Текст книги "Носители искры (СИ)"
Автор книги: Ольга Моисеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
"Твой околист больше не может сам зажечь искры... – сказала "ворона". – ...Это ты зажёг её, свою искру! Ты, а не твой околист!"
"О Боже, ну и бред! Человек не способен сам зажигать искру – даже малые дети знают, что происходит это исключительно по воле Господа!"
"Околист – вместилище для Божьей искры, как тело – для души, он – наша связь с Богом, подаренная создателем во время Второго пришествия. Почти полтора века назад случился Армагеддон, во время которого умерли все, кто служил дьяволу, а оставшиеся в живых истинные сыны Божьи получили в дар новый орган. По форме он похож на листок дерева, а по сути своей – око, неусыпно следящее за нашим духовным состоянием, чтобы больше не допустить столько зла в человеческий мир. Раньше, до Армагеддона, бесы могли безнаказанно подчинять себе людей, наполнять души их чёрным мраком, заставляя служить дьяволу. А теперь, благодаря околисту – дару Господнему, ни один бес не может незаметно проникнуть в человека и овладеть им – околист всегда стоит на страже и сразу же подаёт сигнал об атаке..." – вспоминал я строки из школьного учебника по мироустройству, пока не обнаружил, что ноги принесли меня к храму.
Остановившись, я посмотрел на часы – время было уже позднее. Интересно, есть ли ещё в храме хоть кто-то? Перекрестившись, я открыл дверь. Священнослужитель стоял прямо напротив двери, словно ждал меня.
– Здравствуйте, батюшка.
– Добрый вечер, сын мой, проходи, не стой на пороге!
Сделав несколько торопливых шагов внутрь, я замер, глядя на изображение Господа, раздающего искры сынам своим.
– Вот хотел спросить...
– Слушаю тебя, – певуче произнёс батюшка.
– В прошлое воскресенье, на Единении... – я замялся и умолк, наверное, на целую минуту, и всё это время церковник терпеливо ожидал, когда я соберусь с мыслями. – Моя искра загорелась не сразу, – наконец выдал я.
Батюшка кивнул, продолжая молча, но доброжелательно на меня смотреть. Я тоже таращился на него и ждал.
– Вопрос, – напомнил батюшка.– Ты собирался меня о чём-то спросить.
– А-а... ну... я хотел спросить, что мне теперь делать? Что значит эта задержка?
– А сам ты как думаешь?
– Я не понимаю, потому и пришёл. Вдруг это атака?
– Ты же ловчий, – отметил батюшка, глядя на мою форму. – Ты лучше других знаешь, что делается с человеком во время атаки. С тобой происходит такое?
– Такое?.. Нет.
– А что происходит? – батюшка говорил спокойно и доброжелательно, его светло-голубые глаза смотрели мне в лицо, они были чисты и прозрачны, как прохладная вода. – Что ты чувствуешь?
Мне показалось, что за этими глазами ничего нет – ни искреннего тепла, ни настоящего понимания.
– О чём думаешь? – взгляд священника стал острее и внимательнее.
"Чёрта с два! – вдруг осознал я. – Чёрта с два я скажу тебе, батюшка, что на самом деле чувствую и о чём думаю!.. и прости меня, Господи, за чертыхания в храме Твоём!"
– О чём ты думаешь? – настойчиво повторил церковник, он чуть прищурился – прозрачная голубая вода превратилась в лёд.
– О том, что околист – это ведь орган, правильно? – я постарался изобразить напряжённую работу мысли.
– Да, – согласился батюшка.
– И как любой орган, он может среагировать на стресс. Не потому что меня атаковал бес и случилась беда с искрой Божьей, а просто из-за несовершенства физического тела, – враньё изливалось из меня легко и свободно, строилось в историю, обрастая деталями, я говорил и сам удивлялся звучавшей в моём голосе искренности. – У нас недавно погиб звеньевой, понимаете? А я – первый кандидат на его место. Я долго к этому шёл, готовился и очень хочу стать звеньевым, но в то же самое время сильно беспокоюсь, справлюсь ли с новой должностью, нервничаю, ну, вот и сплоховал малость, возможно из-за подсознательного желания уйти от ответственности. Так что я думаю, это пройдёт. Уверен, что уже на следующем Единении всё будет нормально.
