Текст книги "Человек-Олень"

Автор книги: Оралхан Бокеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

– Пошли, Баке, – сказал Аманжан, достав из трактора топор. – Хоть ползком, а доберемся до этих кустиков. Нарубим дров для костра.

– Из дому выезжали, были трактористами – грудь колесом, – отвечал Бакытжан. – Потом в плен попали к Конкаю. А ночью концерт показывали волкам, артистами, значит, были. Теперь, видать, приходится быть альпинистами, акри.

– Погоди, парень, вот еще ночь здесь переночуем, так вовсе обезьянами станем, – заверил Аманжан, хлопая приятеля по широкой спине.

– А кем угодно, пожалуйста! – соглашался толстяк. – Все равно человеком быть тяжелее.

– О, так ты еще считаешь себя человеком? Тогда бери топор – и пошли. Человек должен что-нибудь делать! – провозгласил Аманжан и потянул за собой приятеля.

Бакытжану не хотелось лезть на гору, но деваться было некуда, пришлось идти. И они оба поползли по крутому склону вверх, по обдутому и оглаженному ветрами снегу, твердому, как железо. Нуржан посмотрел им вслед, пробормотал: «Бисмилла! Желаю удачи, товарищи», – а сам вернулся к трактору, перевернул вверх дном всю кабину, подбирая необходимый для работы инструмент.

Между тем двое карабкались вверх, и Аманжан, продвигавшийся впереди, вырубал топором ступеньки, словно заправский альпинист, и сверху бросал Бакытжану веревку, за которую тот подтягивался и медленно взбирался к товарищу. Склон в этом месте был таким крутым и гладким, что подниматься приходилось с огромными усилиями, прилепившись всем телом к ледяной стене. Оба жигита вспотели, и наблюдавшему снизу Нуржану видно было, как над ними вьется пар. Вскоре Нуржан завозился с мотором и отвлекся от них – и вдруг заметил, как мимо него стремительно пронесся вниз какой-то большой темный ком. Не успел он сообразить, что это могло быть, как сверху загремело:

– Ух, чтоб тебя… олух, тетеря! Ну и валяйся теперь там, на дне оврага!

Оказалось, Бакытжан нечаянно выпустил из рук аркан, за который его подтягивали вверх, пошатнулся и плюхнулся в снег – и, как только его зад коснулся гладкого наста, парень мигом шмыгнул вниз, словно на салазках. Аманжан не стал даже смотреть, куда в конце концов улетел толстяк, и, выматерив его как следует, один полез к кустам. Лишь крикнул перед этим Нуржану:

– Оу, Нуреке! Не вздумай лезть за ним! Пускай сам выкарабкивается, олух.

И вскоре сверху донеслись частые удары топором. Аманжан добрался-таки до кустов. Нарубив большую охапку сучьев, он с дровами в руках заскользил вниз и мигом очутился в снежной яме, куда наметился еще сверху. Нуржан был поражен ловкостью и смелостью товарища. «Однако, – подумал он, – нет геройства без горячих голов».

Мерзлый сырой тальник не загорался; полили прутья соляркой – кое-как занялись вялым, чадящим пламенем. Костер был устроен позади трактора; в огонь поставили мятое ведро, наполнив его снегом. Но от костра больше было дыму, чем тепла.

– Ничего не получится, – огорченно сказал Аманжан.

– Давай разогреем еще солярки, обольем мой пиджак и запалим. Все равно у меня старый пиджак, не жалко, – предложил Нуржан.

– Надо еще взять у этого олуха безрукавку, – добавил Аманжан. – Она у него под пиджаком… Иначе все равно нам воды не вскипятить.

– Сперва надо его самого вытащить из оврага.

– Ничего, сам вылезет!

– А ну сходи помоги, – попросил Нуржан. – Не ждать же его, сидя на месте.

– Ладно, пойду, но только из-за его безрукавки.

И Аманжан, взяв ломик, заскользил вниз по тому пути, по которому скатился в овраг Бакытжан. Нуржан продолжал возиться с костром. И вдруг он услышал снизу яростные вопли, брань. Показались двое впереди Бакытжан, за ним, опираясь на лом, поднимался Аманжан. Выбравшись к трактору, он здоровенным подзатыльником свалил толстяка в снег.

– Гад! Вот, полюбуйся на него! – крикнул Аманжан. – Я-то думаю, чего его нет и нет, а он там, подлюга, укрылся и потихоньку курт жрет!

