Текст книги "Собиратель чемоданов"

Автор книги: Ольга Ляшенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Он уже окончательно пришел в себя и заговорил своим раскатистым басом:

– Федор Соломоныч! Зря вы народ распустили, разве я вас об этом просил? Вот всегда вы так – не посоветуетесь… Скажите, пускай садятся, я сейчас продолжу… Теперь вот жди, пока все рассядутся… Говорите, дел невпроворот, а сами время не бережете.

Врач, видя, что он уже лишний, все еще медлил уходить.

– Степан Сергеевич! – нерешительно обратился он опять к прокурору. – Вы бы все-таки зашли как-нибудь к Илье Ефимовичу, как освободитесь. Просто так, на всякий случай. Мало ли что. Ведь он не только с психотиками работает… У вас такие нервные перегрузки… И… сами же говорите, необычные ощущения…

– Да ладно, оставьте! – поморщился прокурор. – Спасибо, что помогли, но мне сейчас работать надо.

16. Наконец все расселись, и прокурор сказал.

– Я полностью принимаю высказанную здесь критику и снимаю обвинение в вегетарианстве. Но все остальное остается в силе. Поэтому, c позволения суда, я продолжу чтение обвинительной речи.

Судья кивнул, и прокурор возобновил чтение.

– Итак, я остановился на том, какие условия созданы в Корпорации Истины для проживания верующих и саман. Как уже было сказано, в организации проводятся многодневные семинары, в том числе ночные и круглосуточные, сон в среднем составляет четыре часа в сутки, а это, как вы сами понимаете, не соответствует медицинским нормам. Резко ограничено питание… Так, это пропускаю… Вот… «Проводятся многочасовые молитвы. Методом заучивания молитв является их повторение до сотен тысяч раз. Практикуется многочасовая фиксация тела в неудобной позе, задержка дыхания, нахождение в замкнутом помещении без доступа света и воздуха и другие подобные упражнения, чем причиняется вред психическому и физическому здоровью членов названой организации. Члены организации сначала искусно вовлекаются, а затем насильственно удерживаются в ней, вместе в находящимися в их владении вещами. Тем самым существенно ограничивается возможность для всех остальных граждан, не являющихся членами названной организации, реализовать свое право востребования…».

– Так пускай вступают к нам и реализуют себе на здоровье! – выкрикнул из зала какой-то приверженец Истины.

– Вы слышали? – сказал прокурор. – Именно такова их логика. Священное право востребования, неотъемлемое право каждого человека, принадлежащее ему от рождения, одно из основных конституционных прав, которые, согласно Части третьей статьи пятьдесят шестой Конституции, не подлежат ограничению даже в условиях чрезвычайного положения, руководство Корпорации Истины самовольно, в нарушение Основного Закона, обусловило членством в своей организации. В свою очередь, обязательным условием членства в Корпорации Истины являются пожертвования денег и материальных ценностей. Таким образом, руководство Корпорации Истины, в нарушение статьи 57 Конституции, фактически ввело сбор за реализацию гражданами права востребования, гарантированного им Конституцией.[121]121
  Согласно Части третьей статьи 57 Конституции, любые налоги и сборы в Чеморданах запрещены. Законы, устанавливающие налоги или сборы, силы не имеют. – сост.


[Закрыть] Как видим, эта антиконституционная организация фактически обложила данью все Чемоданы, а не только своих приверженцев, как может показаться на первый взгляд.

– Логично! – похвалил судья, а публика наградила прокурора дружными аплодисментами.

– Это не говоря уж о том, что вышеуказанные пожертвования, которые носят постоянный и фактически принудительный характер, наносят значительный материальный ущерб семьям верующих, – продолжал вдохновленный успехом прокурор. – У меня вот тут целая пачка исковых заявлений, как от общественных организаций, так и от отдельных граждан, включая даже одного жителя Поверхности. Видите, как «оперативно» работают: не успели выйти наружу, как уже и тут о себе заявили! Короче говоря, чтобы не утомлять вас зачитыванием всех этих заявлений, которые по содержанию примерно совпадают, а чтобы их все прочесть, никакого времени не хватит, я только скажу, что, если суд постановит удовлетворить все эти гражданские иски и обяжет Корпорацию Истины полностью возместить ущерб, причиненный потерпевшим, то уважаемому Учителю Сатьяваде придется выложить ни много ни мало двадцать миллиардов! Хотя, думаю, он от этого не обеднеет.

