Текст книги "Носители искры (СИ)"
Автор книги: Ольга Моисеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Моя няня последовательно подаёт мне три тарелки: пищу для монисков варит специальный комбайн, и приготовленные блюда надо принимать в строгой последовательности. Комбайн стоит тут же, в углу, и управляться с ним умеет старшая няня. Но ей уже недолго осталось этим заниматься: через пару месяцев девушка станет мониской, поэтому рядом стоит её преемница, внимательно запоминая, что и как нужно делать. Я тоже не так давно обучала младших нянечному делу, но заведовала не едой, а уборкой в одном из секторов монастыря...
*
Я словно очнулся ото сна и увидел, что стою, прижавшись ладонями и лбом к стеклу, а мониск отошёл в угол и лёг на поставленную в боксе койку, свернувшись калачиком. Он устал – понял я и, отлепившись от прозрачной перегородки, попятился назад, пока не наткнулся на стул. Опустившись на сидение, я тоже почувствовал себя вымотанным, голову распирало, в ней продолжали кружиться картины жизни монисков в монастыре: девочки-подростки, служившие няньками, которые становились девушками-монисками и переставали соображать, когда начинали растить околисты и выезжать на обряды. Ладно. Пожалуй, подумаю об этом завтра, сейчас я слишком устал... Поднявшись, я побрёл к выходу. Обернувшись на пороге, посмотрел на мониска – он уже спал. Пора было на боковую и мне.
* * *
Следующие дни я крутился как белка в колесе: задания от Сорвирога, масса всяческой суеты, связанной с жизнедеятельностью базы и постоянные выезды в город, во время которых мне особенно остро не хватало Женьки Белова, ставшего в последнее время фактически постоянным моим напарником.
Теперь мне всё чаще приходилось работать с Максом Бруховым – его проткнутое мной бедро зажило, но отношение ко мне вряд ли хоть чуть-чуть улучшилось. Он продолжал несправедливо винить меня в смерти своей приёмной матери, и меня это, естественно, раздражало: я что ли, заставил её переться с ним тогда в лес и вообще всю эту херню с главной химерой придумал?..
Драконов на базе было не то чтобы много, однако выбор имелся, так что Сорвирог наверняка специально нас совмещал: рассчитывал, что так мы быстрее притрёмся друг к другу и Макс в конце концов избудет свою вражду. Прав ли он был? Возможно...
Остальные на базе давно уже ко мне привыкли и относились нормально, даже Скан после того, как я его отловил, разоблачив идиотский план подставить собственную голову под молнию, смирился и перестал меня так сильно ненавидеть. А возможно, здесь ещё и Ленка руку приложила – видел я, как она жалеет его и с разговорами то и дело подкатывает, миротворица наша, вот, наверное, мозги ему и насчёт меня заодно прополоскала. Наш роман продолжался, так что она и обо мне постоянно заботилась, а я её к другим ревновал. Но она только смеялась, уверяя, что я – дурачок, если не могу отличить, когда она просто с людьми общаться, чтобы помочь, а когда глазки строит. Глазки не глазки, а Ленка к каждому может подход найти, разве ж тут уследишь? Не грех и поревновать!.. Я улыбнулся, вспомнив, как она читала задачи лежавшему на кровати Киберу. Готова, добрая душа, даже за андроидом ухаживать, чтобы ему легче стало...
В последние дни я совсем перестал уделять ей время, каждую свободную минуту проводя подле мониска, и Ленка на меня сердилась, хоть я и объяснял ей, что это надо для дела и будет исключительно интересно нашим учёным-искроведам.
"Знаешь, – Ленка посмотрела на меня долгим взглядом, – мне кажется, тебе самому уже пора у искроведов обследоваться. Пусть просветят, кто на самом деле командует: ты или твой околист".
Я рассмеялся, но Ленка в ответ даже не улыбнулась.
"А я, между прочим, вовсе не шучу! Здесь, знаешь ли, нет ничего смешного. Ты посмотри на себя!"
Я подумал, что это фигура речи, но тут Ленка достала из кармана зеркальце.
"Взгляни!" – она повернула его так, чтобы я увидел своё отражение.