Нуржан удивленно посмотрел на Бакытжана и только теперь заметил, что тот торопливо жует, набив чем-то рот.

– Стыдись, – нахмурившись, сказал ему Нуржан. – А если бы сейчас война была или голод? Эх ты… Волк, говорят, и тот сочувствует своему брату. А ты спрятал горсть курта в карман и думаешь, что один спасешься от беды?

– Нате, жрите, не завидуйте! – взвизгнул Бакытжан и, выхватив из кармана катышки курта, бросил в снег. – И меня разорвите и сожрите! Ну, режьте на куски!

Никто не стал подбирать курт, разбросанный Бакытжаном.

– Ну-ка снимай безрукавку, – только и сказал ему Нуржан.

Толстяк молча стал раздеваться…

Растопив солярку, они облили ею пиджак и ватную безрукавку, подожгли – и наконец разгорелся жаркий огонь. Действия людей, похоже, обретали какой-то смысл. По лицам жигитов побежали живые отблески огня – словно кровь заиграла в этих осунувшихся лицах. Из разогретых медных трубок трактора закапало масло. Картер разогрелся. Вскипятив ведро талой воды, залили охладитель. Объятые наконец пламенем, пошли трещать ветки тальника. И солнце между тем поднялось высоко, и все вокруг озарилось ярким сиянием полудня. Снежные крошки сверкали, слепя глаза.

Бакытжан, стыдясь своего поступка и раскаявшись в душе, работал как одержимый. Ему хотелось – хоть кровь из носу – усердной работой заслужить прощение. Наматывая сыромятный ремешок на заводной диск пускача, он дергал и дергал – пока наконец не затарахтел движок. Вслед за этим ухнул и загрохотал трактор, взревел, отчаянно выплевывая дым, словно давясь кашлем. Нуржан подбавил газу – и раздался громоподобный рев, словно прорвались долго сдерживаемые рыдания ожившего «ДТ»… Вскоре он перешел на ровное, обычное свое гудение, словно затянув привычную песню – и да здравствует жизнь! Да здравствует жизнь! Да здравствует!

Втроем быстро собрали инструменты, ведра, побросали все в кабину, вытащили из снежного балагана сиденье и спинку, водрузили на свои места, сами тоже вскочили в кабину.

Надлежало, спустившись к подножию горы, поехать в обход ее по лощине, с тем чтобы вернуться на свой след. По принятому вчера решению, надо было вновь подняться на вершину, перевалить ее и спуститься к оторвавшимся саням… Но против такого действия вдруг выступил Аманжан.

– Пока живы, надо двигать к аулу, – решительно сказал он. – А ты как думаешь, жирный?

– Я… Как ты, так и я, – отвечал, потупившись, Бакытжан.

– Ребята… людей стыдно, – возразил Нуржан. – Столько перенесли – и с полдороги возвращаться домой…

Аманжану стало смешно от рассудительности старшего тракториста.

– Пхи-хи-хи! – захихикал Аманжан. – Вот стыдливый нашелся! Беда с тобой… А чего же они не стыдились, когда посылали нас к волкам в зубы? – крикнул он. – Не стыдились нас охмурять – каких только слов не наговорили, чтобы мы, дураки, поехали на свою погибель?! И мы еще должны стыдиться перед ними? Довольно слюнки распускать, сопли размазывать! – уже ревел он. – Едем назад, и точка! Пока солнце держится, успеем через перевал махнуть.

– Не спеши так, дорогой, – спокойно отвечал Нуржан. – Не ты один решаешь. Давайте проголосуем за и против. Предостереги, говорят, вовремя слепого, чтобы нечаянно ребенка не задавил…

– Ух! Прямо как в кино! – восхитился Аманжан и скрипнул зубами. – Может, собрание комсомольское проведем?

– И проведем! Собрание нашей совести!

– Вот что, – сказал Аманжан, – кончай трепаться, старшой. За эти двое суток я, понимаешь, совсем совесть потерял! А занять негде – ни у кого ее нет. Вот так-то.