Публика возбужденно зашумела.

– Что ж ты, Чех? – тихонько сказал прокурору судья, – мне запретил вовлекать, а сам вовлекаешь.

– Это – совсем другое, – ответил прокурор. – Вы, Федор Соломоныч, просто балуетесь и беспорядок устраиваете, а я применяю судебное красноречие. Вы же сами нас учили, разве не помните?

– Не помню, – простосердечно признался судья. – Я ведь давно уж не преподаю. Скоро и судейство оставлю.

– Ну, этого мы не допустим! – осклабился Чехлов. – Мы вас избирали, всенародно и единогласно, надо будет – и еще изберем.

17. Тем временем шум в зале сам собой стих, и прокурор перешел к самой важной части своей речи.

– Ваше волнение мне вполне понятно, хотя все, о чем я сейчас говорил, мне уже приходилось неоднократно докладывать. Я уж и не помню, сколько раз суд рассматривал гражданские иски против Корпорации Истины и отдельных ее членов. Правда, Маргарита Илларионовна?

– Правда.

– То-то и оно! – сказал прокурор. – Что для них гражданские иски? Как слону дробинка. Все, что мы с них взыскиваем, они очень быстро возвращают себе обратно, да еще в десятикратном размере, а обоснованные судебные преследования используют для того, чтобы создать себе ареол мучеников и героев в глазах одураченной ими же молодежи. Потому что главной своей мишенью этот, с позволения сказать, «учитель» избрал подрастающее поколение. Кстати, задумайтесь только: человек, давным-давно отстраненый от педагогической деятельности, уволенный из школы отнюдь не по собственному желанию, не из-за ухудшения состояния здоровья и не в связи с выходом на заслуженный отдых, а за аморальное поведение и профнепригодность! – берет на себя смелость именовать себя Учителем. Причем слово «Учитель» всегда пишет с большой буквы. Это что такое, я вас спрашиваю? Разве это не откровенный цинизм? Разве это не надругательство над тем, что нас свято?.. Но я опять отклонился в сторону. Захлестывающие меня эмоции, которые, как я вижу, не чужды и многим из здесь присутствующих, мешают мне сконцентрироваться на главном. Главное же состоит вот в чем.

Прокурор сделал паузу. Общий говор постепенно стих, все глаза и уши обратились к нему. Даже видавшая виды Маргарита Илларионовна оторвалась от протокола и удивленно воззрилась на Чехлова, который, что было совсем на него не похоже, кажется, на этот раз действительно приготовил что-то сногсшибательное.

Выдержав паузу и убедившись, что ни одно его слово не останется не расслышанным, прокурор взял особую бумагу, которая лежала у него отдельно, и голосом, каким обычно зачитывают важнейшие официальные документы, прочел:

– «В связи с коллективным заявлением ряда граждан, бывших свидетелями происшедшего, и по результатам проведенного оперативно-следственной группой Прокуратуры предварительного расследования Прокуратурой выдвигается обвинение против гражданина Подкладкина Григория Федоровича и гражданина Чемодасова Николая Петровича в организации и осуществлении крупного террористического акта, по своим масштабам сопоставимого со стихийным бедствием и повлекшего значительные материальные потери и человеческие жертвы». Я имею в виду Потоп…. Вот видите, Учитель, а вы опасались, что не вспомню…. В связи с чем прошу гражданина Подкладкина добровольно, – на слове «добровольно» прокурор сделал акцент, – перейти на скамью подсудимых и занять свое место рядом с другим обвиняемым.

В зале воцарилась мертвая тишина. Учитель Сатьявада, до сих пор слушавший речь прокурора крайне рассеянно, то вполголоса переговаривась с Достигшими, а то впадая в легкое Самадхи, резко посерьезнел, вышел из падмасаны и начал судорожно искать ногами оставленные под креслом шлепанцы. Собирался ли он, как обычно в критических ситуациях, прибегнуть к кин-хину, или же решил на этот раз проявить законопослушание и уважение к суду, а заодно и использовать скамью подсудимых в качестве трибуны, – Коллекционеру не суждено было узнать, так как в это время раздался оглушительный телефонный звонок, от которого все присутствующие, включая Достигших, прокурора и членов суда, одновременно взрогнули.

