Текст книги "Собиратель чемоданов"

Автор книги: Ольга Ляшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

В зале поднялась буря негодования, но, похоже, судья именно этого и добивался.

«И зачем он это делает? – подумал Коллекционер. – Наверное, ему просто нравится играть на чувствах толпы. Впрочем, какая может быть логика во сне?»

11. Дождавшись, когда публика утихнет, судья продолжал:

– Итак, я вижу, что вы все-таки требуете исполнения приговора. Что ж. Это как будто не противоречит закону, – и еще раз повторил, как бы в задумчивости: – Как будто не противоречит. Только вот кто будет это делать? Как видите, судебные исполнители отказываются. Хотя, конечно, они не имеют право отказываться. Это их прямая обязанность. В конце концов, они давали присягу. Как быть? Не можем же мы их заставить?

– Заставить! – закричали из публики.

– Подряжались – пускай выполняют!

– А то ишь, развоображались. А если так каждый будет: «хочу – не хочу»?

– Да, пожалуй, придется-таки заставить, – со вздохом сказал судья. – Ведь в противном случае я вынужден буду их уволить за публичный отказ от исполнения своих служебных обязанностей, а Степану Сергеевичу придется возбудить против них дело об административном правонарушении. Ничего не попишешь, закон есть закон, и приказы надо выполнять, даже они кажутся не совсем приятными… Между прочим, именно так поступили воспитатели сыновей царя Ахава. Об этом те, у кого есть четвертая книга Царств, могли прочесть в этой книге. Когда новый царь Ииуй воцарился в Израиле, он велел этим воспитателям принести головы наследников бывшего царя. Вполне понятное решение. Должен же он был как-то обезопасить себя от их будущих притязаний на престол. Тем более, что наследников этих было ни много ни мало семьдесят человек, и жили они в другой местности, в Самарии. Так что уследить за ними было практически невозможно. Вот он и подумал: не будет ли лучше, если их головы полежат пока у него? А то мало ли что. Иными словами, это было сделано в целях безопасности и порядка. Нетрудно восстановить ход его рассуждений, я думаю, он рассуждал так: «Хорошо еще, если они просто придут и прогонят меня из Изрееля, хотя, возможно, и убьют. Но все равно, это – только полбеды. Этим дело не кончится. Покончив со мной, они начнут разбираться друг с дружкой, делить престол. Ведь их – семьдесят человек! А это – гражданская война. Народ Израиля и без того достаточно настрадался, так что пусть уж лучше их головы пока что полежат у меня, на всякий случай. Они еще молоды, подрастут, поумнеют, тогда посмотрим». Ну, скажите, разве это не мудрое решение?

«Мудрое!» – единодушно подтвердила публика.

– И, думаю, оно было не только мудрым, но и вполне законным, – продолжал судья. – Хотя я, конечно, глубоко не изучал законов того времени, но думаю, что Ииуй, прежде чем издать этот указ, посоветовался с народом, и народ, безусловно, его поддержал. Но посмотрим, что же сделали воспитатели, получив письмо Ииуя? Они, совсем как наши судебные исполнители, тут же добросовестно приступили к исполнению его распоряжения. Но, придя к своим воспитанникам, обнаружили, что головы не отделяются. Это вполне понятно, поскольку Ахав, еще будучи царем, много грешил, за что весь его род уже заранее был проклят. Что тогда делают эти воспитатели? В отличие от наших строптивых исполнителей, которых мы с вами только что заслушали, эти воспитатели, уж не знаю почему, то ли из страха перед новым властителем, а то ли желая перед ним выслужиться, даже не подумали поставить его в известность о вновь открывшемся обстоятельстве, а, просто-напросто взяли и убили всех царских сыновей – семьдесят человек! – а их головы положили в корзины и отослали в Изреель. Каково?

Ответом ему была гробовая тишина: публика оцепенела от ужаса под впечатлением рассказа о гибели сыновей Ахава.