– Уверен? – удивился священнослужитель.
– Уверен! Спасибо вам, батюшка, что помогли мне понять себя.
Я глубоко поклонился.
Церковник склонил голову в ответ:
– Рад, что сумел помочь тебе, сын мой, – он снова стал говорить певуче, как в самом начале нашей беседы.
В моём кармане зазвонил телефон.
– Извините, батюшка, мне надо идти! Ещё раз спасибо, – я перекрестился, глядя на образа, быстро поклонился и вышел на улицу.
Телефон всё это время продолжал звонить. Это оказалась Зина.
– Привет, дорогая!
– Стёпка, ты не поверишь! – проглотив приветствие, выпалила она. – Я просто не могу удержаться, я должна рассказать тебе прямо сейчас! – Зина понизила голос: звонки по личным телефонам в рабочее время не приветствовались.
– Что случилось?
– Да та бесноватая старуха! Ну, что ты сегодня арестовал, помнишь?
– Ну да, а что?
– Она... нет, ну это что-то невероятное! Её околист, он вообще... – Зина задохнулась.
– Что вообще? Отвалился, что ли? – рассмеялся я.
– Можно сказать и так, – неожиданно выдала Зина, заставив меня подавиться собственным смехом.
– То есть как?! – сердце подпрыгнуло к горлу.
– То есть он мёртв, Стёпа, представляешь?! Сожжён! И у неё вообще нет искры! Её околист мёртв уже много-много лет!
– Господи... как? Разве такое возможно?
– Я тоже думала невозможно, да и все думали, но как видишь...
– Подожди, Зин, я не понимаю: если околист – мёртв, то как же она сама-то жива?! Он же с мозгом – одно целое?
– Это у нас у всех одно целое, а у неё – нет! У неё – сам по себе! Околист и его проводящие пути как будто выжжены, мозг работает в обход скукоженных тканей, будто не замечает их просто.
– Хрень какая-то, такого не бывает!
– Ну, я ж тебе и говорю – невероятно! Старуха безумно ценна, и искроведы будут её изучать, чтобы понять, как там и что, пока не разберут на молекулы, – Зина хихикнула. – Так что тебе крупно повезло, что сумел отловить и доставить такое... – она замялась, пытаясь подобрать подходящее слово, но так его и не нашла. – Короче, Стёпка, жди повышения! Ой! Бес рогатый, кажется, начальство застукало, что я тут по личным делам треплюсь. Всё, меня вызывают! Потом позвоню, ага?
– Ага! – автоматически произнёс я, не в силах обуздать беспорядочно скачущие мысли – в голове творился такой кавардак!
– Пока, будущий звеньевой!
– Пока, – я нажал отбой и медленно двинулся прочь от храма, потрясённый полученной информацией.
Мёртвый околист – это было просто уму не постижимо! Я как ловчий не раз сталкивался с неправильной работой или повреждениями околиста, но чтобы такое!.. невыносимо, ужасно, немыслимо! Околист – дар Божий – это же самый главный наш орган! Он располагался внизу головы, возле основании черепа, и его тончайшие отростки пронизывали весь мозг, так плотно соединяясь с нервами и тканями, что никто никогда не смог бы отделить одно от другого. Да и кому захотелось бы отделять от себя околист, если он хранил человека от зла, обеспечивал благополучие, выявлял и развивал его природные склонности к какому-либо виду деятельности и помогал на нём сосредоточиться? Наше общество давно забыло, что такое нищета, голод, невостребованность или нелюбимая работа. После Армагеддона проблема перенаселения и плохой экологии ушла в прошлое, выжившие получили прямую связь с Богом и все были счастливы, занимаясь тем, к чему предрасположены.
