Текст книги "Носители искры (СИ)"
Автор книги: Ольга Моисеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– Ну тогда испробуйте на мониске! – не отступал Сорвирог. – У нас ведь есть настоящий мониск!
– Тот процесс, что идёт у Степана, у мониска – давным-давно завершён! Нельзя остановить то, что уже закончилось, командир! Организм мониска полностью перестроен, его мозг – это просто придаток околиста и уже не в состоянии самостоятельно справляться вообще ни с чем. Время драгоценное только зря потеряем! А каждый лишний день усугубляет отрицательные изменения, поэтому чем раньше мы начнём, тем больше шансов на успех.
– Успех? – вклинился я в их разговор. – Подождите! Я не понял: если процедура пройдёт успешно и я перестану превращаться в мониска, то смогу вступать с ними в контакт?
– Скорее всего нет, – честно ответил искровед. – Ты приобрёл эту способность благодаря разрастанию околиста, и когда мы это разрастание купируем, возникшие из-за него связи отомрут – собственно, в этом-то как раз и состоит наша задача.
– Нет! Чёрт! – возопил я. – Так не годится! Я – главная химера и моя задача – монисков перепрограммировать, иначе я не согласен!
Пальченко в ответ только плечами пожал, и я посмотрел на Сорвирога:
– Слышишь, командир?
Сорвирог встал и принялся расхаживать по кабинету. Мы с Егором молча провожали его взглядами.
– Я думаю, мы должны попробовать, – спустя минуту заявил командир и, взмахом руки остановив мои, уже готовые слететь с языка, возражения, продолжил: – Стёпа, я понимаю, ты рвёшься в бой, но... сколько ты, Егор, сказал?.. максимум пять контактов? – командир глянул на Пальченко и тот кивнул. – Это слишком мало! Что это даст нам в стратегическом отношении? Да ничего, только тебя зря в расход пустим!.. Так что давай, Егор, готовь процедуру!
– Но командир! Так не...
– Да всё, я сказал! – резко обрубил меня Сорвирог.
– Что значит – всё?! – возмутился я. – А тебе не кажется, что решение по поводу собственной жизни и смерти должен принимать я сам?!
– Ты решишь стать безмозглой тварью? – сдвинул брови командир.
– Нет, но...
– В монастырь я тебя всё равно не пущу, это ясно? – он подошёл ко мне вплотную и уставился в глаза. – Я спрашиваю: тебе ясно?!
– Да! – едва сдерживая бешенство, ответил я.
Сорвирог повернулся к искроведу:
– А ты почему ещё здесь?! Я же приказал немедленно приступить к подготовке!
– Понял! – Пальченко вскочил и почти выбежал из кабинета.
Окли
Ленка, разумеется, была полностью согласна с командиром. Опомнившись после шоковой информации, что её жених неудержимо превращается в мониска, она, естественно, схватилась за соломинку, что процедура даёт шанс остановить трансформацию. Ну, ещё бы! Как может абстрактное человечество за стенами «Оплота» конкурировать с конкретным, осязаемым, любимым и любящим её мужчиной? Ей, как и любой здравомыслящей девушке, нужен был нормальный муж, а не какая-то умозрительная возможность незнакомых людей выбраться из сетей околистов...
Я вроде как немного раздражался её натиску, но, говоря совсем уж откровенно, и сам понимал несостоятельность стремления прорваться в монастырь, чтобы перепрограммировать столько монисков, сколько успею. С точки зрения бесстрастной логики, это было, конечно, глупо, но я всё равно чувствовал, что, пройдя процедуру, лишусь того, что отличало меня от всех остальных оплотовцев, и это было очень неприятно. Пусть даже всё пройдёт по самому прекрасному сценарию, и я не лишусь своих химерьих способностей, главной химерой, способной изменить историю, я уже точно не буду, и осознание этого оказалось для меня весьма болезненным. Может быть, из-за бабы Яны, царство ей небесное, которая верила в главную химеру так слепо, что жизнь отдала за то, чтобы доставить меня в "Оплот", а теперь получалось, что, отказываясь от деятельности по перепрограммированию монисков, я её вроде как предавал? Или причиной было собственное честолюбие и слишком развитое чувство собственной важности? Скорее всего, всё вместе.
