Текст книги "Честная игра"
Автор книги: Оливия Уэдсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
«А почему бы нет? – уговаривал он самого себя. – Честное слово, здесь нет ничего необычайного».
Он отвел Фелисити обратно к столу и стал наблюдать за Филиппой до тех пор, пока Фелисити не толкнула его локтем, как будто нечаянно, и не сделала в ответ на его изумленное лицо предостерегающей комичной гримаски… Двадцать лет… а то и все двадцать пять… по меньшей мере… Ему казалась такая разница в летах слишком значительной. И не то чтобы Вильмот ему не нравился. Наоборот. Никто, даже он сам, не мог бы с ним сравниться. Но брак… это – совсем другое дело!..
Он продолжал украдкой наблюдать за Джервезом… Вот чем объясняется его поведение этим летом… званые обеды… и все вообще… Понятно, старики будут этому способствовать. Никто так хорошо не знал цену денег, как Кардон. Да, да, этот простой и вместе с тем хитрый, любящий посмеяться Билль. Если, как он сам часто говорил, сердце у него золотое, но зато голова – железная!
Что же касается брака… Сэм продолжал размышлять. Легкая рассеянная улыбка играла на его лице. Как бы там ни было, но своим сообщением Фелисити испортила ему весь вечер. И не то чтобы он мог указать что-нибудь определенное: вот причина моего волнения. Нет, он не мог это сделать, иначе он постарался бы избавиться от такого ощущения. Возраст… конечно… но стоило только посмотреть на Вильмота, чтобы понять, что возраст здесь не играет никакой роли.
«Я ничего не могу возразить против этого, и все же что-то заставляет меня противиться», – решил Сэм.
Так он и сказал Фелисити, когда перед сном пришел на цыпочках из комнаты своих мальчиков. Фелисити сидела перед зеркалом. Сэм стал сзади, наблюдая за ней. Фелисити, втирая кольдкрем, сделала ему в зеркале гримаску. Он улыбнулся, отошел и сел на край постели.
– Послушай, Флип, – Фелисити что-то промычала в ответ, – я хочу сказать по поводу Джервеза и Филь. Я боюсь, что они не подойдут друг другу.
Но на этот раз Фелисити решительно ответила:
– Ах, Сэмми, не надо же быть таким глупым. Они прекрасно подходят друг другу. Почему бы нет? Филь нравятся драгоценности Вильмота, а Джервез без ума от нее.
– Да, но увлечена ли Филь им?
– Это придет. Такого типа женщину, как Филь, в ее возрасте, так же легко научить быть без ума от мужчины, как и научить пудриться. Молодежь всегда переходит от одного увлечения к другому, но когда ее крепко держат в руках, она перестает быть такой изменчивой и привыкает к человеку…
Она встала и включила свет бесконечного количества лампочек вокруг зеркала; проходя мимо Сэма, она покрутила одну из кудряшек его густых темных волос и рассмеялась. Сэм покраснел до корней волос.
– Тебе никогда не следует ничего говорить к ночи, – продолжала Фелисити, – потому что это на тебя так «тяжело ложится», как выражалась наша няня, когда нам удавалось что-нибудь стащить от званых обедов. Понятно, она имела в виду наши желудки… Ну, улыбнись же, а то я подумаю, что ты сам влюблен в Филь.
Сэм поднялся и воскликнул с великолепным жестом:
– Я никогда не буду любить ни одной женщины, кроме тебя!
Фелисити взглянула на него, почему-то рассмеялась, а затем глубоко вздохнула.
ГЛАВА II
Моя душа, полная презрения, возвышалась над всем миром, как Гибралтар возвышается над спокойной синевой вод. До тех пор, пока разорвавшая горизонты буря не открыла передо мной твой образ.
Элизабет Морро
Марч, имение Кардонов, находилось на границе Беркшира. Когда Джервез, сам управляя автомобилем, миновал Хенли и свернул на Неттлбед, дождик, накрапывавший с самого утра, вдруг перестал, и мягким светом засияло осеннее солнце.