Стяжаев поднял трубку.

Книга XIX. (3-я Судей)

1. – И что же теперь ему грозит? – спросил Упендра, прихлебывая чай.

– Трудно сказать. До него пока еще дело не дошло. Пока разбираются с Учителем. И думаю, это надолго.

– Так много улик?

– Дело не в уликах. Улик-то как раз пока и нет. Какие-то намеки, случайные совпадения. Но ведет он себя странно. То вдруг заснет, а то отвечает невпопад. Что у него ни спросят, он в ответ только излагает свое учение, а по делу – ни слова.

– Что ж там у вас за судья?! Кузьмич бы такого не допустил, живо бы призвал к порядку!

– Да и Соломоныч его не раз призывал. А он в ответ знаешь что говорит? Я, говорит, отвечаю согласно данной присяге.

– При чем здесь присяга?!

– При том, что присяга теперь новая. Как мне объяснил Чемодаса…

– Так его уже отпустили?

– Да нет. Другой Чемодаса, его тезка, а мой адвокат. Я ведь не могу присутствовать на всех заседаниях, у меня работа. Тем более, что я болел, теперь надо наверстывать. Приходится задерживаться… – Дмитрий Васильевич вдруг почему-то смутился.

– Понятно. Я всегда говорил, что Чемодаса плохо кончит, – сказал Упендра. – Хоть убей не понимаю, как так можно! Ни с того ни с сего вступить в секту, да еще с религиозным уклоном. И это в наше-то время, когда наука шагает семимильными шагами! Когда на все вопросы можно дать рациональный ответ. Мы с Мариной просто не успеваем отслеживать. У нас телевизор не выключается, спим по очереди, чтобы ничего не пропустить! Представляешь, уже изобрели такой материал, который пропускает влагу только в одну сторону. Туда впускает, а обратно – фигушки! Как ты его ни жми, хоть под пресс клади, а вся влага остается внутри и превращается в гель. Единственное, что меня удивляет – как только еще никто не додумался найти этому разумное применение. Например, в мелиорации. Вот подожду еще два дня, и, если никто меня не опередит, сделаю научное сообщение. Пускай этим поверхностным ученым будет стыдно, что не они, а я, далекий от точных наук гуманитарий, это придумал. Ты только представь, сколько заболоченных площадей можно вернуть в сельскохозяйственный оборот… И кстати, о Чемоданах. Насколько я слышал, там ведь сейчас тоже какие-то проблемы с повышенной влажностью?

– Там произошло сильное наводнение, – терпеливо, уже в который раз, повторил Коллекционер. – И в этом обвиняют Чемодасу.

Упендра громко рассмеялся.

– Ты, я вижу, тоже заразился этим бредом. Чтобы один человек устроил стихийное бедствие? Да быть такого не может! Он что, Господь Бог? Тем более – Чемодаса, уж я-то его знаю. Если он когда и делал что-то путное, так только с моей подачи… Да. Как же его угораздило так вляпаться?

– Уж не знаю. Он, похоже, и сам ничего не понимает. Стоит как пришибленный. Тем не менее, уже четверо свидетелей показали, что видели, как он рыл какие-то то ли ямы, то ли скважины, одну на центральной площади, прямо перед судом, а другую за углом, в укромном месте. А потом эти скважины вдруг ни с того ни с сего зафонтанировали.

– Ну, это сказки!

2. – Сказки – не сказки, а народу погибло немало, не говоря уж об имуществе. Да и жить там после потопа стало практически невозможно. Почему, собственно, и был принят закон о свободном выходе. Не веришь – приди посмотри: все поголовно больны.

– Предлагаешь мне идти смотреть на психов? Нет уж, уволь.

– Да я не в том смысле! Горло у всех болит. И шея. Не то ангина, не то остеохондроз, а может, и то и другое сразу. Чемодаса говорит, глотать больно и голову поворачивать.

– Что? Голову поворачивать? – засмеялся Упендра. – Да он знаешь, когда последний раз ее поворачивал?

