Текст книги "Носители искры (СИ)"
Автор книги: Ольга Моисеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Вернувшись на базу, Белов сразу же доложил Сорвирогову подробности отбора, и тот пожелал побеседовать со мной лично. Скан посмотрел на меня так, словно я отнял у него сладкий пирожок и теперь прямо при нём пожираю. Подобными же злобно-ревнивыми взглядами нул награждал меня и всю дорогу сюда, но вслух так ничего и не высказал.
Явившись в кабинет командующего базой, я застал там Веселовского, получавшего приказ немедленно проверить, действительно ли указанные мной ребята имеют шанс стать потенциарами. Рука Данилы была ещё забинтована, но фиксирующую перевязь он уже снял: прошедшая навылет пуля повредила только мышцу, так что заживление проходило быстро.
– Они имеют такой шанс хотя бы уже по анализу крови, – заметил искровед, коротко мне кивнув.
– Я это знаю! – свирепо отрезал командир. – Нечего мне тут снова гадать по крови! Я приказываю уточнить информацию другими, разработанными научниками, способами. У вас тут целые лаборатории, чёрт возьми, с утра до вечера этим занимаются! Возьмите этих четверых и проведите все необходимые исследования, после чего доложите мне чётко и ясно: прав Сумароков или нет! Я должен быть уверен.
– Понял, – ответил Данила. – Сделаем всё, что можем. Я могу идти?
– Идите.
– Ну, что, Сумароков, давай поговорим? – дождавшись, когда Веселовский выйдет, сказал Дмитрий Сорвирогов, буравя меня взглядом.
– Хочешь, чтобы я рассказал, как увидел этих четверых? – предположил я, решив тоже обращаться к нему на "ты".
– Валяй, – как-то без напора произнёс командир, откинувшись на кресле и глядя куда-то вдаль.
Я подробно описал все свои ощущения и умолк, дожидаясь его реакции. Дмитрий всё также смотрел мимо меня, задумчиво барабаня пальцами по столу.
– А ты знаешь, что нам придётся сделать с этими отобранными детьми, если они так и не станут потенциарами?
– Будете пытаться извлечь околисты хирургически? – предположил я, вспомнив младенца, про которого мы говорили в машине, когда ехали за детьми.
– Хирургически извлечь околист так, чтобы не изуродовать центральную нервную систему, невозможно – ты разве не знал? – Дмитрий поднял бровь.
– Знал, в принципе, что пытались и пока не выходило, но исследования же не стоят на месте...
– Не стоят. Научники постоянно пытаются создать препараты для подавления околиста, поэтому всё время нуждаются в подопытных.
– Хочешь сказать, детей, не ставших потенциарами, пустят на опыты?
– А ты думал, мы их назад к окли отправляем? – мрачно усмехнулся Сорвирогов.
– Нет, но...
– Да чего "но"? – разозлился командир. – Хватит тут уже святошу из себя корчить! Можно подумать, предложенное тобой извлечение околиста хирургически – это не опыты.
– Ну, если процедура была бы отлажена...
Сорвирогов так на меня посмотрел, что пришлось заткнуться.
– Ладно, понял, – смирился я.
Если вспомнить, что происходит в лечебницах Цодуза, то в "Оплоте" всё делают правильно. С волками жить – по-волчьи выть... Так что глупо конфликтовать с командиром базы из-за того, что нельзя изменить. К тому же тех, кого мы отобрали, незачем будет пускать на опыты.
– Я уверен, все привезённые дети станут потенциарами, – произнёс я вслух.
– Рад слышать, – серьёзным тоном ответил Сорвирогов.
Он выпрямился и уставился мне в переносицу. От расслабленной позы не осталось и следа, взгляд стал ястребиным.
В голове у меня вдруг зашумело, и я вспомнил, что когда меня только привезли сюда и я первый раз говорил с Дмитрием, это уже было. Он точно так же стал сверлить меня взглядом, словно череп пытался вскрыть, после чего сразу же навалилась дурнота. И тут меня снова накрыло. Комната засветилась, и я увидел Сорвирогова как сгусток мощного ровного сияния, словно его околист был не просто здоров, но и невероятно силён.
– Что это ты делаешь? – донёсся до меня голос командира.
