Текст книги "Честная игра"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА V

Я держу в своих руках солнечные лучи,

Но я швыряю их, чтобы рассеять их,

Потому что мое страдание более, чем

страдание,

И моя радость – менее, чем радость.

Фрэзи-Боуер

Тедди проезжал по Пикадилли в автобусе и вдруг заметил в ехавшем рядом автомобиле Джервеза и Филиппу; их всех задержала пробка, образовавшаяся перед Берклей-стрит, и со своего высокого сиденья Тедди мог хорошо видеть внутренность автомобиля.

Он увидел смуглое, тонкое лицо Джервеза, освещенное смехом, и его руку на руке Филь. Ему даже показалось, что он слышит смех Филь. На заднем сиденье лежала масса покупок, то, что Тедди называл «нахально бросающиеся в глаза пакеты», и при виде их ему стало тяжело на сердце.

Автомобиль свернул по направлению к Сент-Джемсу, а автобус – в сторону Кенсингтона. Тедди внезапно почувствовал ужасную усталость, как будто он играл в регби и был настолько глуп, что дал себе остыть. Все время перед его глазами стояла картина спокойной роскоши автомобиля Джервеза и руки Джервеза, покоившейся на руке Филиппы. Он вошел в высокий узкий дом на Виктория-Род, что-то рассеянно насвистывая, и стал перебирать письма, лежавшие на столе в вестибюле.

Ничего интересного – почти все счета! Господи, как опротивела ему жизнь! Но вот большой серый конверт с крошечным серебряным гербом на обороте. Этот конверт он взял с собой в комнату. Вошла пожилая женщина, без чепца, но в огромном, ослепительной белизны фартуке, даже скрипевшем от большого количества крахмала.

– Хэлло, Нанни! – сказал Тедди и улыбнулся.

– Я по поводу обеда, – сказала Нанни. – Вашего отца не будет дома. Что вам приготовить: баранью котлетку или филе с зеленью?

– Я тоже ухожу, милая!

Нанни неодобрительно покачала головой.

– Я никогда не видела, чтобы такой мальчик, как вы, вечно уходил из дому.

Тедди, закончив читать свое серое с серебром письмо, протянул Нанни руку.

– Не сердитесь, милая! Помогите мне лучше переодеться и достаньте чистый воротничок и вообще все, что нужно.

Нанни захлопотала. Больше всего в жизни она любила чувствовать, что в ее помощи нуждаются либо ее мальчики, как она называла Тедди и его брата, либо их отец.

С тех пор, как полковник Мастерс стал заниматься гольфом с таким же рвением, как верующие стремятся спасти свою душу, а Майльс, старший сын, отправился в Кению со слабой надеждой разбогатеть, жизнь легла тяжким бременем на руки Нанни, нянчившей трех мужчин с того самого момента, как умерла «мисс Каролина». Нанни была камеристкой у матери Тедди в дни, когда та еще была несчастной богатой наследницей, а потом стала нянчить ее младенцев, когда она превратилась в безумно счастливую обыкновенную женщину, хотя и лишенную наследства.

Теперь она суетилась в комнате Тедди, пока он плескался в ванной, то и дело обращаясь к старушке с какой-нибудь шуткой. Вдруг при уборке столика ей бросился в глаза серый конверт. Она уверила себя, что раз он уже вскрыт, она, старая няня Тедди, имеет право его прочесть.

Нанни легко разобрала размашистый почерк, которым было написано письмо.

«Мой милый, вы должны оставить все ваши дела и придти сегодня вечером, в половине девятого, в Берклей. Д. куда-то вызван. Это значит, что нам будет легко ускользнуть. Мой милый, мой дорогой мальчик, почему вы не исполнили вашего обещания и не написали? Разве вы забыли так скоро? Я жду вас.

Леонора».

– Гм, эту я не знаю, – задумчиво пробормотала Нанни, кладя письмо совершенно так, как оно лежало. – Ну и бегают же они за ним!

Ее взгляд остановился на фотографии Филиппы. Здесь были три ее фотографии в различных позах, это были единственные портреты в комнате. Нанни вздохнула. Она все знала о Филиппе. Недаром за последние полгода она почти ни о чем другом не слышала. Но Леонора?

«И, кроме того, кто этот „Д."? – забеспокоилась Нанни, практический ум которой не мог не понять всю важность этого момента. – Муж? Хорошенькое дело, нечего сказать. Теперь ее ягненка замешают еще, чего доброго, безвинно в какой-нибудь грязный скандал».