Зина вот, например, имела склонность к медицине, поэтому работала медсестрой, а я обладал способностями ловчего, которые околист определил и вывел на максимум, позволив мне, как и всем остальным, стать успешным членом идеального общества... Я и был им, хотя после того, как моя искра загорелась с задержкой, счастья как-то заметно поубавилось – я сделался занудным и нервным, постоянно думал, думал чёрт знает о чём, бесконечно болтал сам с собой. Раньше у меня никогда такого не было... Может, потому старуха ко мне и привязалась? За то, что неустанно болтал сам с собой? Чушь какая-то! Откуда эта бесноватая бабка могла знать, что я чувствую и о чём думаю?! Откуда она вообще могла что-то знать? Как её мозг работал без околиста?! Ведь любой сбой работы Божьего органа мгновенно отражается на поведении человека так, что он становился полным неадекватом! Но старуха прекрасно понимала, что происходит, говорила и вела себя соответственно обстоятельствам. Она совсем не походила на несчастных атакованных, скорее уж – на полного беса, когда атакованный умудрился сбежать, и дьявольская сила успела овладеть его телом и разумом. Но и тогда околист всё равно не умер бы. Он был бы просто подавлен, так что бес сразу лишился бы своих усиленных способностей...
Однако Брухов-то не лишился! – вдруг с ужасом вспомнил я. – Он служил ловчим в столичном районе, потом был атакован, сбежал и стал полным бесом. После чего пять лет успешно скрывался, а теперь вдруг объявился и именно в нашем районе! Как странно! И ещё более странно, что бес этот оказался силён как бык! Бегал не хуже меня, отлично дрался, зрение его было острее, чем у других людей, а слух – тоньше. Перед глазами у меня вставали картины погони, как, несмотря на бесшумность моих движений, Брухов легко определял, где я, уходил из прямой видимости, скользил меж деревьев стремительной, неуловимой тенью. Бес обладал всеми способностями ловчего, и мне стоило огромных усилий догнать его... И он точно поборол бы меня в драке, если бы не мой выкидной нож в ботинке.
В голове моей кадр за кадром всплывала наша схватка, и я вспомнил кобуру на бедре Брухова. Почему же он не воспользовался своим пистолетом, ведь у него была такая возможность! Не хотел, чтобы на звук выстрела прибежали другие ловчие? Да пока бы они бежали, Брухов, уложив меня, вполне мог успеть уйти, мы были так далеко в лесу! И тут меня, словно электрическим током, вдруг прошила догадка: Брухов хотел от меня того же, что и я от него – взять противника живым! Вот почему он не стрелял, вот почему, несмотря на свои, сохранённые каким-то невероятным образом, способности ловчего, оставил мне след, а потом заманивал всё дальше и дальше в лес, туда, где его ждали подельники: парень – обычный бесёныш, и "ворона" с пистолетом. Эта троица явно собиралась скрутить меня, но зачем?! "Тебе нужны новая цель, новый смысл! Тебе нужны мы..."
Мы – это бесы с возможностями ловчих и бабки без околистов, отдающие приказы бесёнышам? "Забирай дракона и уходите!.. Быстро!"
Кто ты, старая "ворона"?..
Дракон
Ночью я почти не спал, всё ворочался с боку на бок, слушая размеренное сопение соседа. Лёшка дышал глубоко и громко, раздражая и без того натянутые нервы.
"Ну ничего, ничего! Скоро я сделаю предложение Зине, мы поженимся, и тогда у нас будет отдельное жильё", – подумал я, но, вместо обычной радости от мыслей на эту тему, неожиданно ощутил тоску. Не то чтобы я вообще не хотел заводить семью, просто... это было трудно сформулировать словами, но я как будто вдруг понял, что пока ещё к этому не готов. Зиночка, конечно, очень симпатичная и славная девушка, но... я больше не чувствовал потребности быть рядом с ней постоянно. Хотя она мне по-прежнему нравилась, и я был не прочь с ней встретиться, чтобы сходить куда-нибудь – в кино там или погулять, и, само собой, хотел заниматься с ней любовью, но... жениться?! Нет, жениться – это было уж слишком!