– Я не о том Чемодасе, а о своем адвокате! – Коллекционер уже начал терять терпение.

– А, так он у тебя тоже Чемодаса? Однофамилец, что ли?

– Ну, да! Я же тебе сразу сказал. Он говорит, что не успели они выйти из Чемоданов, как тут же началась эпидемия: у всех повально заболело горло. И шея тоже. А раньше горловых и шейных болезней в Чемоданах не было.

– Естественно, чему там болеть? Это же роговица… Что-то это все подозрительно. Надо бы действительно сходить самому посмотреть. Так, говоришь, внутри уже никого не осталось?

3. – Остались одни староверы. Около двух тысяч, примерно треть населения.

– Староверы? Никогда о таких не слыхал. Что это еще за вера такая?

– Вера у них, насколько я слышал, очень простая, да и люди они примитивные. Продолжают, вопреки очевидности, исповедовать неприкосновенность Последнего Чемодана и пытаются жить по-старому – вот и вся их вера. А культ – так просто варварский: каждый вечер собираются на центральной площади, публично сжигают Конституцию – и расходятся по домам.

– А что в этом варварского? Хотят – и сжигают, это их конституционное право, – сказал Упендра. – Тем более, она все равно уже не действует.

– Почему же? Конституцию пока никто не отменял. Да и дело не в самой Конституция, а в поправках. По крайней мере, мне так объяснил Чемодаса. Еще в самых первых поправках говорилось, что в отдельных, исключительных случаях можно временно вскрывать Последний Чемодан. Они принимались давным-давно, ты, наверное, не помнишь.

4. – Как же не помню? Еще как помню! Это как раз при мне и было. И между прочим, я уже тогда предупреждал, что к добру эти поправки не приведут, что они сами же от них и пострадают, еще больше, чем я. Но разве меня слушали? Все как с ума посходили. Бродили с транспарантами, страшно было на улицу выйти. В конце концов, когда мне зачитали окончательный приговор, я подумал: может, это и к лучшему, что выдворяют. Все что я мог, я для них сделал, а дальше – пускай получат то, что заслужили. В конце концов, каждый народ получает то, что заслужил, разве не так? Не могу же я всю жизнь с ними возиться, как нянька? Чем остальное человечество хуже? Даже насекомые – и те не хуже. По крайней мере, ты им говоришь, а они тебя слушают… Да. Так что ты теперь собираешься с ними делать?

– С кем? С тараканами?

5. – Да при чем здесь тараканы? Со всей этой уймой народа! Со всеми этими недоумками, олухами, бездельниками, которые не сумели сохранить свою естественную среду обитания, данную им от природы, и выперлись сюда, чтобы и здесь точно так же гадить, вредить и пакостить, как у себя в чемоданах, только теперь уже в глобальных масштабах. Ты меня просто удивляешь! Нет, чувствую, нам с Мариной надо собирать вещички и сматываться из этой квартиры, а еще лучше – из страны. Пока не поздно. Неужели ты не понимаешь, чем все это может обернуться? Тем более, сам же говоришь, что среди них – сумасшедшие фанатики, готовые на все. Вчера они затопили чемоданы, завтра затопят твою комнату, послезавтра нашу, а там, глядишь, и дом взорвут! Или выйдут на улицу и устроят революцию.

– Революцию? – испугался Коллекционер.

– А ты как думал?

– Что же мне делать?

– Откуда я знаю? Ты их сюда впустил, ты и думай, как выпутываться.

– Я впустил?!!

– Ну, не я же. Ты – ответственный квартиросъемщик… Кстати… Хотел с тобой обсудить один вопрос, – Упендра замялся, явно испытывая большую неловкость.

– Какой?

6. – В принципе – ерунда, формальность, но сейчас для меня это важно. У нас с Мариной вчера об этом зашел разговор, совершенно случайно. Она сама затронула эту тему… Оказывается, в юридическом смысле меня как бы не существует. Ведь у меня – ни прописки, ни гражданства. И вообще никаких докуменов. Хуже, чем бомж. Меня могут запросто задержать на улице… – Упендра сгорал от смущения. – Короче, она настаивает, чтобы я как-то легализовал свое положение, – выговорил он на одном дыхании и покраснел до ушей. – Да и она, в сущности, права. Ведь я сейчас – лицо без гражданства, а значит, ограничен в правах. Не могу ни избирать, ни баллотироваться. Жениться – и то не могу, представляешь? В общем, Марина готова меня здесь прописать, но для этого нужно твое согласие…

– Это не проблема, – сказал Коллекционер. – Все, что от меня потребуется, я сделаю.