Я отпустил сияние, и вместо сгустка увидел Дмитрия – он нахмурился и смотрел на меня с таким выражением на лице, будто лягушку проглотил.
– А ты? Ты ведь меня тоже прощупывал, так?
– Держи! – вместо ответа Сорвирогов протянул мне флешку Яны Корочкиной. – Ознакомься, хотя... не знаю, поможет ли это... Яна считала тебя исключительно важным для всего "Оплота", вот только так и не успела объяснить, в чём именно важность сия заключается.
– Спасибо, – я положил флешку в карман. – Яна назвала меня химерой... Ты... – я сдвинул фокус, снова переходя на сияние.
– Перестань!
– ...ты ведь тоже химера, так? – спросил я, вернувшись к нормальному восприятию.
– Ну, во всяком случае, считал себя таковым. До сегодняшнего дня.
– Почему до сегодняшнего?
– Потому что я не могу увидеть будущих потенциаров, как это делаешь ты.
– Но ты меня прощупывал!
– Да, – признал наконец Сорвирогов. – Ты прав, прощупывал, но это совсем не то же самое, что делаешь ты. Мне лишь удаётся определить, что околист не функционирует правильно, а значит, подавлен или отмежёван, но и только. Я не могу сказать, кто этот человек – потенциар, шиза, дракон или химера.
– А ты думаешь, я могу?
– Наверняка, – заверил Дмитрий. – Раз ты, как и Яна, можешь видеть даже будущий потенциал, то уж настоящий уровень использования околиста тем более!
– Ну да, возможно. Я, честно говоря, ещё просто не пробовал. Не успел, всё так быстро...
– Вот именно, быстро. А у меня совсем не так было. Я и драконом из потенциара далеко не сразу стал, а уже до химеры вообще рос очень долго, Яна всё меня подталкивала, помогала... царство ей небесное!.. что ж, теперь даже и не знаю, дорос ли.
– Но ведь ни шизы, ни драконы не могут определить, что околист у человека не работает или работает не так, как у окли?
– Да, – кивнул Дмитрий.
– Значит ты – нечто большее. И если Яна называла это большее химерой, то ты – химера и есть.
– Тогда кто ты? – Сорвирогов криво ухмыльнулся. – Химера с плюсом?
– Посмотрим, – я пожал плечами. – Чтобы понять, надо сравнивать. А как, если я, например, других химер, кроме тебя, командир, не видел. Они, вообще, ещё есть?
– Лично я знал только одну химеру – Игоря Кадмина.
– Кадмин? Это который кучу монисков прямо в монастыре угрохал?
– Ты в курсе? – нахмурился Сорвирогов.
– Да, прошерстил архивы СБ, пока ещё ловчим удавалось прикидываться. Дело в том, что мы как-то сына его поймали, а тот орал, что должен понять, зачем отец это сделал. Ну, я и полез смотреть.
– И что нашёл? – Дмитрий подался вперёд.
– Только упоминание о факте проникновения Игоря Кадмина в Великий монастырь и последующем взрыве, из-за которого погибли девять монисков и сам Игорь. Расследование этого случая было закрыто грифом выше моего допуска, так что я не смог выяснить, ни почему был этот взрыв, ни как Кадмин умудрился проникнуть на территорию монисков.
– Бес рогатый! – Сорвирогов откинулся обратно, я вгляделся в его лицо, пытаясь прочитать эмоции командира, но так ничего и не понял.
– Вы тут, на Базе, что... тоже не знаете, как это произошло? – предположил я.
– Ну ладно, хватит! – неожиданно резко ответил командир базы. – Всему своё время. Сначала тебе надо изучить Янины записи.
– А...
– Сходи завтра к Веселовскому, он выдаст тебе ноутбук, я уже распорядился. Свободен!
Нулы
– Привет, как твоё плечо?
– Да, считай, прошло уже, спасибо, – Данила Веселовский пожал мне руку. – А у меня, Стёпа, хорошие новости: пока все наши проверки отобранных тобой детей подтверждают, что они станут потенциарами.
– Я рад, а то Сорвирог уже грозился пустить их на опыты.
– Это он любит, – хмыкнул Данила.