Вид действительно был не ахти: лицо осунувшееся, бледное, круги под глазами, взгляд отсутствующий.
"Ну, устал немного, что с того? – я отмахнулся от зеркала. – Не стоит придавать значение таким мелочам".
"Мелочам?! – возмутилась Ленка. – Да на тебе лица нет, исхудал, выглядишь дико, ведёшь себя странно! Ты одержим! Одержим своим контактом с этим проклятым мониском".
"По-моему, ты просто ревнуешь, – попытался я всё перевести в шутку. – Мониски – это ведь женщины, хоть и переделанные".
"Так ты поэтому вчера так и не пришёл на ужин?" – криво усмехнулась Ленка.
"Аппетита не было! – я уже начал злиться. – Слушай, мне не пять лет! Что ты ко мне из-за каждой ерунды цепляешься!"
"Ах, ерунды! Значит то, что мы договорились там встретиться и я, как дура, сидела в столовой целых полтора часа, пока до меня дошло, что ты не придёшь, это, по-твоему, ерунда?"
И тут в памяти внезапно всплыло, как она мне вчера звонила, а я торопился и бормотал, что пересечёмся, мол, за ужином, тогда и поговорим.
"Чёрт, Ленка, прости! О господи, вот я, идиот, замотался... – осознание, что это обещание могло вот так взять и вылететь у меня из головы, обдало внутренности холодом. – Не понимаю, как это получилось... – Я в растерянности тёр лоб, сам себе поражаясь. – Я – свинья, извини!"
"Да ладно, проехали, не пились! – вздохнула Ленка. – Я поняла, что ты не специально. Ты просто забыл! Ну, сначала хотела обидеться, конечно, но потом... – она покачала головой. – Стёпа, я за тебя боюсь! Нет, серьёзно... – она взяла меня за руку. – Тебе надо обследоваться – я это чувствую!"
"Обязательно, Ленк, но давай попозже, а? – Я поцеловал её в ладошку. – Сейчас я должен довести дело до конца, я уже близок..."
"К помешательству?" – перебила она меня и нахмурилась – над переносицей пролегли две вертикальные складки.
"Нет, – я улыбнулся и прикоснулся губами к этим морщинам. – К пониманию, что такое главная химера. Это очень, очень важно!"
"Береги себя, Стёпа, пожалуйста! – Ленка погладила меня по щеке. – И побриться тоже не мешало бы".
"Будет сделано, – пообещал я. – Мне надо идти, Ленка. Время".
"Пока", – и она, не дождавшись ответа, зашагала от меня прочь.
"Пока!" – крикнул я вслед и, развернувшись, почти побежал в лабораторию.
Странный контакт с мониском меня и правда затягивал.
"Жар-мандраж" больше не беспокоил, он будто растворился в моём теле и почти уже не чувствовался. Видения постепенно менялись: мониск то дарил околисты, запуская их в родничок младенцев, то забирал их у мёртвых, с каждым разом всё больше теряя человеческое восприятие происходящего. Эта инволюция завораживала, я словно спускался по ступеням вглубь меркнущего сознания, пока вдруг не увидел всё в ином свете.
*
Я был очень стар... И в то же время молод. Я сознавал свою теперешнюю жизнь в монастыре и параллельно помнил уже шесть поколений девочек-монисков. Все отобранные младенцы были очень здоровыми и сильными, потому что не каждый организм способен вынести трансформацию в мониска. Я слышал скрип их растущих костей, ощущал мягкие переливы видоизменяющихся тканей, теплоту мозга, сквозь который проникают нити моих щупалец, шорох нарождавшихся зародышей.
Я следил, чтобы зародыши выходили по одному и росли, дожидаясь момента выхода, я учил мозг мониска выпускать новых, сильных и молодых, и забирать старых, слабых и тёмных, зажигая их, чтобы могли вытянуть все-все свои нити и щупальца из тела мёртвого хозяина, поджать и убрать внутрь, готовясь к транспортировке.
Одновременно я контролировал образование взрывчатых кристаллов, которые обеспечивали безопасность всего нашего племени от вторжения извне. Я отвечал не только за продолжение рода, но и за неприкосновенность программы его существования, поэтому, зная о происках врагов, постоянно был начеку, готовый умереть, если потребуется.
