Текст книги "Честная игра"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Мои поздравления, Филь, и всякое такое. Однако вы это ловко устроили – никто даже не мог предположить, по крайней мере, я. Честное слово!

– Я и сама не ожидала, – ответила Филиппа.

– Вдруг проснулись и все узнали, не так ли? – не без иронии заметил Тедди.

– Приблизительно так.

– Не в этом дело. Факт тот, что вы выходите замуж, и, вместе с этим, всему конец, – с отчаянием произнес Тедди и прибавил резко, отрывисто: – Вы понимаете… все эти месяцы мы были вместе, Филь!.. – он схватил ее руку и невольно сжал ее. – Неужели вы не догадывались, не знали?

Филиппа увидела горечь в его взоре, и у нее невольно легла складка страдания между бровей.

– Да, я знала, – мягко произнесла она. – Во всяком случае, я знала, что вы уверили себя в том, что любите меня. Иногда и мне казалось, что я люблю вас.

Тедди прошептал сдавленным голосом:

– Благодарю вас.

Филиппа высвободила свою руку. На ней отпечатались белые и красные полосы. В это время кто-то позвал ее. Она еще раз мельком взглянула на Тедди.

– Мне жаль, – прошептала она. – И вы должны знать, что я не думала… не считала все это таким серьезным.

* * *

К обеденному столу съехалось много народу. Вечером танцевали, играли в бридж. Тедди только один раз потанцевал с Филиппой.

Окна на террасу были широко раскрыты. Стояла благоуханная, мягкая ночь; серебристый туман подымался с полян и цветов, а глубокое, усеянное звездами небо как будто не хотело расставаться с пурпуровым отблеском давно угасшего заката.

Тедди вывел Филиппу на выложенную мозаикой террасу.

– Мне очень жаль, Филь, что я сегодня днем вел себя как дурак. Но в душе я чувствовал, что вы правильно поступаете и делаете прекрасную партию. Я был свиньей, что наговорил вам столько неприятностей.

– Нет, Тедди, вы были правы, и мне тоже очень, очень жаль, что я вас огорчила.

– О, это пустяки! – принужденно засмеялся он. Но все-таки у него было ощущение какого-то успокоения. Быть может, тому была причиной сладостная прохлада ночи или чуткое понимание его настроения Филиппой?.. Он не чувствовал уже больше такой безнадежности, его не раздражало так все окружающее… Как будто кто-то вынул занозу из его раны.

Но позже, когда он танцевал с Леонорой, он вновь ощутил безумную, острую боль и дикую ненависть ко всем и вся… На минуту ему пришла в голову мысль, что Леонора догадывается о его настроении, потому что когда они танцевали на террасе, Леонора подвела его к краю, зажала ему рот рукой и показала на скамейку, скрытую за кустом жасмина. Там сидели Филиппа и Джервез. Филь лежала в объятиях Джервеза с запрокинутой головой, а Джервез страстно целовал ее… При бледном мерцании звезд Тедди казалось, что он видит ее закрытые глаза… Он резко рванулся назад, а Леонора рассмеялась.

– Молодая любовь! – проговорила она своим тихим голосом. – Это для вас наглядный урок, дорогой Тедди!

Леонора показалась ему пошлой; он презирал ее. В этот момент он даже ненавидел ее, но когда она наклонилась к нему и прошептала: – Покажи мне настоящую молодую любовь! – он вдруг стал целовать ее с внезапной яростью. Все те добрые чувства, которые Филиппа еще недавно пробудила в нем, рассеялись, как дым, от одного взгляда на ее опущенные веки. Ревность зажгла в его сердце языки пламени, уничтожившие все рыцарские чувства, нежность, истинные, благородные качества его души, как будто это были сухие листья.

Леонора прекрасно понимала, что он страдает. Она поступила так вполне обдуманно; правда, она не думала, что ее поспешный план будет иметь такой успех… Она просто была уверена, что лицезрение Джервеза и Филиппы будет ему неприятно; о дальнейшем она не думала. Теперь же, ощущая его судорожное прикосновение, она чувствовала, что он весь дрожит от охватившей его ярости, которая делает человека безвольной игрушкой в руках более сильной натуры.