– По-видимому, уже в самый последний момент эти преступные воспитатели поняли, что перестарались, потому и побоялись явиться лично, – продолжал судья. – Разумеется, это дело не сошло им с рук. Как они ни прятались, но Ииуй впоследствии их разыскал и казнил, всех до единого. В Писании так прямо и говорится: «не осталось ни одного уцелевшего». Но представьте, каково ему было, когда ему принесли головы убитых! Окровавленные, синие, с выпученными глазами! Семьдесят мертвых голов! В корзинах, как какие-нибудь дыни! В первый момент он даже не смог ничего сказать. Он просто велел разложить головы на две груды у входа в ворота, до утра, чтобы весь народ видел, какое совершено злодейство. Но представляю себе, как он провел эту ночь: ведь головы были отделены по его личному распоряжению. Да и людям, думаю, было не по себе. Вряд ли в эту ночь кто-нибудь и спал в Изрееле. Небось, рвали на себе волосы, обвиняли себя и друг друга. А наутро Ииуй вышел и сказал народу: «Вы невиновны. Вот я восстал против государя моего и умертвил его, а их всех кто убил?» После этого и было принято решение разыскать воспитателей и беспощадно их истребить. Но лично я не хотел бы оказаться на месте этого Ииуя.

Судья сделал паузу, чтобы публика могла еще раз во всех деталях представить себе, что это значит – отделить голову, которая не отделяется естественным способом, после чего самым будничным и деловым тоном сказал:

– Так вот, я и говорю: раз уж исполнители ни в какую не соглашаются, может, в виде исключения, оставить их в покое? Не заставлять? Все-таки случай неординарный. Может, найдутся добровольцы, которые согласятся привести приговор в исполнение?

Публика продолжала хранить напряженное молчание.

12. И вдруг в тишине отчетливо прозвучал негромкий голос учителя Сатьявады.

– Миямото-ши! – позвал он.

– Я здесь, учитель, – откликнулся из задних рядов Миямото Мусаси.

– Подойди ко мне, дорогой Миямото. Только не забудь захватить свой самый острый самурайский меч. Тот, который ты называл Душой Воина, помнишь?

– Он всегда при мне, Учитель, – с неожиданной робостью ответил Миямото-ши.

– Очень хорошо! Иди сюда.

– Иду, Учитель.

В полной тишине были слышны только легкие шаги Миямото.

– Ты слышал приговор суда, Миямото? – спросил Учитель, когда Миямото приблизился.

– Слышал, Учитель.

– А приговоры суда надо исполнять. Разве не так?

– Не знаю, Учитель, – неуверенно произнес Миямото.

– Что значит «не знаю»?! – сурово сказал Сатьявада. – Кто твой Гуру? Я или Застежкин?

– Вы, Учитель.

– И я тебя спросил: «Разве не так?» Что ты должен был ответить?

– Так, Учитель, – дрожащим голосом проговорил Миямото.

– Громче!

– Так, Учитель!

– То-то же. А раз так, то, будь добр привести приговор в исполнение.

– Но почему я, Учитель? – взмолился Миямото.

– Потому что я этого хочу!

– Но я не могу…

– Что? – грозно сказал Сатьявада. – Ты мне возражаешь? Может быть, ты раздумал быть самана? Решил выйти из Сангхи и примкнуть к врагам Истины?

– Нет, Учитель! – чуть не плача произнес несчастный Миямото.

– Так в чем же дело? – немного мягче спросил Учитель. – Может быть, ты уже не признаешь меня своим Гуру? Ну, так представь, что я – твой Даймё. Или ты со страху позабыл даже кодекс Бусидо, о котором сам же мне столько рассказывал? Помнишь?

– Помню, – еле слышно проговорил Миямото.

– Ну вот, видишь.

Голос Учителя зазвучал ласково и проникновенно, одновременно послышались тихие всхипывания Миямото. И вдруг третий голос, резкий, горячечный, нервно срывающийся, прервал задушевную беседу Учителя с учеником. Это был голос Ананды-сейтайши.