– Пускать детей на опыты?!
– Грозиться! – рассмеялся искровед. – Грозиться он любит.
– А-а... Слушай, он мне сказал, у тебя ноут лишний есть.
– Ах да! Да, конечно, – Веселовский кивнул и полез куда-то под стол. – Не то чтобы лишний, – раздался оттуда его приглушённый голос, – но пока можешь забрать... Вот. – Он выпрямился и положил ноутбук на стол. – Ноут, честно говоря, немного дурной и порой глючит, но тебе ж не надо работу сложных систем на нём моделировать и ответственные расчёты проводить. К тому же другие компы всё равно заняты, ты уж прости. Сейчас, сам понимаешь, хорошую технику достать сложно. Качество всё время падает.
– Падает? Почему?
– Потому что окли, при всём своём трудолюбии, слишком туповаты и лишены творческой жилки, чтобы по-настоящему развивать любую науку! Так что того уровня техники, что был полтораста лет назад, нам с ними никогда не вернуть.
– Надо же, – я повертел ноутбук в руках. – А я и не замечал.
– Когда ловчим был, не замечал, конечно, – улыбнулся искровед. – Но когда драконом-то стал, неужели тоже ничего в глаза не бросилось? Да не поверю!
– Насчёт техники – нет, – честно ответил я. – А насчёт другого... ну, вот пошёл я тогда со своей девушкой в кино, так от фильма меня чуть не вырвало.
– Да, фильмы окли – гадость! – скривился Веселовский. – Как и книги, впрочем.
– Но почему? Околист же должен выявлять талант...
– Ты всё ещё в это веришь?! – поразился Данила.
– Но они же работают с удовольствием и счастливы, – смутился я. – Вот взять меня – когда я был ловчим, я точно чувствовал, что это – моё призвание. Да у меня действительно есть к этому способности, я знаю!
– Вопрос восприятия, – пожал плечами искровед.
– Дань! Ты там скоро? – спросил возившийся возле одного из лабораторных столов мужик. – Подойти можешь?
– Да, сейчас! – ответил ему Веселовский и повернулся ко мне: – Слушай, Стёп, ты извини, мне работать надо.
– Да-да, конечно, пока. Спасибо за ноутбук! – я направился к двери.
– Не за что! – Данила поспешил к коллеге и, обернувшись на бегу, бросил: – Ты вообще заходи, если что!
– Зайду.
Из записей Яны Корочкиной [Фрагмент 1]
Честно признаться, когда я решила оставить записи для особой химеры, я не думала, что это будет так сложно. Вот сижу, чёрт возьми, тут перед экраном битые двадцать минут и прямо не знаю, как и что именно записать: столько инфы в голове теснится, а сформулировать и чётко изложить так трудно!..
Возможно, для начала надо просто представиться.
Моё имя – Яна Витальевна Корочкина, но здесь, на базе, все зовут меня бабой или даже бабкой Яной – думаю, это справедливо, потому что лет мне – я уже и не помню точно сколько. Собственно, потому я и решила записать это послание, что могу не дожить до появления на нашей базе особой химеры. Но её приближение я чувствую, как и приближение собственной кончины. Я вообще много чего чувствую... нет, об этом, наверное, надо писать позже. Пока скажу самое главное: все эти годы я живу без околиста, как нулевичка, но не потому что родилась здесь, в общине, а из-за того, что мой околист много лет назад был уничтожен.
Так что, можно сказать, я не просто нул. Я – абсолютный нул! Уникальное создание.
Родилась я в маленькой деревне Лу́шки под Тверью, в крестьянской семье – на этом мои знания о предках заканчиваются. Когда я появилась на свет, со "Второго Пришествия" прошло уже больше пятидесяти лет: то есть ещё до меня выросло два поколения, у которых околисты были с рождения, а я представляла собой уже третье. Вот в этом третьем поколении мутации, направленные на отторжение околистов, стали явлением гораздо более частым. Природа, знаете ли, не дремлет: опомнившись на первом поколении, во втором она уже стала делать первые шаги, ну а в третьем вообще развернулась в полную силу. Вот недаром же есть пословица: Бог троицу любит. И тут я говорю не о том якобы Боге, который явился после так называемого Армагеддона.