В общем, как бы там ни было, но отправляясь в лабораторию, где искроведы во главе с Пальченко уже приготовились к процедуре, я чувствовал себя просто отвратительно. Ленка видела это и старалась всячески меня поддержать.
– Да не пились, Стёпка! Даже если ты потеряешь все способности химеры, это всё равно лучше, чем сделаться безмозглым мониском, ты это понимаешь?!
– Не такие уж они и безмозглые, просто... другие.
– Ага, скажи ещё, что они – люди! – Ленка метнула на меня взгляд, способный прожечь дыру, но я увернулся.
– Нет, не скажу.
Дальше мы почти всю дорогу шли молча: казалось, Ленка ждала от меня чего-то, но я совсем не был расположен выдавливать из себя приятные ей слова. В конце концов, когда мы уже шагали по научному крылу, она всё же не выдержала:
– Нет, ну даже если тебе плевать на наши отношения, то ты об "Оплоте" подумай: на хрена нам мониск?! Их и так в монастыре до чёрта!
– Хватит, Ленк! – взмолился я, толкая дверь пятой лаборатории.
– Ну, хватит так хватит! – она, похоже, обиделась и развернулась, чтобы уйти, но я не пустил, удержав за руку.
– Прости, Ленк, просто... ну чего ты ломишься в открытую дверь?
– Привет, проходите! – Пальченко кивнул Ленке и пожал мне руку. – Стёпа, тебе сюда, – он показал на койку, рядом с которой стояло кресло и громоздилось разнообразное оборудование.
– А почему тут две капельницы? – удивился я.
– Вторая – питательная, – объяснил искровед. – Вдруг это займёт больше суток, будем тогда кормить тебя внутривенно, чтобы силы организма поддерживать. Сколько бы процедура не длилась, прерывать её нельзя, ну, разумеется, если не возникнет угроза для жизни!
– А что будет, если прервать? – спросила Ленка.
– Полагаю, он вернётся к исходному состоянию, но что ещё хуже, есть вероятность, что, когда попробуем повторить, сыворотка на околист больше не подействует.
– Почему?
– Переборов уже введённое вещество, околист станет к нему нечувствителен. Получится как бы прививка от сыворотки.
– У околиста выработается иммунитет? – удивилась Ленка.
– Типа того, – кивнул ей Пальченко и повернулся ко мне: – Давай, Стёпа, ложись.
– Я буду в сознании? – спросил я, вытягиваясь на койке.
– Нет, – ответил искровед. – Сыворотка обладает седативным эффектом, так что тебе придётся целиком на меня положиться. Ты будешь спать, а я следить, как идёт процесс, и корректировать скорость ввода препарата.
– Я могу остаться здесь и наблюдать, – сказала Ленка.
– Не стоит, милая, – ласково сказал я, гладя её по волосам. – Это может длиться сутки и даже более, я буду спать и твоей поддержки всё равно не увижу. – Я взглянул на Пальченко, он втихаря от Ленки подавал мне знаки одобрения. – Зря только изведёшься и кучу времени потеряешь...
– Ладно, я поняла! – Ленка встала. – Не хотите, чтобы я тут под ногами путалась, так и скажите, нечего рожи за моей спиной корчить, – она упёрлась в Пальченко таким взглядом, что тот вспотел. – Ты – хороший врач, Егор, но, если со Стёпкой что случится, тебе от меня не спрятаться!
– Я ещё в прошлый раз говорил твоему драгоценному Степану, – не выдержал искровед, – что он должен...
– Ну всё, прекратите! – резко перебил я его – вот не хватало мне только скандала, почему мы скрыли от Ленки выводы, сделанные Пальченко ещё до того, как я вытянул четыре околиста! – Пожалуйста, Ленка! Не надо пререкаться и портить мне настрой перед процедурой. – Я схватил её за руку и, притянув к себе, звонко чмокнул в щёку. – Со мной всё будет нормально!
– Надеюсь, – вздохнула Ленка и, поцеловав меня, вышла из лаборатории.