– Я не узнаю тебя, Миямото! – воскликнул Ананда. – Ты позоришь Сангху и бросаешь тень на всю Корпорацию! Ты был одним из лучших самана и твердо стоял на пути к Истине! Что с тобой? Видно, пообщавшись со своей невежественной родней, ты набрался от нее фиксированных идей! Разве ты забыл, что это значит, когда Гуру дает тебе Махамудру? Такой шанс выпадает далеко не каждому из Достигших, а если взять обычных людей, то одному на миллион! Тебе представляется возможность сразу достичь Окончательного Освобождения. Один взмах меча – и ты в Маха-Нирване, рядом с Гуру! Но если ты этого не понимаешь, видно зря на тебя было потрачено столько усилий! Твой удел – мир животных, выше тебе не подняться. Тысячи и тысячи раз ты будешь перерождаться грязным шакалом, вонючей гиеной, жирной свиньей, тупой черепахой, паршивым псом, сколопендрой, клопом, тараканом, мокрицей, москитом, гнидой! В тебя будут кидать камнями, на тебя будут охотиться, тебя будут резать, жарить, вялить, варить, коптить, консервировать, давить, топтать, выводить, травить ядохимикатами…

– Слышишь, что говорит Достигший? – произнес Учитель странным голосом, по которому невозможно было понять, серьезно он говорит, или шутит.

Всхлипывания стали громче и превратились уже в рыдания.

13. – Слышать-то он слышит, но только уж вряд ли что соображает, – раздался вдруг скрипучий голос Макиавелли-ши. На протяжении всего процесса он молчал и даже ни разу не дал свидетельских показаний, за что на него уже начали коситься и свои и чужие.

– Совсем заморочили парня, – продолжал Макиавелли. – Я, хоть и старик, и жизнь повидал, а и то не сразу вник в ситуацию. Потому и молчал. А теперь хочу сказать. Я, может, и не такой Достигший, как некоторые, зато у меня сознание пока еще более или менее ясное, поскольку я нахожусь в своем нормальном состоянии, не в дьявольском.

– Это вы на кого намекаете? – взвился Ананда-сейтайши.

– Ясно на кого, – спокойно ответил Макиавелли. – На кого намекаю, тот меня понял. Но суть не в этом. Поскольку в ситуацию я уже наконец-то вник, хотя и с большим трудом, то намереваюсь сейчас выступить, чтобы изложить свои соображения, которые всем присутствующим будут интересны. Если, конечно, суд не против.

– Да о чем речь! Выступайте, пожалуйста! – с готовностью разрешил Застежкин, который, как и все, здорово перетрусил и был рад передышке.

– А вы, Григорий Федорович, не возражаете? – спросил Макиавелли-ши, и Учитель, не успев даже удивиться тому, что к нему обратились по имени-отчеству, машинально ответил:

– Не возражаю.

– Вот и спасибо, – сказал Макиавелли-ши и начал пробираться вперед, к кафедре. – Ситуация, надо сказать, сложная, и выступать мне, наверное, придется долго. Так что ты, сынок, пока сядь, не маячь перед людьми со своей саблей. Да и вообще, лучше отцепи ее и отнеси вон туда, подальше, – и Макиавелли указал на дальний угол стола.

– А это еще зачем? – спросил совершенно сбитый с толку Миямото.

– А затем, что сабля – это холодное оружие, и на его ношение требуется разрешение, а у тебя его нет, – назидательно сказал Макиавелли.

– Какое еще разрешение? Вы о чем? – вмешался прокурор. – Никакого разрешения на это не требуется.[172]172
  В Чемоданах нет закона «Об оружии». – сост.


[Закрыть]

– Требуется. Я выяснил. По закону Российской Федерации, на ношение холодного оружия требуется специальное разрешение, которое оформляется в соответствующих органах.

– Ну, то – в Российской Федерации… – сказал прокурор.

– А мы сейчас где находимся? – вежливо, но веско спросил Макиавелли-ши.

Наступила мертвая тишина. Никто из присутствующих, включая дипломированных юристов, до сих пор почему-то ни разу даже не задумался о том, до чего своим старым умом дошел Макиавелли, всю жизнь прослуживший почтальоном и не достигший даже Раджа-йоги. А все потому, что он давно выработал для себя одно золотое правило, которому неуклонно следовал всю жизнь: поменьше высказываться, а побольше вникать, анализировать и наматывать на ус.[173]173
  Надо заметить, что профессия почтальона в Чемоданах считается одной из самых почетных и благородных, хотя и малооплачиваемых. За день пропуская через свои руки десятки частных писем и официальных бумаг, работники почты находятся в курсе множества важных дел, как личных, так и общественных, и при этом свято соблюдают тайну переписки. Каждый почтовый служащий, поступая на работу, принимает присягу о неразглашении сведений, содержащихся в корреспонденции. От этой присяги его не может освободить даже суд. В то же время многие почтальоны считают своим моральным долгом в тех случаях, когда это представляется им необходимым, в строго конфиденциальном порядке, в виде специальных почтовых заметок на полях корреспонденции, поделиться с адресатом своими личными соображениями по поводу ее содержания, дать мудрый совет, предостеречь от ошибки. Поэтому почтальона в Чемоданах еще называют Добрым Пастырем. Случается, что одинокие люди, которым не с кем вступить в переписку, пишут письма, адресуя их такому-то отделению связи, или просто «Почтальону» – и неизменно получают самый дружеский и сердечный ответ. – сост.