Впрочем, в известном отношении Леоноре нравился Тедди. Он был молод, приятен, хорош собой, и потом – любой мужчина казался ей годен, чтобы заставить его ухаживать за нею. Как почти все эгоистичные женщины, Леонора была холодной натурой; ее крайняя расчетливость, руководившая ею в молодости, развила в ней холодную рассудочность и подлинное равнодушие ко всему окружающему; она была защищена от каких-либо чувств своим природным и сознательно развитым эгоизмом.

Единственно, что украшало ее жизнь и к чему она стремилась, было ухаживание со стороны мужчин. И сейчас она решила удержать подле себя Тедди; его честная, достойная жалости ревность вполне гармонировала с ее истеричною злобой, вызванной браком Филиппы, – тем, что Леонора называла «счастьем других женщин».

Защищая тонкой, надушенной рукой свои губы от его поцелуев, она вдруг предупредила его: – Кто-то идет, – а затем продолжала в том же шутливом тоне: – Право, Тедди, этот брак похож на какой-то фарс. Конечно, Джервез очень достойный человек, но он достаточно стар, чтобы быть ее отцом.

Тедди не мог перенести, чтобы кто-нибудь скверно думал о Филиппе.

– Он очень хороший малый, – сказал он усталым голосом, – и, понятно, безумно влюблен в Филь. И если Филь любит его, мне кажется – все в порядке.

– О, конечно, если это все так, – согласилась Леонора, – но он чересчур стар, и ничто не уничтожит этого факта.

– Сорок пять лет еще нельзя считать дряхлостью, – настаивал Тедди.

– Да, но когда пройдут десять лет, им будет пятьдесят пять и двадцать восемь, – засмеялась Леонора. – И, кроме того, сорокапятилетняя молодость все-таки не есть восемнадцатилетняя юность.

– Нет! – решительно выпалил Тедди. – Но как бы там ни было, мне это, пожалуй, безразлично.

Леонора засмеялась в ответ на его столь решительные слова, и повела его обратно в гостиную. Там она остановилась поболтать с Сэмом, выглядевшим скучающим.

– Скоро произойдут великие события, – произнес Сэм, сохраняя характерную для британцев позу даже перед пустым камином.

– Да, я думаю. Это будет, конечно, изумительным венчанием.

– Я думаю, что Филь захочет превзойти самое себя, – весело продолжал Сэм. – Ведь девушки не выходят замуж каждые пять минут, не правда ли?

– Нет, слава богу! – иронически заметила Леонора и засмеялась, чтобы скрыть эту интонацию голоса.

– Брак по любви, – прочувствованно произнес Сэм.

Леонора искренно рассмеялась. Чувство юмора заглушило даже ее плохое настроение. Такт Сэма напоминал слона, разрушающего все на своем пути и воображающего, что он прокладывает хорошую дорогу.

– Очень хорошее дело эта помолвка, – сказал Сэм, покачивая головой.

– О, очень, и они так подходят друг другу!

Сэм заморгал своими серыми глазами и задумчиво посмотрел на Леонору: он отпраздновал помолвку Филиппы хорошим старым вином и коньяком, который тоже не был им забыт. Поэтому теперь у него было лишь смутное представление, что эта «Ланчестерша» ловит его на словах.

– Да, по моему мнению, это хороший брак, настоящий брак по любви, – продолжал он настаивать. – Прекрасный малый!.. Он не принадлежит к вашим молодым ветрогонам – вы понимаете меня? – и он не из числа фокстротистов и любителей коктейля… Это скверная привычка, она портит пищеварение… и… разрушает небо… Нет, это человек знаний, и его происхождение… вы понимаете мою мысль?.. А маленькая Филь…

– Очаровательное дитя, – закончила Леонора его мысль. – В особенности по сравнению с Джервезом, не правда ли? Ведь, возраста скрыть нельзя, и особенно это трудно такому типу мужчин, как Джервез.

– Да, мне кажется, вы правы, – невозмутимо согласился Сэм. – Безусловно, вы правы. Она еще ребенок.

– А он уже нет.

Даже Сэм наконец понял, что лучше самому ловить другого на словах, чем быть пойманным другим. Он спрятал подбородок в воротник и переменил разговор.

– А вы любите детей?