* * *
Мне снилась буря. Ветер рвал одежду, не давая и шагу ступить, в лицо били резкие, ледяные порывы, слепили молнии и оглушал гром. Впереди, за завесой дождя, виделся дом, где, я знал, меня ждали Ленка с Серёжей. Я боролся с разбушевавшейся стихией, пытаясь добраться до дома, но продвигался ужасающе медленно, и не только из-за ливня и встречного ветра. К моему поясу была привязана верёвка, второй конец которой обвивался вокруг талии близнеца – он буксовал метрах в десяти позади. Землю под ним развезло в кашу, и близнец глубоко увяз в грязи, не в силах вытащить ноги, а, когда я рывками волок его за собой, взрывал ботинками глиняную жижу, словно плугом.
Близнец кричал, простирая ко мне руки, я не слышал слов, но знал: он просит меня вернуться и выкопать его из грязи. Сделать этого я не мог: боялся, что стоит только повернуться спиной к ветру, как он поднимет меня в воздух и понёсёт в противоположном дому направлении. Поэтому я продолжал буйволом переть вперёд, чувствуя, как от каждого моего рывка верёвка между нами натягивается. В какой-то момент мне вдруг показалось, что она лопнула. Задохнувшись от испуга, я завёл руку за спину и, ухватив верёвку, дёрнул на себя. Она мгновенно натянулась струной: близнец был всё так же ко мне привязан, но вместо облегчения я вдруг почувствовал сожаление.
Отпустив верёвку, я оглянулся: близнец продолжал тянуть ко мне руки и звать. Ветер уносил его крики прочь, и мне это нравилось: я не хотел слышать его слов, не хотел видеть лица и, отвернувшись, посмотрел вперёд. Уже стемнело, и в доме зажёгся свет. В окне я различил два силуэта: маленький и побольше. Я сделал к ним шаг, но остался на месте: близнец камнем упирался в землю, не давая сдвинуться с места. Что же это он такой тяжёлый?! – разозлился я. И почему увяз? Я посмотрел вниз – земля была мокрой, мои ноги скользили и чавкали по грязи, но их не засасывало. Как же он-то умудрился? Специально, что ли, он это делает?! – всё больше разъярялся я. Чего добивается?!
Захотелось обернуться, но я подавил порыв, глядя на тёмные силуэты в ярко горящем окне: они смотрели на меня, теперь я это понял. Силуэт побольше поднял руки над головой, и я заметил натянутый между ними шнурок. Кулаки резко дёрнулись, и шнурок исчез, а потом, когда руки разошлись в стороны и силуэт сделался похожим на крест, я увидел, что из кулаков свисает два отдельных куска шнура.
Верёвка! Я опустил глаза, разглядывая петлю вокруг своего пояса. А если её не будет? Мысль отцепиться от близнеца обжигала страхом и холодом, но я не торопился от неё избавиться. Демонстрация, проделанная силуэтом в окне, заставила меня по-другому смотреть на вещи, и спустя некоторое время я осознал, что уже могу думать о потере близнеца без содрогания. Я провёл по верёвке: разорвать её, конечно, не получится, а вот развязать... рука скользнула за спину и – есть! Вот он – большой, сложный, затянутый сотней диких рывков узел! Я завёл за спину вторую руку и принялся теребить верёвку.
Руки уже занемели, а я всё возился с узлом, гоня от себя желание оглянуться, – боялся, что не выдержу мольбы близнеца – почуяв неладное, он принялся мешать мне, дёргая за верёвку. Но я не сдавался и, несомненно, добился бы своего, если бы небеса вдруг не расколола огромная, ослепительно яркая молния. Извиваясь толстым белым жгутом, разряд прошил воздух и ударил острым жалом прямо в дом.
Кажется, я закричал, но не услышал себя из-за страшного грома, и последнее, что увидел, это как дом взорвался, скрывшись в языках пламени, а потом меня с чудовищной силой отбросило назад, так что я врезался в близнеца, ударившись затылком прямо об его лоб. В голове раздался адский звон, всё вокруг закружилось, размешивая жёлто-красный огонь в чёрноте ночи, и я полетел куда-то, кувыркаясь во всех мыслимых и немыслимых направлениях.
* * *
– Да очнись же ты! – слышалось сквозь гул в голове. – Давай же, Степан, чёрт тебя раздери, очнись!