Нуржан знал, что этот рослый, сильный парень был из тех, кто ни за что не отступится от своего и если заупрямится, то будет стоять на своем, хоть голову ему отрубай. Как самая твердая земля трескается от мороза, так и его может разорвать на части от пробудившегося негодования… И хоть не чужд ему дух товарищества и знает он чувство ответственности, но со вчерашнего дня что-то изменилось в нем… Может быть, повлияла на него встреча с жестоким стариком Конкаем? Кто его знает…

Пар клубами вырывался изо рта парней, стоявших у заведенного трактора. Казалось, что душевное волнение распалило их и им стало жарко, но все трое, не замечая того, мелко дрожали от холода. Злые выкрики Аманжана заставили двух его друзей призадуматься. Было что-то справедливое в его возмущении… но что делать? Если вернуться ни с чем домой, то как оправдаться? И в то же время как быть, если они едва не погибли ночью, промерзли до костей и двое суток уже ничего не ел и…

И тут Нуржан опять услышал, как где-то вдали, за снежными холмами, прозвучала не то песнь, не то плач Снежной девушки. Она звала, она тревожила его сердце своей неведомой печалью.

– Вот что я скажу тебе, Аманжан, – вдруг выступил вперед Бакытжан. – Ты всегда обзываешь как хочешь… То ляуки, то обжора, то жирный. Ладно, я такой… А вот ты каким оказался на деле? Других дразнишь, как заведенный патефон, а сам ты кто? Затаился до поры до времени, акри… Там, понимаешь, в совхозе скот дохнет без корма, а ты тут устраиваешь нам…

– В аул без сена возвращаться не будем, – решительно поддержал его Нуржан. – Сейчас спустимся, объедем гору и сани прицепим. А потом дальше поедем.

– Нет, – столь же решительно отказался Аманжан. – Я не желаю еще двое суток подыхать без еды.

– Можешь оставаться. Поедем без тебя, – сказал Нуржан.

– А! Так вы вот как… Привыкли, когда вас в бараний рог гнут. – Аманжан сплюнул в снег. – Ну вы у меня сейчас попляшете. Если вы решили подохнуть, я вам помогу. – И с этим он выхватил из кармана складной нож; щелкнув, раскрыл его. – Прежде вас укокошу, чем вы меня…

«Аманжан! – хотелось крикнуть Нуржану. – Вот ты какой, оказывается. Вместе росли, вместе учились… Ты зачем это нож… нож-то зачем, Аманжан? Нет, домой лучше не возвращаться. Лучше нам здесь и умереть, вдали от людских глаз…»

– Вы мне все надоели! – кривясь, выкрикнул между тем Аманжан. – Все вы, умники, агитаторы, ляуки… Общество! Человечество! – завершил он выкрик по-русски. – Обществу нужна скотина на мясо, а мы, люди, не нужны, что ли? Пха-ха-ха! Патриоты какие выискались! Плюю на вас! Обществоведение мне и в школе до смерти надоело!

Нуржану казалось, что перед ним кричит, бешено сверкая глазами, не его закадычный друг, с которым он провел немало хороших дней в детстве, а беснуется старик Конкай… Вот он соскочил с гусеницы трактора, на которой стоял, и двинулся к ним, держа нож в руке.

– Эй, а ты грамотный парень, оказывается! – воскликнул Бакытжан, еще не веря серьезности происходящего и стараясь дело свести к шутке. – Всякие слова русские запомнил!

– Не смейся, ты! Сейчас кишки тебе выпущу! И со своим отцом Упраем не успеешь попрощаться, ублюдок!

– А-а! – тонко взвизгнул Бакытжан; какая-то неведомая сила, казалось, подбросила его в воздух; непонятно куда и каким образом, но он так двинул здоровенного жигита, что тот рухнул на снег словно подрубленный; нож далеко отлетел в сторону.

Гордый, неистовый Аманжан, считавшийся непобедимым, валялся в сугробе, словно тополиное бревно, а Бакытжан мгновенно вскочил на гусеницу «ДТ» и закричал сверху, потрясая кулаками, словно оратор:

– Смеетесь над тихим! Издеваетесь над молчаливым! Я вот как накушался от вас! – И он провел ребром ладони по горлу. – Это я, я плюю на вас! На всяких там Конкаев и волков, которых надо бояться! На собачий холод и голод! И на тебя, Аманжан, плевать хотел! Нуржан, садись в трактор, – повелительно крикнул он старшому. – Поедем за санями. А этот бешеный пес пусть валяется в снегу. Нарушившему клятву – смерть!

– Все равно… прикончу обоих, – кряхтя, корчась на земле, прохрипел Аманжан. – Своими руками порешу, сволочи…

Трактор взревел. Рассерженный Нуржан рванул рычаги.

– Поехали! – крикнул он.

– Поехали! – повторил за ним Бакытжан.