– Спасибо! Ты настоящий друг.

– Да что там. Мне это ничего не стоит.

– Все равно. У меня как гора с плеч свалилась. Ты не представляешь, как я тебе благодарен. Я не столько из-за себя волновался, сколько из-за Марины. Ведь женщины любят, чтобы все было по закону. Моя мать всю жизнь из-за этого промучилась, только виду не подавала, из гордости, я только сейчас это понял… Да и сколько я могу сидеть у нее на шее? Тем более, скоро выборы. В конце-концов, я мужчина, должен как-то определяться.

7. – Решил баллотироваться? – улыбнулся Коллекционер.

– Что ты! Баллотироваться я уже опоздал. Теперь – не раньше, чем через четыре года. Просто я подумал, сразу после выборов новый Президент начнет набирать команду. Я мог бы пригодиться в качестве советника. Для начала и это неплохо.

– Почему бы и нет? – сказал Коллекционер. – Но все-таки, что мне делать, подскажи.

– Тебе? Да тут и думать нечего. Честно говоря, даже не знаю. По-моему, ты себя загнал в тупик. Могу только сказать, что бы я сделал на твоем месте.

– Что?

– То, что и всякий здравомыслящий человек. Я бы пошел прямо в милицию и заявил, что у меня поселились без моего ведома посторонние лица, которых я не приглашал. Прошу, мол, оказать содействие в наведении порядка.

– Ну, знаешь, это как-то… – неуверенно произнес Коллекционер.

– Что значит «как-то»? Я тебя не понимаю!

– Ну, как-то…. нехорошо…

– Нехорошо?!! А то что ты делаешь – это, по-твоему, хорошо? – возмутился Упендра. – Из-за каких-то своих непонятных комплексов ты ставишь под угрозу жизнь моей жены и моего будущего ребенка! Как я после этого должен к тебе относиться?

8. – Какого ребенка? – опешил Коллекционер.

– Разве я тебе еще не сказал? У нас с Мариной будет сын.

Коллекционер растерялся.

– Нет. Ты этого не говорил, – наконец нашел он что сказать.

– Она только вчера мне призналась. Я пока еще сам до конца не осознал. И ты знаешь… – Упендра расплылся в глуповатой улыбке. – Никогда не был сентиментальным, но это что-то такое… Сильнее меня. Так, наверное, всегда бывает. Сначала просто мечтаешь, и все время кажется, что это – не проблема и вот-вот произойдет. Потом начинаешь думать, что, может, тебе уж и не суждено. Постепенно смиряешься, хотя втайне и завидуешь идиотам, у которых как-то все получается само собой. И вдруг это происходит, когда уже и не ждешь. Потому сразу и не осознаешь. Я ведь только сейчас начинаю по-настоящему понимать, что такое отцовские чувства… Что-то такое наплывает, с каждой минутой… А когда-то воображал, что прекрасно все представляю, даже другим разъяснял. Смешно!.. Да… Об одном только грущу – что матушка не дожила…

«Это хорошо, что Марина ждет ребенка, – мелькнуло у Коллекционера. – Значит, не будет возражать против развода…», – и неожиданно для самого себя проговорил:

– Возможно, у меня тоже скоро будет сын. Или дочь.

– Поздравляю! Значит, ты меня понимаешь, – растроганно сказал Упендра. – Но тогда ты тем более должен чувствовать ответственность! Ты уже не имеешь право жить сегодняшним днем и думать только о своих разлечениях. Конечно, я понимаю, все это очень интересно – суд, чемоданные жители… Сам когда-то увлекался. Но тем не менее! Например, мы с Мариной вчера дали друг другу слово избавиться от насекомых. Какой от них толк? Только сорят и заразу разносят…

9. В это время раздался шорох подъезжающего автомобиля, и через минуту на стол, где они чаевничали, поднялся запыхавшийся Чемодаса-младший. Не заметив Упендры, он сразу же обратился к Коллекционеру:

– Дмитрий Васильевич! Я за вами! Меня тетя Клава прислала! Пойдемте скорее, вы там нужны!