"Второе пришествие", чем бы оно ни было, изменило людей, но не так, как планировал Тот, Кто нас создал. И Господь – настоящий Господь – вовсе не бросил нас в беде: его всегдашний и верный инструмент – природа тут же начал действовать, изобретая способы устранить вредоносное изменение. Нет, настоящий Господь вовсе не против эволюции, но только если она идёт в природном, а не насаженном кем-то извне направлении. И тот, кто насадил нам эти околисты, заставив поверить, что они – органы Божьи, всё равно потерпит сокрушительное поражение!..
Версий о том, что вызвало "Армагеддон", существует масса, но какая из них верная, судить не берусь: окли позаботились об уничтожении всей достоверной информации, заменив её красивой, но явно выдуманной историей грандиозной битвы Добра со Злом, итогом которой явилось "Второе Пришествие Господа", раздавшего всем новые "органы" – околисты.
На деле же "Армагеддон", скорее всего, заключался в том, чтобы перебить всех, кто по каким-то причинам мог или побороть или просто не принять околист. Старый Кибер говорит, что даже во времена самых жутких и обширных эпидемий всегда находились люди, обладавшие иммунитетом от новой смертоносной заразы, иначе человечество давно бы уже вымерло ещё в древние века, когда лечить вообще ничего не умели. Так что откуда бы ни взялись эти паразиты – околисты – всегда обнаружится кто-то, к кому паразит присосаться не в состоянии. Так что я думаю, вот именно таких людей, обладавших иммунитетом от околистов, и истребили тогда, во время "Армагеддона", объявив их пособниками дьявола.
Однако это привело лишь к отсрочке неизбежного – отсрочке, конечно, не краткой, а весьма длительной, что уж тут говорить, но всё ж не вечной! Так что два поколения спустя среди окли на свет стали появляться те, кто мог противостоять вторжению на природном, генетическом уровне.
Первые мутации были направлены на простое подавление околиста, и поначалу это принесло свои плоды – люди, очнувшись от навязанного "Божьим органом" мировосприятия, сбегали в леса, горы или заброшенные деревни, подальше от окли – благо после "Армагеддона", резко сократившего население, глухих мест везде было навалом. Вот эти первые потенциары и основали маленькие общины, в дальнейшем переросшие в то, что сейчас мы называем "Оплотом".
Но, понятное дело, долго окли не могли не замечать того, что происходит, и вскоре потенциары были обнаружены, схвачены, объявлены одержимыми дьяволом и подвергнуты изучению. Так появились первые Цодузы с лечебницами, откуда быстро разошлось это дурацкое враньё про атаки бесов, с помощью которых дьявол вновь пытается уморить человечество.
А позже, когда потенциаров, с точки зрения окли, развелось чересчур много, эти твари вдруг научились светить глазами, как будто у них в башке прожектор вместо мозгов, и придумали еженедельные ритуалы Единения, где мутантов, у которых околист не работал, стало легко отследить. Думаю, окли с удовольствием светились бы каждый день, если бы не бешеный расход энергии, заметно истощающий организм во время Единения, так что это у них не выходит. Зато они приноровились выращивать и воспитывать ловчих – фактически собак-ищеек, способных эффективно рыскать в поисках "атакованных", догонять и обезвреживать "бесов". Так что видишь, как получается: эволюционируем мы, подтягиваются и окли – это война! Она идёт давно и длится десятилетиями, но победа будет за нами! Я, к сожалению, этой победы не увижу, зато ты – читающая мои строки химера – будешь тем, кто её принесёт.
Да, будешь, я это знаю, и ты должен мне верить, потому что так хочет Бог – настоящий Бог! Именно он сделал меня такой, какая я есть, и это вовсе не фантазии и не голословное заявление. В том, что случилось со мной в детстве, Бог принял самое непосредственное участие. Сейчас объясню.