Джервез невольно замедлил ход: как-то жалко было расставаться со всей окружающей красотой; леса стояли еще в своем осеннем уборе, сплошь в красных и золотых пятнах, усыпанные искрящимися на солнце каплями дождя. Завтра вся дорога будет усеяна автомобилями, отправляющимися за город на уик-энд; но сегодня, в эти часы, Джервез был сам себе господином. Он остановил машину на краю дороги и закурил; все равно было еще слишком рано являться в Марч, а ехать оставалось каких-нибудь три мили.
В окружающем его молчании он мог слышать полет птицы или легкий шелест упавшего листка. Он чувствовал запах сырой земли и вдруг ясно ощутил запах дыма, этот горький и вместе с тем приторный аромат, который так нравился Филиппе, – ведь она так говорила?
Он задумался, и, как обычно, его мысли свелись к одному, к Филиппе. Быть может, завтра в этот час он начнет строить свою новую жизнь, а пока он еще не смел об этом мечтать. Или ему придется бороться против себя самого, против своей любви, которую он не сможет сразу подавить…
Небо на западе постепенно стало окрашиваться в красные цвета; с другой стороны надвигалась сизая туча. Немного дальше у дороги виднелось дерево, на которое, казалось, опустился рой золотистых мотыльков; оно сверкало тысячами алмазов в изменчивых лучах заходящего солнца. Из лесу показалась телега, а рядом с нею степенно выступала собака.
«А собаки – я опять их увижу», – сказала Филиппа. Ему показалось всякое ожидание бессмысленным; не беда, если он приедет слишком рано, и разве ему может доставить какое-нибудь удовольствие все окружающее его великолепие, если с ним нет Филиппы?.. Джервез нетерпеливым движением пустил мотор и дал машине полный ход. Мелькали перед ним маленькие деревеньки. Он ехал теперь по земле Кардона, по длинной извилистой песчаной дороге, где повсюду встречался орешник.
Чей-то оклик заставил его затормозить; он ответил и стал ждать. Филиппа пробиралась к нему через небольшую просеку; у ног ее степенно выступал сеттер, а впереди с лаем скакал йоркширский терьер. Джервез остановил машину; они встретились, окруженные тишиной, прерываемой только лаем Ричарда Дика, терьера, выражавшего свое недовольство по поводу вторжения постороннего в его леса.
Собаки помчались дальше, а Филиппа подошла к автомобилю, внимательно осмотрела его и села с краю, болтая своими стройными ножками:
– Разве здесь не божественно? – радостно воскликнула она, – этот тихий вечер, этот тускнеющий свет и воздух после дождя.
– Я не так давно почувствовал всю эту изумительную красоту, – сказал Джервез, стоя рядом с ней и поставив одну ногу на подножку, – и думал о вас, чувствуя, как я поддаюсь вашему очарованию. – Он наблюдал за Филиппой в то время, как она всматривалась в лес, стараясь найти своих собак. На ней был тонкий шерстяной свитер с высоким воротником, коротенькая юбка из какой-то плотной материи, ботинки для игры в гольф и твердая, низко надвинутая на глаза коричневая шапочка; к губам не прикасалась палочка помады.
Джервез наблюдал за ней, когда она закинула голову, слушая пение какой-то птицы и показывая безукоризненную линию своей длинной шеи. И почему-то именно эта линия шеи взволновала его, и он не мог больше совладать с собой; он думал подождать, думал выбрать подходящий момент, быть осторожным… и вдруг неожиданно сжал Филиппу в своих объятиях. Смутно, словно во сне, он видел ее лицо и широко открытые глаза; затем все стерлось – здравое рассуждение, планы, надежды, – и он целовал ее холодные полуоткрытые губы, целовал, целовал без конца… Где-то залаяла собака и прозвучал автомобильный рожок. Джервез, белый как полотно, дрожащий, с горящими темным светом глазами, выпустил наконец Филиппу; она была такая же бледная, и ее янтарные глаза казались совсем черными. Джервез промолвил дрожащим голосом:
– Филиппа, я люблю вас, я люблю вас уже много месяцев, но не смел это сказать. Я на двадцать лет старше вас, двадцать семь лет, чтобы быть точным… Можете ли вы… можете ли… хотите ли вы выйти за меня замуж?