– Какая еще тетя Клава? – ревниво спросил Упендра.

– Ой! Здравствуйте! Извините, пожалуйста! Покладкина Маргарита Илларионовна, секретарь суда, – выпалил юный адвокат.

– И что ей надо? – строго поинтересовался Упедра.

– Во-первых, Дмитрий Васильевич должен дать свидетельские показания. Дело все больше запутывается. Эксперты установили, что вода проникла снаружи.

– А могло быть иначе? – со скрытой иронией осведомился Упендра.

– Ну, мало ли…

– Понятно. А что во-вторых?

– Во-вторых, подсудимый Чемодасов в силу инвалидности вынужден все время стоять. На скамье подсудимых лежачие места не предусмотрены, только сидячие и стоячие. Вот он и стоит. А до вынесения приговора еще дело неизвестно когда дойдет, пока что с Сатьявадой никак не разберемся. Так Федор Соломонович предложил временно отпустить его на поруки. Зачем, говорит, без особой надобности ставить человека в неудобное положение, пока его вина не доказана. Тем более, что свои показания он уже дал, и его участие в деле сомнений ни у кого не вызывает. Вот. А ручаться за него почему-то никто не хочет.

– По понятным причинам, – заметил Упендра. – Значит, еще не все сошли с ума, это радует.

– Вот мы и подумали, может, Дмитрий Васильевич? – несмело предложил Чемодаса. – Вы же все-таки его знали?

10. – Я бы тебе этого не советовал! – категорическим тоном произнес Упендра. – Хотя, как знаешь… В крайнем случае, если ты сомневаешься, я мог бы сам за него поручиться. Как-никак, я его еще по Чемоданам помню… Кстати, – обратился он к Чемодасе, – кто там у вас сейчас судит?

– Застежкин Федор Соломонович.

– Случайно, не родственник Соломона Кузьмича Застежкина?

– Он его сын! А вы знали самого Соломона Застежкина? – восторженно спросил юный адвокат.

– Отлично знал. Не раз с ним беседовал, вот как сейчас с вами. Мудрый был старик. Умел разобраться в самом запутанном деле. В его судейство я выиграл множество сложнейших процессов.

– Так вы – адвокат?

– Формально – нет, членом Коллегии я никогда не был. Просто выступал от себя, по долгу чести. Защищал своих клиентов.

– Как это интересно!

– А вот себя самого защитить не сумел, – немного рисуясь, сказал Упендра. – Как говорится, сапожник ходит без сапог.

– Жаль!

– Мне – нет. Что ни делается, все к лучшему. Жалеть надо не меня, а тех, кто остался. А что касается того процесса, то моя чисто тактическая ошибка была в том, что я привык доверять правосудию, потому и держался, как всегда, уверенно. Я знал, что я прав, значит, и правосудие на моей стороне.

– Так и должно быть!

– А надо было исходить не из того, как должно быть, – сниходительно улыбнулся Упендра, – а из реальной ситуации. Я не учел, что ситуация изменилась. Старый Застежкин как раз только что отошел в мир иной, а на его место избрали его сынка, молокососа. Он-то и завалил мое дело. Начал импровизировать, отступать от процедуры, когда надо и не надо обращаться к публике…

– Да, это у него есть, – подтвердил Чемодаса-младший.

– … ставить на голосование. Короче, развел демократию. А когда демократия, то ни в коем случае нельзя держаться уверенно, это я уже понял на своем горьком опыте. Особенно если ты прав. Надо держаться скромно, тогда, еще, может, как-то и проскочишь. А будешь держаться уверенно, да еще доказывать, что ты прав – вот тут уж ни за что не проскочишь. Ведь чемоданные жители – они все по отдельности как будто и неглупые, есть даже и очень умные, а как соберутся вместе, да как начнут судить… Да что я вам говорю! – «спохватился» Упендра. – Вы ведь адвокат, так, небось, сами знаете.