Аманжан остался лежать в снегу. Налитыми кровью глазами, словно волк, попавший в капкан, злобно следил он за удалявшимся трактором. Жажда мести, презрение, ненависть снедали его. Когда трактор, нырнув за бугор, скрылся из виду, парень уткнулся в снег лицом и заплакал. Разрыдался так, что заломило в висках. Слезы падали в снег, сразу же превращаясь в ледяные катышки. Пальцы его распухли от холода, побагровели, и он вытер их об рукава и сунул под мышки. Вытянув шею, посмотрел вниз – трактор бодро удалялся, выстреливая клубы дыма, порою глубоко увязая в снегу, но не замедляя хода. Вскоре он скроется за склоном…. Судя по скорости, трактор должен был за какие-нибудь полчаса обогнуть гору и выйти на вчерашний след.

* * *

Как они и надеялись, низина горного подножия не была заболочена, камней больших также не оказалось на пути – и это было хорошим началом. Плотный, слежавшийся снег легко проламывался под гусеницами, подминался под брюхо трактора, и он с ровным гудением бежал вперед. Лица у двух трактористов были суровы, словно шли они в танковый бой; движения их были резки и энергичны, и на душе у каждого не было того вчерашнего чувства нехорошей тоски и отчуждения – деятельная бодрость целиком захватила жигитов. Им предстояло в дело провести то, что они задумали, и это – преодолев всю усталость и отчаяние… после того, как была утрачена всякая надежда… Вот он, тот безрассудный порыв, на который оказываются способными отчаявшиеся люди, рассчитывающие только на собственные силы. Смерть можно преодолеть только подобным порывом…

– А что, Нуржан, правда ли это, – нарушил тишину Бакытжан, – что замерзающий человек чувствует, что ему тепло, даже жарко?

– Да, – отвечал Нуржан, который с сосредоточенным видом вел трактор.

– Мне ночью тоже было жарко… Я, Нуржан, видел, как пришла ко мне девушка… одна девушка и повела меня куда-то. Вовремя ты, выходит, дернул меня за ногу…

– Не замерз без жилетки? – спросил у товарища Нуржан, вспомнив, как они сожгли – один пиджак, а другой – безрукавку.

– Зад дрожит, зато сердце кипит, – ответил Бакытжан. – Слушай, джура, у меня в кармане один куртик завалялся… – добавил он, потупившись. – Погрызем, что ли?

Нуржан, увидев, каким несчастным и кислым стал вид у парня, рассмеялся и сказал:

– Так вытаскивай… Чего мнешься?

Окатыш курта, черный от долгого пребывания в кармане, трактористы грызли по очереди. Обрушивая громоздившуюся до небес тишину заснеженной горы, могучий «ДТ-54» с неимоверным грохотом начал новый подъем на перевал по следам вчерашнего восхождения…

И вот, объехав встрявшие в сугроб сани, «ДТ» остановился, попятился, и Бакытжан, успевший уже на подходе спрыгнуть с трактора, стал знаками подавать команды: ближе… еще ближе… стоп! А там и, подняв тяжелое дышло, попытался соединить его вершину с задком трактора, но не увидел в проушине болта, стал искать его, раскидывая вокруг снег, а потом крикнул:

– Давай сюда палец гусеничный!

Поймав на лету брошенный Нуржаном стальной палец, продел его в скважины и сверху вбил обухом топора.

– Бисмилла! – крикнул он и взобрался в кабину. – Поехали!

«ДТ-54» ринулся вниз, волоча за собою сани, из-за которых промучились трактористы лишний день. Радовались молодые люди – все же их взяла: с шумом бежал трактор, словно конь, к хвосту которого привязано пустое ведро. Осталось теперь найти стога, погрузить сено и…

Когда они, ликуя, съехали к месту своей ночевки, то увидели Аманжана, который по-прежнему лежал в сугробе. Он не шелохнулся, когда трактор стал, чуть не наехав на него гусеницами. И ребята испугались.

– Ойбай-ау! Уж не убил ли ты его? – предположил Нуржан.

– Брось! Кишка тонка у меня, чтобы с одного удара убивать, – отвечал Бакытжан. – Притворяется мужик!

Аманжан лежал под самыми гусеницами не шевелясь и, словно ничего не слыша, смотрел на далекие белые вершины. Нуржан высунулся из кабины.

– Эй, вставай, чего лежишь! – крикнул он. – Садись давай, и поехали!

