это ведь не человек, а дракон, и душа у него черная конкайская… тьфу!
Ружье дрогнуло в руке у старика, он опустил его и, выпрямившись, внимательно уставился на Аманжана.
– Кто тебе говорил про «конкайскую душу», сынок? – спросил он, прищурившись. – От кого ты слышал эти слова?
– Мать родная мне говорила! Что был такой злодей по имени Конкай! Самую подлую душу она называла конкайской, понятно тебе?..
– Как зовут ее? – угрюмо спросил старик.
– А никак! Тебе незачем знать.
– Ну, добро… А чудно все же… – И он покачал головой. – Вот ты злобишься. А не пусти я вас – замерзли бы ведь, как дерьмо на морозе… Что, не так, скажешь?
Аманжан нервно тер руками лицо, дрожал всем телом. О, если бы не ружье, он не сидел бы сейчас, сложив руки на коленях. Он разнес бы в клочья этого скверного старика. Нетерпеливо и свирепо посматривал жигит на него, а тот спокойно – на парня.
Глубокая ночь. Тишина. Нуржану опять послышалось
Я замерзла в холодном снегу…
– Ата! – громко позвал он, и собственный голос показался ему чужим. – Скажите нам, кто вы?
Толстяк Бакытжан, которому вновь удалось задремать, вздрогнул при звуках голоса и очнулся Старик сидел на низких нарах, не отвечая. И Аманжан с ненавистью глядя на него, повторил вопрос:
– Ну?! Кто ты, спрашивают…
Бакытжан разобрался, что опасности нет никакой и промолвил, зевая:
– А-а… Да никто, сказал же. Человек-икс.
Старик поднялся с нар повесил на место ружье и, спокойно подойдя к печке, подбросил дров. Затем, словно вспомнив о чем-то, вышел из дома – все так же босиком в одной рубахе и кальсонах. Казалось, что ему совершенно безразлично, зима на дворе или лето, он словно не знал что значит холод, слабость, болезнь…
Он долго не возвращался Трое жигитов молча переглянулись, растерянные, озадаченные. Что бы это значило? Почему не захватил ружье, а оставил, можно сказать в их руках? Вот оно, висит на стене.
– Ой! Может быть, он решил нас покормить? – предположил Бакытжан.
– Черта с два! – крикнул Аманжан и пнул приятеля в ногу, которую тот вытянул поперек всей комнаты – Убери свои ноги, воняет от них! Мышь, говорят не залезет в нору, пока на хвост себе не нагадит.
– Ясно… Говорят еще, не догнав зайца, гончая хочет зло сорвать на журавле, – отвечал Бакытжан. – Старый дед побил тебя, а ты хочешь отыграться на мне, акри!
– Довольно! – вмешался Нуржан. – Лучше подумайте, что делать дальше.
– Хвост поджать и сидеть! – Бакытжан сердито покосился на Аманжана, тот – на него.
– У, заячья душа! – вскинулся Аманжан. – Надо же, аллах наказал меня – отправил в дорогу с такими как вы, милейшие! Позор какой! Трое молодых жигитов не могут справиться с одним полудохлым стариком.
– Эй! Такой старик, знаешь, любого из нас за пояс заткнет! У него мощность – сто лошадиных сил.
– Убить! Зарыть его поганые кости в снег – и баста!
– Из-за какого-то старого оборванца в тюрьму садиться? Не-ет! – запротестовал Бакытжан. – Лучше не наступать змее на хвост, вот вам мой совет братцы!
– Поймите, это враг! Чужой для нашей жизни человек! Таких надо уничтожать. За него нам премию должны дать! – И с этими словами Аманжан подскочил к нарам и сорвал со стены ружье.
– Если всякого убивать, кто нам не по душе, – сказал Нуржан, – то скоро никого на земле не останется.
– О алла! – вскричал вдруг Бакытжан. – Вы посмотрите только на него! До чего похож! – И он, забыв все свои страхи, восторженно прищелкнул языком и показал на Аманжана.
– На кого похож? – удивился Аманжан.
– Да на нашего деда-хозяина!
– И правда! – Нуржан рассмеялся.
– Ну вылитый дед! В молодости, наверное, точно такой был! – Бакытжан изумленно покачал головой.
Аманжан, поначалу улыбавшийся, думая, что друзья шутят вдруг вспыхнул и подскочил к ним, сжимая ружье в руках.
– Ах, так! – рявкнул он. – Давайте будем разбираться, кто на кого похож… Вот ты, например! – Он ткнул ружьем в Бакытжана. – Знаешь, на кого ты сам похож?