– Да, это так и есть! Я и сам замечал. Но вы так интересно рассказываете! – пожирая глазами Упендру, сказал страшно польщенный Чемодаса.

– С другой стороны, публика – конечно, вещь хорошая, – продолжал Упендра, явно наслаждаясь тем впечатлением, которое производил на восторженного юношу. – Я и сам любил к ней обращался, не раз на этом выстраивал всю защиту. Но только чтоб к ней обращаться, надо уметь с ней обращаться. А новый судья тогда, видно, по молодости, еще не умел. Может, впоследствии и научился, не знаю. Способности-то у него, кажется, были… Кстати, я бы не отказался поприсутствовать на одном из ваших процессов. Мне было бы интересно, чисто с профессиональной точки зрения.

– Так поедемте! – воскликнул Чемодаса. Казалось, он только о том и мечтал, чтобы залучить Упендру в суд. – Там сейчас как раз самое интересное: будут выступать свидетели защиты. Такой цирк начнется!

11. – Свидетели защиты – это, как я понимаю, верующие сектанты?

– Не только верующие. У них – целая иерархия. Простые верующие – в самом низу. Это те, которые пока что, как говорится, только одной ногой в секте. Им еще разрешается иметь семью. Но их усиленно обрабатывают на предмет разрушения мирских привязанностей, а попросту – готовят в монахи. А у монахов – много ступеней, в зависимости от «заслуг». Выше всех – сам Сатьявада. Он у них – как Будда. Нет, даже не как, а Будда и есть, в натуре, то есть сам Сиддхартха Гаутама, только перевоплотившийся. Он же – и Иисус Христос, и Менделеев – все в одном лице.

– Интересно! – сказал Упендра. – У нас, помню, был один, который думал, что он Менделеев. Это называется «мания величия». А другой, тоже с манией величия, думал, что он Иисус Христос. Но чтобы сразу и то и другое…

– Потом идут Достигшие, – продолжал Чемодаса. – Сначал сейтайши, ниже сейгоши (или наоборот, я точно не помню), потом – просто ши. А самый нижний чин – свами…

– А, тогда я знаю, – обрадовался Упендра. – Был такой философ, свами Вивекананда. Как раз вчера про него передавали.

– Вот-вот, они именно на него и ссылаются! Вивекананду, мол, все почитают как достигшего, он в Индии – национальный герой, а у нас таких, как он, – хоть пруд пруди, а есть и покруче.

– Ну, это мы еще посмотрим, кто круче! – сказал Упендра. – Вивекананда, между прочим, был йог.

– Так ведь и они – йоги!

– Тоже мне – йоги. Йога – это прежде всего здоровье, как духовное, так и физическое. А у вас, я слышал, все поголовно больны респераторными заболеваниями. Что же они свою йогу до сих пор не применили? Тогда бы, может, и суд им оказал снисхождение.

– И правда! – восхитился Чемодаса. – Почему никто до сих пор не додумался им так сказать? Интересно, что бы они на это ответили? Это же самый веский аргумент!

– Думаю, не самый. Это просто первое, что мне пришло в голову. Когда я поглубже вникну в дело, не исключено, что и еще что-нибудь подскажу. Кстати, что там у вас с присягой? Небось, и здесь Застежкин-младший перемудрил?

– Наверное, перемудрил! – глядя на Упендру блестящими глазами, с энтузиазмом признал Чемодаса. В его юном сознании только что произошел колоссальный переворот. Судья Застежкин, бывший для него до самой последней минуты гением судопроизводства и живым олицетворением Правосудия, вдруг поблек в его глазах и тихо сошел со своего пьедестала, уступая место новому кумиру.

12. – Раньше у нас присяга была вы, наверное, помните какая.

– Еще бы не помнить!

– Она никогда и не менялась. А на этом процессе только начали приводить к присяге, как Федор Соломонович и говорит: «Постойте! Что же это мы делаем? При чем здесь Последний Чемодан, когда мы уже на Поверхности? Пускай староверы на нем присягают, а нам он зачем? Мы его уже преодолели, значит, нужна новая присяга». Чехлов начал, как всегда, ему возражать, но он его, конечно, переспорил.

– Чехлов – это кто?

– Прокурор. Он всегда выступает за процедуру.