Такие мысли, впрочем, как и бессонница, посещали меня впервые в жизни, но я уже перестал удивляться новым ощущениям. Количество перешло в качество, заставив наконец усвоить, что со мной происходит нечто из ряда вон, понять, что не могу этому сопротивляться, и смириться, приняв как данность. К тому же мне, к счастью, удавалось скрывать своё новое состояние, так что я не собирался дёргаться как свинья на верёвке, пытаясь любой ценой выпутаться из сложившейся ситуации. Да и надо ли выпутываться? Я уже не был в этом уверен, перемены в моём состоянии имели свои преимущества: я стал внимательнее, умнее, постоянно размышлял и видел то, чего не замечали другие. При этом у меня сохранились все способности ловчего, как у того беса Брухова. Так неужели я тоже стал хитрым и опасным бесом? Нет, я так не думал. Бес – это чистое зло, порождение дьявола, тёмная сила, я же вовсе не чувствовал в себе никакого зла, во мне не билась ненависть к обществу, я не собирался никому вредить или, скажем, устраивать диверсии в Цодузе... Мне просто надо было во всём разобраться! Я чувствовал, что сильно изменился, и теперь должен был понять, кто этот новый Степан Сумароков.
"...Ты успел уже стать драконом, сам, быстро и без посторонней помощи". Старуха и Брухова тоже называла драконом. Я должен был узнать, что она имела в виду, выяснить, почему у неё нет околиста, и зачем они с Бруховым хотели меня поймать, в общем, расспросить старую "ворону" обо всём с пристрастием. А поскольку держали её там, куда нам, рядовым ловчим, ходу не было, проникнуть к ней я мог только с помощью моей дорогой медсестрички Зиночки, которая знала лечебницу как свои пять пальцев и была знакома с теми врачами-искроведами, кто имел пропуск в закрытое отделение.
"Она любит меня и думает, что мы скоро поженимся... – прикидывал я, слушая Лёхины всхрапы. – Ну, вот и пусть пока думает... и будет готова сделать для меня если и не всё, то очень, очень многое".
* * *
С Зиной я встретился спустя пару дней, на обряде Крещения, куда нас пригласила её подруга Неля Ширликс. Неля работала воспитательницей в детском саду, обожала возиться с детишками и сама с удовольствием их рожала и растила. Вот и в этот раз она, как всегда, была сразу после родов и, наверняка, уже снова беременна. Её предыдущего младенца мониск отобрал для великой чести стать подобным ему, и сразу после крещения малютку у матери забрали, чему она была безмерно рада, по праву гордясь своими способностями. Огромное счастье подарить миру мониска выпадало далеко не каждой мамочке-по-призванию, а у Нели это случалось уже дважды, поэтому она снискала у всех такие почёт и уважение, что с ней обращались, словно с хрустальным яйцом неимоверной хрупкости и ценности. От одного мужчины мог родиться только один будущий мониск, поэтому, если женщина не хотела лишать себя возможности сделать это ещё раз, то мужа приходилось менять. Неля не собиралась терять шанс снова стать почти богородицей, и потому около года назад вышла в третий раз замуж за совсем молодого парня. Он стоял рядом и, похоже, вообще ничего не соображал от восторга, что его первый ребёнок рождён от столь глубоко почитаемой женщины. С полубезумной, блуждающей улыбкой на лице, он не сводил глаз со своей раскрасневшейся от удовольствия жены, наблюдая за её приготовлениями к обряду.
Зина тоже была в приподнятом настроении и, тихонько смеясь, непрерывно щебетала мне на ухо какую-то чепуху, и я в ответ кивал ей и улыбался, почти не прилагая к этому усилий. Пусть лично у меня больше не получалось беззаботно и бездумно отдаваться всеобщему ликованию, всё равно это было очень приятно: видеть других людей счастливыми.
Хороший, светлый настрой сохранялся у меня почти весь обряд, пока батюшка читал молитвы, окунал младенца в купель со святой водой, все мы крестились, отрекались от дьявола и обращались к Господу нашему. Таинство подходило к концу, и на душе у меня было замечательно и радостно, до тех пор, пока из глубин церкви не появился мониск.