И однажды такое время настало, но я потерял контроль над телом и в результате лишился кристаллов, не успев их активировать. Это произошло на территории монастыря из-за двух монисков, зачем-то бродивших по горе за стенами здания, но понял я это уже потом, когда функции тела восстановились, и я смог почувствовать рядом их присутствие. Мы уже ехали в машине, когда я осознал, что с подачи этих монисков меня и похитили, руки связаны, а тело жёстко зафиксировано. Высвободиться не удавалось, а когда машина остановилась, мне сделали укол и я снова отключился, а очнувшись, обнаружил, что кристаллов уже нет...
Там, куда меня привезли, не оказалось ни одного человека с нормально работающим околистом, кроме тех странных монисков, которые, как оказалось, жили вне стен монастыря, причём в месте, где меня – такого же, как они, мониска! – лишили кристаллов и посадили в клетку. Вокруг меня собралась толпа, я различал в ней околисты с повреждениями разной степени, но многие люди, похоже, вообще были пусты – я ощущал только тепло их тел, но без сияния собратьев. Позади толпы стоял один из тех странных монисков, по чьей воле я попал в это дикое поселение. Казалось, он знал, что происходит, но боялся подойти ближе. Я чувствовал его околист – он был как я – мог выращивать рядовые околисты, вкладывать их в младенцев и забирать у мёртвых, но в то же время было в нём нечто большее, какая-то притягательная сила, отчего мне хотелось к нему прикоснуться...
*
Мониск отпрянул от стекла и уставился куда-то за мою спину. Я обернулся. Позади стоял Сорвирог.
– Командир? – неожиданно для себя я смутился, словно он застал меня за каким-то исключительно интимным процессом.
– Привет, Стёпа, – он разглядывал меня так, словно видел впервые. – Ну как, натанцевал что-нибудь полезное?
– Натанцевал? – не понял я. – В смысле?
– В смысле вот это вот, – Сорвирог принялся водить руками в воздухе, крутить головой и приседать.
– Я что, так делал? – мне стало не по себе.
– Ну примерно... точно я, сам понимаешь, не запоминал.
– Это... – я покосился на мониска – тот отошёл в глубину клетки и сел на койку. – Может, присядем?
Взяв стоявший перед клеткой стул, я приставил его к одному из лабораторных столов и сел спиной к мониску. Сорвирог опустился в кресло напротив и положил сложенные в замок ладони на стол.
– Ленка очень о тебе беспокоится, – сказал он.
– Чёрт! – выдохнул я. – Вот уж не думал, что она к тебе, командир, попрётся. Но это больше не повторится, я позабочусь.
– Интересно как? – Сорвирог улыбнулся одним уголком рта.
– Скажу ей, что в няньках не нуждаюсь!
– А в ком ты нуждаешься? – командир посмотрел на клетку.
– Я не понимаю...
– Я тоже, – в голосе командира появилась недружественная резкость и сухость, с которой он устраивал разносы подчинённым. – Что ты тут каждый день по полночи делаешь и почему не докладываешь о результатах?
– Да я собирался! Но... но контакт пока только-только установился, и я хотел... собрать больше информации.
– А на вызовы почему не отвечал?
– Какие вызовы?
Сорвирог указал на мой, лежавший на столе, телефон.
– А? – я растерялся. – Наверное, я не слышал.
– Вот я тебя и спрашиваю ещё раз, – нахмурился командир. – Что тут происходит?
– Происходит то, что я пытаюсь выяснить возможности главной химеры. – Я подобрался, стараясь собрать воедино всё, что мне удалось узнать. – Одна из этих возможностей – контакт с мониском, во время которого я вижу его мыслеобразы.
– Что ещё за мыслеобразы?
– Ну, сначала это была цепь воспоминаний о жизни в монастыре. Оказывается, попавшие туда девочки далеко не сразу становятся такими вот ничего не соображающими существами! Сначала они растут почти нормальными и выполняют обязанности нянек, которые следят за порядком в помещениях, ухаживают за девочками-младенцами и старшими монисками – кормят, одевают, отправляют на обряды, ну и вообще, делают всё, что требуется.