Подавая Тедди носки, она спросила его:

– Куда вы идете, родной?

– В Берклей, – ответил Тедди. – Некая миссис Ланчестер устраивает вечер.

– Только не приходите поздно, – заметила Нанни. – Эти носки чуточку поредели как раз на пятке, лучше возьмите вот эту пару… Не так поздно, как в последний раз, хорошо? Это вам вредно. У вас уже и так заострилось лицо.

Тедди рассмеялся.

– Смейтесь, смейтесь! Но только вспомните, как вы простудились в прошлом году, и как раз в это же время. Что ж, там будет весело, мистер Тедди?

– О, они всегда очень шикарно все устраивают, эти Ланчестеры, – не задумываясь, ответил Тедди. – Он маклер, а она замечательно красива и много моложе его.

Нанни кончила вставлять пуговки из одного жилета в другой.

– А мисс Кардон, которая вам так нравится, тоже там будет?

Она заметила, как Тедди густо покраснел; затем краска отлила от его лица, и он стал бледен.

– Нет, не думаю. Кстати, в субботу была объявлена помолвка мисс Кардон с лордом Вильмотом. Я служил под его начальством во Франции, помните?

– Мне кажется, эта рубашка сидит превосходно, – некстати сказала Нанни, разглаживая складки на спине Тедди. – Так вот почему вы похудели за последнее время: это вас немного расстроило…

– Понятно, – ответил Тедди, – потому что, как вы могли догадаться, я сам немного увлекался ею… Но только я так чертовски беден… а у Вильмота денег куры не клюют. Очень просто!

– Я, кажется, не знаю его сиятельства? – спросила Нанни, завязывая галстук Тедди, который ему потом приходилось тайком, за закрытой дверью, развязывать и несколько раз перевязывать, пока не получалась модная линия. – Это не тот ли красивый прихрамывающий молодой человек, койка которого была рядом с вашей в тот март, когда вас послали домой и я навещала вас в этом ужасном мрачном лазарете, где-то подле площади Сент-Джемса?

– Боже мой, конечно, нет! Лорд Вильмот был моим полковником, тем самым, который ездил перед строем, когда вы приходили смотреть на парад. Такой высокий, худощавый мужчина.

– Так это она за него выходит?

– Да, за него, – с горечью ответил Тедди.

– Но ведь он достаточно стар, чтобы быть отцом мисс Кардон.

– Что ж, вместо этого он будет ее мужем, – прохрипел Тедди.

– Хорошо, нечего сказать! – пробормотала Нанни. – Вы бы лучше опять начали пить ваш сироп, мой мальчик; вам, право же, необходимо укрепляющее средство. И вот еще что: может быть, вы немного раздражены и огорчены случившимся, но все-таки не надо со злости флиртовать с замужними женщинами. Нет ничего легче для молодого человека, как попасть в сети замужней женщины, и ничего труднее – как из них выбраться.

– Я запомню ваши слова, дорогая, и постараюсь быть пай-мальчиком, – улыбнулся Тедди, к которому вернулось на минутку его прежнее хорошее настроение. – Я постараюсь вернуться рано и буду осторожен, чтобы со мной ничего не случилось. Я надену галоши на случай дождя и наушники, чтобы не просквозило! До свиданья, моя старушка! И если вы не можете не сердиться на меня, то, по крайней мере, скажите отцу, что я его дело уже устроил, так что ему нечего беспокоиться!

Он легко сбежал с лестницы на улицу. Минутное веселье сразу покинуло его… Ведь ничто не изменилось: Филь помолвлена, а ему ни холодно, ни жарко, идти ли в Берклей или нет.

Тем не менее, он приехал рано. Его автобус быстро мчался по Кенсингтон-Род. Тедди сидел мрачный, немного сгорбившись и представляя великолепный образец современного молодого человека в состоянии полного уныния.

Леонора уже ждала его. После двух коктейлей, один из которых она сама велела подать, он почувствовал себя менее мрачно и тогда только заметил, что его спутница выглядела очень красивой. Он это и сказал ей, а она улыбнулась, прямо смотря в его молодые синие глаза.

– Вы должны сидеть возле меня, – ваша юность молодит меня.

Он рассмеялся. Разве когда-нибудь существовали времена, когда человек в тридцать три года считался старым?

– Мне кажется, – сказал он, – что красота, подобная вашей, никогда не может поблекнуть. Клеопатра и Прекрасная Елена не могли оставаться вечно девятнадцатилетними, но никто не может представить их себе старыми. По крайней мере, я не могу себе представить. А вы, – прибавил он, – напоминаете мне их обеих… так вы очаровательны.