[Закрыть]

14. – Мы сейчас, насколько я понимаю, состоим под юрисдикцией Российской Федерации, – сказал Макиавелли. – Может, я, конечно, и ошибаюсь, я ведь высшего образования не имею, только среднее юридическое. Газеты, журналы, корреспонденция – вот и все мое образование. Но суть не в этом. Суть в том, что по своему правовому статусу, или, уж не знаю, как это по-научному сказать, мы сейчас кто такие? Да, собственно говоря, никто. Лица без гражданства, или, как их еще называют, апатриды. А тогда что, соответственно, представляет собой наш суд? Вы, конечно, меня извините, Степан Сергеевич, и вы, Федор Соломонович, вы знаете, как мы все уважали вашего папашу, Соломона Кузьмича, я и сам лично неоднократно у него судился. И вы, Маргарита Илларионовна, не думайте, что я хочу сказать что-то худое. Но только, сами понимаете, даже если нам всем дадут российское гражданство…

– Что значит «даже»? – раздался чей-то робкий голос. – Разве могут не дать?

– А это еще посмотрят, – ответил Макиавелли. – Может, и сразу дадут, а может, придется доказывать.

«А чего там доказывать?» – забеспокоились чемоданные жители, – «Разве по нас и так не видно?» – «Мы что, не русские люди?»

– Рано-то или поздно нам его, конечно, дадут, тут и думать нечего, – не спеша продолжал Макиавелли. – Хотя, чтобы так прямо сразу и дали – это, пожалуй, вряд ли. Думаю, придется и походить, и пописать, и походатайствовать. Но ничего. Как-нибудь, с божьей помощью, добьемся. Подключим Дмитрия Васильича, пускай тоже вместе с нами ходатайствует. Да и невеста его, Виолетта Юрьевна, я слышал, девица пробивная и во всяких таких вопросах сведущая. Ее тоже подключим…

«Вот еще! – подумал во сне Коллекционер. – Станем мы в свой медовый месяц ходить по канцеляриям! Как будто нам нечем больше заняться».

– Так что гражданство мы рано или поздно получим, тут и думать нечего, – сказал Макиавелли-ши. – Вопрос не в гражданстве.

– А в чем же? – заинтересованно спросил судья.

– Вопрос в том, может ли товарищеский суд выносить смертные приговоры. Я, как по профессии не юрист, может, и не все понимаю…

– Какой еще товарищеский суд? – рыкнул прокурор. – Вы по делу говорите!

– Тише, Чех! Это как раз по делу, – остановил его судья. – Продолжайте, пожалуйста! Ваши соображения… – он хотел сказать «суду», но осекся, – очень интересны.

– Потому что, как я понимаю, – вкрадчиво продолжал Макиавелли, – до административной единицы мы пока что не дотягиваем, поскольку у нас еще нет своей территории.

– Верно, – согласился судья.

– Субъектом федерации нас тоже не назовешь. Да и нужна ли нам своя государственность?

– Я думаю, это лишнее, – сказал судья. – Мы и раньше безо всех этих органов прекрасно обходились, а теперь и подавно. Но суд, безусловно, надо сохранить, как традиционную форму самоуправления.

– Но, опять же, какого самоуправления? Территории-то нет. Вот в чем загвоздка, – усомнился дотошный почтальон.

– Никакой загвоздки здесь нет, – успокоил его судья. – Российский законодатель о нас уже заранее позаботился. Поскольку у нас нет территории, и местное самоуправление нам не светит, то нам дадут территориальное.

– Территориальное? Без территории? – удивился Макиавелли. – Как же это понимать?