О жизни в деревне у меня не осталось почти никаких воспоминаний, потому что совсем маленькой я попала в лечебницу Цодуза, куда, скорее всего, предки сами же меня и сдали, когда выяснилось про мои проблемы с околистом. В лечебнице меня долго пользовали в роли подопытной свинки – тогда ещё не было такого массового появления потенциаров, так что каждый экземпляр был на счету и со всех сторон изучался. Изобретались способы привести мой околист в норму и, видимо, периодически у этих искроведов что-то получалось – или же им казалось, что получается, – во всяком случае, я помню долгие периоды по несколько лет, когда просто жила в детском доме вместе с другими детьми и никто меня почти не трогал. Однако домой я не вернулась и родителей больше не видела – не знаю, что с ними стало, – выяснять это потом, когда я уже оказалась в "Оплоте", было ни к чему, только подвергать себя и их лишнему риску – да и зачем, если я их даже не помню?
Зато я отлично помню детдом, где жила до десяти лет, периодически оказываясь то на операционном столе, то в лаборатории, облучённая чёрт знает чем и до синевы истыканная иголками... В общем, в конце концов мне так это всё надоело, что я умудрилась сбежать. Сделала я это во время внезапного обострения, засечь которое врачи-искроведы ещё не успели. Тебе ли, химере, не знать, насколько лучше начинаешь соображать и как быстро меняется взгляд на вещи, когда околист больше не отравляет организм гормонами "счастья", а сигналы по ЦНС передаются без контроля этих проросших в извилины чёртовых щупалец!
У меня это было уже не первый раз, так что я не растерялась и, забравшись в контейнер с грязным бельём, благополучно укатила в прачечную за пределы детдома, а уж оттуда, не теряя времени, рванула подальше в лес.
Бог начал мне помогать сразу же. Как только я выбежала из прачечной, полил дождь, смывая все следы и затрудняя видимость. А мне... мне эта вода с неба только придавала сил, остужая разгорячённое и бегом и побегом тело. Я летела сквозь водные струи, как птица сквозь потоки воздуха, и не было в тот момент ничего для меня лучшего, чем ливень! Я купалась в нём, смывая с себя грязь, налипшую за десять лет бессмысленного кувыркания по тюрьмам, замаскированным под детдомом и районный Цодуз с чёртовой лечебницей. Дождь лил и лил, а я бежала и хотела ещё: и сильнее, и больше, и чище...
И тогда грянул гром.
Я остановилась и посмотрела наверх, вода заливала мне глаза, но я всё равно видела молнии: ветвистые, яркие, роскошные – в миллионы, нет, миллиарды раз ярче этих глупых щупалец, нагло захвативших мой мозг безо всякого на то позволения. Мне захотелось увидеть молнии целиком – от туч и до земли, но мешали деревья, и я снова побежала вперёд, от одного просвета к другому, дальше и дальше, пока лес вдруг не остался позади.
Я стояла на открытом поле и, глотая дождь, вдыхала пропитанный электричеством воздух. Удары грома здесь следовали сразу за молнией и были такими оглушительными, что, казалось, мои барабанные перепонки лопнут так же, как тёмный купол неба. А потом ослепительный зигзаг в очередной раз распорол пространство и острый, с зазубренными краями, клинок молнии вошёл мне прямо в голову.
Больше про тот день я ничего не помню, очнулась только на следующий, в чьём-то доме. Открыла глаза и увидела, что лежу в чистой комнате, в деревянной избушке, и сразу почувствовала, что хозяев нет – видно, вышли куда-то. Я встала и поняла, что чувствую себя необычайно странно: так, словно всю кожу потеряла, но мне от этого не больно, просто немного холодно. Я осмотрела своё тело и не нашла никаких повреждений – удивительно, учитывая, что меня прошило молнией. Одежды, кроме трусов, на мне не было, но на стуле, рядом с кроватью, висело простенькое бежевое платье и лежали красные шерстяные носки. Надев платье – оно оказалось мне длинновато и велико, я отодвинула занавеску и выглянула в окно. Избушка стояла в каком-то дико глухом месте: справа, среди мокрых кочек, торчали сухие стволы деревьев – похоже, там простиралось болото, а слева и впереди сплошной стеной стоял лес. Возле дома были разбиты грядки, на которых явно росло что-то культурное, за огородом раскинулась ухоженная лужайка, чуть поодаль стоял сарай, а рядом дровница, от которой вилась уходившая в лес тропинка.