Леонора с мимолетной лаской дотронулась до его колена.

– Послушайте, Тедди, я хочу, чтобы вы приехали к Стентон-Слэдсам двадцатого. Дикки уезжает в Брюссель, и я буду принадлежать только себе самой. Вы поедете со мной?

– Я их почти не знаю, – сказал Тедди. – Хотя, возможно где-нибудь встречал. Что, Слэдс – это брат Сесиль или муж? Мы с ним не в особенно хороших отношениях.

– О, не беспокойтесь, я получу для вас приглашение.

– Прекрасно, – беспечно согласился Тедди. – Если вы уверены, что все будет хорошо…

Несмотря на свои вполне современные взгляды на дозволенное и недозволенное, Тедди никогда не относился к числу тех, кто, казалось, существует только с целью эксплуатации своих родных, друзей или друзей своих друзей. Он не был из таких, которые не считаются с обычными правилами вежливости, не обращают внимания на то, имеется ли у них приглашение или нет и знает ли их хозяйка, и которым чуждо чувство благодарности за какое бы то ни было гостеприимство. До сих пор Тедди ходил в гости только по личному приглашению хозяев. Нельзя сказать, чтобы он сознательно осуждал молодежь, поступавшую иначе, он со многими был в очень дружеских отношениях, если можно считать дружбой обращение по имени и фамильярные отношения в каком-нибудь спортивном клубе, прекращающиеся, как только партнер окликнет такси или войдет в танцевальный зал. Но он хорошо сознавал, что посещение дома, с хозяевами которого вы не знакомы, немного неприлично!

Но на сей раз он не задумывался, как распределить свое время, а этот «балаган», как он мысленно назвал готовившийся вечер у Слэдсов, будет, вероятно, не лучше и не хуже всякого другого. Быть может, он почувствовал в очень, очень слабой степени губительную властность, составлявшую основную черту характера Леоноры.

Но даже если он и почувствовал это, он не стал анализировать свое чувство. У Тедди никогда не было склонности к глубоким размышлениям, а тем более – к сложному анализу своих чувств. Он понимал, что Леоноре немного «ударили в голову» отношения с ним. Он также понимал, что на самом деле он ею не заинтересован, и поэтому старался по возможности избегать ее. Просто в это тяжелое для него время она помогала ему забыться, и, кроме того, он был в том состоянии, которое какой-то мудрец образно охарактеризовал как «состояние отверженности». Таким образом, он неизбежно попадал в сети Леоноры.

Прежде всего, у Леоноры было мимолетное увлечение им. Он был молод и хорош собой – все, что она требовала от мужчины, – и принадлежал к тому обществу, членом которого Леонора давно стремилась стать. Правда, Тедди был беден, но зато он безусловно принадлежал к большому свету, и этот свет был без ума от него. Вы могли прочесть фамилию Тедди в списке приглашенных в такие дома, куда носители гораздо более громких фамилий не всегда допускались, и отцы, и матери других молодых людей ласково приветствовали его.

Положение Тедди в свете было весьма прочно. В его породистой белокурой голове, мальчишеском очаровании и иногда трогательной слабости Леонора видела средство для достижения цели, к которой она стремилась, а Тедди видел в ней только очаровательную женщину, которая была к нему «ужасно, ужасно» добра.

Он на минуту забыл Филь, танцуя с Леонорой; он проводил ее домой, и при прощании она предложила ему выпить рюмочку чего-нибудь, «чтобы вы крепко спали». Тедди вспомнил, что он теперь совсем не спит. Его первые бессонные ночи доставили ему ужасные страдания, почти такие же, как и самое известие о помолвке Филиппы. Казалось ужасно тяжело лежать с открытыми глазами и слышать, как бьет час за часом… Хорошо, он с удовольствием выпьет глоток – только чтобы заснуть!

Леонора прошла к себе, чтобы привести себя в порядок. Гостиная была старого золота и красного лака; на полу лежал серебристо-серый ковер, бесконечно толстый; огромный диван и глубокие кресла были обиты шелком более темного оттенка. Все это место говорило больше о вкусе его хозяйки, чем о других свойствах ее характера.

Тедди опустился в мягкое, удобное кресло. Вошедшая Леонора села на ручку кресла и зажгла для него папиросу, вернее, закурила свою и отдала ему. Он откинул голову назад и заглянул ей в глаза.

– Милый, дорогой мальчик! – пробормотала она, гладя его волосы и щеки.

Часы где-то пробили три.