Высокий, с крайне бледной, без малейших признаков щетины, кожей, впалыми щеками, тонкой, плотно сжатой щелью рта и странно неподвижным, каким-то неживым взглядом, он, вместо того, чтобы вызвать благоговейный трепет, вдруг показался мне чужим, инородным существом непонятного пола. Слишком высок для женщины, но чересчур гладкокож и тонкобров для мужчины. Голову скрывает капюшон, так что непонятно, длинные или короткие у него волосы и есть ли они вообще. Интересно, какого пола младенцев забирают они в свой монастырь? Я никогда не спрашивал об этом мамочек, потому что автоматически считал мониска мужчиной, а сейчас вдруг засомневался... Вздох восхищения прокатился по церкви, и все мы глубоко поклонились, приветствуя того, кто был ближе всех к Господу нашему.
Распрямившись, я украдкой глянул на Зину: глаза её широко распахнулись, губы приоткрылись, на щеках играл румянец – она, как и все остальные, заворожено смотрела на мониска, обмирая от восторга и мечтая улучить момент, чтобы прикоснуться к краю его одежды. Для неё мониск был высшим существом, живым воплощением воли Божьей, Его дарующей дланью. Одетый в длинный, расшитый золотом, белый балахон, скрывавший тело от шеи до пола, он будто не шёл, а плыл. Торжественность момента нарушал только младенец – он громко агукал и чрезвычайно бодро сучил ручками и ножками.
Все мониски жили в Великом монастыре, отдельно от других людей и выходили оттуда, лишь когда дело касалось вместилищ искры Божьей. Только мониск мог взять околист у умершего, чтобы передать его искру Господу, упокоив отлетевшую душу. Батюшка коротким золотым лезвием рассекал покойнику сзади шею, и мониск, приблизив к разрезу ладони, словно бы выдёргивал околист из тела. При этом похожий на листок, опоясанный густой бахромой отростков орган сначала начинал светиться так же, как и при жизни усопшего, когда лучи искры Божьей озаряли его глаза во время еженедельных Единений, и только потом оказывался меж сложенных ладонями друг к другу рук мониска. Обряд Упокоения проходил на отпевании и вызывал у людей такой же трепет, как и Крещение.
Даровать околист младенцу тоже мог только мониск. Все знали, что мониски получают вместилища искры непосредственно от Бога, но как это происходит, никто никогда не видел, потому что доступа обычным людям в Великий монастырь не было. Одежду, еду и всё необходимое туда поставляла Специальная служба сопровождения монисков, но даже этих людей в святая святых не пускали, высылая к подножию горы, на которой стоял монастырь, монисков-охранников, которые и перетаскивали вверх всю доставленную продукцию. Спецслужба сопровождения постоянно дежурила на подступах к горе и предупреждала, что любой, включая даже их агентов, кто попытается подняться к монастырю, просто перестанет существовать. Что конкретно это значит и как именно происходит, никто никогда не объяснял и не спрашивал...
Двигаясь к младенцу, мониск затянул длинную песню без слов – мычал сквозь сомкнутые губы, словно глухонемой, а может, он, и правда, был глухонемым? И все остальные мониски тоже? Никто не знал, что они делали в своём монастыре, беседовали ли они там друг с другом или даже прямо с Богом, но одно было известно наверняка: с обычными людьми они не разговаривали никогда.
– М-м-м-м-м...
Балахон на груди разошёлся, все увидели сложенные в молитвенном жесте кисти мониска – тоже какого-то промежуточного типа, непонятно: мужские или женские. Он поднёс их к губам, и все тихо ахнули. Меж ладонями ярко загорелся белым светом околист. Малец перестал агукать и громко заплакал. Батюшка принялся что-то шептать, стараясь успокоить малыша, но тот продолжал рыдать. Я посмотрел на мать ребёночка, ожидая увидеть на её лице если не испуг, то хотя бы беспокойство, но она стояла совершенно спокойно – наверное, её дети частенько вопили на Крещении, и Неля не видела в этом ничего страшного.