Он и раньше замечал, что когда он начинал разговор на эту тему, его собеседники старались поскорее увильнуть от него. Поэтому он расплылся в широкую улыбку, когда Леонора после нескольких ничего не значащих фраз отошла от него и подсела к столу, за которым играли в бридж.

Он все время старался не забыть этого разговора, чтобы передать его Фелисити: Флип должна понять, в чем тут дело. Но Фелисити проигралась в бридж и была не особенно милостива, когда он вошел на цыпочках в ее комнату, необычайно громоздкий в своей пижаме и насквозь пропахший прекрасной зубной пастой, мылом и вежеталем.

– Ты знаешь, – начал Сэм, – эта Ланчестерша себе на уме. Она все время говорила про старость Джервеза и молодость Филь. Это ее как будто раздражало.

– По-моему, Леонора злилась бы и тогда, когда увидела бы, что воробей залетел в чужое гнездо, – равнодушно ответила Фелисити. – Такова уж ее натура; бывают такие люди на свете. Но это должно быть прямо-таки каким-то проклятием – всегда завидовать, что у другого есть что-нибудь такое, чего нет у тебя самой!

– Да, ужасно! – согласился Сэм. Он на минуту поколебался, задумчиво шевеля пальцами ног в своих больших ночных туфлях. – Послушай, Флип, ты не думаешь, что Джервез все-таки слишком стар? Мне было бы ужасно тяжело, если бы Филь пришла к такому заключению после брака… И именно потому, что он богат… Все-таки богатство не искупило бы этого, как ты думаешь? – он помолчал с минуту и добавил, украдкой посматривая на нее со смешным выражением робости: – Ведь мы поженились по любви, и все-таки я довольно часто, не правда ли, дорогая, раздражаю тебя?

Фелисити даже подскочила от неожиданности, а лицо ее залилось краской. Она сделала повелительный жест своей красивой белой рукой. Ее глаза одновременно выражали и презрение, и мимолетную нежность, и неподдельный юмор.

– Сэм, – проговорила она, снова опуская голову на подушку, – в настоящее время ты – единственный здравомыслящий человек, и я не хочу, чтобы тебя мучили какие-нибудь сложные проблемы и вопросы, которых ты не понимаешь. Лучше поцелуй меня.

– Ты изумительная, Флип! – произнес Сэм дрогнувшим голосом и обнял ее.

ГЛАВА IV

Ни один человек не слаб по собственному выбору.

Люк де Клапье де Вовенарг

Джервез приобрел вдруг нежелательную для него популярность благодаря стараниям всевозможных газет. Если он видел свою фотографию в одной газете, он мог быть уверен, что встретит ее еще в десятке других газет. Казалось, будто для каждой газеты его жизнь и происхождение являются вопросом ее существования; каждая считала своим долгом сообщить, что ему сорок семь, а Филиппе девятнадцать лет.

Он принимал поздравления со стоицизмом светского человека, прекрасно сознающего, что люди его возраста желают ему счастья с некоей задней мыслью, а более молодые скрывают при этом улыбку. Его останавливали на улице, интервьюировали, ему звонили по телефону, телеграфировали.

Чтобы избавиться от слишком навязчивой любезности друзей, он решил отправиться на автомобиле куда-нибудь в деревню и пообедать там в какой-нибудь маленькой гостинице; Филиппа все еще была в Марче и должна была вернуться только в среду. Он как раз пересек Слон-стрит, чтобы свернуть на Парк-стрит, когда ему пришлось замедлить ход из-за большой телеги, преградившей ему дорогу. Вдруг его окликнули:

– Джервез! – это была Камилла Рейкс. Он подъехал к тротуару и поспешно соскочил.

– Разрешите мне подвезти вас, куда вам нужно, – попросил он.

– Я уже иду домой. Я только вышла немножко погулять.

– Все равно, я вас провожу. – Он помог ей войти в автомобиль и продолжал, улыбаясь: – Это тот случай, когда я должен благодарить судьбу, что вы живете на Парк-стрит. По крайней мере, я могу с вами немного побыть.