– Пора уходить! – пролепетал Тедди.

– Дикки нет! – засмеялась она. – Все в порядке…

ГЛАВА VI

Надо же нам знать все, что наши страсти заставляют нас делать.

Франсуа де Ларошфуко

В день венчания Филиппы выпал первый снег. Как это часто бывает, когда идет снег, лица кажутся какими-то серыми; Джервез, нервное напряжение которого дошло до высшего предела, выглядел больным и усталым. Его брат, Разерскилн, который приехал из Южной Ирландии, чтобы быть его шафером, и с которым Джервез уже много лет был в очень официальных отношениях, решил, что он уже старик и дурак.

Разерскилн разводил пони и дрессировал их специально для поло. Больше о нем ничего нельзя было сказать. Удивительно, как в одной семье могли вырасти такие совершенно различные люди, как Джервез и его младший брат; у них был только один общий интерес – поло. Когда они встречались, это было для них спасительной темой, так как иначе им не о чем было бы говорить.

Разерскилн со скучающим видом бродил по дому, внутренне благодаря Бога, что он расположен на Джермин-стрит, а не на какой-нибудь скверной улице, и думал, действительно ли Джервез так волнуется, как это кажется. «Малый даже весь посинел», – подумал Разерскилн немного свысока. Он искренно презирал своего брата за этот брак; он ничего не имел против Филиппы, в глубине души он признавал ее «славной, подвижной девчонкой», но брак с нею считал, по крайней мере со стороны Джервеза, чистейшим безумием.

«Он не может долго длиться, – заключил он свою мысль. – Слава Богу, я не могу попасться на такую удочку».

Он был очень высокого роста и производил впечатление необыкновенной худобы и сухости. У него были обветренные, резкие черты лица и казавшиеся сердитыми маленькие голубые глаза, слегка налитые кровью – наследство, оставшееся ему с юных лет, когда он много путешествовал по южным морям. Его нельзя было представить себе иначе как в куртке с накладными карманами, в гетрах, с сеттером, бегущим рядом с ним, и ему совершенно не подходил городской наряд; при одном взгляде на него было ясно, что этот человек создан для охоты на красную дичь.

Сильное стремление к покою, выражавшееся в особой осмотрительности, то самое стремление, которое заставило Джервеза бежать, как только он понял, что любил Филиппу, заставило и Разерскилна остаться вдовцом после смерти своей хорошенькой, любившей спорт молодой жены. Они чудно подходили друг другу; Бриджет была единственной женщиной в жизни Разерскилна, единственной, считавшей, что за его робостью и внешней неуклюжестью скрывается острый и капризный ум. После ее смерти он стал каким-то сухим, как физически, так и душевно. Со своим сыном Китом он обращался скорее как с премированной собачкой. Киту было одиннадцать лет; у него были темные волосы матери и голубые, как будто фарфоровые, глаза отца. Он был упрямый, скрытный, но вместе с тем привязчивый мальчик и скорее напоминал Джервеза.

Джервез очень любил его. До последней войны он в глубине души всегда представлял себе Кита своим наследником и был доволен этим.

У него была тогда несчастная любовь к Камилле; кроме того, до войны он часто жил в своем имении; занятый делами по его управлению, удовольствиями и своими светскими обязанностями, он всегда думал о своем будущем браке как о приятной необходимости, с которой можно было не спешить. Очаровательные девушки и дамы были у него скорее правилом, чем исключением; жизнь текла слишком спокойно…

Затем, после войны, когда старые боги и взгляды были разбиты вдребезги, когда ему приходилось постоянно встречаться с действительностью, уродливой, напряженной, иногда прекрасной, а иногда мелкой и ничтожной, после того, как наконец был объявлен мир, бывший для большинства ярким светочем надежды и все же не давший многим успокоения, – после всего этого он встретился с Филиппой, и его нервное напряжение перешло в бурную страсть.

Он сказал Разерскилну с тонкой усмешкой:

– Я думаю, ты несколько удивлен, Джемс?

Глаза Разерскилна не умели скрывать даже мимолетных впечатлений. Джервез заметил легкое сомнение и жалость, промелькнувшие в них, прежде чем он ответил:

– О, напротив! Ты, мне кажется, счастлив, следовательно, все в порядке.

– Видишь ли, вопрос, конечно, в разнице наших лет, – вновь возвратился Джервез к мысли, которую никак не мог забыть.