Судья засмеялся.

– А зачем понимать-то? Я, между прочим, когда еще преподавал в Академии, то, начиная курс поверхностного права, на первой же лекции предупреждал студентов: Смотрите! когда будете изучать законодательство, ни в коем случае не пытайтесь ничего понимать. Иначе просто свихнетесь. Уйдете в философию права, и нормальных юристов из вас уже никогда не получится. Правда ведь, Илья Ефимович?

– Так и есть, – подтвердил доктор Справкин.

– Это у нас, в суде требуется понимание, – продолжал судья, – а закон – он и есть закон. Его главное – знать. И уметь применить по назначению. В этом смысл правового государства. Ведь законодатель, думаете, сам понимает, что делает? Ничего подобного! Да зачем далеко ходить? Вспомните, как мы Конституцию поправляли.

– Да уж, – вставил прокурор. – Ее и принимать-было незачем.

– Ну, не скажите! – возразил судья. – Без Конституции нельзя.

– Но ведь жили же как-то. И законы были.

– И что хорошего? Все эти законы были неконституциоными. Их кто угодно при желании мог отменить, просто никто не догадался. Конституция на то была и нужна, чтобы придать им конституционный характер. А совсем без законов нельзя, надо же от чего-то отталкиваться, не судить же на пустом месте. Просто на Поверхности законодательство обширнее и в постоянном развитии, ни минуты не стоит на месте – в чем и вся разница, а совсем не в пятьдесят седьмой статье.[174]174
  Статья 57 Конституции Чемоданов гласит:
  «1. Каждый имеет право законно востребовать любую нужную ему вещь, в чьем бы владении она ни находилась.
  2. Каждый обязан отдавать законно востребуемые вещи. Востребование обратной силы не имеет. Законы, устанавливающие новый порядок востребования, если они ухудшают положение последнего держателя вещи, обратной силы не имеют.
  3. Любые налоги и сборы запрещены. Законы, устанавливающие налоги или сборы, силы не имеют».
  Согласно же пятьдесят седьмой статье Конституции Российской Федерации «каждый обязан платить законно установленные налоги и сборы. Законы, устанавливающие новые налоги или ухудшающие положение налогоплательщиков, обратной силы не имеют». Именно на принципиальные различия в содержании пятьдесят седьмой статьи чаще всего ссылаются противники предоставления гражданства бывшим чемоданным жителям. – сост.


[Закрыть] А для законодательства, как я уже сказал, важно не понимание, а то, чтобы законы вовремя принимались и, главное, работали. А то, бывает, примут закон – все понятно, а не работает. А другой примут – все наоборот: ничего не поймешь, а работает! Ну, с этим мы еще столкнемся. Здесь, на Поверхности, много интересного. Раньше мы все это только в теории проходили, а теперь прочувствуем. Что же касается территориального самоуправления, то оно как раз-таки и предусмотрено специально для таких случаев, как наш, когда нет территории. Что-то типа домкома. И при нем – товарищеский суд. В общем, мысль ясна. Этого и будем добиваться, сразу после того, как получим гражданство. Но это – если мы будем по-прежнему проживать компактно. А может случиться и так, что предложат расселиться. Мало ли что. Работы на всех на хватит, или по каким-то иным соображениям. Государству виднее.

– Вот именно, – согласился прокурор.

– Как же это? Жили, жили, и вдруг – расселяться, – раздался женский испуганный голос.

– А что? Скажут – так и расселимся, ничего страшного, – неуверенно произнес какой-то мужчина.

– Даже интересно, – печально прибавил другой.

– Конечно! Не все ли равно? – с оптимизмом сказал судья. – Это нам ничуть не помешает, мы в любом случае сможем как-то организоваться. Зарегистрируем культурное общество, или, там, землячество, уж не знаю, что-нибудь придумаем. И при нем – опять же товарищеский суд.

15. – Только уж это, пожалуйста, без нас, – сказал Учитель Сатьявада, выходя из-за барьера.

Его слова были встречены бурной овацией учеников, с топотом устремившихся к нему навстречу.

– Аплодисменты излишни, мы не в суде, – сказал Учитель, когда ученики окружили его. – А что касается этого Синедриона, то нам он, действительно, ни к чему. Я поступлю по примеру одного армянского еврея, который жил в первом веке нашей эры – вы знаете, о ком я говорю. Не хочу называть его имени, чтобы не дразнить гусей.