Но тот продолжал лежать, вызывающе храня молчание, с серым лицом… Нуржан спрыгнул с трактора и схватил его за руку, потянул.

– Вставай, говорят! Посерчали маленько – и хватит. Не оставлять же тебя на съеденье волкам… А кто виноват, не виноват – после будем разбираться.

Тут и Бакытжан подоспел; Аманжан, словно бы нехотя, словно делая им большое одолжение, поднялся наконец с земли и, отряхиваясь, проворчал:

– Не пропадать же мне из-за дураков… – И с важным видом полез в кабину.

Он уселся на свое обычное место и долго ни с кем не желал разговаривать. Хранил гордое молчание. Но спустя некоторое время заговорил первым, причем грубо и заносчиво.

– Ты, ляуки, – обратился он к Бакытжану. (В другой раз он, может, и пнул бы его по ноге, а теперь только обозвал.) – Ты… Сознайся, кто тебя научил так бить?

Бакытжан, сидевший втянув голову в воротник полушубка, охотно отвечал:

– И сам не знаю… Как кинулся – еще помню, а вот как ударил… убей не помню. Уж очень я рассердился, акри. В жизни не ожидал услышать от тебя такое… Вот моча в голову и ударила…

– Врешь, – говорил Аманжан, тоскливо шаря по карманам в надежде найти курево, которое у него давно кончилось. – Врешь ведь. Тебя вот он научил, – кивнул он на Нуржана. – Вы вместе потихоньку тренировались, чтобы вдвоем отметелить меня.

– Да полно тебе, Аманжан, – с укором произнес Нуржан. – Или мы враги тебе? Или ты враг нам, убил наших отцов? Что мы тебе такого сделали?

– Вот именно! – поддержал товарища Бакытжан.

Белый снег вокруг. Холод, холод. «ДТ-54» мнет гусеницами ровный покров, рвется вдаль, нетерпеливо разбрасывая снежные комья. Вдали… волки воют? Печальная песня звучит?..

– Ура! – воскликнул вдруг Бакытжан и, вскочив, ударился макушкой о потолок кабины. – Ура! Смотрите, человек появился! Вон там он! Человек! Голова у него, две руки, две ноги! Говорить, наверное, умеет! – кричал парень, несмотря на то, что при ударе головою больно прикусил язык.

И на самом деле: на западном склоне Айыртау, далеко-далеко зачернел маленький всадник. И до того его появление обрадовало парней, что у всех троих навернулись на глаза слезы. Сколько пришлось им мучиться на этом жутком морозе, сколько перестрадать в бесконечную ночь, едва не стоившую им жизни, сколько отчаяния пережить среди этих мертвых снегов и льдов, чтобы понять, как дорог им вид человеческий и сам незнакомый человек, которого можно растормошить, обнять, поцеловать…

– Вижу, что человек, – молвил Аманжан, упорно продолжая обшаривать карманы. – Но интересно мне… курит он или нет?.. Затянуться бы еще разок да помереть…

– Аллах тебя знает, – начал дразнить его Бакытжан. – Тебе курить дать, так ты после жрать попросишь. Пожрать дать – ты, пожалуй, бабу потребуешь. – И, произнеся эту беззлобную шутку, Бакытжан все же с настороженностью покосился на Аманжана: как проглотит?..

Но тот лишь смутно усмехнулся и ответил:

– Что ж, может быть, ты и прав, толстый. Человек, знаешь ли, существо ненасытное…

Нуржан, управлявший трактором, молча слушал разговор приятелей, вновь дивясь про себя тому, как они оба изменились за минувшие дни. Подъехали поближе и увидели: человек спешился и что-то делает, лошадь мирно жует сено, охапкой наваленное перед нею. Трактор остановился, лошадь перестала есть и, навострив уши, беспокойно фыркнула. Хозяин, отбросив лопату, потянулся взять повод, чтобы лошадь не убежала, испугавшись. Под снегом, который разбрасывал человек, было, оказывается, сено, доброе, свежее, как недавно снесенное яичко, – небольшой стожок. Уже несколько навильников было брошено в розвальни.

Когда трое здоровенных жигитов с криком «Ассалаумагалейкум!» бросились к человеку, старик – ему было лет под шестьдесят – оробел и попятился. Чуть ли не с неба свалились они вместе со своим трактором… не грабители вроде, не подкравшиеся незаметно разбойники… вот и сани пустые волокут куда-то… Удостоверившись, что перед ним молодые казахские парни, старик сам бросился к ним навстречу и стал трясти каждому по очереди руки, радостно приветствуя их.