На своих губах он все еще чувствовал поцелуи. Ему пришлось употребить всю силу воли, чтобы вновь не прикоснуться к ней, не начать опять ее целовать. Десять минут тому назад ничто не было так далеко от него, как мысль о том, что он все скажет Филиппе. Все это произошло как-то помимо него.
Тогда Филиппа сказала тихим нетвердым голосом, все еще порывисто дыша:
– Скажите мне… скажите… о… о вашей любви… Хорошо?
Существует истинное, глубокое, чистое чувство, но оно бесконечно редко; и в тот момент, когда Филиппа попросила «скажите мне», такое именно чувство охватило Джервеза, его сердце, все его существо. Дикая страсть, овладевшая им на несколько мгновений, исчезла, как исчезает циклон; и в этот момент он испытывал лучшее, что было в его душе.
– Я полюбил вас около года тому назад, – сказал он. – Вы выглядели скорее как маленький мальчик, и мы вместе охотились в Кавей-Скуп… а в другой раз на вас было зеленое платье и шляпа с лентой, и вы сказали, что рады видеть меня… Я как раз вернулся из Азии. Было очень жарко, – помните? – но вы были холодны… А затем в Фонтелоне… Вам там так понравилось… и это заставило меня полюбить вас еще больше, чем я любил до того времени… я чуть-чуть не сказал вам тогда же. Мне всегда рисовались вы в Фонтелоне… все должно было принадлежать вам… Г того момента, как я увидел вас там, я всегда представлял вас моей женой… осмеливался мечтать об этом… Я постараюсь сделать вас счастливой… Мне кажется – я смогу… Филиппа, можете ли вы честно ответить: не кажусь ли я вам слишком старым?..
Филиппа отрицательно покачала головой, потом схватила его за руку и воскликнула своим очаровательным голосом:
– Вы кажетесь… вы кажетесь изумительным!
Джервез все еще стоял в выжидательной позе; затем с полуподавленным восклицанием поднес к своим губам лежавшую в его руке ручку Филиппы.
До конца жизни аромат сандалового дерева, ощущавшийся им каждый раз, когда он целовал ладони Филиппы, переносил Джервеза в тот догорающий осенний день, когда он и Филиппа стояли, окруженные великой тишиной, сплетясь руками…
Джервез сказал, стараясь сдерживать себя и сознательно нарушая торжественность момента тривиальным вопросом:
– Это запах сандалового дерева?
Филиппа незаметно улыбнулась.
– Да, с примесью жасмина. Я так рада, что вы заговорили. Это нарушило мое странное чувство, будто мы должны ожидать чего-то великого; а так неприятно вечно чего-то ожидать! Мне кажется, что это меня заставляет робеть… Джервез, скажите мне, мы действительно жених и невеста?
Тогда он тоже рассмеялся.
– Безусловно, самым настоящим образом, – сказал он, намеренно подчеркивая слова. – Не правда ли, дорогая?
Это далось ему не так легко, но он наклонился вперед и обнял ее.
– Да, я тоже думаю, что мы помолвлены, – согласилась она, целуя его.
Она продолжала стоять, прижавшись к нему, спокойная, нежная. Они вновь поцеловались, и Филиппа стала рассеянно дергать его за лацкан пальто… Какое-то стеснение овладело ими, и ни тот, ни другой не могли преодолеть его. Сумерки сгустились, грачи темным треугольником пронеслись над головами по направлению к лесу. Их резкие крики заставили насторожиться собак, поспешивших к своей госпоже. Они старались показать своим поведением, что для них эта радостная встреча была совсем неожиданной.
Филиппа рассмеялась, и ее смех, казалось, рассеял царившую неловкость. Она высвободилась из рук Джервеза и взяла в свои руки черную шелковистую голову сеттера Джемса:
– Джемс, я помолвлена. – Но когда Джервез дружески потрепал Ричарда Дика, последний ответил ему ворчанием.
– Мне кажется, он не одобряет, – обратился Джервез к Филиппе.
– Нет, просто он огрызается на всех, кого плохо знает. Это потому, что его всегда держат на цепи, – сказала Филиппа, похлопывая Ричарда Дика.
Как бы по тайному уговору, Джервез молча помог Филиппе войти в автомобиль и сел рядом с ней.