Я открыл глаза и увидел Пальченко.
– О Господи, слава тебе! – тяжело прошептал искровед, вытирая пот со лба. – Жить, значит, будешь.
"Что-то не так!" – хотел сказать я, но не смог выдавить не слова.
– Не можешь говорить? – догадался Егор, сажая меня на койке и удерживая от падения назад. – Это не удивительно. Твой мозг в шоке, и хорошо, если ты вообще соображаешь. А ты соображаешь? – засомневался он, вглядываясь мне в глаза.
Я хотел кивнуть, но голова не двигалась, как, впрочем, и всё остальное. Ноги, руки – я их не чувствовал! И тут в коридоре раздалась автоматная очередь. "Что случилось?!!" – попытался завопить я, но рот не открылся, и наружу вырвался только сдавленный стон.
– Базу атаковали окли, огромными силами, по-моему, их целая армия! Бои идут по всему бункеру.
Искровед взвалил меня себе на плечо и стащил с койки.
"Ленка?! Серёжа? Дети?"
– Скоро окли ворвутся сюда! – не понимая моих немых вопросов, продолжил Пальченко, сажая меня на пол и приваливая спиной к стене. – Процедуру пришлось прервать, но перед этим я вкатил тебе всю оставшуюся сыворотку одним махом, вот почему ты не можешь говорить и, очевидно, – он поднял мою руку и отпустил, проследив, как она упала обратно, – двигаться. Чёрт, бес рогатый!
Искровед вскочил и бросился вглубь лаборатории, я хотел проследить куда, но голова словно свинцом налилась, и держать её вертикально сделалось невероятно трудно, однако и упасть на грудь она не могла, словно в шее что-то заклинило. От этого мерзкого двойственного ощущения к горлу подступила тошнота, а поле зрения стала заволакивать пелена.
– Стёпа!!! – прямо в ухо заорал вернувшийся Пальченко.
Нечеловеческим усилием воли я разогнал опустившийся на меня тёмный морок и увидел в руках Егора балахон мониска. За спиной искроведа послышались удары, он обернулся. Звуки раздавались из бокса. Прижавшись лбом к стеклу, мониск с воем лупил кулаками в перегородку. Близнец! – вспомнил я и замычал в ответ. Мониск перестал биться в стекло и застыл, сверля меня влажным блестящим взглядом. В памяти возникла картина, как взорвался дом и ударная волна бросила меня прямо на близнеца. Наши глаза встретились, в голове вспыхнуло ощущение удара затылком о его лоб, а потом... я будто провалился внутрь близнеца и одновременно впустил его в себя.
– Сорвирог приказал мне сделать всё, чтобы спасти тебя, так что – вот, надевай! – Пальченко принялся натягивать на меня балахон.
Близнец внутри меня поднял руки, помогая искроведу.
– Ты двигаешься! – воскликнул Пальченко. – Степан!
Говорить близнец не мог, поэтому я молчал, надевая балахон. А потом тело моё поднялось и, шатаясь, направилось вглубь лаборатории.
– Ты куда? – Егор схватил меня за плечо, но я вырвался и бросился к двери в стеклянный бокс.
– Ты хочешь его выпустить?! – искровед метнулся за мной. – Зачем?
Ответом стало громкое мычание в две глотки.
– Ладно, – кивнул Пальченко, отодвигая меня от замка. – Ладно! Раз тебе это надо... – он набрал код, и дверь в бокс открылась, – пусть, теперь уже всё равно...
Где-то за стенами, гораздо ближе, чем раньше, послышалась пальба, топот и крики.
– Окли! – вскричал искровед. – Они идут!
Близнец, до того стоявший, прислонившись к стеклу, выскочил из бокса, а я потерял возможность двигаться и стал падать ничком, но меня успел подхватить Пальченко и держал, пока мониск снова не перехватил контроль над моим телом. Сам он при этом застыл на месте, но, по крайней мере, не падал, постепенно приноравливаясь управлять сразу обоими нашими телами. Я тоже стоял, чувствуя сразу и себя и близнеца, в голове творилась полная каша, не давая думать.