– И правильно делает.

– Ну, вот. Начали придумывать, предлагать разные варианты. Целый день на это ушел. В конце концов проголосовали за новый текст.

– И какой же? – заинтересовался Упендра.

– «Клянусь говорить только истину».

– И все?

– Все.

– А чем клянусь?

– Ничем. Просто.

Упендра рассмеялся.

– Вот то-то и оно. Когда-то я и сам попал в ту же ловушку. Потому и не понимал, для чего Последний Чемодан. Понял только задним умом, по прошествии огромного времени. Нельзя клясться просто. Клянуться всегда чем-то. А если ничего такого нет, то и присяга теряет смысл.

– А-а, теперь мне понятно! То-то подсудимый все время и говорит какую-то бессмыслицу.

– Например?

– Даже повторить не могу. Какие-то миры, перерождения, карма, чакры, заслуги, и прочая мешанина. Главное – очень много терминов и цифр, и непонятно, какая между ними связь. В общем, то же, что в его книжках, а я их так и не осилил.

– Не стоило и силы тратить, – сказал Упендра.

– Маргарита Илларионовна говорит, что за ним даже записывать невозможно. Она уже не стенографирует его ответы, а просто пишет в протоколе: «В ответ на вопрос обвинителя подсудимый излагает Истину». Ей сам Федор Соломонович так разрешил писать, поскольку то, что говорит подсудимый, все равно к делу никакого отношения не имеет.

– А может, то, что он говорит, – это действительно истина? Вы над этим не задумывались? – иронически спросил Упендра.

– Не может, а точно, – уверенно сказал Чемодаса. – Истина и есть. Это же официальное название его учения и организации. Так и во всех документах значится: «Корпорация Истины». Хотя их и лишили статуса юридического лица, но ведь название от этого не меняется. Как их еще называть? Ну, можно сказать: «бывшая корпорация Истины», или «так называемая корпорация Истины». Но все равно от «Истины» никуда не уйдешь. А он этим пользуется. Откровенно издевается над судом, а поделать ничего невозможно.

– Да, тяжелый случай, – сказал Упендра. – Что ж. Вижу, надо выезжать, разбираться на месте.

– Так поедемте!

– Я готов, – сказал Упендра. – Но лучше поступим так: вы поезжайте, а мы с Дмитрием пройдем через коридор. Не волнуйтесь, мы прибудем сразу же вслед за вами, а может, еще и раньше.

– Ну, тогда я не прощаюсь! – и Чемодаса начал торопливо спускаться со стола.

13. Некоторое время Упендра умиленно смотрел ему вслед, и наконец сказал:

– Какой трогательный молодой человек! Мне все время казалось, что он чем-то похож на моего будущего сына. Признаться, я даже изменил свое мнение о чемоданных жителях. Если у них такая молодежь, то, думаю, для них еще не все потеряно. По крайней мере, крест на них ставить рано.

Коллекционер не разделял его энтузиазма. Чем больше запутывался процесс, тем меньше оставалось у него надежды получить хоть что-нибудь по своему иску. Его заявление, хотя и было самым большим по размеру, но зато – он это сам видел – и самым нижним в толстой пачке, которую показывал тогда Чехлов. «И вообще, о гражданских исках уже все позабыли, – думал он. – Сейчас они выясняют, кто устроил наводнение, а это – темная история, здесь концов не найти. А они и не торопятся. Их хлебом не корми – дай посудиться. Они могут судиться годами. А я буду сидеть и ждать у моря погоды… Хотя это только так говорится – «хлебом не корми». На самом-то деле кто их кормит, как не я? Упендра прав, со всем этим пора кончать. В конце концов, у меня есть и другие обязательства. Они же – не моя семья… Только как? Не заявлять же и в самом деле в милицию?.. А, собственно, почему надо бояться милиции? Если я даже и заявлю, это же не значит, что их сразу придут и арестуют. За что их арестовывать? Они – не преступники. Наоборот, пусть государство позаботится об их обустройстве, выделит дополнительную жилплощадь, какие-то средства. Трудоустроит, наконец. Наверняка среди них немало ценных специалистов. Будут работать в народном хозяйстве. Не век же им прятаться. И у меня, в конце концов, не богадельня…»