Они медленно ехали домой. Деревья по сторонам возвышались, подобно колоннам какого-нибудь собора; буковые деревья впереди них, освещенные автомобильными фарами, скрещивались верхушками, напоминая серые арки, а синее, как сапфир, небо было сводом этого собора, бесконечным, недосягаемым. Джервез молча управлял машиной; это очаровательное существо, сидевшее рядом с ним, наполовину скрытое от него, легкое прикосновение которого он ощущал, будет его женой… Филиппа… единственная женщина в мире… Ему казалось каким-то сном, невероятным сном, что она могла любить его, хотела выйти за него замуж.
Тихий воздух, наполненный ароматом сухих умирающих листьев, холодным дуновением касался его лица; и странная мысль без всякой видимой причины пришла ему в голову, что это едва ощущаемое дуновение было лаской самой Судьбы… Он понял, стараясь освободиться от своих фантазий, как страшно он был напряжен, и как все еще не мог успокоиться.
Филиппа тоже молчала; Джервез положил руку на ее колено.
– Это, действительно, правда?
Слова звучали вопросительно. Филиппа робко ответила «да»; она была слишком взволнована и смущена. Так вот что значит быть помолвленной!.. Масса народу говорила ей, что Джервез в нее влюблен… ей это было приятно… но она никогда не думала, какой ответ она ему даст, если он ей сделает предложение. Теперь он сделал ей предложение, и она дала свое согласие. И в этом не было ничего особенного; мир оставался все тем же… Она почувствовала вдруг какую-то робость.
Наконец показался Марч с приветливо освещенными окнами и ярким снопом света из открытой двери. Вид этого дома, предназначенного для отдыха и развлечений, сразу вернул Филиппу в ее нормальное состояние; автомобиль еще не успел остановиться, как она уже крикнула появившемуся на пороге отцу:
– Папа, я помолвлена, то есть, я хочу сказать: мы помолвлены. – Кардон засмеялся, подхватил ее в свои объятия и стал целовать, но Филиппа вырвалась и побежала в комнаты, крича: – Мама!
Миссис Кардон сидела за чайным столом, нарядная в своем шифоновом бледно-лиловом с кружевами платье; она открыла объятия и, когда Филиппа стала перед ней на колени, растроганно пролепетала:
– Дитя мое!
Ей хотелось поцеловать и Джервеза и назвать его «мой новый большой сын», но Джервез, очевидно, не принадлежал к тому типу людей, которые располагают к проявлению какой бы то ни было сентиментальности.
Наедине с Биллем, в своей спальне, чтобы завязать ему перед обедом галстук, как она привыкла делать в медовый месяц, она сказала ему:
– Жаль, что… не вертись, пожалуйста!.. что гости не приезжают сегодня вечером. Немного тяжело… вот ты и готов, дорогой!.. немного тяжело, ты со мной согласен?.. для Джервеза… помолвленная парочка, и только нас двое. Это их будет стеснять, не правда ли?.. А в толпе мы могли бы делать вид, что не замечаем их.
– Они сами постараются скрыться, – заметил успокоительно Билль. Он одобрительно осмотрелся в зеркале. – Все будет хорошо, как ты думаешь?
– Я надеюсь, – вздохнула миссис Кардон. – Билль?..
Билль в это время изучал линию своей талии во фраке.
– Гм?
– Билль, дорогой мой, ты не думаешь, что Джервез слишком стар… у него седые виски, и как-никак… сорок пять…
Билль быстро повернулся:
– Но, моя дорогая, ведь у Вильмота денег куры не клюют… Подумай, что это значит! Волосы? Какое значение имеют волосы? У него их еще достаточно.
– Да, но они вместе напоминают июньский день и декабрьский вечер, – продолжала жаловаться миссис Кардон. – Ведь он приблизительно на четверть века старше Филь.
Билль искренне ужаснулся; само слово «век», употребленное хотя бы и в смягченном смысле, пугало его, перешагнувшего уже за пятьдесят, и казалось ему неприличным, неделикатным… Это слово обращало всю помолвку в какое-то гнусное дело… Он с горячностью стал возражать на замечание жены.