Ученики загоготали.

– Когда иудеи вздумали его судить своим «товарищеским судом», – продолжал Учитель, – он не растерялся и сам подал на них в суд, только в настоящий, римский.

Ученики одобрительно загудели.

– Но, конечно, ему в этом здорово помогло гражданство, – напомнил Учитель. – Иначе с ним никто бы и разговаривать не стал. Помните, даже в Писании говорится, что за его противоправные деяния его неоднократно задерживали и сажали за решетку, один раз даже пытать хотели. Но стоило ему только заявить, что он – римский гражданин, как его тут же отпускали, да еще с извинениями, и он продолжал невозбранно распространять свое ложное учение, которое представляет собой не более чем варварское искажение учения Христа, которое и само-то по себе было далеким от Истины… Впрочем, к этому мы еще не раз вернемся, а сейчас я хочу, чтобы вы усвоили следующее: чем быстрее мы легализуемся, тем меньше враги Истины смогут нам навредить. Мы должны во что бы то ни стало легализоваться раньше их, и как граждане, и как религиозная организация. Гражданской легализацией займется политический департамент, а департаменту по внешним сношениям надлежит немедленно установить контакты, во-первых, с Далай-Ламой, во-вторых, с самыми почитаемыми и уважаемыми римпочи, в-третьих, с наиболее авторитетными отечественными религиоведами, желательно буддологами, на предмет получения рекомендаций и экспертных заключений. Адреса получите у Макиавелли-сейтайши. Остальным – до ужина медитировать, после ужина практиковать сон. На сегодня все. Завтра в восемь утра – семинар.

С этими словами Учитель, сопровождаемый ликующей толпой учеников, направился к лифту.

– А моему департаменту что делать? – раздался сзади обиженный голос Ананды.

Учитель остановился.

– Разве я непонятно выразился? Практиковать вместе с остальными самана. Департамент по связям с общественностью пока распускается, до реорганизации. А вас, уважаемый Ананда, я попрошу перед ужином зайти ко мне, – и вызвал лифт.

16. Между тем противники Истины столпились вокруг судейского стола.

– … это все – уже после, – разъяснял судья, пытаясь утихомирить взволнованную публику. – Сначала надо как-то легализоваться. А то, действительно, что же получается: собралась группа лиц, без гражданства, без постоянного места жительства, нигде не работающих. Посудили-порядили – и снесли человеку голову. Да за такое нам не то что гражданства – век воли не видать! Ведь это предумышленное убийство, совершенное организованной группой по предварительному сговору. Шутка ли! А кто главный организатор и подстрекатель? Вы, Степан Сергеевич.

– Я? – испугался прокурор. – Почему это я?

– А кто же, как не вы? Кто обвинение выдвигал? Кто меру наказания сформулировал? В протоколе все зафиксировано. Да что вы так испугались? Мы же пока ничего не сделали. Подсудимый – вон он, как огурчик, жив-здоров, ручкой вам машет.

– Ничего, он у меня домашется, – сказал прокурор. – Как только легализуемся, я против него опять возбужу дело, уже в настоящем суде.

Учитель уже садился в лифт.

– А вы уверены, что вас сразу же назначат прокурором? – крикнул он, полуобернувшись на ходу.

– Пусть даже и не сразу. А я все равно возбужу, в порядке частного обвинения, – упрямо повторил Чехлов.

– Давайте лучше поговорим о главном, – сказал судья. – Как я уже сказал, сейчас для нас главное – это как можно быстрее легализоваться. Поэтому я предлагаю избрать легализационную комиссию…

«Сейчас начнут ко мне приставать, – подумал Коллекционер. – Ну, вот, уже будят».

И вправду, кто-то дергал его за мочку, повторяя:

– Дмитрий Васильевич! Проснитесь! Пора!

Коллекционер открыл глаза и повернул голову. На подушке, прямо перед его глазами, стоял Чемодаса-младший.

– Вставайте! Упендра за вами послал. Говорит, как бы не опоздать к началу. Пойдемте к нам. Марина Сергеевна уже и чай заварила.

– Иду, – сказал Стяжаев.