Текст книги "Просто солги"

Автор книги: Ольга Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Кузнецова Ольга
Просто солги

«Я танцую медленно и убиваю, не задумываясь». (Эрин Броук.)

1. « Про таких, как я, говорят: она убивает, не задумываясь»

Про таких, как я, говорят: идеальная компаньонка. Что подразумевает под собой одно – всегда прикроет тебе спину.

Про таких, как я, говорят: удобная. Перевожу дословно – «слабохарактерная».

Про таких, как я, говорят: она убивает, не задумываясь. И это означает, что каждый просто боится стать следующим в моем списке.

Про таких, как я, говорят, пока такие, как я, существуют. В единственном экземпляре.

…

На улице темно. Я не вижу, но чувствую.

А иногда ощущения гораздо эффективней выручают тебя из передряги, нежели простые картинки перед глазами. Но что мне говорить? Я же не вижу.

На улице холодно – хотя, нет, это не улица – это холодильная камера. На секунду я представляю себе, что холодильник – это мой личный саркофаг, а я тем лежу. Неприятно, наверное.

Нащупываю на тумбочке пейджер. Но это бесполезная штука. Для таких, как я, уж точно.

Пейджер теплый, шероховатый, с ощутимыми впадинками, в которые закручены крохотные шурупы. А экран гладкий, пластиковый – постучишь по нему ногтем и сразу же слышно смешное эхо.

На улице дождь, настоящий осенний дождь. Я не вижу – я слышу, как назойливые нетерпеливые капли ударяются в мое окно, жалобно прося впустить их внутрь.

Вибрирует пейджер.

Всем что-то надо от Кесси, черт возьми.

Я гадаю, что же Ким написал в своем послании на этот раз, но ничего нового не приходит на ум – я же все равно не смогу это прочесть. А Ким пользуется этим и пишет всякую хрень, прекрасно понимая, что я о содержании сообщения так никогда и не узнаю.

Пейджер – это сигнал. Мне постоянно приходится извлекать много смысла из одного-единственного звука, поэтому сигнал о принятом сообщении – это тоже своего рода мысли на расстоянии. Ну, что, Кесси, слабо угадать?

Я фыркаю. Меня раздражает, что ничего не видно.

…

На улице промозгло – я не знаю, а ощущаю. На мне тонкая куртка. В магазине женщина со скрипучим как старый матрац голосом сказала, что куртка кожаная. А я же чувствую – чистый полиэстер.

Они все недооценивают меня. Думают – слепая – значит, слабая. Они все жалеют меня, а меня не надо жалеть – меня надо бояться.

Ким ждет меня около булочной. Булочную я узнаю по запаху, а Кима – по тяжелому дыханию. Он бежал, торопился. Возможно, за ним был хвост – вот он и бежал. Но мне, в сущности, плевать.

– Кесси, пойдем лучше к тебе, – здесь не лучшее место для разговоров.

– Неприятности, детка? – усмехаюсь я и жалею, что не могу со стороны посмотреть, какова же моя усмешка.

Он не отвечает – значит, я опять права. Порой их всех раздражает, что я знаю что-то, что не знают они; слышу что-то, чего не могут уловить они; чувствую что-то, чего им никогда не почувствовать.

Порой мне кажется, что они мне завидуют.

Ким наливает в бокал что-то спиртное – вероятней всего, скотч. Наливает – потому что слышу всплеск, спиртное – потому что запах паршивый.

Воздух в комнате напряженный, разреженный, с отдельными плавающими молекулами, атомами и мыслями, каким-то образом складывающимися в причудливые слова. Молчание не нагнетает меня, отнюдь. Но кажется, что Ким что-то не договаривает, не выговаривает.

Он пьет. Шумно, жадно глотая ядовитую жидкость. Я почти представляю, как пульсирует его шея при этих мощных глотках.

– Нужна моя помощь? – как бы между прочим интересуюсь я.

Такое чувство, что от моего вопроса он подавился. Слышится кашель, он пытается прийти в себя.

– С чего ты взяла?

Я не знаю, как выглядит Ким. Знаю только, что у него светлые волосы. Он говорил, «пшеничные». И мне впервые в жизни пришлось поверить ему на слово, потому что понятия не имею, солгал ли мне он тогда или нет. Незнание раздражает, разъедает, как самая глубокая зависть.