– Добро ли ехали, сыночки мои? Откуда? Куда?

– С Карагайского района мы. С Фардихи едем… уже третий день. За сеном, отец, с осени где-то здесь осталось.

– Знаю, знаю! – в ответ. – Сено ваше недалече… Но с Фардихи, сыночки, о зимнюю пору сюда прямой дороги нету… Как же вы ехали?

– В таком случае, аксакал, мы проложили новую дорогу, – отвечал Аманжан.

– А ведь и то правда! – воскликнул старик, вновь беря в руки лопату. – Дело неслыханное. Зимою к нам, сколько помню, никто и не ездил.

– Хозяин дома, где мы ночевали после Фардихи, этот путь нам указал, – рассказывал Нуржан, – мол, через Айыртау напрямик можно. Вот мы и решили напрямик, да чуть не пропали, заблудились…

– Как зовут того, кто дорогу такую вам подсказал? – спросил старик. – Запомнили имя его?

– Как не запомнить, аксакал, – отвечал Нуржан. – Хорошо запомнили. Конкаем зовут. До утра нас в плену, можно сказать, держал.

– Оу! Ай! Будь он проклят! – Старик сердито отбросил в сторону лопату снега. – Все озорует, злодей! Он, этот пес нечестивый, только и занимается тем, что людей губит да путает… Небось и с вас плату взял за ночлег?

– Хотел взять, аксакал, – ответил Бакытжан, который достал лопату с трактора и принялся помогать старику, – да потом не взял…

– Спасибо, сынок!.. Стало быть, аллах вразумил бесноватого… Пристроился, злодей, у самого перевала, на безлюдье, и кровь сосет с проезжих да прохожих. Виданное ли дело! Да пристрелить пса, коли взбесился! Моя бы воля была… А сено ваше чуть в стороне осталось, на запад вы маленько съехали. – Прищурившись, он посмотрел на горы и предложил: – Сегодня уж переночуйте у меня, а завтра я вам скажу, как ехать.

Аманжан, стоявший подбоченившись, спросил у него:

– Дед, а закурить у тебя найдется?

– Нету, мой ясненький. Насыбаю понюхать могу дать.

– Эх! Не дерьмо – плохо, а что дерьма нет – плохо, сказала голодная ворона, – вздохнув, изрек Аманжан и потянулся к табакерке старика.

– Э-э! Э-э, мой ясненький, так не годится! Слыхал, говорят: «Мою дочь замуж хошь бери, хошь не бери, а худо о ней не говори», – так отчитывал старик парня за грубость.

– Он у нас особенный, – начал оправдываться за приятеля Бакытжан. – Шутить любит. Так любит, что даже может пошутить с человеком, который в отцы ему годится.

– Ладно, дети мои! Коли добрая шутка – почему бы и не пошутить! Я не в обиде, аллах свидетель… А ты скажи мне лучше, каков мой табачишко? Слезу выбивает?

Аманжан, нюхнувший насыбая, и вправду исходил слезами и чихал беспрерывно. Все рассмеялись.

– Провались… твой насыбай! – прохрипел Аманжан, сплевывая в снег. – Сдохну, а не притронусь больше к нему.

– Отец, – предложил со своей стороны и Нуржан, – чего зря мучить вашу лошадку, давайте мы весь стог разом на наших санях перевезем.

– Не знаю, что и сказать, сыночки… Ведь устали вы, намаялись после такой-то дороги, намерзлись, поди.

– А что нам, молодцам! – успокоил старика Аманжан, которому было несколько неловко за свою грубость; и он первым взялся за вилы.

– Ну-ка, подгоняй трактор! – скомандовал важно Бакытжан. – Нечего время терять.

И трое жигитов с хозяином мигом навалили воз сена на огромные тракторные сани.

* * *

Когда добрались до зимовья старика, уже смеркалось. Сено свалили с саней посреди двора, слили воду из радиатора трактора и направились к дому. Невзрачная бревенчатая избушка об одно оконце показалась измученным парням настоящим дворцом. Это было убогое жилье людей, поселившихся на отшибе, но дух невозмутимого покоя, смирения и тишины исходил от него. Неподалеку темнел еще один домик, в котором, как объяснил старик, жил его помощник. Жирный дым вился над трубами. Отстоявшуюся тишину вечера нарушил зычный рев коровы, ей жалобно откликнулся теленок, запертый в стайке.