Мониск перестал мычать, батюшка положил малыша на специальный столик, отошёл и закрыв глаза, принялся громко читать молитву. Все повторяли за ним, тоже закрыв глаза. Все, кроме меня, – то есть молитву-то я повторял, конечно, но глаза закрывать не стал.
Дарующая длань протянулась к темени младенца, и, когда сияние потекло из руки Мониска к родничку ребёнка, плач резко оборвался – малыш словно захлебнулся собственным криком, ручки и ножки замерли без движения, и я увидел, как околист, разомкнув сделанный заранее, в больнице, тонкий разрез на коже, медленно вполз между ещё не сросшихся костей прямо внутрь головы, стремясь занять своё место возле основания черепа. Спустя несколько секунд сияние пропало, и у меня вдруг зашумело в ушах, а в глазах замелькали яркие всполохи. Я чуть было не вскрикнул, спасло только то, что дыхание на секунду перехватило, а ещё через миг все необычные ощущения пропали.
Младенец после процедуры уже пришёл в себя – он больше не плакал и снова агукал, энергично дёргая ручонками.
Мониск достал из-под балахона лоскуток тончайшего, предназначенного исключительно для этой процедуры пластыря и, оторвав защитную плёнку, аккуратно приложил его к коже над родничком. Потом отошёл от столика и вдруг, повернув голову, посмотрел прямо на меня. Глупо, конечно, но я торопливо закрыл глаза, словно это могло отменить тот факт, что я только что таращился на таинство дара Господнего вопреки правилам. Я автоматически повторял за батюшкой слова молитвы, пока в ушах снова не зашумело, и мне в этом шуме вдруг послышался тихий шёпот, слов которого я не разобрал. "Господи, кто говорит?!" – забилась в голове мысль, и тут к шёпоту вдруг добавилось световое мерцание, словно реагируя на пристальный взгляд посланца Божьего. И хотя я по-прежнему стоял с закрытыми глазами, что-то во мне увидело: глаза мониска снова приобрели отрешённость, и он отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес. Вслед за этим сразу исчезли и шёпот и мерцание.
Молитва закончилась, и все открыли глаза. Мониск снова замычал и поплыл вглубь церкви. Мы склонились в низком поклоне и стояли так, пока посланник Божий не покинул крестильный зал. Я постепенно успокаивался, уговаривая себя, что странные ощущения возникли у меня из-за того, что я нарушил запрет, глазея на то, что мне не положено. Сказано же: не смотри на таинство!..
Батюшка взял младенца со столика и передал счастливой матери.
Потом Зина бросилась обнимать и поздравлять Нелю Ширликс, а я крепко пожал руку её мужу, с трудом подавив желание спросить мамочку про пол отданных в монастырь младенцев – это было абсолютно не к месту и только породило бы у окружающих сомнения в моём духовном здоровье. "Чёрт с ним, буду, как и прежде, думать о мониске, как о мужчине – мониск же, значит – он. Так же как и Бог, и ангел, и дьявол, и бес, – они ведь все непонятно что за существа, но никто же не говорит про кого-то из них "она", верно? Ну, вот и мониск не должен выбиваться из общего ряда".
Все кругом улыбались, счастливые родители от души радовались, что их ребёнок получил Божью искру, а я уже не мог отделаться от следующего, вдруг резво оседлавшего разум вопроса: почему всемогущий Бог не вкладывает искру сразу, как только происходит зачатие? Ведь все другие органы так и зарождаются, чтобы потом вырасти и развиться у ребёнка ещё в утробе матери, почему же для околиста сделано исключение? Зачем нужно это промежуточное звено – мониски? Отчего они не разговаривают и живут, наглухо отгородившись от всех остальных людей? Только я подумал о чудаковатости монисков, как сразу же вспомнил свои странные ощущения в конце обряда, и мне ещё острее захотелось поговорить с запертой в лечебнице старухой.
Зина сегодня снова дежурила, а у меня был свободный день, поэтому, едва дотерпев до выхода из Храма, я сказал, что хотел бы не просто проводить её до лечебницы, но и зайти туда на профилактический осмотр.