Я играю с проводом от телефона: накручиваю на указательный палец и резко отпускаю, и провод, как пружинка, приятно хлещет по руке.

– А иначе, зачем бы ты пришел? – Пожимаю плечами. – Ты и раньше не справлялся без меня.

Ложь. Наглая, бессовестная ложь. Но мне нравится бесить его, нравится вслушиваться в его учащающееся дыхание, нравится задевать его мужское «эго».

Ким ведется. Знает меня, как облупленную, и все равно ведется.

– Не заставляй меня напоминать тебе, сколько раз я вытаскивал тебя и твою слепую задницу. Мне перечислить?

Он приближается. Я слышу, чувствую, просто знаю.

Его дыхание совсем рядом, близко, над самым моим ухом. От него пахнет спиртным – почти уверена, что это и вправду скотч.

– У тебя все эмоции на лице написаны, Кесси, – шепчет он и проводит холодной ладонью по моей щеке. – Вот сейчас тебе страшно. Когда тебе страшно, у тебя на лбу, вот здесь, – пальцем он резко тычет мне куда-то между бровей, – такая смешная складочка.

– Ничего подобного, – возражаю.

А он смеется, – Говорил же, на лице написано, Кесси.

Я отталкиваю его – мне не нравится, когда он так близко. Это что-то инстинктивное, сродни инстинкту самосохранения, как будто, если он простоит около меня еще несколько минут, то я просто рассыплюсь на части. А еще мне не нравится, что он может смотреть на меня как хочет – похотливо, дерзко, жалостливо, – а я всего этого не вижу. Незнание убивает.

– А не пошел бы ты… – Уже забываю, что это я хотела его разозлить, а вышло, как всегда – злюсь, в итоге, я.

– А ты ведь ждала моего сообщения. – Ким снова близко. – Ждала, иначе бы не пришла так быстро.

Фыркаю и складываю руки под грудью. Почти уверена, что мой блеф не проходит, но я скорее умру, чем признаюсь, что Ким прав.

Молчу.

А Ким – уверена – снова смотрит на меня, изучает. Почти представляю его: «пшеничные» волосы, узкие темные глаза, тонкие губы. Почти вижу его – в своем воображении.

– Ты странная, Кесси, – говорит он задумчиво. – Каждый раз, как я пытаюсь помочь тебе, ты отталкиваешь меня, как будто боишься признать за собой какую-то постыдную слабость. Знаешь, отрицание проблемы – это главный симптом наличия этой самой проблемы. Ты мнишь себя черт знает кем, Кесси.

Я отворачиваюсь, но знаю, что он стоит сзади и внимательно готов слушать все мои оправдания. Вдыхаю побольше воздуха, открываю рот, чтобы что-то сказать, но чересчур громкое тиканье часов сбивает с мысли. Рот снова закрыт, а руки снова сложены в оборонительной позе.

– Пришел мне мораль читать, Ким? – спрашиваю.

Последние остатки самообладания начинают вскипать во мне. И меня раздражает, что ему сейчас фиолетово – он стоит сзади и, возможно, ухмыляется, а мне вот не все равно. И вообще меня легко вывести из себя.

Ким ставит бокал на журнальный столик – громко, я слышу. Только когда его шаги уже начинают стихать, я понимаю, что в этот раз – последний – мне придется наступить на горло собственной гордости.

– Ким! Стой!

Хочется плакать. Настолько унизительно. Я даже не могу догнать его, не могу точно определить, куда он направится. У него в преимуществах скорость и способность ориентироваться (в моем случае, способность видеть).

Он возвращается, хотя я и не сомневалась, что так оно и случится.

– Да, Кесси? – мягко спрашивает он.

Я знаю Кима. Знаю, чего он хочет от меня: увидеть меня слабой, униженной. Хочет посмотреть, что будет, если он все-таки заставит меня встать перед ним на колени и молить о пощаде. Он знает, что нужен мне. Знает этот мой маленький грязный секретик.

– Ты. Пришел. Значит. Что-то. Хотел. – Слова выдавливаю из себя с трудом. Сквозь стиснутые зубы. Озлобленно. – Пожалуйста, – добавляю, не знаю, зачем.

Почти чувствую, что он улыбается.

– И ты хочешь узнать, зачем я пришел?

Он достал меня. Еще немного – и я начну плеваться ядом.

– Конечно. Хочу.