– Ей-богу, – воскликнул он возмущенно, – можно подумать, что Филь принуждают к этому браку! Но ведь никто с ней даже не говорил об этом. Она обручилась с Вильмотом, одним из самых крупных землевладельцев, человеком исключительного благородства. Это – очень, очень большая удача, пожалуй, лучшее, что может быть, а ты говоришь так, как будто мы продаем наше дитя, приносим его в жертву… И все это из-за нескольких лет разницы! По-моему, Филь делает прекрасную партию; более того, она будет счастлива. Она сама выбрала Джервеза, а он – ее, и их совместная жизнь обещает гораздо больше счастья, чем в наши дни брак двух молодых людей одного возраста. Современная молодая девушка со всеми ее причудами прежде всего нуждается в твердом, спокойном характере и в бездне терпения – в многотерпении Иова. Только пожилой человек может обладать этими свойствами. Современные молодые люди отличаются эгоизмом и бездельничанием, и хотя я должен признать, что эгоизм присущ не только молодости, но, во всяком случае, в старости он носит смягченный характер. Нет, Долли, только наше поколение может удержать в наши дни вещи в равновесии, только мы обладаем необходимой выдержанностью и терпением. Все, что эти молодые, горячие – или холодные – головы умеют, это – заботиться только о себе и тащить для себя все лучшее! Да что говорить о них, когда даже более уравновешенные так поступают! А если почему-либо им это не удается, они подымают шум. Разве мы, разве мы – я тебя спрашиваю – имеем хотя бы минуту спокойствия с Фелисити? А ведь она вышла за Сэма по любви. Теперь же она, совершенно не стесняясь, открыто заявляет, что этот брак не был завершением, а только вступлением. Что бы ее слова ни означали – ты мне можешь поверить, что, во всяком случае, хорошего в них мало… А что делает Сэм, когда на нее нападает такое настроение? Ничего, абсолютно ничего! Вот видишь… Ты же…
– Да, дорогой, – мягко прервала его миссис Кардон, – я вижу… А вот и обеденный гонг.
Обед носил праздничный характер. Даже Филиппа выпила бокал шампанского, которое ненавидела, и оно вызвало на ее щеках яркий румянец. После обеда Филиппа и Джервез направились в музыкальный салон, немного холодное, прекрасное помещение, к которому вела галерея с противоположного северного конца дома. Филиппа подошла к роялю и начала играть. У нее был не сильный, но приятный голос, в котором звучали нотки призыва. Она начала петь одну из современных, ничего не говорящих песенок, немного смущенно улыбаясь Джервезу.
Он облокотился о высокую доску камина, заложил руки в карманы и закурил, стараясь скрыть свое обожание и с ужасом чувствуя, что его охватывает такое же безумное желание, как и тогда, в лесу… А вдруг ей будут неприятны его ласки, его поцелуи?
Филиппа продолжала петь, иногда почти шепотом произнося слова. Вдруг она запела полным голосом; песенка была переложена с греческого, и Филиппа вкладывала в нее все свое чувство и голос. Ей особенно нравилась строфа: «Как бы я желала быть небом, чтобы всеми своими звездами смотреть на тебя».
В два шага Джервез очутился подле нее; он положил свои руки ей на плечи, и она невольно откинула голову назад.
– Если бы я был небом, – сказал он у самых ее губ, – для меня на земле ничего не было бы прекраснее тебя… вот как я чувствую… те слова в песне.
Он прижал ее к себе. Они стояли оба, Филиппа в объятиях Джервеза.
– Счастлива? – тихо спросил он.
Она улыбнулась ему открыто и весело и затем, почувствовав скрытое под ответной улыбкой страшное напряжение, поцеловала его.
ГЛАВА III
Сердце ее голодно,
Во что бы оно ни было облечено,
И красная роза у ее груди
Олицетворяет всю жажду мира.
Ее девиз – надежда,
Но надежда, окруженная страхом.
Любовь означает для нее всю жизнь,
Но любовь эта омочена слезами.
С. Кинсольвинг
На следующий день жизнь закипела вокруг них. Филиппа убедилась, что помолвка – одна из самых приятных вещей в мире. Джервез приобрел новую ценность в ее глазах; она стала гордиться им, его поступками, всей его личностью и тем обаянием, которое окружало его.