В коридоре грохнули выстрелы, дверь в лабораторию содрогнулась. Пальченко метнулся к одному из столов и, порывшись в ящике, выхватил оттуда шнурок, на котором висел крест с длинной, остро заточенной внизу вертикальной перекладиной. Близнец завыл, потянув руки к кресту, я тут же упал на колени и стал заваливаться на бок. "Не отпускай меня, брат!" – сквозь толчею нераскрытых образов пронеслось в голове. Я моргнул, и мир вокруг изменился. Мы с близнецом засветились бело-синим светом, и по пульсации стало понятно, что он опустил руки, а я выпрямился. Искровед – бледно-зелёная матовая фигура – надел шнурок мне на шею.
– Вот! – он нахлобучил на меня капюшон балахона, а в руку сунул крест. – Прикинешься мониском, тогда окли тебя не убьют! Надеюсь, когда-нибудь ты придёшь в себя и сможешь отомстить им за разгром базы.
Несмотря на переход к восприятию мониска, я продолжал слышать его слова, что поразило бы меня несказанно, будь я в тот момент способен на человеческие эмоции. Я не владел своим телом, но соображал и давал указания близнецу, а он, в свою очередь, мог управлять своими и моими движениями. Функции были разделены: близнец отвечал за физическую деятельность нашего странного тандема, а я – за рассудочную.
В коридоре загремели сапоги, незнакомый голос крикнул "Выноси!", и входная дверь заходила ходуном.
– Околист! – выпучив глаза, зашептал Пальченко. – Ты должен вытащить у меня околист! – искровед распластался передо мной на полу лицом вниз и прошипел: – Давай!!
"Я должен забрать у него свет, – передал я близнецу, – а ты спрятаться! Быстрее!"
Близнец метнулся и присел за широкой тумбой, на которой громоздился большой автоклав. Нужды держать меня в поле зрения у близнеца не было: с тех пор, как мы вошли в контакт, восприятие у нас стало общим. Он поднял мою руку с зажатым в ней крестом и полосонул сзади по шее искроведа. Егор был потенциаром, так что моё сияние протуберанцами устремилось к давным-давно погасшему околисту, заставляя согреваться и оживать, черпая энергию из человеческого тела. Я замычал, глядя, как он начал светиться и медленно подбирать щупальца, готовясь к выходу из тела.
Дверь в лабораторию с грохотом распахнулась, и два окли застыли на пороге, таращась на фигуру в балахоне, простёршую руки над околистом, ярко сиявшим через разрез в шее лежавшего на полу человека.
– Мониск?! – выдохнул один из окли и, осторожно ступая, прошёл вглубь лаборатории, с удивлением взирая на происходящее. Высокий и полыхающий ярким зелёным светом, он напоминал ходячий факел.
– Как же это? Как он тут оказался?! – ошарашено спросил второй, плотнее и ниже ростом, из-за чего его зелёное сияние походило на катящийся шар.
Околист искроведа подобрал все щупальца и стал медленно выползать из тела. Пальченко лежал абсолютно неподвижно: то ли потерял сознание, то ли трупом прикидывался.
– Откуда у бесов мониск? – пробормотал "факел".
– Это упокоение... – нараспев произнёс "шар" и, робко подкатившись ко мне поближе, застыл в благоговейном восторге.
– Мониск тут, не в церкви, сам по себе... – никак не мог успокоиться "факел", медленно обходя меня по кругу.
Что-то явно не давало ему покоя, какое-то несоответствие, я чувствовал это, как и исходящую от него подспудную угрозу. Околист вышел наружу и оказался зажатым меж моих ладоней.
– Бесы как-то сумели похитить мониска! – с жаром прошептал "шар". – Мы должны вернуть его в монастырь, как только он завершит упокоение.
– Да как? Как бесы могли его похитить? – вопросил "факел", и я понял: мысль, не дававшая ему покоя, попала-таки в фокус. – А почему он не взорвался? Мониска нельзя похитить, он – взрывается! Почему же этот не взорвался?!
Мониски забирали околисты в себя, поэтому близнец понёс свет к моему рту. "Нет!" – скомандовал я ему, не зная, что теперь делать. Банки на этот раз у меня не было, а "факел" уже подошёл вплотную и смотрел на меня с подозрением – я ясно ощущал его враждебность. Но не мог же я, в самом деле, проглотить эту светящуюся тварь?! Однако продолжать так вот просто стоять, зажав околист между ладонями, я тоже не мог.