Камилла не говорила о его помолвке; она болтала о детях, об успехах Тобби в Итоне. Ему уже семнадцать. Она рассказала о Бэбсе, оканчивавшем школу в Нейльи, о возрастающих налогах, о всегда новом для нее очаровании Лондона в сумерках. Реджентс-парк был окутан туманной дымкой, но окна дома Камиллы ярко светились. Им навстречу выбежала ласковая большая собака. Камилла обратилась к Джервезу:

– Я все время одна… пожалуйста, зайдите, у нас будет такой милый обед вдвоем за маленьким столиком! Пожалуйста, Джервез; так ужасно входить в дом и чувствовать себя одинокой, никогда раньше этого не было.

– Я с удовольствием зайду, – сказал Джервез. – Я хотел проехаться в деревню, но само провидение задержало меня в городе.

Он поджидал Камиллу в ее гостиной, пока она переодевалась. В большом Камине горел уютный огонь, а окна все были открыты. Комната Камиллы была очаровательна. В ней чувствовалась большая индивидуальность. На стенах были развешаны фотографии, много фотографий лежало просто на столе. Это были воспоминания о бывших домашних празднествах, различных встречах, о детях, когда они еще были маленькими… Тут была и фотография Джервеза в полной парадной форме, когда он получил свой первый чин, и другая, относящаяся уже к гораздо более позднему времени. Он взял обе фотографии и стал их внимательно сравнивать. Его рот слегка подергивался… И вдруг он ясно понял то, чего не понимал раньше, благодаря массе нахлынувших на него событий, – он понял, что ему придется приспособиться ко вновь создавшимся обстоятельствам!

Он должен будет отказаться от многого, что считал раньше важным; он понимал, какие права имеет такой возраст, как возраст Филиппы. С этими правами ему придется считаться… Жизнь должна будет ускорить свое течение в Фонтелоне и здесь, в Лондоне…

– А почему бы и нет, почему бы нет? – произнес он вслух.

Что пользы в том, чтобы считать себя преждевременно старым, как делает большинство людей? Возраст в большой степени связан с вопросом веры в самого себя…

В это время вошла Камилла; он повернулся к ней с портретом в руках и спросил, продолжая свою мысль:

– Не правда ли, возраст зависит от веры в самого себя?

– Что касается женщины, – засмеялась Камилла, – то ее возраст скорее зависит от веры кого-нибудь другого.

Она подошла к нему, грациозная, стройная, ничего не подозревающая.

– Но почему вас так волнует ваш возраст?

Джервез вдруг понял, что она ничего не подозревает.

– Разве вы не читаете газет? – спросил он, улыбаясь. Он осмотрелся кругом, и его взгляд упал на «Ивнинг стандарт».

С несколько напряженной улыбкой он поднял газету и указал на свой собственный портрет на первой странице.

Камилла прочла краткую заметку и взглянула на приложенные к ней портреты Филиппы и Джервеза. Затем она обратилась к нему с едва заметным колебанием:

– Какой ужас, я совсем не обратила внимания. Что вы подумали обо мне, дорогой Джервез? По крайней мере, разрешите теперь искупить свое прегрешение. – Она протянула ему руку, которую он взял в обе свои. – Я желаю вам счастья, чтобы и теперь, и в будущем исполнились ваши самые заветные мечты.

Она ласково высвободила руку и продолжала:

– Вы уже давно помолвлены? Я, наверное, показалась вам невероятно бестактной? Я не понимаю, как я не заметила этого раньше.

– Дорогая моя, к счастью, мы пользовались совершенно безобидной, но несколько раздражающей популярностью всего лишь один день. Я был в Марче, в имении Кардонов, провел там субботу и воскресенье, и там Филиппа, то есть мы решили – ну, словом, она согласилась выйти за меня замуж.

Камилла опять взяла газету.

– Я, наверное, ее уже видела. Она очаровательна, Джервез!

Джервез тоже взглянул через ее плечо. Он сказал с коротким смехом:

– Эти фотографии несколько напоминают июнь и декабрь, не правда ли?

– Сколько ей лет? – вместо ответа спросила Камилла.

– Девятнадцать, – сухо ответил Джервез.

– Какой очаровательной chatelaine [3]3
  Владелица, хозяйка замка (франц.).


[Закрыть]она будет в Фонтелоне. Вы должны заказать большому художнику ее портрет, Джервез!