Все, по-видимому, были довольны, завидовали ей. По крайней мере, Фелисити высказывалась вполне определенно.
– Ты хорошо поступила, дорогая, – сказала она, сидя перед зеркалом Филиппы и румяня себе губы. Хорошо! Я бы сказала – превосходно! Сэм говорит, что Джервез на редкость богат, а как ты знаешь, он не любит преувеличений. Его дословное выражение о размере богатства Джервеза было «горы денег», и он был при этом вполне серьезен. И, кроме того, у Джервеза не только деньги, но и привлекательность.
Она вдруг резко обернулась, и ее синие глаза пытливо уставились в Филиппу.
– Я надеюсь, что ты любишь его, не правда ли?
– Конечно! – ответила Филиппа.
Фелисити сделала веселую гримаску.
– Ты такой еще смешной котенок – прямо-таки непередаваемо! Я не думаю, чтобы ты была скрытна, или же только немножко. Но мне кажется, что все это время ты сдерживала себя. Вообще, беби, я склонна думать, что ты еще не пробудилась, а это в наши дни кажется очень странным!
Она опять повернулась к зеркалу и задумчиво прибавила:
– Но для Джервеза очень хорошо, если ты действительно увлечена им. Послушай… (пауза, во время которой она внимательно изучала свое лицо), послушай, ты ничего не будешь иметь против, что я попросила приехать Тедди? Видишь ли, я ничего не знала об этой помолвке. Во всяком случае, не наверно. Я надеялась, но я не думала, что это так скоро случится.
– Я тоже нет, – ответила Филиппа беззаботно. – Я была совсем ошеломлена, когда Джервез сделал мне предложение. Я никогда не думала об этом. Мне просто было приятно его общество.
– Прекрасно, – продолжала Фелисити, – но ты ведь не увлекалась и Тедди, не правда ли? Он приедет с Ланчестерами. Кстати, раз мы уже заговорили о браке, как могла Леонора…
– Дикки очень хороший малый, – перебила ее Филиппа. – Мне кажется, у него много внутренних достоинств, и он исключительно добр.
– Добр! Внутренние достоинства! – насмешливо повторила Фелисити. – Возможно! Я не знаю. Но я знаю, что Леонора вышла за него замуж не ради этих качеств, а потому, что Рексель сделал предложение Шейле Тор из-за денег, и Леонора решила сделать то же самое и добилась своего. Но даже миллионы Дикки не примирили бы меня с его лицом; это не лицо, это прямо-таки тридцать три несчастья! Существуют уродливые люди, но как бы они уродливы ни были, в их уродстве есть что-то симпатичное, естественное, и его не замечаешь. Но уродство Дикки просто противно и как-то возмущает; это спесивое выражение, и рот, как у лягушки, и эти ужасные складки жира, свешивающиеся на воротник! Странно и смешно, должно быть, чувствовать себя обожаемой таким человеком, как Дикки, да еще так, как он обожает Леонору. Я бы сошла с ума на ее месте. Я пригласила ее из жалости. Дикки не может приехать, a tete-a-tete с ним измучило ее до смерти; поэтому она чуть не прыгала от радости при мысли хоть на некоторое время избавиться от него.
Филиппа закурила папиросу и тихо сказала:
– Но Дикки был таким же уродливым и до брака, когда она спокойно переносила его внешность. И, мне кажется, с ее стороны очень нехорошо так относиться к нему и избегать его теперь.
– Посмотрим, как ты заговоришь после замужества, – возразила Фелисити. – Брак изменяет тысячу вещей и больше всего – представление женщины о том, что ей нравится и что ей не нравится… Хэлло! Подъехал какой-то автомобиль… – она подбежала к окну. – Ага, это жених вернулся из города, торопясь в хижину невесты на своем пятидесятисильном «Роллсе». Зачем он ездил, Филь? Ах, понимаю, за кольцом! Как мило со стороны Джервеза, что он не припас к этому случаю какого-нибудь материнского кольца, как это делают многие! Впрочем, Сэм тоже не посмел бы мне преподнести что-нибудь неинтересное или с привкусом романтики, хотя бы это ему стоило жизни.