– Это не мониск! – воскликнул "факел", выхватывая пистолет, и тут ярко-синим светом полыхнул выскочивший из-за тумбы близнец.
Светящийся клубок ринулся из моих рук ему навстречу и слился с ярко-синим светом, когда близнец заслонил "факел" одновременно с прогремевшим выстрелом.
В голове словно взорвалась бомба, а сердце пронзило раскалённой иглой. Лабораторию озарило ослепительно-белое сияние, и я увидел, уже совершенно обычным человеческим зрением, зависшие в воздухе брызги крови, а прямо за ними – удивлённые глаза близнеца. Время замедлилось, и я, не в силах шевельнуться, следил, как выбившая эти алые капли предназначенная мне пуля миллиметр за миллиметром ввинчивается в тело брата, разрывая плоть, а моё отражение в его зрачках стекленеет. Это было адски больно, нестерпимо, но я не мог разорвать наш контакт: гибель близнеца заварила его намертво, я задыхался, чувствуя его агонию, и возрождался, чтобы заново претерпеть чудовищное превращение в мониска. Я одновременно впитывал жизнь и смерть близнеца, а мой, разросшийся в основании черепа, околист бился в конвульсиях, переваривая дикий коктейль из импульсов погибающего в теле мониска собрата, действия лошадиной дозы сыворотки и мутаций главной химеры...
Когда разрывавшая тело боль дошла до пиковой точки, за которой уже явственно маячила белая пелена моей смерти, время внезапно ускорилось, и я увидел, как близнец рухнул на пол. И тут же обнаружил, что не могу вдохнуть – лёгкие словно склеились! Беззвучно открывая рот, словно выброшенная на берег рыбина, я царапал себе горло в бесплодных попытках впустить в себя хоть каплю воздуха, пока пристреливший близнеца высокий окли замер, глядя на упавшее к его ногам тело.
– Он умер! – выкрикнул подскочивший к нему крепыш. – Смотри! – он показал на рот мёртвого близнеца, откуда свисали светящиеся щупальца вытянутого из Пальченко околиста, так и не успевшего найти пристанище. – Это был настоящий мониск!
Высокий окли, распахнув глаза и резко побледнев, обалдело уставился на труп.
"Он умер! Умер! Умер!.." – эхом загудело у меня в сознании, и этот громкий звук будто стронул что-то в моём мозгу, и он, наконец, дал команду лёгким расправиться. Уже почти посиневший от нехватки воздуха, я глубоко вдохнул, внезапно ощутив прилив новой, неведомой раньше силы.
Оправившись от шока, рослый человек снова поднял пистолет и направил его на меня. Я посмотрел на него и улыбнулся.
По телу растекалось блаженство, в голове, как высоковольтные провода, гудело чувство могущества. Высокий бросил оружие и упал на колени, второй окли, открыв рот, смотрел на своего товарища.
– Ты тоже! – вслух приказал я ему, и крепыш послушно опустился на пол.
В коридоре раздался топот множества ног.
– Все – на колени!! – разведя руки в стороны, во всю глотку гаркнул я и, услышав, как останавливаются и со стуком опускаются ниц только что бежавшие в лабораторию окли, громко расхохотался.
Я мог управлять ими! Нет, не людьми, а непосредственно околистами. Всеми сразу и каждым в отдельности – достаточно было просто этого пожелать. Я вышел из лаборатории и, хохоча, двинулся между покорно стоявшими на коленях солдатами, заставляя их околисты один за другим вспыхивать, как на Единении, испуская свет через человеческие глаза. Забавные фонарики, загоравшиеся при моём приближении и гаснущие, как только я прошёл мимо. Безграничная власть пьянила, требуя испытывать её снова и снова. Я шагал, переступая через мёртвые тела защитников базы, и даже не глядел на их лица, любуясь бегущим вперёд меня светом живых околистов. Мой хохот не имел отношения к веселью, это была простая разрядка скопившегося напряжения. Я не испытывал ни печали, ни радости, не задумывался, ни в малейшей степени, об ответственности за свои действия, вообще не чувствовал ничего, кроме гудящей внутри меня безмерной силы, позволявшей дёргать околисты за ниточки и смотреть, как они выполняют всё, что взбредает мне в голову. Над базой кружил вертолёт – я направил его в лес и уронил на деревья. Ба-бах!!! Взметнувшиеся ввысь красно-чёрные клубы напомнили мне что-то, что я недавно видел... Дом! – вспомнил я. Дом, в который попала молния! Там кто-то был... и я шёл туда, но так и не дошёл...