Рядом с домами был расположен горячий родник, исходящий паром, и это придавало особенность пастушескому зимовью. Вокруг источника густо теснились разросшиеся кусты тальника; склон ближней горы был покрыт густым лесом. Отсюда и начиналась большая, нетронутая тайга Горного Алтая… Напрямую к северу от этого зимовья можно было выйти к реке Хатунь, далее простиралась сибирская Россия. Этот край, в отличие от прочих уголков Алтая, не был достаточно населен и освоен – оттого и сохранился в девственной мощи лесов и в зверином богатстве. Прелесть дикой природы здесь еще не была исковеркана нашествием техники, необычайно снежные суровые зимы мешали ее продвижению в глухие края. И жил здешний редкий народ, даже в засуху не испытывая нужды в кормах для скота, потихоньку заготавливал в излюбленных местах сено и по зимнему пути подвозил к своим дворам. Захаживал сюда и случайный народ, охотнички да туристы; бывало, неосторожно пользовался огнем – и тогда случались губительные пожары. Недавно горела северная часть этой округи, едва справились с огнем солдаты, брошенные на тушение пожара. И от всего этого потихоньку таяла заповедная мощь Глубинного края.

– Мы, местные люди, называем это урочище Бекалкой, – рассказывал хозяин за дастарханом. – Наше зимовье – самое дальнее в районе Большого Нарына. За нами дичь, пустыня.

Старая хозяйка, угощавшая гостей, была, видимо, не очень расторопна и аккуратна – не скоро внесла она закоптелый медный самовар, из топки которого еще вымахивал угарный дым. Дастархан, собранный ею, не отличался изобилием, но было подано достаточно масла, сливок, твердого сыра – иримшика – всего того, что делается из молока. Трое парней, изголодавшись на морозе, до седьмого пота пили сытный чай с молоком. Полуобмороженные руки и лица у них нестерпимо раззуделись, усталые головы так и клонились на грудь, и глаза закрывались сами собою.

– Чего только не испытаешь, прежде чем сойдешь в могилу, – вздохнув, молвил задумчиво хозяин. – И все-то делается ради жизни одной. Привыкаешь к своей скотине, ходишь за нею, пока ноги держат, не зная покоя. И сына-то аллах не дал мне, ради которого стоило бы холить добро. Правда, дочка имеется, и ее, конечно, жалко… Застряла здесь с нами, никуда не хочет уходить. Мол, не могу вас оставить одних. Ох, время какое! Живем, чтобы только живу быть, не помереть бы сегодня…

Старика слушал разве что один Нуржан: два приятеля его, разомлев в тепле, уже клевали носами. Железная печурка в углу раскалилась докрасна. Тусклая керосиновая лампа, словно печальная душа бедного жилья, едва преодолевала сумрак избы. У стены стояла единственная деревянная кровать. В изголовье ее, в углу, висела нарядная одежда молодой женщины. Над постелью к стенке прибит был вышитый коврик с голубями. Заметив, что Нуржан смотрит на коврик, хозяин сообщил с улыбкой:

– Это Алмашжан, дочка… Ее голуби. Она сама, бедная, как птичка в клетке… не может улететь куда ей хочется. Свет велик, а сидеть на одном месте надоедает ведь… Только одно утешение знает, бедная, что книги читает. Все читает и читает, с работой управившись. С десяток коров у нас: зимою, как отелятся, молоко возим вниз, в Огневку. И вся эта работа на ней, на умнице…

Нуржан посочувствовал:

– Трудно, наверное, ей, аксакал. Молодым ведь не нравится одиночество…

– Что поделаешь? Не хочет уходить… Мы бы денег собрали, чтобы она могла уехать и училась. Но твердит одно: «На кого вас брошу одних?..» А здесь и сам порою заскучаешь так, что и дурака рад бы повстречать, лишь бы человек рядом был… В тоске, живем, без соседей. От такой жизни, боюсь, не стать бы самому, как этот Конкай…

– У него другое, – возразил Нуржан. – Конкай одиночество любит, одиночество считает свободой и никого к себе не подпускает. Готов кусаться и пинаться, чтобы только никто не беспокоил его. Сам об этом говорил.

– Брешет! Не свободу он любит, а людей боится. Ему среди них житья нет. Он душегуб… Девушку молоденькую загубил.

– Расскажите, аксакал! – попросил Нуржан.