– Да, я так и хотел сделать, – с увлечением воскликнул Джервез. – Честное слово, Камилла, на минуту фортуна улыбнулась и мне. Дом в городе нужно будет украсить, а в Фонтелоне перестроить западное крыло – таков уж обычай нашей семьи…

– Когда будет свадьба?

– Я надеюсь, до Рождества. Какой смысл откладывать?

– Конечно, никакого.

– Во всяком случае, я бы хотел не позже… А затем мы сможем поехать на юг, на неизбежную для нас Ривьеру, или в Египет. Возможно, в Африку, на юг Туниса, или даже в Южную Америку. Мы там пробудем довольно долго. Филиппа никогда нигде не была. Подумайте, какое счастье показывать мир такой женщине, как она!

Его голос звучал пылко и, вместе с тем, очень нежно.

– Это будут исключительные переживания, – прошептала Камилла.

– И она страшно любит путешествовать. – Он схватился за высокую плиту камина. – Мне даже не верится, Камилла!.. Я бесконечно счастлив…

Вошел лакей со столиком.

– А вот и наш обед за карточным столом! – засмеялась Камилла. – Или вы предпочитали бы по всем правилам этикета?

– Нет, ни в коем случае. Так в тысячу раз приятнее, – запротестовал Джервез.

Но когда стол был накрыт и лакей удалился, этот импровизированный пикник почему-то вышел вялым и неудачным. Чего-то не хватало. Камилла была любезной хозяйкой, много говорила, по крайней мере, задавала много вопросов о Филиппе, на которые Джервезу приходилось отвечать. Но чувствовалась какая-то натянутость. И оба отлично понимали это. Джервез рано поднялся, чтобы уйти.

– Вы украсили мой вечер, дорогая!

– Это я должна сказать вам, – улыбнулась ему Камилла.

Джервез поцеловал обе ее руки; он испытывал чувство известного облегчения, когда наконец сбежал вниз по лестнице. Сидя уже в автомобиле, он подумал: «А почему бы и нет? Можно быть в Марче в час с небольшим, а сейчас только половина десятого».

Во время пути он вспоминал, как он провел время у Камиллы. Это как-то затуманивало его настроение… Ему хотелось жить только настоящим и будущим, сулившим ему так безгранично много…

Филиппа сама подошла к двери и, увидев его, выбежала ему навстречу.

– Джервез! – она, смеясь, обняла его за шею. – Ах, дайте мне поуправлять «Роллсом»!

– Сейчас.

Он поднял ее, как будто она была статуэткой из тончайшего фарфора. Филиппа надавила педаль, и автомобиль врезался в каменную стену; при этом он немного пострадал – вогнулось одно крыло.

– Чудно! – воскликнула Филиппа. – Но только почему он едет назад?

Он крепко обнял ее одной рукой… сандаловое дерево и жасмин… и звезды.

– Рада, что я приехал?

– Конечно. А сейчас я правильно нажимаю?

Они выехали на большую прямую дорогу.

– Впереди огни, Джервез, там, за углом! Вон осветились телеграфные провода. Как изумительно… Как-будто над нашими головами вьется узкая серебряная дорога. Но я ничего не вижу перед собой. Скорее, что делать? Берите руль…

Джервез свернул в сторону. До них донеслись недовольные восклицания пассажиров промчавшегося автомобиля. Филиппа засмеялась. Она находила, что ощущение быстрого приближения большого автомобиля было чудно; она с трудом переводила дыхание и успокоилась только тогда, когда мотор стал работать медленнее и они делали около семидесяти километров в час.

Показались другие автомобильные огни, бесконечно яркие, ослепляющие новичка. На этот раз Джервезу не удалось так же успешно предупредить катастрофу. Филиппа в панике круто повернула руль и затормозила. Многострадальный автомобиль остановился в траве, рядом с дорогой.

– Прекрасно! – засмеялся Джервез, крепко обнял Филиппу и поцеловал. Она ответила на его поцелуй девственно холодными юными губами, беззаботно прижимая их к его лицу, к его подбородку.

– А все-таки ты рада, что я приехал? Только искренно, – пробормотал Джервез.

Филиппа лежала в его объятиях, припав головой к нему на плечо.