– Маленькие девочки? – Сорвирог посмотрел на меня с недоверием.
– У них там целая система, – пояснил я. – Старшие обучают младших, которые подрастают и сменяют нянек, ставших монисками. Основная нагрузка всегда ложится на тех, кому от пятнадцати до двадцати.
– Значит, настоящими монисками они становятся только после двадцати? – удивился командир.
– Да, это возраст, когда они начинают выращивать в своём теле околисты. Как только появляется первый зародыш, это становится их единственной задачей, и девушки перестают быть няньками, уже ничего не делая по хозяйству. И так продолжается лет пятнадцать-двадцать, пока не закончатся зародыши и силы трансформированного человеческого организма.
– А потом?
– Потом – это происходит лет в сорок – они, как я понял, прекращают своё существование.
– То есть – умирают? – решил уточнить Сорвирог.
– Очевидно да, умирают, – чуть подумав, кивнул я. – Однако как именно, сказать не могу. Мыслеобразов о смерти и том, куда потом деваются тела, у этого мониска нет, хотя по возрасту он почти выработал свой ресурс. Кладбища на территории монастыря мы с тобой тоже не видели, так что не знаю, что именно они делают со своими покойниками.
– Н-да... – откинувшись в кресле, задумчиво протянул командир. – Всё это, конечно, очень занимательно, только я пока не пойму, что это даёт нам в практическом плане.
– Так ведь это было только началом! А теперь наш контакт перешёл в другую плоскость, и сегодня я впервые услышал, даже не услышал, а почувствовал не мониска, а непосредственно его околист, безраздельно пользующийся человеческим мозгом.
– И что?
– Пока не знаю, но скоро выясню. Воспоминания читаются последовательно: с дальних – к тем, что были недавно. Вот сегодня я уже видел, что он чувствовал, когда мы привезли его сюда. Это... мы словно идём друг другу навстречу и одновременно приближаемся к настоящему моменту, понимаешь?
– Что-то не очень.
– Ну, я должен дойти до пересечения, я это чувствую! Баба Яна столько твердила о роли главной химеры... а я до сих пор не знаю, что должен делать. А теперь мне кажется, появился шанс! Но мне нужно ещё немного времени.
– Хорошо, – командир прищурился, внимательно разглядывая моё лицо. – Можешь и дальше с этим, – он махнул рукой в сторону мониска, – ковыряться, но только с одним условием.
– Каким?
Он посмотрел мне в глаза:
– Ты должен обследоваться у искроведов.
– Да зачем, командир?! Я в порядке! А времени и так не хватает.
– Сделай это в течение трёх дней, Стёпа, – Сорвирог встал. – Ты понял?
– Есть.
* * *
На следующий день, ближе к вечеру, мы с Бруховым поймали двух окли – крутились неподалёку от базы, высматривали что-то, вынюхивали. Один был совсем молодой, лет семнадцати, другой – постарше, на вид – чуть за тридцать, околисты у них функционировали как положено и никаких признаков будущих нарушений я не видел – в общем, окли как окли, и, конечно, вполне могли быть шпионами, хотя оба клялись, что случайно тут оказались, что они – биологи, вернее, биолог – тот, что старше, а юнец – его подопечный, молодое дарование, в университет готовится поступать. Типа, за каким-то мотыльком с непроизносимым латинским названием они здесь наблюдали.
Допрос с пристрастием ни к чему не привёл, даже изрядно избитые, они продолжали стоять на своём. Сорвирог велел посадить их под замок и потом ещё раз постараться вытрясти информацию, но что-то в их виде, манере говорить, интонациях и взглядах подсказывало мне, что ни хрена мы не добьёмся. Младший всё время рыдал, размазывая кровавые сопли, а старший трясся и один раз даже сознание потерял от страха. Ну, я сдуру и высказал Брухову предположение, что, скорее всего, они и правда те, за кого себя выдают. Оказалось, он считает иначе, однако вместо того чтобы просто не согласиться, зыркнул на меня, словно на предателя, и побежал командиру докладывать, будто я врагов отпустить хочу. Что за бред?! Отпускать их в любом случае было нельзя, и я понимал это не хуже Брухова и любого другого живущего на базе оплотовца, просто высказал своё мнение. Что, не имею права?..