– Пустяки! В наши дни почти нет разницы между девушкой в двадцать и женщиной в сорок лет, – заметил Разерскилн, закуривая сигару. – Они одинаково выглядят, одинаково разговаривают, одинаково танцуют. Я не знаю, кто больше плещется: утята или их матери! А твоя Филиппа и ты сам – только струйка в общем водовороте.

Он был немного огорчен за Джервеза; он так же твердо был уверен, что этот брак окажется неудачным, как и в том, что туман над бухтой Голуэй предвещает на следующий день шторм; но у него было правило: чем меньше говорят, тем лучше все образуется. Очень хороший девиз, особенно для того, чтобы оставаться от чего-нибудь в стороне. Как-никак, это была ноша Джервеза, а не его, так что ж тут еще можно было сказать?

От Кардона он старался держаться в стороне, его чрезмерная жизнерадостность казалась ему подозрительной. Она говорила о желании приобрести чье-либо расположение, а этого Разерскилн терпеть не мог. Миссис Кардон принадлежала к числу пухленьких, сентиментальных, жеманных женщин, которые никогда ему не нравились; он любил женщин, скачущих сломя голову, женщин с тонкими губами, худощавых, с блестящими приглаженными волосами и омытой дождем кожей… И Разерскилн полагал, что духи хороши только в известном месте и в известное время – в гостиной после обеда.

Что касается Филиппы, то она была в действительности так же красива, как и по описаниям, даже еще лучше. Кроме того, она хорошо ездила верхом, а это уже много значило. У нее были красивые руки, и, говоря по совести, она ему нравилась. Правда, он не перешел бы площадь Пикадилли, не обращая внимания на движение, только для того, чтобы поговорить с нею; но если бы они шли по одной стороне улицы, он с удовольствием остановился бы поболтать.

Что же касается Фелисити, жены этого жирнолицего дурака, то она вообще ничего не значила в его глазах.

Ожидая вместе с Джервезом в церкви прибытия невесты, он с облегчением думал, что сможет в тот же вечер выехать к себе домой. Церковь была напоена ароматом лилий, мимоз, Jasmin de gorse, Ambre antique и другими духами.

Кит, воспитывавшийся в колледже в Итоне, ерзал на передней скамье, затем соскользнул с нее и стал обходить боковые притворы церкви. Он должен был участвовать в кортеже невесты и заранее радовался этому.

Его отец, наблюдая за ним, думал, что вот через несколько лет он станет взрослым и наследником всего каких-нибудь двух-трех тысяч годового дохода, вместо тридцати тысяч, и уже пришедшей в ветхость фермы, вернее, охотничьего домика в Ирландии, вместо Фонтелона. Ну, ничего!

По мнению Разерскилна, Джервез женился с целью иметь наследника, и это было единственно разумное во всем этом деле. Но с этими современными девушками ни в чем нельзя быть уверенным; они способны на всякие хитрости, и возможно, что бедный Джервез – даже почти наверное! – будет больше думать о красоте ее фигуры, чем о будущем. Хорошее дело, нечего сказать!

Наконец она приехала с материнскими жемчугами на шее; по крайней мере, он их уже где-то видел. Конечно, в этом не было ничего особенного, и все было в порядке, но в глазах Разерскилна это все-таки бросало на нее какую-то тень.

А бедный Джервез был не храбрее мокрицы и выглядел ужасно; нельзя сказать, чтобы он был похож на счастливого жениха, он скорее напоминал факельщика. Как бы там ни было, это были его собственные похороны!

Легкая улыбка появилась на лице Разерскилна, когда ему в голову пришла эта мысль, но он сейчас же заставил себя сделать серьезное лицо, как только вспомнил, где он находится.

Прошли часа два мучений – Разерскилн ненавидел шампанское или какой-либо другой напиток в четыре часа пополудни. Наконец они уехали.

Миссис Кардон, тихонько всхлипывая, взяла его под руку. Разерскилн надеялся, что она скоро оставит его в покое, а пока что стоически переносил свою участь. Слава Богу, скоро конец! Как только миссис Кардон удалилась, он дал знак Киту:

– Идем!

Они вежливо и даже сердечно попрощались со всеми и уехали.

– Уф! – с облегчением фыркнул Разерскилн, выйдя на свежий воздух и с наслаждением вдыхая его.

Он с неудовольствием заметил в вечерних газетах отчеты великосветских хроникеров о бракосочетании Джервеза.

– Да, графскими венчаниями еще интересуются.

– А куда они поехали, папа? – спросил заинтересованный Кит.

– Домой, – ответил Разерскилн и добавил, обнаруживая ход своих мыслей: – В дом твоего дяди, хочу я сказать.