– Видишь ли, твой приезд среди ночи, такой неожиданный, скорее напоминает появление принца в волшебной сказке! Ведь, они всегда появляются, как известно, в самый нужный момент. Мы все были такие скучные, мама и папа почти что уже заснули, Фелисити звонила кому-то, чтобы поехать танцевать, Сэм сидел надутый и молчаливый. В общем, как видишь, все достаточно нудно. И вдруг среди молчания раздается сирена, и это оказываешься ты…

– «Дорогой»? – подсказал ей Джервез, и Филиппа, смеясь, повторила умышленно послушным тоном: «Дорогой Джервез».

Где-то далеко в серебристой мгле ночи пробили башенные часы на церкви.

– Двенадцать! – сказала Филиппа. – Поедем домой и будем готовить блинчики и чай. Это будет так весело.

– А разве ты умеешь готовить?

Она всплеснула руками, как будто слишком оскорбленная, чтобы говорить.

– Умею ли я готовить? Дорогой мой, что касается приготовления блинчиков, то я – последнее слово современной техники поварского искусства. От одного только прикосновения моих пальцев самые обыкновенные сосиски становятся каким-то лирическим произведением, приобретают особый золотисто-коричневый тон, делаются нежными и сочными. Но это еще не все. Я должна сказать – ни капли не преувеличивая, не хвастаясь и не желая превозносить свои достоинства, что обладаю всеми добродетелями превосходной хозяйки.

Она болтала глупости, беспечно смеясь и чувствуя себя совсем просто с Джервезом; и если бы он Добросовестно проанализировал наслаждение, которое он получал от этих совместных часов с нею, он понял бы, что именно это являлось главной причиной его счастья: Филиппа так естественно и просто чувствовала себя с ним.

Ему никогда не приходила в голову мысль, что отличительной чертой молодой любви служит именно отсутствие спокойствия и простоты, если можно так сказать – отсутствие «домашнего инстинкта», появляющегося только впоследствии. Сердце может покоиться на сердце и уста могут шептать: «Мы у тихой пристани», но это будет только мимолетным настроением после безумного страстного порыва.

Джервез чувствовал себя бесконечно счастливым; ночь казалась заколдованной, и ее очарование, очарование всего мира овладело им. Когда он с Филиппой варил сосиски в старой классной, сидя подле камина с тарелкой, качавшейся у него на коленях, ему это занятие не казалось скучным, неприятным воспоминанием школьных дней, когда ему приходилось иногда это делать; наоборот, теперь ему все казалось замечательным. Он много лет уже не занимался этим делом, и теперь оно было для него новостью. Тот факт, что это было желание Филиппы, придавал всей стряпне характер веселой забавы. Было «ужасно весело», как говорила Филиппа.

Он простился только в два часа и медленно поехал обратно в город. Но почему-то, закурив во время езды сигару, аромат которой соединялся с ароматом ночи, ощущая мягкую прохладу воздуха и ритм мотора, он вдруг почувствовал упадок настроения. «Реакция», – решил он, но при этом почувствовал, что это неожиданное настроение требовало объяснения.

Тогда он начал спокойно анализировать свое состояние: это слабое и все же нет-нет да и прорывавшееся сомнение в прочности своего счастья. Не потому ли, что, совершенная любовь пришла так поздно? Он чувствовал трагедию в том, что ему пришлось прожить так долго, прежде чем встретить эту любовь… признать, что только эта любовь и есть подлинная.

Его охватило безумное, безнадежное желание, чтобы эта любовь была его первой любовью, чтобы он мог любить с полной, не спрашивающей и не анализирующей верой в самого себя и в любимую, как любит молодость, для которой любовь так же естественна, как дыхание… Ах! Начать бы сначала, вернуть прошедшие годы!.. Да, величайшей трагедией было то, что эта любовь была его последней, а не первой.

Зачем его любовь к Филиппе должна была так полно овладеть им?

Но ведь скоро он будет принадлежать ей, а она ему, душой и телом… Душой?

Был ли он в этом уверен? На этот невысказанный вызов он ответил решительным «да!». Ибо любовь рождает любовь.

Он принуждал свое «я» согласиться с этим тривиальным афоризмом, продолжая все время ехать, теперь уже полным ходом, как будто быстрая езда могла уничтожить его сомнения…