Она посмотрела на свою руку и улыбнулась, но сейчас же зевнула.
– Но ведь ты же была влюблена в Сэма? – сказала Филиппа, и в тоне ее послышались обвинительные нотки. – До того, как ты стала его невестой, ты при звуке его голоса вздрагивала, нервничала и спрашивала, хорошо ли ты выглядишь. А когда я говорила, что нет, ты все равно сейчас же забывала о моих словах и бежала вниз.
Фелисити в это время играла своим жемчугом.
– Правда? – проговорила она рассеянно. – Боже мой, мне это кажется какой-то иной жизнью. Но вот еще автомобиль! На сей раз Леонора и Тедди. Идем.
Филиппа встретилась с Джервезом в холле. После минутного колебания они поцеловались. Фелисити угадала: Джервез ездил в город, чтобы купить Филиппе кольцо. Он быстро надел его ей на палец, как раз в тот момент, когда Леонора Ланчестер величественно вплывала в комнату. Кольцо было очень красиво. Филиппа только успела прошептать: «О, Джервез, оно изумительно! Благодарю, благодарю», как Леонора уже стояла рядом с ними, томная, очаровательная и нежная. Перед нею трудно было устоять. Она была очень смугла, с восхитительными глазами и, бесспорно, красавица. Дочь бедных, но честных родителей, как она сама выражалась, детство и юность свои она провела в таких условиях, когда была слишком бедна, чтобы посещать те дома, которые ей нравились, и слишком горда и избалована, чтобы примириться с теми скромными удовольствиями, которые были ей по средствам. Бедность была в ее глазах преступлением и рассматривалась ею как жестокое наказание. К родителям она скорее относилась с презрением и хотела от них поскорее избавиться. Это были люди, особенно ревниво относившиеся к своему внешнему достоинству, с печальным сознанием, что им не хватает этого внешнего достоинства, и всегда завидовавшие более счастливым людям.
У Леоноры была единственная мечта – выйти замуж за богатого человека, и ее взгляды на жизнь достаточно характеризовал тот факт, что, как только она вышла замуж за Дикки Ланчестера, она тотчас же покинула своих родителей. Благодаря своему сказочному богатству и красоте, она скоро стала известна, но не популярна; ее щедрость казалась неискренней; подарки от нее напоминали какое-нибудь пожертвование на благотворительные цели и обычно подавляли, были слишком хороши. Ее гостеприимство напоминало пребывание в безупречном первоклассном отеле; она никогда не умела создать семейного уюта.
В ней была ужасная, все разрушающая зависть ко всему решительно… Она завидовала счастью женщины, которую она даже не знала; завидовала, если муж любил свою жену.
Леонора питала какую-то непонятную злобу ко всей жизни; эта злоба чувствовалась в ее словах и делала ее взгляд неприятным. Она подошла к Джервезу и Филиппе и сразу сообразила, что здесь наступила развязка. Взгляд ее больших глаз скользнул по Филиппе и вмиг обнаружил квадратный изумруд на ее пальце.
– J'accuse [2]2
Я обвиняю (франц.).
[Закрыть]! – сказала она, улыбаясь одними губами.
– Мы жених и невеста, – сказала Филиппа. – Джервез тоже хочет устроить свой дом.
– О, это восхитительно! Расскажите же, где и когда? – с нетерпением стала расспрашивать Леонора.
– Вчера, – любезно отвечал Джервез.
– Желаю вам счастья во всем, во всем, – продолжала Леонора. – Это замечательно, чудесно.
– Я совершенно того же мнения, – согласился Джервез, зажигая папиросу Филиппе. Он улыбался ей той своеобразной улыбкой, какой так редко улыбается мужчина и которая выражает восхищение, покровительство и счастье. Он дотронулся до локтя Филиппы:
– Поиграем в теннис?
– Хорошо, – кивнула Филиппа. Они ушли с веселым «увидимся позже», обращенным к Леоноре, в спортивную комнату взять ракетки и ботинки.
Когда Леонора подошла к окну своей комнаты в ожидании, пока ее камеристка достанет все необходимое из сундука с туалетами, она увидела счастливую парочку. Он старательно оправлял концы, держа собственные вещи: теннисную куртку, ракетки и мячи подмышкой.