– На кого это?.. – взвился Бакытжан чувствуя, к чему клонит дело.
– Да ты.. Ты… Тебя наш Упрай словно проглотил и выплюнул! Копия! Вот на кого ты похож, понял?
Из глаз Бакытжана мгновенно хлынули слезы. Не ожидал он, что самые обидные для него слова, из-за которых страдал все свое детство, услышит от лучшего друга. Именно от него! А ведь бывало, что мальчишки допекали Бакытжана, ковыряли болячку, называя его «сын начальника», и он кидался в драку, и рядом с ним дрались Аманжан с Нуржаном… верные друзья.
– Ну, рахмат, – проговорил Бакытжан, скрипнув зубами. – Нашел мне наконец папашку. Спасибо! – И он бросился грудью на ружье, направленное в его сторону.
Нуржан подставил ему ножку, и толстяк растянулся на полу. А ружье могло и выстрелить!
– Хватит! – прикрикнул на них Нуржан. – А еще клятву давали в бане: «Умрем, а друг друга не оставим в беде». Так говорили, кажется, милейшие? И руки жали. А теперь будто петухи наскакиваете друг на друга! А из-за чего? Из-за того, в чем каждый из нас не лучше другого и не хуже. И никто в этом не виноват – ни мы сами, ни наши матери…
– Украдкой нас родили, – мрачно добавил Аманжан, вздохнув.
И тут заскрипела и стукнула в сенях дверь. Ребята переглянулись. Только теперь дошло до них, где находятся они и что с ними. Вспомнили про хозяина дома – самого жестокого человека, какого только приходилось им встречать. Дверь в избу раскрылась, и вошел старик с охапкой дров, спокойно прошлепал босыми ногами к печке, с грохотом бросил у стены промерзлые покрытые снегом поленья. Открыл дверку печки, пошуровал кочергою в топке, подбросил дров. Став на четвереньки, принялся дуть на огонь, смешно шевеля бородою…
Аманжан, внимательно следивший за каждым движением старика, пришел в бешенство от этого вызывающе хладнокровного поведения своего врага. Парень вскинул ружье и, громко щелкнув, взвел курок, но хозяин и тут остался невозмутимым. А двое друзей Аманжана оцепенели, сидя на скамейке.
– Чего целишься зря? Ружье не заряжено, – спокойно прогудел наконец старик и направился к посудной полке. – Хочешь убить меня, так возьми патроны. Они над изголовьем висят Заряди и стреляй себе… Эх! – добавил он после. – Да уж куда тебе, батыр. Не сможешь! Разве что со страху дружков своих пристрелишь.
– Ладно, попробую! – вскрикнул Аманжан, хватая со стены патронташ. – По зверю не приходилось стрелять, а вот тебя уложить попробую! – И он быстро зарядил ружье, вскинул его к плечу, прицелился.
Но и тут старик не смутился. Глядя в лицо парню, усмехнулся злобно.
– Брось, дурак! – придя в себя, крикнул Нуржан. – Сейчас же брось!
– Не лезь! А то и тебя прикончу! – хрипло зарычал на него парень, бледный с налившимися кровью глазами. – Сиди и не прыгай!
– Ай, сынок, ты бы сначала зайцев пострелял, – издеваясь, молвил старик.
Ни тени страха не было на его суровом лице.
– Отец, не дразни его! – крикнул, предупредил Бакытжан. – А то ведь он пальнет, он такой!
Старик задрал полу длинной рубахи, достал засунутую за край подштанников трубку, табакерку и принялся ладить курево. Казалось, он нарочно испытывает чужое терпение и похваляется своим хладнокровием.
– Аманжан… Аманжан, опомнись, – тихо произнес Нуржан, не зная, что предпринять. – Ты в человека хочешь стрелять.
– Нет, в гада! – прохрипел Аманжан; пена запузырилась на его губах. – Он хуже фашиста! Читай отходную молитву, старый черт!
Но что-то слишком долго он целился, словно мишень находилась за сотню шагов от него, а не рядом. Между тем хозяин преспокойно раскуривал трубку, достал из печки раскаленный уголек.
Чего греха таить – хотел, на самом деле хотел Аманжан пристрелить старика, да вот отчего-то потемнело у него в глазах и палец, лежавший на спуске, словно окаменел, когда парень собирался нажать на него. А старый хозяин то и дело бросал равнодушные взгляды в сторону жигита, который целился в него. И наконец ружье задрожало в руках Аманжана, затем, отброшенное им, грохнулось на пол. Грянул выстрел. Пуля, попав в дверь, распахнула ее силою своего удара. В избу ворвался холодный воздух. Старик закрыл дверь и накинул ременную петлю на гвоздь.