"Имеешь, – в ответ на эту мою тираду кивнул Сорвирог. – Только в следующий раз делай это так, чтобы тебя понимали правильно".
Да хоть тресни, а этот Брухов будет понимать всё неправильно, думал я, возвращаясь к себе в комнату и разбирая постель. Стояла уже глубокая ночь, так что к мониску я не успел. День был тяжёлым, и, едва коснувшись подушки, я сразу же провалился в сон.
А утром меня разбудил звонок Сорвирога.
– Сумароков!
– Угумм...
– Ты что, ещё спишь? – в голосе командира слышалось удивление и недовольство.
– А сколько времени? – пробормотал я, садясь на постели.
Ни Патогена, ни Скана в комнате уже не было. Часы показывали десять! Ничего себе...
– Одевайся и бегом в лаборатории!
– Обследоваться что ли? – мрачно предположил я.
– Это потом. Сейчас помощь твоя нужна. Жду тебя в пятой. Поторопись! – командир отключился.
В пятой лаборатории находился бокс с мониском, так что я с удвоенной скоростью принялся одеваться, гадая, чего именно хочет от меня командир.
* * *
– Нужен твой хвалёный контакт с этим чучелом, – объявил Сорвирог, встретив меня возле стеклянного бокса.
Дверь туда была открыта, возле неё сидел привязанный к стулу мониск со связанными за спиной руками. Его голову охватывала сетка с проводами, которые тянулись к теснившейся возле стены аппаратуре. Прямо перед ним, на полу, лежал лицом вниз младший из пойманных недавно окли. Он тоже весь был обвешан датчиками, сзади, у основания черепа, темнел окружённый запёкшейся кровью разрез. Едва я зашёл, как мониск поднял голову и уставился прямо на меня.
– Он что, мёртв? – я показал пальцем на мальчишку-окли.
– Нет, без сознания. Искроведы испытали на нём новую сыворотку подавления околиста.
– Это которая из Серёжиной крови?.. Ну, тот мальчик, с которым мы вместе сбежали из Цодуза, – в ответ на недоумённый взгляд командира, пояснил я.
– А-а, ну да... наверное, – пожал плечами Сорвирог. – Потом у искроведов спросишь, а сейчас нам надо другое. – Егор! – позвал он одного из спецов, суетившихся возле аппаратуры.
От группы отделился худой высокий человек с прямой чёлкой и длинным носом. Егор Пальченко – опознал я подошедшего к нам искроведа – раньше с Данилой Веселовским вместе работал.
– Привет! – мы пожали друг другу руки.
– Командир говорит, ты можешь посмотреть, о чём он думает, – Пальченко мотнул головой в сторону мониска, который так и не выпускал меня из вида.
– Я бы не сказал, что он вообще думает, – усомнился я, разглядывая нацепленную на голову мониска сетку с проводами. – Есть просто образы и... что-то вроде связей... я складываю их в собственную картинку, в общем, это трудно описать.
– Описывать ничего и не придётся, у нас есть датчики, сканеры, рентген... разберёмся, короче. Лишь бы только эта тварь начала действовать.
– Действовать? – я посмотрел на лежавшего ничком окли, и до меня начало доходить. – Так это вы, что ли, ему разрез сделали? Хотите заставить мониска вытянуть из парня околист?
– Хотели бы, да, – кивнул Пальченко. – Но пока не получается.
– Так... а... – я даже растерялся. – А с чего вы взяли, что мониск будет его тянуть, если парень жив?
– В этом-то и есть суть эксперимента! Сыворотка так подействовала на околист, что сейчас он практически в том же состоянии, что у мёртвых, и мы рассчитывали, что, почуяв это, мониск потащит околист наружу. Ты ведь наверняка в курсе, что будет, если попытаться удалить околист хирургически?
– Окли умрёт или станет овощем.
– Скорее второе, но не суть важно. Главное, что если околист вытащим мы, то мозг будет необратимо повреждён. А если это сделает мониск, то мозг останется цел! Мы сможем решить проблему извлечения околиста из живого человека, ты понимаешь, что это значит?! – Пальченко выпучил глаза и даже задохнулся от восторга.