Глаза Леоноры сузились. Она почувствовала безумную злость. Этот бесцветный маленький утенок подцепил Вильмота, его деньги, земли и, главное, его самого. Какое изумительное, незаслуженное счастье! Боже мой, как некоторые женщины счастливы! Например, Фелисити! Сэм, правда, не Джервез, но он молод, богат, интересен. Почему ей самой не удалось выйти замуж за кого-нибудь вроде него, вместо Дикки? Эти Кардоны ничего особенного не представляют. Все смеются над их мелочностью и плоским тщеславием. Глядя на них, никто не мог бы сказать, что они так хорошо сумеют пристроить своих дочерей!..
И вдруг до нее донесся в чистом осеннем воздухе смех Филиппы. Леонора побагровела; если бы в этот момент мимо нее пронесли бездыханное тело Филиппы, она почувствовала бы радость. И не то чтобы она когда-нибудь увлекалась Джервезом или испытывала какое-нибудь иное чувство, чем то, которое ее охватывало, когда она встречалась с выделявшимся из остальной массы человеком; она просто не могла перенести, что окончательно упустила такого человека, как Джервез! В его глазах была слишком большая заботливость, ясно говорившая о его счастье, о гордости своим выбором.
Внизу, на террасе, она услышала громкий молодой голос Тедди Мастерса.
«О, Леонора, о, Леонора!» – напевал он на мотив оперетки. Леонора высунулась из окна и увидела его поднятое напряженное лицо…
«О, он мне поможет, должен будет помочь», – подумала она презрительно. Вчера вечером она даже была поражена его видимым увлечением. Он подпрыгнул от мысли, что поедет сюда с нею вместе. Довольно долгое пребывание в Италии помешало Леоноре узнать о его дружбе с Филиппой.
А в этот самый момент, приплясывая на террасе и напевая серенаду Леоноре, Тедди недоумевал, зачем он вообще родился и сможет ли он когда-нибудь быть счастлив. Новость о помолвке Филиппы была для него прямым ударом, выбила его из колеи: он никак не ожидал этого. Наоборот, он всегда верил, со свойственной молодости беззаботностью, что рано или поздно «Филь и он справятся с задачей», как он выражался, и станут женихом и невестой… А когда у него будет приличное состояние – поженятся.
Сотни мужчин, которых он знал, женились всего с несколькими сотнями в кармане, а теперь они счастливы, как сурки… Они наняли бы маленькую квартирку в Найтсбридже, или где-нибудь в этом роде, и Филь и он жили бы там вместе, и у них был бы всегда медовый месяц. Все молодое поколение так поступало, женилось, не имея ни гроша, и чувствовали себя великолепно. А теперь Филь помолвлена с Вильмотом…
«Он ей годится в деды», – с горечью думал Тедди.
Так он продолжал петь под окнами Леоноры, мечтая о своей смерти или о смерти Джервеза; а, пожалуй, было бы лучше всего умереть им всем троим… Ему не нравилась Леонора, и он никогда не увлекался ею раньше. Скорее можно было говорить о том, что она ему покровительствует. Как-то Тедди отправился с Сэмом и Фелисити на один из вечеров, и ему было весело… Ее дом был так же хорош, как и всякий другой, для танцев и для того, чтобы быть веселым. Он немного пофлиртовал с ней, находил ее красивой… и только.
Но теперь ему ничего не оставалось, как продолжать ухаживать. Ведь все равно он был обречен на двухдневное пребывание здесь.
– Спускайтесь скорее вниз, – позвал он Леонору, – я уже жду несколько часов.
– Всего две минуты, – подразнила его Леонора и засмеялась.
– А мне показалось часов, потому что это вы, – соврал Тедди.
Он вел себя глупо и умышленно шумно, стараясь скрыть свое огорчение. Он повел ее прямо на двор, уверяя, что должен оценить в качестве знатока достоинства собак. В это время показалась Филиппа с собаками, и на минутку Тедди забыл свои неудачи, болтая с ними и играя. Но все же он должен был поздравить Филиппу. При этом он старался быть развязным.