Я вернула занавеску на место, вышла из комнаты и попала в помещение, служившее прихожей, ванной и кухней одновременно. Водопровода тут не было, зато в углу висел старинный умывальник над тазом и зеркало, посмотрев в которое, я, вскрикнув, буквально остолбенела, не в силах поверить в то, что вижу.
Во-первых, глаза! До удара молнии они были у меня светлыми, серо-голубыми, а теперь радужки сделались словно у чудища из ночного кошмара: укрупнились и занимали почти весь глаз. А цвет! Цвет тоже изменился – он стал чёрным! Абсолютно чёрным, как небо в безлунную ночь! Но это ещё не всё!
Волосы – мои русые, прямые как солома волосы отсутствовали! Я не заметила этого сразу, как очнулась, потому что в детдоме меня стригли очень коротко, иногда совсем под машинку, чтобы ничего не мешало добраться до околиста, но сейчас! – сейчас моя голова выглядела так, словно луковиц на ней вообще никогда не существовало! Кожа черепа была гладкой и блестящей, а цвет! Мамочки! По гладкому телесному фону лысины змеились изломанные чёрно-синие ветви, разбегаясь от темени вниз и назад, словно кто-то вылил мне сверху на голову чернила в тот момент, когда в лицо дул бешеный ветер. Я повернулась, стараясь рассмотреть шею сзади – там ветви сходились в одно большое чёрное пятно. На ощупь эти узоры не чувствовались, но выглядели жутко – будто вытатуированный на коже клубок червей.
Я сдёрнула с крючка на стене кухонное полотенце и обмотала им голову, потому что смотреть на это было совершенно невыносимо. Оставались ещё ужасные глаза, но тут уж я ничего не могла поделать – просто отвернулась от зеркала, опустилась прямо на пол и горько заплакала, уверенная, что жить дальше со всеми этими "украшениями" просто невозможно. Сейчас, печатая эти строки, я поправляю свою любимую красную бандану и улыбаюсь, но тогда мне было всего десять лет, так что я и не представляла, с чем порой приходится жить людям...
В общем, сидела я там, на полу, и рыдала, пока что-то вдруг словно бы толкнуло меня изнутри. К избушке кто-то шёл, и я это почувствовала. Человек приближался, рождая во мне внутренний ветер, точнее описать свои ощущения не могу. Я просто знала, что он идёт, а спустя ещё минут пять напор, теплота и "густота" внутреннего ветра сказали мне, что околист идущего подавлен. Значит, вот почему он скрывается здесь, в избушке возле болота, поняла я. Однако как давно он тут живёт и зачем притащил меня в свой дом? Добрый он или злой, чего вообще хочет? На эти вопросы мой внутренний ветер не мог дать ответов, и я так испугалась, что бросилась обратно в комнату, где очнулась, залезла под кровать и затаилась.
Томительно текли минуты, я кусала губы, лёжа на прохладном деревянном полу, и ждала. Наконец хлопнула входная дверь, потом скрипнула та, что вела ко мне, и я услышала быстрые, лёгкие шаги. Сердце забилось чаще – похоже, это женщина, и, хотя некоторые тётки в детдоме были посуровее иных мужчин, всё же они казались мне не такими опасными, особенно в уединённом доме на болоте.
– Вот бес рогатый! – с досадой пробормотал женский голос.
Я подползла к краю кровати и чуть приподняла свисавшую до пола простыню. Прямо перед моим носом возникли ноги в толстых серых шерстяных носках. А потом простыня вырвалась из моих рук и подло улетела вверх.
– А-а, вот ты где! – забросив свисавшую часть простыни на кровать, женщина наклонилась ко мне.
У неё оказалось круглое, доброе лицо, но я всё равно уползла дальше к стене.
– Да ты не бойся, мы тебя не обидим! – улыбнулась женщина. – Но если есть желание ещё посидеть под кроватью, то сиди, сколько нравится, – сказала женщина, вновь опуская простыню. – Главное, что ты, слава богу, не убежала, а то могла бы утонуть в болоте или в лесу заблудиться – места тут глухие и опасные. Ну да ладно, я – на кухню, а ты, когда есть захочешь, приходи.
При словах "есть захочешь" в животе у меня заурчало, но вылезать я не торопилась и, прижавшись спиной к стене, ещё долго сидела, слушая, как женщина гремит за стенкой посудой, и прикидывая, не смотаться ли мне через то окно, что выходит на огород с лужайкой. В болото, ясное дело, соваться не стоило, оставался лес – угрюмый и неприветливый, с огромными елями и густыми тёмными кустами, в которых терялась примеченная мной из окна тропинка. Да и куда мне идти-то? Просто бежать от этой женщины с неработающим околистом? и ещё кого-то, потому что она сказала "мы" – "Мы тебя не обидим". Бежать, чтобы они не успели сдать меня обратно в детдом! Если я снова попаду в детдом, то с такими штуками, что я видела в зеркало... а главное, с мёртвым околистом! – мне точно кранты!.. Но бродить одной по лесу – сколько я продержусь? Охотиться меня не учили, готовить еду тоже. Конечно, я читала книжки и про природу и про многое ещё, но всё это была лишь теория, а на практике...
На практике эйфория от удачного побега из детдома, гнавшая меня через лес, под ливнем, молниям навстречу, давно уже растаяла, лес сейчас казался мрачным, непроходимым и полным злых диких зверей, к тому же босые ноги уже начали мёрзнуть, а из кухни так вкусно запахло мясом с картошкой и свежими овощами...
Сглотнув наполнившую рот слюну, я вылезла из-под кровати. Полотенце размоталось и, упав с головы, так и оставшись валяться на полу. Носки, от которых я так опрометчиво отмахнулась, к счастью, всё так же лежали на стуле. Тёплые, мягкие, шерстяные. Надев их, я потопала в кухню.
* * *
После обеда, когда я уже успел прочесть первую из записей Яны Корочкиной, в дверь постучали. В комнате никого, кроме меня, не было: Жбан работал программистом и с утра до вечера возился с компьютерами в машинном зале, Патоген трудился в одной из лабораторий, а Белов, после того, как я вернулся от Веселовского с ноутбуком, тоже куда-то свалил. Одному мне пока не нашлось никаких драконьих поручений, так что я сидел и читал текст с флешки.
– Войдите!
– Привет! – Это оказалась Ленка.
Я захлопнул ноутбук и встал ей навстречу.
– Привет, рад, что ты пришла!
– Ну, я же обещала ещё зайти, ну и вот, выдалось свободное время... – улыбнулась Ленка.
– Проходи, располагайся.
– А может, лучше прогуляемся? – предложила она, бросив быстрый взгляд на кровать Жбана, и я понял, что тогда, на похоронах Яны, не ошибся, предположив между Ленкой и этим нулом отношения.
– Ладно, давай.
Мы вышли из комнаты.
– Куда пойдём? – спросил я, захлопывая дверь.
– Знаешь, тут наши новую выставку картин устроили, можно глянуть.
– Наши – это кто? Нулы?
– Ну, я... – Ленка смутилась. – Оно само как-то вырвалось, я не имела в виду, что остальные на базе – не наши, чёрт, не знаю, но, в общем, да – это выставка картин нулов.
– Они и правда художники?
– А что тебя так удивляет? – брови Ленки взметнулись вверх.
– Да я... просто я думал, что оплотовцам совсем не до этого...
– А-а-а, ну да, я и забыла! – усмехнулась Ленка. – Ты ж совсем недавно стал потенциаром-то, поэтому и не понял ещё.
– Не понял! – согласился я и насчёт себя и насчёт художников сразу.
– Ну, в смысле, ты привык, что художники бывают только профессиональные и рисуют всегда то, что им поручают, или когда надо оформить что-то, украсить... ну, ты сам знаешь, в общем.
– И что?
– То, что здесь у нас всё иначе. Таких профессиональных художников, как у окли, на нашей базе, да и вообще во всём "Оплоте", нет, – Ленка скривилась, как будто ей в рот попало что-то кислое. – Картины рисуют в свободное время все, у кого есть желание.
– Зачем?
– Просто потому что хочется! Потребность.
– Если есть потребность, то должны быть и способности, – не сдавался я в своих попытках осмыслить сказанное Ленкой. – А раз есть способности, то почему им не дадут соответствующую работу, и они рисуют что попало в свободное время?
– Что попало? – она рассмеялась.