– Ты что, всё ещё волнуешься из-за прошлого Единения? – тонкие, прямые бровки Зиночки встали домиком.
– А ты думаешь – не стоит?
– Ну, с тобой же ничего плохого больше не происходит? Атаки уж точно нет, иначе ты бы давно уже того! – она покрутила пальцем у виска.
– А может, так и есть!
– Смеёшься что ли? Или просто на комплименты напрашиваешься? Хочешь, чтобы я сказала, – улыбнулась Зина, игриво стрельнув в меня глазками, – что ты – самый лучший в мире ловчий и ещё раз похвалила за привод той ценной бабки?
– Вот, кстати, о бабке! Околист умер, искры нет, однако, когда я её брал, она мне совсем не показалась того, – я постучал себе по виску.
– И что? – не поняла Зина.
Что ж, раньше и у меня было так: в голове оставалась только одна, крайняя реплика собеседника, а все предыдущие мгновенно забывались.
– Ну, просто ты сказала, что если бы задержка моей искры была чем-то плохим, то я бы уже спятил. А вот старуха, например, не спятила, хотя у нее искры много лет нет вообще.
– А-а-а, вон ты как поворачиваешь, – удивлённо протянула Зиночка. – Ну... это, я даже не знаю...
– Да и я вот тоже не знаю... – кивнул я, стараясь придать лицу глубокую задумчивость. – Провериться, конечно, было бы неплохо, но, с другой стороны, не хочется делать это официально, а то начальство сразу подумает, что я чувствую себя атакованным или больным, решит: дыма без огня не бывает, и всё – прощай, должность звеньевого, понимаешь?
– Ага, понимаю, но тогда... как же быть? – Зина притормозила и развернулась ко мне лицом.
Я тоже остановился и взял её за руки.
– Ну, вот если б ты могла устроить мне встречу с искроведом, но так, чтобы не регистрировать официальный приём у врача, а как бы просто побеседовать.
– Просто побеседовать? – наморщив лоб, переспросила Зиночка.
– Ну да, вот тот искровед, что старуху обследовал, поговорить бы с ним, расспросить про искру, ну, чтоб относительно себя успокоиться.
– Ты какой-то странный сегодня, Стёпа, – она озабоченно посмотрела мне в глаза.
– Ну, значит, мне и правда надо с тем врачом встретиться, – не отступал я. – Да ты не беспокойся – не стану я его про старуху расспрашивать, и вообще никому про неё не разболтаю, я ж понимаю, что ты мне это по секрету рассказала...
Я нежно поцеловал её правую ладошку и прижал к своей щеке, а левую положил себе на грудь – туда, где сердце.
– Да, – щеки Зиночки порозовели, – я не должна была про старуху тебе говорить...
– Ценю, – я тихонько сжал её пальцы и придвинулся ближе. – А как насчёт врача, который её обследовал?
– Веселовский? – прошептала Зина.
– Он сегодня работает?
– Да...
– Отлично... – я увлёк её за растущий тут же, на обочине, толстый старый тополь.
Целовались мы долго и со вкусом, пока она сама не оторвалась от меня и не прошептала, задыхаясь:
– Пора, не то опоздаю на работу.
Мы вышли из-за тополя и быстро зашагали к лечебнице.
* * *
Данила Веселовский оказался чуть полноватым человеком лет сорока пяти, с будто приклеенной, легкомысленной улыбочкой, совсем не сочетавшейся с внимательным, цепким взглядом тёмно-серых глаз. Зина устроила нам совместный обед в кафе возле лечебницы: я угощал, и мы неплохо подкрепились, мило поболтав ни о чём и, как мне показалось, проникнувшись друг к другу симпатией.
Потом мы с искроведом и медсестричкой вернулись в лечебницу, и, как только Зина отправилась на своё рабочее место, я, приняв крайне озабоченный вид, задержал врача в коридоре, чтобы расспросить о своей проблеме и вообще о различных сбоях в работе околистов. Сосредоточенно слушая искроведа и с готовностью кивая в ответ на его рекомендации, я подошёл поближе и, улучив подходящий момент, незаметно спёр из кармана Веселовского пропуск.
Когда обеденное время истекло, я проводил доктора до его кабинета и сердечно поблагодарил за консультацию. Мы пожали друг другу руки, он удалился к себе, а я, воспользовавшись тем, что медсестра на минутку вышла, стырил из шкафа в приёмной белый халат и двинул в закрытую часть лечебницы. Навстречу мне уже шёл первый пациент – у Веселовского, согласно расписанию, начались приёмные часы, а значит, в ближайшее время он должен был оставаться в кабинете, не замечая отсутствия пропуска.
Из раздобытого мной на службе протокола задержания старой "вороны" я узнал, что звали её Яной Витальевной Корочкиной, родилась она в деревне Лу́шки Тверской области, и на настоящий момент ей стукнуло уже семьдесят семь лет. Солидный возраст, на который она совершенно не выглядела, поражая здоровым видом и подвижностью, – и это учитывая мёртвый околист! Что же, интересно, его сожгло? И что защищало старуху от болезней и не давало телу быстро дряхлеть? – ещё одна загадка! Да уж, факты не оставляли сомнений, что Корочкина помещена в закрытую часть лечебницы, но вот куда конкретно, я выяснить не озаботился и, как теперь понял, совершенно напрасно.
Закрытое отделение оказалось настолько больше открытой части, что когда, по пропуску Веселовского, я вышел в просторный холл с лифтами, то замер с открытым от изумления ртом. Шесть этажей?! Ничего себе зданьице – два этажа вверх и ещё целых четыре подземных! Я зашёл в один из лифтов, нажал кнопку "-2", и кабина мягко, но быстро скользнула вниз. Спустя пару секунд я очутился на площадке не с одним, как наверху, а с двумя, уходящими в противоположные стороны, коридорами, каждый из которых имел кучу ответвлений – похоже, эта, скрытая от посторонних глаз, подземная часть лечебницы по площади значительно превышала наземную. Я медленно двинулся вдоль левого коридора, тихонько тычась во все двери наугад – табличек на них не было, только номера. Большинство были заперты, но при этом за некоторыми явственно слышались шаги и голоса.
Открытыми оказались штуки четыре набитых непонятным оборудованием лабораторий, пустая комната со столами и стульями, похожая на учебную аудиторию или, может, это был конференц-зал, несколько кабинетов со шкафами, столами, дисплеями на столах и экранами на стенах, а также заваленная разным барахлом кладовка, где я спрятался, услышав приближавшиеся шаги и голоса. Эдак можно бродить тут до завтра, с тоской думал я, наблюдая сквозь тонкую щёлку, как мимо моей кладовки проходят двое в белых халатах – мужчина и женщина.
– ...Приказ на усыпление, – донёсся до меня спокойный мужской голос.
– Даже если отторжения пока нет? – негромко и монотонно спросил женский.
Я сразу подумал, что речь идёт о подопытных мышах.
– Приказ будет подписан в следующий понедельник, так что у нас есть ещё несколько дней.
– То есть, если до понедельника околист у него останется не подавленным, лечение будет продолжено? – уточнила женщина.
"Околист?! У него?.. – поразился я, и по спине побежали мурашки. – Это явно не о мышах!.."
– Нет, простого удержания недостаточно. Они считают нецелесообразным и дальше тратить на него средства, так что усыпления не будет только в случае очевидной положительной динамики.
– Бес рогатый! – ругнулась женщина, в её голосе появились эмоции. – Целых три года коту под хвост!..
Услышав, как открывается дверь, я сделал щёлку пошире и выглянул из укрытия – женщина, похоже, зашла внутрь одной из тех комнат, куда я не смог попасть, а мужчина ещё топтался в коридоре, спиной ко мне. Покинув кладовку, я быстро и бесшумно преодолел разделявшие нас метры и едва успел придержать почти захлопнувшуюся дверь, чтобы затем, змеёй, проскользнуть вслед за ним. Врачи, не задерживаясь, прошагали вглубь комнаты. За мной громко щёлкнула, закрываясь на замок, дверь, но они, к счастью, не обернулись.