– Где мой дом? – спросил я одного из окли, стоявших на коленях перед входом в бункер.
Он не ответил, застыв невменяемым светящимся прожектором. Я погасил его и задал свой вопрос снова.
– Что? – тупо переспросил он, тряся головой. Всё его тело сотрясала крупная дрожь, а в вытаращенных глазах застыл страх.
– Отвезите меня домой!!! – заорал я, заставив всех окли разом подпрыгнуть.
* * *
Поскольку я понятия не имел, куда именно меня надо везти, но не исполнить приказ было невозможно, окли, недолго думая, доставили одетого в балахон повелителя в Великий монастырь. В этом была своя логика, так что я не стал их наказывать – велел разойтись и вернуться к своим делам и обязанностям.
Они высадили меня у подножия монастырской горы и быстро ретировались. Я стал подниматься вверх, автоматически подчиняя монастырскую охрану, заподозрившую было во мне нечто неладное, а потом и монисков. Некоторые из них испугались и стали хвататься за свои кресты, но я быстро привёл их в чувство, вообще запретив касаться кристаллов в принципе. Что это, в самом деле, за дурость – взрываться, чуть только почуешь опасность?! Нет уж, в своём доме я такого не потерплю!
Тропинка вывела меня к воротам, через которые я вошёл в здание монастыря.
– Ну, что вы замерли, как на параде? – спросил я уже выстроившихся в ряд нянек, ожидавших меня в холле.
Они не ответили, молча пялясь на странного пришельца. Я мог бы их полностью подчинить, заставив действовать, подобно роботам, но зачем, если всё было давно придумано, и каждая из нянек знала, что ей положено делать? Моё вмешательство только нарушило бы порядок, соблюдавшийся десятилетиями, парализовав привычную жизнь в монастыре. Даже не вникая в подробности, я видел, что всё тут весьма мудро устроено. Будет желание, легко в этом разберусь, – решил я, приказав меня не бояться и воспринимать как самого почитаемого члена их многочисленной монастырской семьи.
– Это балахон моего пятого мона, – сказала одна из девчонок, показав на мою одежду. – Где он?
– Балахон – мой, – возразил я, глядя в её круглое лицо, такое бледное, что сквозь кожу проглядывали синие жилки вен.
Кое-где всё ещё просматривались веснушки, которые некогда в изобилии теснились на носу и щеках. Перед глазами одним махом промелькнула череда её отражений в зеркале, с того момента, как она посмотрела туда впервые, и до сегодняшнего дня: я увидел, как она росла и менялась. Девочка стояла, опустив взгляд в пол, я захотел посмотреть ей в глаза, и она тут же подняла голову, уставившись на меня своими светло-карими пятаками. Командуя её околистом, можно было управлять её телом, заглянуть ей в память, узнать про неё всё или, напротив, ослабить контроль, фактически предоставив самой себе.
– Но ты не мой пятый мон, – заявила девочка, едва я "отпустил поводья". – Кто ты?
Вопрос неожиданно озадачил: оказалось, я не могу вспомнить своё имя и всё, что было со мной до того, как я ощутил в себе новую гудящую, как высоковольтные провода, силу. Вместе с этой силой я осознавал и то, как устроен мир, как живет людское сообщество, – словом, всё, что положено знать самому обычному, среднестатистическому окли, кроме того, что касается своей собственной личности! Мелькнула только одна, нечёткая и не очень понятная картинка: дом, в который попала молния. Где это было?.. Что за дом?.. "Ты не мой пятый мон". Я снова заглянул в её память, и увидел высокого лысого мониска с голубыми глазами, на которого она надевала тот балахон, что сейчас был на мне. Девочка расправила ткань, накинула мониску на голову капюшон. Её подопечный посмотрел прямо на меня, и я ощутил связь, словно мы были... близнецами? Что за странное сравнение?! Мне вдруг стало так трудно дышать, словно лёгкие склеились.
– Эй, эй, что с тобой? – как сквозь вату услышал я голос девочки. – Открой рот! – О зубы звякнул стакан.
Прохладная влага выплеснулась, окатив лицо, мышцы расслабились, и я глубоко вдохнул, прогоняя морок.
– Пей! – сказала девочка, и я послушно проглотил оставшуюся в стакане воду.
– Возможно, пятый мон задохнулся и умер, – отдышавшись, сообщил я девочке.
– Тогда его должны привезти к нам в монастырь. Тогда я смогу в последний раз о нём позаботиться.
– Привезут! – заверил я её, отдавая приказ ближайшему околисту из службы сопровождения монисков разыскать тело "пятого мона". – А пока позаботься обо мне. Можешь называть меня просто – хозяин. И вы все тоже! – обратился я к остальным нянькам. – Зовите меня – хозяин! И вот ещё что: хватит тут уже стоять, идите все и займитесь... чем там каждой из вас положено!
Девочки стали расходиться.
– А ты, – обратился я к своей веснушчатой подружке, – отведи меня в столовую, очень есть хочется.
– Сейчас не время, – помотала головой девочка.
– А мне плевать! – гаркнул я. – Ты... а, кстати, как тебя звать-то?
– Три-девять-восемь-шесть.
– Чего? – Я снова заглянул к ней в память. – ...Действительно! Что за бред?
– Просто номер, – пожала плечами девочка. – Мы все тут по номерам. Можно звать сокращённо: Тридцать-девять – если рядом нет нянь с повтором первой части.
– Да уж вижу, – проворчал я. – Тридцать-девять... Нет, мне это не нравится! Хочу звать тебя каким-нибудь женским именем, – поразмыслив, заявил я. – Ну, например... Лена! Вот хорошее имя. Будешь Леной, поняла?
– Да, хозяин.
– Отлично, – одобрил я. – Значит так, Лена, говорю тебе ещё раз: мне плевать, в какое время вы тут все питаетесь, потому что лично я голоден прямо сейчас. Веди меня в столовую!
– Ладно, – кивнула она и, повернувшись, зашагала через холл к лестнице.
Ещё бы! Куда б она делась? Я мог ничего ей не объяснять и даже вообще не разговаривать, но это казалось мне слишком скучным. Улыбнувшись, я ослабил давление на её околист и двинулся следом.
По дороге в столовую Лена, по моей просьбе, рассказывала, что где в монастыре расположено и как распределяются обязанности.
– А вот тут у нас прощальная. Когда мониск умирает, его привозят сюда.
– И когда они умирают?
– Когда заканчиваются зародыши. У Двадцать-шестой есть мон номер тринадцать, который не может сам даже жевать, я видела, как она вчера ему кашу в горло проталкивала, так он еле глотал – у него, наверное, зародышей не больше одного осталось, или вообще уже нет – не сегодня завтра закостенеет.
– Закостенеет? Интересно...
Я потянулся по цепочке контактов к околисту няньки, а от неё – к мону номер тринадцать. Ого! Такое я видел впервые. Околист старого мониска оказался поистине удивительным образованием, размеры которого, равно как и глубина проникновения в человеческий организм просто поражали! Он практически заменил собой мозг и ветвился по всему телу, обвивая, казалось, каждое нервное окончание.
– Зародышей не осталось, – сказал я Лене. – И да, теперь я понял, что ты имела в виду. Этот мон вряд ли завтра встанет с кровати.
– Значит, его положат на каталку и привезут сюда, в прощальную, – ответила девочка, отворяя дверь комнаты, где всё было задрапировано белыми и нежно-голубыми лёгкими тканями: тюлем, кисеёй, кружевом.
– А тряпки тут зачем?
– Это не тряпки, а как бы облака и небеса, через которые души уходят воссоединяться с Богом. А вот здесь, – она прошла в торец комнаты и показала на большую откидную дверцу в стене, – ниша для усопших монисков.