– И вы сможете привести парня в сознание?! – не поверил я.
– Гарантии нет, но мы попытаемся! И в любом случае получим бесценный опыт и кучу полезного материала для дальнейшей работы! Это такой шанс!.. но как заставить мониска действовать? Командир сказал, ты установил с ним контакт и, похоже, он прав, – Пальченко посмотрел на мониска. – Да он же всё это время глаз с тебя не сводит! Давай, Стёпа, на тебя вся надежда! Внуши этой твари, что околист надо вытащить.
– Если бы это было так просто, – пробормотал я, подходя ближе к мониску.
– Подожди! – Пальченко схватил меня за руку. – Надо и на тебя тоже датчики надеть. Картина должна быть полной.
Он махнул рукой одному из команды в белых халатах, тот кивнул и, бросившись в смежную комнату, через пару секунд выкатил оттуда ещё один прибор, поставив возле общей кучи аппаратуры. Пальченко тем временем нахлобучил мне на голову такую же сетку, как у парня-окли, и рванулся к прибору, на бегу разматывая провода.
Мониск смотрел на меня не отрываясь, и по телу уже расползался лёгкий жар – предвестник контакта. Мониск зябко повёл плечами и задрожал.
– Надо его развязать, – сказал я.
– Да ты что! Смеёшься, что ли? – возмутился Пальченко. – Мы втроём его еле скрутили, бесился, как дикий зверь! Насилу утихомирили.
– Но сейчас он не может двигаться, а значит, ничего делать не будет, – покачал я головой.
– Ну не знаю, – нахмурился Пальченко. – Пока всё, что он делал, – это сбежать пытался! Из-за чего, собственно, мы его и связали.
Я подошёл к мониску вплотную, ловя уже хорошо знакомую волну.
– С верёвками ничего не получится, – медленно произнёс я. Говорить становилось трудно.
– Петров, проверь дверь в лабораторию, – услышал я голос Сорвирога.
– Заперто! – раздалось в ответ.
– Егор, развяжи мониска! – приказал командир. – Вы двое, встаньте там, а я перекрою проход.
Когда Пальченко стал распутывать верёвки, голоса уже едва доходили до моего сознания, зато я прекрасно чувствовал мониска, а он – меня. Стекла между нами на этот раз не было, и мониск, освободившись от верёвок, встал и вдруг взял меня за руки. Мыслеобразы захлестнули потоком, накрыли волной, закружили, завертели, а потом всё неожиданно успокоилось, я словно провалился в иную реальность, где мы с мониском были словно близнецы, встретившиеся после долгой разлуки. Мы оба светились бело-голубым сиянием: оно пульсировало, меняло накал, наливалось белым и скользило обратно к синему – так мы общались.
– Я рад, что ты со мной. – Его сияние обняло меня и отпустило. – Я так устаю быть один.
– Я буду стараться приходить чаще.
– Меня пугают эти люди! – близнец выстрелил протуберанцами в сторону окружающих нас матовых зеленоватых фигур и одной озарённой бело-синим, как у нас, светом – в ней я узнал Сорвирога – командир стоял поодаль, контролируя проход к выходу из лаборатории.
Ещё у одного на месте головы ярко горел, окружённый тёмной мембраной, сгусток белого света – я вспомнил, что это – дракон Петров. Остальных – все они были нулами – я видел просто равномерно зелёными.
– Не бойся, – успокоил я близнеца. – Они нам ничего не сделают.
– Но кто они? Это что – дикое поселение?
– Это просто другие люди. Они не хотят быть... – я замялся, подбирая цвет пульсации, – не хотят быть такими, как мы, и поэтому живут отдельно.
– Разве это правильно?
– Да, поверь мне, это правильно.
Какое-то время он просто стоял, возможно, раздумывая над моими словами, а я держал успокаивающий накал.
– Зачем мы здесь? – как будто бы поверив мне, наконец спросил близнец.
– Из-за него, – я показал на лежавшего перед нами человека – бледно-зелёную матовую фигуру.
– Он не умер, но свет его погас, – заметил близнец.
– Мы должны забрать этот погасший свет! – со всей возможной настойчивостью потребовал я.