– Не могу! – закричал Аманжан, припадая на корточки и стуча кулаком по колену. – Не могу убить его! Я знаю этого человека! Где-то видел эту рожу! Аллах, почему я не могу убить его?!
Выстрел оглушил и, казалось, раскидал всех по сторонам. Бакытжан, сжавшись в комок, всхлипывал в углу. Старик сидел на сундуке и попыхивал трубкой… И скоро в избушке настала тишина – странная тишина, рожденная грохотом выстрела.
– Аксакал, скажите нам, кто вы? – осмелился нарушить эту тишину Нуржан.
– Я Конкай! – резко, без промедления ответил старик, словно ждал этого вопроса.
– Тот самый Конкай? Но он, я слышал, уже давно умер… Лет пятьдесят, говорят, назад! – удивленно воскликнул Нуржан.
– Конкай никогда не умрет! – горделиво сверкая глазами, отвечал старик. – И огонь в очаге этого дома никогда не погаснет! До меня здесь был Конкай, на его место пришел я, а на мое место придет следующий Конкай! И сейчас он находится, может быть, среди вас! Потому что Конкай сидит у каждого в его печенках, в его мозгу и в сердце. Конкай значит: бери себе все, что тебе нравится, и ничего не бойся! Конкай – это: я х о ч у, а на вас на всех мне наплевать! И он сидит в каждом, в каждом, да только не всякий хочет в этом признаться. Вот ты – Конкай, – вскочив с места, старик метнулся к Нуржану и ткнул ему в грудь пальцем. – И ты тоже! – тонко взвизгнул он и указал на Аманжана. – И ты Конкай! – показал он на Бакытжана. – У каждого из вас душа тоже конкайская! Молоко на губах не обсохло, а уже норовите погубить человека. Да куда еще вам! Я здесь, на перевале, пятьдесят лет живу один, и никто, греясь у моего огня, не смел мне слова поперек сказать. Потому как я – хозяин здесь! Меня даже начальство из района, из области не трогает. А вы что? Захотели верх надо мной взять?
Он метнулся к сундуку, убрал с него все вещи и, откинув крышку, стал выбрасывать на пол охапки ценных шкурок – норковых, соболиных, выдровых, волчьих, медвежьих.
– А это вы видали? – приговаривал старик, выбрасывая все новые и новые вороха мехов.
Жигиты онемели; Бакытжан медленно на коленях подполз к сундуку и стал ощупывать шкурки, Аманжан покачал головой и сказал:
– Вот так богатей!
– А ты думал? Пока все это имеется у меня, ни бог, ни начальство не страшны. – И старик любовно погладил лоснящуюся маралью шкурку. – Знайте же, молокососы, что шапки на головах всех начальников и воротники на шубах их жен – это от меня, из этого сундука. Да если бы я придушил всех вас троих, как кутят, а потом захотел бы оправдаться – этих шкур, думаю, хватило бы, чтоб спасти мою собственную. Или вы не знаете, что смерть тоже можно купить?
– Вы хотите сказать, отец, что можно тебе, значит… – начал, заикаясь, Бакытжан. – Или мне, скажем, если я тебя…
– Я хочу сказать, что, когда в прошлом веке сын кокчетавского султана Залькары, Алибек, совершил убийство, его старший брат отправил в русскую столицу сорок вороных иноходцев в подарок белому царю. И что же? Младший брат его был избавлен от каторги. Так-то! В те времена подношения брали открыто, не таясь, не то что в наши дни…
– А вы у нас, дедушка… вы тоже открыто взяли… подношения? – вдруг, перебивая старика, брякнул Бакытжан.
– Чего – у вас? – гневно выпрямился старик. – Сопляк ты и есть, и нечего с тобою разговаривать. Да разве подарка я от вас добивался, дуралей? Я взял свое! Плату за постой. А как же иначе? В городе небось выложили бы денежки за гостиницу. А здесь, в горах, где можно сдохнуть от холода, я вам даю приют и ночлег – и вы за это не хотите платить? Вам жалко стало дрянные пимы и часы – так возьмите их обратно. Тьфу! Хотел я испытать, что вы за люди, а вы оказались мелкими душонками, барахольщиками! – С этим он, вскочив с места, достал откуда-то часы, валенки и швырнул все это обратно гостям; затем принялся убирать свои сокровища в сундук.
– Добро вернулось к хозяину – слава! – усмехаясь, но чувствуя себя несколько смущенным, проговорил Аманжан, надевая часы на руку.
Нуржан тоже смутился и призадумался. Нерешительно глядя в спину Конкаю, произнес тихо: