Текст книги "Собиратель чемоданов"

Автор книги: Ольга Ляшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

Книга VII. (1-я Поверхности)

1. Предмет, который Чемодаса ошибочно принял за чемодан, был тем самым злополучным футляром для очков, с которого все и началось. Все это время он провалялся на полу, потому что Коллекционер так ни разу о нем и не вспомнил. А в это утро он, проснувшись, вдруг подумал: «А не могло ли так случиться, что я записал все шифры чемоданных замков мелким почерком на маленькой бумажке, а эту бумажку вложил под подкладку очешника?» И действительно, он вполне мог поступить таким образом.

Подумав так, он решительно встал, поднял футляр и открыл его.

2. Яркий солнечный свет ослепил чемоданных жителей. Чемодаса вскрикнул от неожиданности, а в следующее мгновение, разглядев Коллекционера, заорал от ужаса и, закрыв лицо руками, бросился ничком на подстилку, между тем как Коллекционер с Упендрой, оглохшие и онемевшие, во все глаза смотрели друг на друга.

Первым вышел из оцепенения Коллекционер. С трудом унимая дрожь в руках, он поставил футляр на стол, сказал: «Здравствуйте», – потом еще зачем-то: «Извините», – и, механически переставляя ноги, удалился на кухню.

3. Там он присел на край кушетки, ценой больших усилий овладел собой и попытался рассуждать.

«Во-первых, – думал он, – можно предположить, что они не местные. Причем явно прибыли издалека. Это очевидно. Во-вторых, остается непонятным, каким путем они проникли в квартиру. Дверь на замке. А что, если они подосланы нарочно, чтобы разведать о коллекции?!»

От этой мысли его бросило в жар, способность рассуждать пропала. Тогда он, чтобы успокоиться, поставил чайник и занялся нарезкой бутербродов.

Раскрошив полбатона, он спохватился: «Стоп. Так не годится. Этот нож не подходит. Надо взять сапожный».

Задача заключалась в том, чтобы отрезать настолько тонкий ломоть, насколько позволяла рыхлость выпечки. Для этого нужна была предельная сосредоточенность и хирургическая точность движений, почти как при починке чемоданов. И еще твердая рука, ведь плотность хлеба неравномерна, однако нож не должен от нее зависеть, он должен пройти сквозь ноздреватое тело батона как гильотина, без малейших торможений.

С первого раза не вышло, дрогнула рука, и лезвие пошло вкось – видно, сказалось все пережитое за последние дни. «Ладно, это съем сам», – подумал Коллекционер и, собрав всю свою сноровку на острие ножа, отбросив прочь посторонние мысли, сделал полный вдох и, не выдыхая, одним идеально плавным и неумолимо твердым движением срезал испорченный край.

Получилось! Поверхность среза была абсолютно ровной.

Но это – только подготовительная операция, теперь предстояло самое трудное – провести второй, параллельный разрез, предельно приближенный к первому.

И это получилось!

Дальше было легче. С сыром все прошло как по маслу. После этого уже ничего не стоило разрезать хлеб и сыр на квадратики и сложить их в бутерброды. Тем временем вскипел и чайник.

«Что бы там ни было, – решил Коллекционер, – прежде всего надо как можно больше о них узнать, получить всю возможную информацию, а там уже решать. Сделаю вид, будто ничего не подозреваю, заведу разговор стороной и вытяну из них всю подноготную».

Он сложил все чайные принадлежности на большой поднос, придал своему лицу беспечно-глуповатое выражение и, насвистывая несложный мотив, направился в комнату.[87]87
  «Ученые»-неогуманисты в своих многочисленных комментариях на 1П:3 в один голос утверждают, что это место якобы «недвусмысленно показывает», как чемоданные жители, недобросоветно используя свои «гипнотические способности» для злостного «зомбирования людей», с первой же встречи превращают их в своих «прислужников» и «пособников». «Не успев еще толком узнать своих новых хозяев, – читаем мы в одном из «комментариев», – Стяжаев, как послушный слуга, уже готовит для них бутерброды». Создается впечатление, что это пишет дикарь, незнакомый с элементарными нормами поведения, принятыми в человеческом обществе. На самом деле действия Коллекционера свидетельствуют лишь о том, что он с первого же взгляда признал в Упендре и Чемодасе людей, и, будучи настоящим (а не нео-) гуманистом, да и, наконец, просто воспитанным человеком, конечно же, не мог в их присутствии усесться за стол, не предложив и им, с дороги, по чашке чая. И, казалось бы, трудно не уразуметь, что, если бы он поставил перед ними блюдо с бутербродами обычной величины, то это было бы либо откровенным издевательством, либо откровенным идиотизмом. А Дмитрий Стяжаев, что бы ни писали о нем новоиспеченные «гуманисты», все-таки не идиот и не мерзавец. Он поступает в полном соответствии с общепринятой этикой, которая требует сначала накормить гостя, а уж затем спрашивать, кто он и зачем явился. Тем не менее, возражая на это, один из наших оппонентов, выдвинул поистине убийственный довод: если бы, дескать, Коллекционер не подпал под влияние чемоданных жителей, то он «мог бы запросто позавтракать один на кухне». К этому нам добавить нечего. Как говорится, комментарии излишни. – сост.


[Закрыть]

4. Тем временем Упендра и Чемодаса уже успели оправиться от перенесенного потрясения. Они не спеша прогуливались по столу, что-то тихо обсуждая, но при появлении Коллекционера остановились и замолчали. Он, в свою очередь, перестал свистеть. Тогда Упендра сказал «Доброе утро», а Чемодаса пожелал приятного аппетита.

– Спасибо, – сказал Коллекционер, не забыв при этом простодушно улыбнуться, и поставил поднос на стол. – Вот, не знаю как быть. Вам, наверное, удобнее было бы пить из блюдца, но блюдце у меня только одно.

– Не придавайте значения таким мелочам! – успокоил его Упендра. – Мы с моим другом вполне можем пить по очереди.

– Тогда прошу к столу, – сказал Коллекционер.

5. За чаем они разговорились, и когда Коллекционеру показалось, что наступил подходящий момент, чтобы завести разговор стороной, он сказал:

– … И кстати, у меня очень плохая память.

– Не завидую вам, – отозвался Упендра, – У меня, сколько я себя помню, память всегда была превосходная.

– Судите сами, – продолжал Коллекционер. – К одному моему знакомому приехали родственники из другого города, или даже, если не ошибаюсь, из другого государства. Так представьте себе, я никак не могу вспомнить, как это место называется. И между прочим (почему я об этом и вспомнил), у одного из них тоже ноги расположены на голове.

– Ноги на голове? – ужаснулся Упендра. – Честно говоря, не понимаю вашего знакомого! Если бы с кем-нибудь из моих близких, не дай бог, такое случилось – да я бы ни одной ночи не спал спокойно! Я собрал бы лучших врачей и добился, чтобы ему сделали срочную операцию и переставили ноги куда следует.

– А-а! – догадался Коллекционер, – Так вы, как я понимаю, приехали сюда на операцию?

– Вы меня не поняли, – ответил Упендра. – Сам я, к сожалению, не хирург и практическую помочь оказать не могу. Просто даю совет. К таким вещам нельзя относиться легкомысленно. Сейчас, как я понимаю, этот ваш родственник еще слишком молод, и ему наплевать, где у него ноги. Но рано или поздно он начнет задумываться о своей внешности.

Коллекционер растерялся и не знал, что сказать.

– По-моему, он намекает, что у тебя самого ноги на голове, – тихонько хихикнув, прошептал Чемодаса.

– Это не остроумно. Посмотрел бы лучше на себя, – вполголоса ответил ему Упендра.

6. Вслед за тем он громко сказал, обращаясь к Коллекционеру:

– Извините, что секретничаем в вашем присутствии. Дело в том, что мой друг очень застенчив. Он сомневается, удобно ли обратиться к вам с просьбой. Пришлось мне его приободрить.

«Ну, вот. Начинается. Сейчас не я у них, а они у меня начнут вытягивать подноготную», – подумал Коллекционер, но не подавая виду, что догадывается об истинных намерениях пришельцев, с энтузиазмом сказал:

– Вы совершенно правильно сделали! Я с удовольствием выполню любую его просьбу, если только смогу, – и взлянул на онемевшего от растерянности Чемодасу.

– Он все равно ничего не скажет, такая уж натура. Слушайте меня, – сказал Упендра. – Не найдется ли у вас лишней пары сантиметров какого-нибудь шнурка, а еще лучше тонкой резинки?

– Сколько угодно! – обрадовался Коллекционер, подумав про себя: «И только-то!»

Он тут же принес вместительную шкатулку, в которой было все, что только может понадобиться при мелком ремонте чемоданов, включая, впервую очередь, швейные принадлежности. Достав из шкатулки моток самой тонкой портновской резинки, он отрезал кусок нужной длины.

– Большое спасибо, – сказал Упендра. – Буду рад при случае оказать вам встречную услугу. Знаете ли, как говорится, самая ненадежная вещь в мире – это собственная память. Лично я на свою память никогда не полагаюсь. Как только появляется какая-нибудь идея, стараюсь тут же ее реализовать, чтоб уже больше к ней не возвращаться. Вот здесь у меня, видите, – он на секунду оторвал одну руку от пола и коснулся края своего логоса, – был продернут шнурок. Но мне пришлось им воспользоваться, чтобы закрепить инструмент.

Тут только Чемодаса понял, каким шнурком тогда Упендра привязал гармошку к своим ушам. Сейчас она болталась у него с левой стороны, держась только на одном ухе.

– Конечно, теперь особой необходимости в шнурке уже нет, – продолжал Упендра. – Но, знаете ли, я люблю, чтобы все прилегало плотно. А иначе поддувает, да и вид какой-то неопрятный, рубашка постоянно выбивается и мешает ходить.

С этими словами, он встал с рук на ноги и на глазах у изумленного Коллекционера начал стаскивать с себя логос. Больше всего Коллекционер ужаснулся тому, что при этом он продолжал говорить:

– Будь добр, – это относилось уже к Чемодасе, – вдерни-ка мне сюда резинку, у тебя это лучше получится. О! Да ее много, тут и на тебя хватит. Кстати, рекомендую, а то ведь со шнурком столько хлопот: каждый раз его развязывая да завязывай.

Когда он договаривал последнюю фразу, спущенный логос уже болтался у него в руке, но губы при этом шевелились, и глаза смотрели на Коллекционера!

Чемодаса с полной невозмутимостью взял у него из рук колпачок.

7. Минута, пока он вдергивал резинку, прошла в полном безмолвии.

Наконец усовершенствованный логос снова оказался на своем месте. К Коллекционеру вернулся дар речи, но способность рассуждать и способность скрывать свои мысли несколько запоздали. Поэтому, совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, он произнес срывающимся голосом:

– Можно задать вам вопрос?

– Задавайте, – с готовностью ответил Упендра.

– У вас полностью отсутствует голова, или же она помещена в каком-нибудь незаметном месте?

– Голова отсутствует полностью, – слегка изменившимся тоном ответил Упендра.

– Поразительно! – сказал Коллекционер. – Я всегда считал, что никто не в состоянии жить без головы.

– Теперь вы видите свою ошибку, – холодно заметил Упендра.

– Но существует мнение, – продолжал Коллекционер, – что, не имея головы, невозможно мыслить.

– Смею вас уверить, – ледяным тоном произнес Упендра, – что это мнение столь же ошибочно, как и первое. Более того, доказано, что и наличие головы далеко не свидетельствует об умственных способностях.

– Уж это точно, – подтвердил Чемодаса, – Голова здесь совершенно не при чем. На работе без нее, действительно, как без рук, а мыслить – это…

– Как прикажешь тебя понимать? – перебил его Упендра, – Выходит, труд лектора, страхового агента, писателя, музыканта, философа – это не работа? Лично я, например, всегда занимался такими видами деятельности, при которых голова непосредственно не используется. Бывало, месяцами в нее даже не заглядывал, открывал только когда другим что-то было нужно. Так что же, по-твоему, я всю жизнь тунеядствовал?

– При чем здесь работа? Речь не о работе, а об уме. Просто многие люди до сих пор считают, что ум помещается в голове, мы это еще в школе проходили, по социальной психологии.

– Ну, это у кого как, в зависимости от размеров ума, – сказал Упендра. – У кого-то он помещается где угодно, хотя бы даже и в голове. А у кого-то нигде не помещается, хотя таких мало, считанные единицы, как, например, мой младший брат – он сейчас в холодильнике.[88]88
  Холодильниками в Чемоданном просторечии называются Центры безопасного творчества – специально оборудованные помещения, где живут и работают ученые и специалисты самый высокой квалификации. В помещениях таких центров постоянно поддерживается низкая температура, для радикальной защиты от перегрева голов (см.: 1П:7). – сост.


[Закрыть] Но это – образно выражаясь, а на самом деле, ум – вещь нематериальная, он, так сказать, витает где желает. А поселяется преимущественно в сердце, там же, где и прочие душевные способности.[89]89
  В словах Упендры, при всей их видимой противоречивости, содержится доля истины. Многие авторы, в том числе даже ученые, в разное время высказывали предположение о том, что у чемоданных жителей имеется два рода восприятия: телесное и нетелесное. При помощи нетелесных органов чувств, расположенных на логосе, они воспринимают эмпирические объекты, с которыми имеют дело в повседневной жизни, а все, что по той или иной причине недоступно этим органам (например, в отсутствие логоса), постигают телесно. По образному выражению одного древнего писателя, «глазами они видят то, что и мы бы на их месте разглядели, а сердцем прозревают сквозь чемоданы». То же можно сказать и о слухе. Единственная способность, не имеющая своего телесного аналога, – это речь. – сост.


[Закрыть]

– Это сказки, не слушайте его! – сказал Чемодаса. – Если бы ум был вещью, то его можно было бы набрать сколько угодно по востребованию. Тогда и дураков бы не было.[90]90
  О том, что ум по своей природе не является вещью, конечно, известно и Упендре, который употребил это слово в чисто фигуральном смысле. Чемодаса намеренно снижает уровень обсуждения проблемы, переводя ее из философского плана в чисто житейский. Однако сам по себе вопрос о природе ума заслуживает внимания, поэтому мы советуем читателю ознакомиться с сочинением на эту тему неизвестного автора, выдержки из которого помещены в ПРИЛОЖЕНИИ 7. – сост.


[Закрыть]

– Позволь с тобой не согласиться, – возразил Упендра. – Дураку никогда и в голову не придет, что у него не хватает ума. Так что, если бы ум был вещью, то умные становились бы только умнее, а дураки глупее.

– Ну, вот, сам же и признал, что ум – это не вещь…

«О чем это они?» – подумал Коллекционер.

8. В это время зазвонил телефон. Коллекционер поднял трубку.

– Алло!.. Да, это я. Здравствуйте, Виолетта Юрьевна… Нет-нет, я здоров, спасибо, Виолетта Юрьевна … Просто ко мне неожиданно приехали гости… Я все понимаю. Извините, Виолетта Юрьевна … Вы зря беспокоились, у меня все в порядке… Нет, я не в том смысле, безусловно, вам наплевать… Я в том смысле, что я вас не подведу, я могу сегодня подольше задержаться… Да, уже выхожу, прямо сейчас. Я уже стоял на пороге, когда вы позонили… Извините … Ч-черт!

Он повесил трубку и растерянно посмотрел на своих гостей.

– У вас какая-то проблема? – спросил Чемодаса. – Мы не можем помочь?

– Нет-нет, спасибо! Да это и не такая уж проблема, ничего особенного. Это – из патентного бюро.

– Вы что-то изобрели? – заинтересовался Упендра. – Я с этим немного знаком. У меня ведь брат – известный изобретатель. Так что, если надо, могу дать совет.

– Спасибо, но я пока ничего не изобрел. Просто я опоздал на работу.

– Так что же вы? Бегите, – сказал Чемодаса. – Лучше поздно, чем никогда.

– Да. Но… – Коллекционеру не хотелось оставлять их одних в своей квартире, но он не знал, как об этом сказать. – Мне жаль с вами прощаться. От вас узнаешь столько интересного.

– А мы и не прощаемся, – сказал Чемодаса. – Придете с работы – еще и не то узнаете.

Коллекционер странно на него посмотрел и ничего не ответил. Потом постоял еще с минуту, как бы что-то обдумывая, тихо повторяя: «Так-так-так…. Угу…», после чего сказал непринужденным тоном:

– Да, кстати, вам, наверное, хотелось бы осмотреть город. Мне это как раз по пути, так что я мог бы вас проводить. Здесь есть очень интересные исторические места. По дороге и договорили бы.

– С удовольствием, но только не сейчас, – категорически возразил Упендра. – Лично я смертельно устал. К тому же, мне кажется, мы уже все обсудили.

– Не волнуйтесь, мы без вас никуда не уйдем, – успокоил Коллекционера Чемодаса. – Охота нам бродить одним по чужому городу! Времени у нас навалом, так что успеем нагуляться.

И Коллекционеру ничего не оставалось, как удалиться. Однако, на всякий случай, он запер входную дверь на два замка.

9. – Ну, как он тебе? – спросил Упендра, когда Коллекционер ушел.

– По-моему, ничего, – ответил Чемодаса.

– Ты прав, – саркастически заметил Упендра, – Ничего – это, пожалуй, все, что можно о нем сказать. Яркой личностью его никак не назовешь. И, признаться, я не мог смотреть, как он ест. Накладывал себе сахар целыми ложками, а в каждой ложке как минимум тысяча кусков. А сыр! Мне не жаль продуктов, но существует какая-то культура. Воспитанный человек должен знать, что сыр такими кусками не едят.

– Ну, знаешь, кто как ест – это личное дело каждого, – возразил Чемодаса, – А вот его отношение к работе мне действительно не нравится. Мало того, что опаздывает, так еще и инструменты забыл, – он указал на шкатулку, которую Коллекционер в спешке оставил на столе.

– Не забыл, а нарочно оставил, чтобы был повод вернуться. Он нам не доверяет, – сказал Упендра, – Даю голову на отсечение, что очень скоро он придет обратно.

– Ладно, давай не терять времени. У тебя есть какие-нибудь идеи?

– А что?

– Надо наметить план действий, – сказал Чемодаса, потирая руки и окидывая восхищенным взглядом практически беспредельное пространство комнаты. – Ты только посмотри, какая кругом красотища! Дух захватывает! Тишина! Воздух! Просторы! Есть где развернуться! Работы – невпроворот! Раз уж мы здесь очутились, мы должны все переделать по-своему, и как можно скорее. У меня прямо руки чешутся…

– Руки следует содержать в чистоте, тогда и чесаться не будут, – назидательно сказал Упендра. – Советую тебе начать с того, что лечь и как следует выспаться. Признаюсь откровенно, мне не терпится побыть одному. Посидеть в тишине, допить свой чай, просмотреть газеты – вон их здесь сколько. Не обижайся, но это моя давняя мечта. К тому же ты ведь всю ночь не дал мне даже глаз сомкнуть. Все время вертелся под боком, толкался, храпел, разбудил ни свет ни заря.

С этими словами Упендра влез в очешник и опустил над собой крышку. Немного погодя из-под крышки глухо прозвучал его голос:

– Удивляюсь, как можно жить в таком хлеву! Занимать огромную жилплощадь и не попытаться навести хотя бы минимальный уют!

– Идея! – воскликнул Чемодаса.

– Не починить часы! – вновь раздался голос Упендры. – Как можно надеяться куда-то успеть, если не знаешь точного времени? Не удивительно, что он всюду опаздывает.

– С этого мы и начнем, – сказал Чемодаса.

Из очешника донесся храп.

10. Коллекционер пришел на работу совершенно разбитый.

Виолетта Юрьевна окинула его скептическим взглядом. Он поздоровался.

– По-моему, вы все-таки нездоровы, – сказала она в ответ.

– Да нет, как будто… – промямлил Коллекционер и, стараясь не встречаться в ней взглядом, прошел к своему столу.

Некоторое время спустя напарница спросила:

– Может, что-то с коллекцией?

Тут он впервые не сдержался.

– Типун вам на язык, Виолетта Юрьевна! Сколько раз я вас просил не болтать попусту о чемоданах!

Виолетта удивленно подняла брови.

– Вы меня ни разу об этом не просили. Ну, ладно, учту, – и пожала плечами.

Немного погодя он сказал:

– Простите меня, Виолетта Юрьевна. Но подумайте сами: если б, не дай Господь, что-нибудь такое случилось, разве бы я вообще пришел?

Она промолчала. Тогда он тяжело вздохнул и погрузился в работу.

Через некоторое время Виолетта Юрьевна, не отрывая глаз от калькулятора спросила:

– Может, вы своим гостям не рады?

Тогда Коллекционер отодвинул лежавшую перед ним кипу бумаг и сказал с отчаянием в голосе:

– Где уж тут радоваться! Я вот должен сейчас здесь торчать, а они у меня там одни, без присмотра!

Виолетта Юрьевна поймала его взгляд и, чуть прищурившись, спросила:

– Скажите честно: это женщины?

– Нет, – честно сказал Коллекционер и, подумав, добавил: – По крайней мере, один из них – точно не женщина.

Виолетта Юрьевна прыснула.

– Ну, тогда и волноваться не о чем. Не станут они рыться в ваших чемоданах, они же не маленькие. Успокойтесь.

– В том-то и дело, что маленькие! – вырвалось у Коллекционера.

Виолетта Юрьевна больше не стала ни о чем его спрашивать. Но, некоторое время исподтишка за ним понаблюдав, молча встала и вышла.

Походка у нее, вопреки довольно-таки хрупкой комплекции, была чеканная, так как обувь Виолетта Юрьевна носила особенную, московскую – простые черные шнурованые ботинки на грубой подошве, без каблуков. Один раз, когда ездили в ту самую командировку, Стяжаев даже видел, как она их шнуровала – сильными привычными движениями, похожими на то, как взнуздывают коней. А еще раньше из случайно подслушанного разговора двух сотрудников в уборной узнал, что ботинки эти английские и стоят дорого, хотя по виду ни за что не скажешь, а продаются в Москве в специальном магазине. В другие города их не возят, поскольку там не найдется на них нужного числа покупателей, скоро, наверное, и в Москву возить перестанут, невыгодно, лучше торговать подделкой.

А потом открылось, что они у нее не одни.

Было это ранней весной, он пришел на работу, совершенно не ожидая ничего необычного, и вдруг, прямо с порога, ощутил тонкий запах новой кожи. Взволнованный, остановился он в дверях, еще не понимая, откуда тянется эта чистая, дразнящая струя, но уже безошибочным чутьем коллекционера угадал, что кожа редкая, какой-то особенной, заграничной выделки. Тут же припомнился ему разговор об английских ботинках. Виолетта сидела за своим столом, как всегда, широко расставив ноги, а не как обычные женщины, нога на ногу. Он взглянул на ботинки – и все понял.

Внешне они выглядели почти как те, в которых она была вчера, если не знать, не отличишь. Новизну выдавала только прошивка на рантах, еще совсем чистая, ярко-желтая на черном…

После уже он стал присматриваться и насчитал еще четыре пары.

А куртка у Виолетты Юрьевны была всегда, и летом и зимой, одна и та же, довольно потертая, тоже кожаная, с потемневшей от времени молнией, которую она почти беззвучно разнимала одним длинным жестом, сверху вниз по диагонали, от левого плеча. А одеваясь, и застегивала таким же длинным точным жестом, снизу вверх, от правого бедра. Лицо ее при этом становилось сразу замкнутым и строгим, как будто она давала кому-то окончательный отказ.

Остальной ее гардероб был тоже небогат: старые джинсы, старый ремень с потускневшей пряжкой, старая, когда-то темно-синяя, под цвет глаз, а теперь линялая рубашка, вся на кнопках. Верхнюю кнопку она имела привычку теребить, то расстегивая, то застегивая. И когда начиналось это еле слышное, но отчетливое в тишине «щелк-щелк», Коллекционер почему-то нервничал и не мог сосредоточиться на работе.

К директору Виолетта вошла, как всегда, неожиданно. Секретарша, неизвестно почему перед ней робея, никогда не предупреждала об ее приходе.

– А, Виолетта Юрьевна? Ну, что у вас новенького? – спросил директор.

– Все то же, – сказала Виолетта, глядя в сторону. – Стяжаев опять явился к обеду, и опять не в себе. Сегодня у него новая история: гости приехали.

– Что ж поделать, он – человек творческий, – сказал директор. – Ты же мне сама рассказывала, что он ведет уединенную жизнь, коллекционирует редкие вещи, помнишь?

Но Виолетта Юрьевна в ответ не улыбнулась, а только мрачно уточнила:

– Чемоданы.

– Ну, а хоть бы и чемоданы. Тоже, можно сказать, произведения искусства и народных промыслов. Для такого человека приезд гостей, к тому же из другого города, – разве не волнующее событие?

Виолетта Юрьевна нахмурилась.

– У вас, Кирилл Иваныч, не поймешь, когда вы шутите, а когда серьезно, – и защелкала кнопкой.

Директора она знала с детства, потому и входила к нему запросто. Он был другом покойного ее отца, оба служили в одной части, вместе стали полковниками, вместе вышли в отставку, только один из них скоропостижно умер, а другой возглавил патентное бюро.

– Я к нему в отчет заглянула, а там одни ошибки, – сказала Виолетта, продолжая хмуриться и рассеянно глядя по сторонам. – Мне легче сразу все самой сделать, чем потом исправлять. Кирилл Иваныч, может, пускай уж он сегодня идет домой, а? Все равно от него никакого толку, я от него только нервничаю.

– Нервничаешь? – Кирилл Иванович лукаво улыбнулся.

– Да ну вас, Кирилл Иванович! Вечно вы… – и так взглянула на директора, что он сразу посерьезнел и сказал:

– Ну, не знаю, решай сама. Только так ведь тоже нельзя. У нас не частная лавочка. Глядя на него и другие разболтаются.

Виолетта молчала.

– Да у тебя, небось, и своей работы по горло.

– Я все успею. Будет надо – задержусь, мне торопиться некуда.

Директор вздохнул, вспомнив своего покойного друга, и согласился:

– Ладно, пускай идет. Скажи, я разрешил, в виде исключения. Только уж завтра чтоб не опаздывал.

Когда Виолетта Юрьевна сообщила Коллекционеру, что он может быть свободен, он был так ей признателен, что даже не мог сразу уйти, хотя и очень ему этого хотелось, долго мялся на пороге, не находя что сказать, пока сама Виолетта его не прогнала:

– Идете – так идите, не маячьте! – и еще ниже склонилась над своим столом.

11. Дома Коллекционера ждали большие перемены. Еще из-за двери услышал он голоса Упендры и Чемодасы. Они о чем-то оживленно спорили. Коллекционер остановился и приложил ухо к двери.

– А я тебе еще раз повторяю, что так говорить нельзя, – настаивал Чемодаса. – Вверх ногами может находиться только то, у чего есть ноги. Вот, например, ты… – на секунду его голос заглушил какой-то резкий короткий звонок, – А у портретов ног нет, они не живые. Поэтому то, что ты говоришь – это полная бессмыслица.

– Правильно, – соглашался Упендра, – Я говорю то, что виду, а вижу полную бессмыслицу. Хотя, собственно говоря, это даже забавно… – в комнате снова прозвучал звонок. – Мне иногда нравятся такие абсурдистские вещи. Они как-то будоражат. Пожалуй, на твоем месте, я бы так все и оставил.

– А я и не собираюсь ничего менять. Вот еще! – горячился Чемодаса.

– И молодец, – отвечал Упендра. – Мало ли, кто что скажет, хоть бы даже и я. Всем не угодишь. Почему-то считается, что только большой талант дает право… – новый звонок заглушил его слова. – Как думаешь, что скажет сосед о твоих работах? Он – довольно оригинальный человек, лично мне интересно его мнение.

«Какой еще сосед? – встревожился Коллекционер, – И что это за странные звонки? На телефон, как будто, не похоже».

Он слегка приоткрыл дверь, и почувствовал запах серы.

12. Тотчас же, забыв о приличиях, он распахнул дверь и, ни на кого не глядя, прошел прямо к коллекции.

Но снаружи чемодан, даже на его придирчивый взгляд, был совершенно невредим. Тщательно осмотрев его со всех сторон и не найдя никаких изменений, Коллекционер облегченно вздохнул.

Упендра и Чемодаса с интересомнаблюдали за ним. Наконец Упендра прервал затянувшееся молчание.

13. – Извините за нескромный вопрос, – обратился он к Стяжаеву, – Вы, случайно, не коллекционер?

– А что? – Коллекционер насторожился.

– Да ничего особенного. Просто еще совсем недавно у нас с другом была пара довольно редких вещиц.

– Что вы говорите! – встрепенулся Коллекционер, – Пара редких чемоданов?

– Нет. Это были не чемоданы. Точнее сказать, не совсем чемоданы, – уклончиво ответил Упендра.

– В каком смысле не совсем? – заинтересовался Коллекционер, – Значит, все-таки, в каком-то смысле…

– Нет-нет, – заверил его Упендра. – Я бы их ни в каком смысле не назвал чемоданами. Я бы даже сказал, что это совсем не чемоданы. Да и что о них говорить? Все равно их больше нет. А если бы даже они и были, то мы, я думаю, вряд ли стали бы их продавать. Это я просто так поинтересовался, на всякий случай. Не придавайте значения этому разговору.

– И верно, – согласился Коллекционер. – Раз это не чемоданы, то и не стоит о них говорить. Меня интересуют только чемоданы.

Упендра многозначительно посмотрел на Чемодасу, после чего непринужденным тоном осведомился у Коллекционера:

– Так вы, как я понимаю, – собиратель чемоданов?

«А почему, собственно, я должен это скрывать?», – подумал Коллекционер и ответил:

– Да.

14. Удостоверившись, что коллекция пока цела и что в ближайшее время ей ничто не грозит, он на какое-то время успокоился и с интересом разглядывал свою комнату. Первым делом его внимание привлекли небольшие клочки газетной бумаги, беспорядочно наклеенные на обои. Вглядевшись пристальнее, он обнаружил, что все они представляют собой перевернутые изображения человеческих лиц, с прорезанными дырочками на месте глаз, ртов, ноздрей и ушей. Несмотря на это, отдельные изображения сохранили частичное сходство с некоторыми довольно известными персонами.

Очередной пронзительный звонок прервал его занятие. Оказалось, что эти звуки издавал стоявший на столе будильник, стрелки которого как сумасшедшие, обгоняя друг дружку, неслись по кругу. Примерно раз в минуту они занимали положение, соответствующее семи часам утра, и именно в этот момент будильник звонил.

Коллекционер взял будильник, отключил звонок и спросил:

– Вы не знаете, что случилось с часами?

– Ничего серьезного. Просто пружина растянулась, – ответил Чемодаса. – Я ее укоротил, и теперь, как видите, все в порядке. Мне это ничего не стоило, так что можете даже не благодарить.

– Понятно, – сказал Коллекционер, хотя на самом деле ничего не понял.

И еще было странно вот что. Он отчетливо помнил, что, уходя, оставил Упендру и Чемодасу на столе, где они сейчас и пребывали. Однако газетные обрезки красовались не только над столом, но и на противоположной стене, над диваном. «Как им удалось преодолеть пространство? – недоумевал он, – А что, если, кроме этих здесь еще кто-то?» От этого предположения ему стало не по себе.

– И как, по-вашему, я добрался до той стены? – словно подслушав его мысли, сказал Чемодаса.

– Понятия не имею. Как же вам это удалось?

Чемодаса торжествующе засмеялся.

– Представьте себе, я сначала и сам понятия не имел, как это сделать, пока меня не осенило. Так, между прочим, всегда бывает. Ты помнишь, – обратился он к Упендре, – когда появились первые компьютеры, все удивлялись и не имели понятия, что с ними делать? А потом вдруг раз – и разобрались. Теперь свои производим, не хуже.[91]91
  См.: ПРИЛОЖЕНИЕ 8.– сост.


[Закрыть] Взгляните-ка сюда.

И Коллекционер увидел свисающую со стола длинную, до самого пола, нитяную лестницу. Перекладинами служили спички с отпиленными головками, а держалась лестница на двух булавках, пришпиленных к скатерти.

– Ну, как? – спросил Чемодаса, – что скажете?

– Тонкая работа, – похвалил Коллеционер.

– Тонкая – это не то слово, – возбужденно заговорил Чемодаса. – Главное, надежная. Такая лестница кого угодно выдержит. Здесь одних ниток – не меньше полкатушки.

Еще одна такая же лестница спускалась с дивана.

– Дело даже не столько в работе, – продолжал Чемодаса, – сколько в идее. Изготовить хорошую лестницу для меня – пара пустяков. Я этим занимаюсь чуть ли не с детства. Это, можно сказать, мое хобби, или вторая специальность, как хотите. Об этом все знают. Как только кому понадобится лестница – сразу ко мне. Потому что знают: лучше никто не сделает. Но что возможна лестница такой длины – согласитесь, что до этого еще надо было додуматься!

– Верно, – сказал Коллекционер.

15. Сам не зная почему, он заражался энтузиазмом Чемодасы. Возможно, потому что сам был мастером на все руки и знал толк в тонкой работе. А возможно, просто был счастлив оттого, что за время его отсутствия ничего не стряслось с коллекцией. Такая мелочи, как испорченные обои и поломанные часы, нисколько его не беспокоили. Он был даже рад, что его новые знакомые нашли себе столь невинные занятия, как оклеивание стен газетными вырезками и плетение нитяных лестниц. «Пусть тешаться чем хотят, лишь бы в чемоданы не лезли. Да чемоданы им, судя по всему, и не нужны», – решил он про себя и почти успокоился.

– А хотите, расскажу, как я додумался до этой мысли? – предложил Чемодаса.

– Расскажите.

– Даже, лучше сказать, не додумался, это не то слово. Я ведь обычно не то чтобы думаю…

– Уж это точно, – ехидно вставил Упендра, по-видимому, уязвленный тем, что временно оказался в тени.

– Не то, чтобы специально думаю, а как бы это объяснить, – продолжал Чемодаса, словно не расслышав слов Упендры, – Просто я очень четко себе представляю, что мне нужно, а одновременно с этим смотрю, что у меня есть. И тогда идеи появляются сами, даже трудно сказать, откуда они берутся. Самое главное в любой работе – это исходить изтого, что есть. А то ведь я знаю таких, которые целыми днями ничего не делают, а только лежат и рассуждают и том, чего у них нет. Ну и что? В конце концов так ни с чем и остаются. Только и могут, что критиковать других.

– Да, есть такие, – согласился Упендра, – Других критикуют, а у самих все шиворот-навыворот.

Чемодаса не успел отпарировать, потому что Коллекционер спросил у него:

– Так как же вам пришла эта идея?

– Очень просто. Поставьте себя на мое место. С одной стороны, вам позарез надо спуститься, потому что здесь уже все что надо сделано, а та стена совем голая. Вы, я так понимаю, тоже здесь недавно, не успели обжиться?

– Да как сказать, – растерялся Коллекционер.

– Или на работе загружают?

– Да, бывает, приходится задерживаться.

– Это нормально. Но жилище тоже требует заботы. Если быт не организован, то и в работе будут сплошные просчеты. Вот сегодня, например, вы так торопились, что свой пенал мало того, что забыли, так еще второпях и захлопнули. Пришлось мне взрывать замок.

– Взрывать замок?! – в голосе Коллекционера послышались нотки тревоги.

– И, между прочим, не так-то это было просто, – сказал Чемодаса. – Одной серы ушло с двух коробков. Кстати, я вам не досказал, как меня осенило. Так вот, стою я над этой грудой спичек – это уже после того, как взорвал замок, клей отыскал, эту стену всю полностью оформил – здесь тоже, кстати, не обошлось без приключений, но об этом потом, – стою и не знаю, что мне с такой прорвой делать. Было б их поменьше – и думать нечего, сделал бы веревочную лестницу. Лестница всегда рано или поздно в хозяйстве пригодится. Но здесь материала – на сотню лестниц, и еще останется. А я, вы знаете, терпеть не могу, когда что-нибудь остается. У меня никогда ничего даром не пропадает. Вот даже и сейчас говорю с вами, а у самого душа болит. Смотрю на эту пустую катушку и мучаюсь: куда бы ее пристроить? И что делать со спичечными коробками?