– Нельзя забрать то, чего не видишь, – возразил близнец.
– Так заставь его проявиться.
– Как?
– Так же, как ты делаешь, когда забираешь свет у мёртвых! – как можно увереннее ответил я – мол, это ж само собой разумеется!
– Но он не мёртв, а у живых свет не забирают – это закон! – твёрдо заявил близнец.
– Но у него уже нет света!
– Тогда что же ты требуешь забрать?
– То, что этот свет производило. Оно перестало работать, поэтому мы должны его вытащить, – словно вбивая в него световые гвозди, объяснял я и, уловив, что близнец заколебался, тут же, что есть силы, наддал ещё жару: – Верь мне, верь!
Близнец замер, как мне показалось, в растерянности.
– Давай! – продолжил я наседать. – Протяни руки и забери! Покажи, как это делается! Давай!
Он нерешительно вытянул руки и тихонько замычал. Вибрация мгновенно передалась мне, заставив тоже запеть эту странную песню без слов. Наши сияния переплелись, и я почувствовал, как околист согревается, словно омытый потоком энергии, и начинает светиться, а потом медленно подбирает щупальца, готовясь к выходу из тела. Каждое движение, вдох, выдох, стремление – всё, что происходило с близнецом, передавалось и мне. Я пел вместе с близнецом, а моё тело училось, запоминая последовательность ощущений и действий.
Это было долго и изнуряюще, мир будто остановился, пока, миллиметр за миллиметром, околист, черпая силы из каких-то своих, очень глубоко спрятанных и не использовавшихся до этого запасов, подтягивал многочисленные отростки, постепенно отпуская тело. Сначала втянулись наитончайшие нити, что отняло львиную долю энергии и времени, потом, когда полностью отлепилась эта опутавшая, казалось, каждую клетку, паутина, дело пошло гораздо быстрее: чем толще были отростки, тем легче они вылезали из мозга.
Когда все щупальца наконец были убраны и сгусток света выплыл из тела, я почувствовал, что едва стою на ногах. Песня стихла, голова у меня закружилась, на плечи навалилась чудовищная усталость. Последнее, что я помнил, прежде чем повалился куда-то назад, в темноту беспамятства, это как близнецу не дали забрать сияние внутрь своего тела, вырвав околист прямо из сложенных в молитвенном жесте ладоней.
* * *
– Степа! Стёпа, ты проснулся... наконец-то!
Женское лицо, светлые, прямо остриженные волосы, красивая... Глаза снова закрылись, в голове царила странная пустота, то и дело озаряемая короткими вспышками-картинками. Я застонал, обхватив голову руками.
– Стёпа... – она прикоснулась губами к моей щеке – знакомое тепло...
– Ленка! – вспомнил я и открыл глаза. – Ленка.
– Привет, – она улыбнулась. – Я уж боялась, ты в летаргию впал.
– Летаргия? – пробормотал я. – В каком смысле?
– Да в прямом! Почти сутки проспал, никто не мог тебя добудиться.
– Сутки?! – я сел, озираясь вокруг.
Это была моя кровать и комната, которую я делил... с кем?.. Жбан, с трудом вспомнил я, Жбан и... – А он?.. – я показал на кровать возле стены.
– Скан? – удивилась Ленка. – А что он?
Скан, точно! Я облегчённо выдохнул. Скан хотел, чтобы его, как бабу Яну, молнией долбануло для расширения способностей... Жбан умер, вдруг всплыло у меня в памяти, Жбан – предатель! Из-за него погибли мои друзья – Женя Белов и Данила Веселовский... Я аж вспотел от того, что не сразу об этом вспомнил. А на четвёртой кровати спит... Патоген!
– Патоген любит призывать, чтоб у власти на базе были нулы – чистые люди... – выдал я и упал обратно на подушку.
– Не понимаю, – Ленка растерялась. – К чему ты это?
Я не ответил, уставившись мимо неё в пространство, – в голове словно раскручивалась пружина памяти, вызывая всё новые и новые подробности моей жизни на базе.
– Да что с тобой? – в голосе Ленки слышалось нешуточное беспокойство.