Оба его товарища уже спали. Старуха обиходила, бегая с улицы в дом и обратно, хлопая дверью. Хозяин, зарядившись насыбаем, принялся рассказывать:

– Страшная история, сынок. Девушка одна восемнадцатилетняя отвозила мать в больницу и на обратном пути попала на перевал Конкая. Спешила она – скотина у нее дома оставалась без присмотра. И тоже, как вы, у Конкая про дорогу короткую стала выспрашивать. А он, крови оленьей напившись, взыграл как зверь и набросился на бедную, обесчестил ее… В одной рубахе, босая, бежала она среди ночи и заблудилась в снегах. С тех пор ее никто не видел, сынок. То ли замерзла, то ли волки ее съели… Да… Не знаю, как узнали об этом, но люди говорят, что так и было. С тех пор и рассказывают про Снежную девушку. Мол, бродит по горам в белой одежде, босая, с серебряными волосами…

Старуха, вошедшая с охапкою дров, прислушалась к словам мужа, рассердилась на него и заворчала:

– Разболтался, старый… Не даешь отдохнуть ребятам!

– Ладно, байбише, – ответил старик и продолжал: – В прошлую зиму ставил я капканы, в один капкан косуля попалась, так ее кто-то выпустил, а кто – неизвестно. Никаких следов человеческих рядом не было, вот какая история…

– Все это похоже на сказку, – сказал Нуржан. – Признаться, отец, я эту Снежную девушку иногда вижу во сне…

– Так и Алмаш моя говорила, что видит! – воскликнул старик. – Подружками, говорит, уже стали во сне… Что-то она завозилась с коровами…

– Эй, старик! Ты кончишь сказки сказывать? Дай покой ребятам! – прикрикнула на хозяина жена, смерив его гневным взглядом, и загремела посудой.

– Ладно, байбише, ладно! Стели постель. – И, повернувшись к Нуржану, сказал: – Одно я все хочу спросить у тебя, сынок… Сколько лет вон тому жигиту?

– Какому?

– А вон тому, долговязому, здоровенному?

– Аманжану?.. Да ровесники мы с ним. Двадцать три года каждому.

– А мать у этого жигита жива, нет?

– Жива. Чудная только… Замкнутая. Ее прозвали Ундемес-шешей… А почему вы об этом спрашиваете?

– Знаешь, сынок, я, когда увидел этого парня, даже испугался, ей-богу. Подумать только – до чего похож на Конкая! Как будто это он сам, чудом помолодевший… Вот же бывает как, сынок.

– Ну что вы, отец! Мало ли кто на кого похож, – отвечал с улыбкой Нуржан. – Например, вот эти двое говорили мне давеча, что я похож на вас.

– Быть того не может!.. Хотя погоди… Бывал я в вашем ауле, два раза бывал. И один раз ездил я туда э-э… точно – в сорок пятом году! Да. После войны как раз, летом…

– Ох, чтоб тебя перекосило! Ложись же, старый! – уже совсем осатанев, завопила старуха. – Опять начнешь сыновей разыскивать, которых рассеял по свету, в чужие гнезда подкинул!

– Ладно, байбише, будет тебе! Уймись. Дай поговорить с человеком. Лошади, и те перефыркиваются, в табун бегут, чтобы, значит, боками друг о дружку потереться… Совсем мы здесь одичали, не знаем, как люди живут… Отшельниками стали, алла-тагала…

– Говорите, ата. Я спать еще не хочу, – сказал Нуржан.

– Спать… На том свете выспимся, а на этом лучше поговорить. Ну, так слушай. Двадцать четыре года назад пропала из кержацкого аула Огневка девушка-казашка. Мы ее разыскивали, не нашли. Тогда зима была тоже суровая, как сейчас… Прошло года два, и все ее забыли. Думали, что сгинула в горах. А потом поползли слухи, что ее видели у Конкая. Мол, прожила она все это время у него, а когда забеременела, он отвез ее в дальний аул и бросил на дороге. Говорили, что Конкай боялся, как бы люди, ненавидевшие его, не извели его самого и весь его корень, поэтому хотел, чтобы потомки его выросли в безвестности, в людской толчее. Да. Чтобы, значит, целее были… И между прочим, сынок, в те годы, когда исчезла огневская девушка, тоже стали поговаривать о Снежной девушке. Вот с каких пор ходит среди людей эта сказка. А может, и не сказка, кто его знает…