– А чего, разве не так?
– Что попало! – последовал новый взрыв хохота. – Да нет, можно, конечно, и так сказать, только...
– Что?
– ...это очень смешно, – продолжала веселиться Ленка, – вот что!
Не понимая и не разделяя её веселья, я уставился себе под ноги и дальше всю дорогу прошагал молча, чувствуя себя не в своей тарелке. Выставка размещалась в той части базы, что была выделена под школу, поэтому, когда мы вошли в нужный коридор, Ленка тоже затихла, чтобы не мешать занятиям, так что если и продолжала посмеиваться, то про себя.
– А вот и выставочный зал, – сообщила она, толкнув дверь в торце коридора.
Мы вошли в помещение, разделённое частыми перегородками так, чтобы можно было змейкой следовать вдоль каждой из внутренних стенок, плотно увешанных картинами, при первом же взгляде на которые у меня вдруг возникло странное, непередаваемое чувство, словно я сейчас заплачу. Это было поразительно, ведь в последний раз слёзы я лил в глубоком детстве и думал, что давным-давно забыл, как это делается.
– Что это? – застыв на пороге, шёпотом спросил я.
– Картины, – негромко ответила Ленка. – Произведения искусства. Живописного... – Она прошла вдоль первой перегородки к штриховым карандашным рисункам. – И графического. Вот эти чёрно-белые наброски Патогена мне ужасно нравятся.
Гоня охватившую меня необъяснимую и невыносимую тоску, я прошёл к рисункам. Это были сценки из жизни животных: тонкие летящие линии и толстые, грубые штрихи сплетались в удивительной пляске, слегка искажая звериные пропорции, но рисунки, как ни странно, от этого только выигрывали! Я молча таращился на рычащих и летящих в прыжке леопардов, изящных стремительных газелей на тонких ногах, рослых сильных медведей и прекрасных загадочных птиц, все они были так выразительны, так полны жизни!
– Это нарисовал Патоген? – сглотнув, наконец выдавил я.
– Угу, – кивнула Ленка. – Здорово, правда?
– Да, они...
Тут я забыл, что хотел сказать, потому что в соседнем ряду вдруг увидел рыб. Их золотые спины мерцали в таинственной глубине пруда, мгновенно воскресив в моей памяти тот самый день, когда мы с мамой сидели в Цодузе, ожидая приёма в лечебнице. Художник рисовал, конечно, не тот пруд и не тех рыб, но ощущения от мягкого подводного блеска чешуи, сонного помахивания плавниками и отражения солнечного света в круглых, золотых глазах возникали точно такие же, как тогда, в моём детстве. И это было так необычно, так приятно, что я долго не мог оторвать от картины взгляд.
Ленка меня не торопила, просто тихо стояла рядом, тактично дожидаясь, когда я пойду дальше. А я, совершенно забыв про время, вообще про всё на свете, жадно впитывал новые для себя эмоции: раньше, при взгляде на картины, написанные художниками-окли, я ничего такого не чувствовал, хотя там тоже были изображены и животные, и природа, и люди... Однако я воспринимал их всегда отстранённо, как украшение интерьера, как отлично сделанные фотографии, точно отражающие реальность, а здесь!.. Здесь я переживал нечто исключительно своё, и это было как настоящий подарок, задевающий глубоко личные струны, – сильное и даже слегка травмирующее, но оттого ещё более острое удовольствие.
Я медленно двигался вдоль перегородок, не пропуская ни одной картины, так что прошло, наверное, часа два, когда я наконец добрался до дальней стены. Свободное время Ленки закончилось где-то к середине экспозиции, и она ушла, а я, хоть и почувствовал себя неловко оттого, что почти не уделил ей внимания, всё же продолжал осмотр, пока возле последних картин вдруг не обнаружил Кибера. Нацепив свою любимую шапку, тот мирно сидел на стуле и, держа в каждой руке по простому карандашу, к моему великому удивлению, рисовал. На коленях у него лежал открытый альбом, в котором он, сразу двумя руками одновременно наносил штрихи. Кибер начинал с верхнего края страницы и последовательно продвигался к нижнему так, что в итоге получалось чёрно-белое изображение сценки из жизни на базе.