Воспоминания о мониске и том, что мы с ним делали сутки назад, заставили меня податься вперёд и схватить Ленку за руку:
– Мальчишка-окли! Он жив?
Я вспомнил, как пришёл в чувство, когда Пальченко сунул мне в нос нашатырь, и увидел, как врачи грузят окли на каталку. "Он – как?" – спросил я искроведа. "Пока без сознания. Но околист вышел правильно, так что есть надежда". – "Куда вы его?" – "В реанимацию!" Каталку бегом вывезли из лаборатории, Пальченко рванулся следом, а Сорвирог, поглядев на мою рожу, заявил, что я выгляжу не лучше полумёртвого окли. Я посмотрел на мониска – он лежал на своей койке, свернувшись калачиком. "Задрых, – проследив мой взгляд, сказал командир. – Думаю и тебе тоже отдохнуть надо, а то вид у тебя – краше в гроб кладут. Давай, давай, – жестом подавляя мою попытку протестовать, велел он. – Иди пока отдохни, а будут новости, сообщим".
Ну, вот я и отдохнул... почти сутки!
– Ах, окли... – Ленка печально покачала головой. – Нет... Умер.
– Но мы же вытащили из него околист, и вытащили правильно!
– Да, околист вытащили, но в сознание парня привести так и не сумели.
– Почему, Ленка? Мозг же вроде не повреждён был!
– Околистом нет, а вот сыворотка... Искроведы говорят, это она повлияла. Сознание окли потерял сразу, как только сыворотку ввели, но было непонятно из-за чего. А когда околист вынули, то... – она вздохнула.
– То обнаружили, что сыворотка не только его, но и мозг загасила? – продолжил я за Ленку.
– Ну, типа того, – согласилась она. – Врачи пытались что-то сделать, но ничего не вышло, наоборот, стали разные органы отказывать, один за другим... В общем, Сорвирог приказал парня... того... отключить от приборов.
– Ясно, – я почувствовал опустошение. – И что дальше?
– Будут совершенствовать сыворотку, – Ленка пожала плечами. – А потом... ну, есть ведь ещё один окли...
– Точно! – меня внезапно осенила идея. – Ещё один окли!
Я вскочил и, пошатнувшись, чуть не повалился на Ленку.
– Куда?! – она подхватила меня и усадила обратно на койку. – С ума сошёл, так резко вставать? Ты чего?
– Да мысль одна возникла, – объяснил я, борясь с головокружением. – Мне кажется – дельная!
– Если ты о том, чтобы снова с мониском танцевать, то, по-моему, рановато пока.
– Танцевать? Я смотрю, прижилось уже выражение-то, с лёгкой руки Сорвирога!
– Ну так... – глядя на мою кривую ухмылку, Ленка смутилась, – это ведь и правда похоже на танец... что плохого?
– Да ладно, хрен с ним! – смирился я, снова вставая, на этот раз медленно, чтобы не вернулось головокружение. – Танец так танец, мне мимо фокуса, мониску – тем более.
– Вот что касается мониска, Пальченко велел тебе пока поостеречься вступать с ним во взаимодействие, – предупредила Ленка, наблюдая, как я одеваюсь. – Чего-то там в записях, которые приборы с твоего мозга делали, ему очень не понравилось. Говорит, надо тебя обязательно на окофоне обследовать.
– Окофон?
– Ну, сканер такой: шлем надеваешь и можешь посмотреть в реальном времени, как что в голове работает, – в Цодузах используется.
– А-а, – кивнул я, вспомнив аппарат в лечебнице, с большим дисплеем и шлемом-медузой, которым сначала Серёжу мучили, а потом и я себя обследовал.
– Разве у нас на базе есть такой окофон?! Я что-то не видел!
– Ну, вот прямо такого, как в Цодузе, нет, конечно, – дорогой слишком, да и не купишь так просто... я сама настоящий окофон только на фото видела! Но технологии-то мы в своё время выкрали. Так что наши давно уже собирали нечто подобное, теперь вот вроде как доделали наконец.
– Ладно, – кивнул я, зашнуровывая кеды. – Обследуюсь на нашем доморощенном окофоне, только сперва мне надо кое-что проверить. Сорвирог на месте, не знаешь?