Снова звук льющегося скотча. На третий раз убеждаю себя, что это все-таки скотч. Ким и не собирался никуда уходить – он просто издевается надо мной. Он садист, а садисты все такие – больные на голову.

– Офис взломали, – выдыхает он, очевидно, ожидая, что это заявление произведет на меня какое-либо впечатление.

Я наплевательски пожимаю плечами.

– Прости, Ким, но я ничего не вижу. Так какую эмоцию я сейчас должна отобразить на своем лице: сожаление, ужас? Или, может, мне стоит сказать: «Ким, я же тебя предупреждала»…

– Прекрати ломать комедию! – рявкает он. Именно не кричит, а рявкает. – Почти ничего не пропало.

– И?.. – я вопросительно приподнимаю бровь.

– Они взяли только твое досье, Кесси.

…

На улице холодно – я знаю, говорили в прогнозе погоды. Но мне почему-то кажется, что я вся горю.

Одно дело сказать, что все, Ким, я больше не хочу иметь с тобой ничего общего, и просто уйти восвояси, а совсем другое – понимать, что в этот самый момент, возможно, кто-то ищет меня. Может быть, он уже стоит под моей дверью, приготовив заранее заряженный револьвер.

– Ты понимаешь, что тебе надо срочно уезжать из города? – спрашивает он уже серьезно. Я теперь тоже серьезная.

– Одной?

– Я не говорил.

Если Ким и говорил, что все эмоции отображаются на моем лице, то сейчас я испытываю только одну эмоцию – страх. Страх не быть убитой, даже нет, а страх того, что у этого факта была вероятность. Я могу прожить еще несколько десятков лет в абсолютном страхе, обзаведусь манией преследования, но меня так и не убьют. Но они могут прийти за мной и завтра, и сейчас. Просто так никто ни за что не будет красть мое досье. Живой я им точно не нужна – я слепа, как крот, а значит – бесполезна.

Я не знаю, когда они явятся за мной. А незнание – оно топит тебя, затягивает похлеще любой трясины.

Всплесков наливаемого скотча больше не слышно – зато слышно, как Ким снова пьет. Наверное, уже из горла.

Пытаюсь нащупать его – он где-то рядом, но руки хватают только пустоту. Качаюсь. Думаю, что упаду. Но он меня ловит.

Быть слабой – отвратительно. И в жизни это моя самая навязчивая мысль: быть сильнее, чем обо мне думают. Быть волком в овечьей шкуре, чтобы все доверяли мне. Мне нравится водить людей за нос.

– Будешь собирать вещи? – спрашивает Ким, возвращая меня в вертикальное положение. Он не спрашивает, согласна ли я вообще уехать, не интересуется, что я об этом думаю. Вот так просто – будешь собирать?

Я киваю. Руки до сих пор дрожат, а сердце начинает биться быстрее. Врачи называют это волной внезапного страха, когда чувствуешь, ощущаешь, предчувствуешь что-то омерзительное. Возможно, даже со смертельным исходом.

– За кроватью рюкзак. В ванной на верхней полке большая косметичка. И одежды. На твой вкус.

Мне нравится давать Киму указания, нравится чувствовать, что он у меня мальчик на побегушках. Сделает, как я сказала, просто потому, что я буду делать это в десять раз дольше.

Ким фыркает, но все же уходит. Слышу, как у рюкзака расстегивается молния, как открывается дверца шкафа, а уже через четверть секунды закрывается. Чувствую, как он тянет меня за запястье.

– Пошли, – бормочет он.

И вытаскивает меня на улицу, даже не закрыв входную дверь.

…

На улице холодно – щеки и нос жжет легкий мороз. А дождя уже нет – только бесконечные лужи под ногами, и ноги мокнут.

Ким сажает меня в машину, резко, неаккуратно, как будто забывает, что я не вижу. Не клюет на мою удочку.

Мотор заводится с первого раза, и автоматически включается проигрыватель. Музыка легкая, классическая, как я люблю, вот только на Кима это не похоже.

– Почему? – спрашиваю. – Ким, почему ты помогаешь мне?

Я поворачиваюсь к нему лицом – по дыханию предполагаю, что там, по другую сторону от меня, на водительском сиденье и вправду Ким. Но я не уверена. Музыка, спокойствие, молчание – не похоже на него.

Он вздыхает тяжело, как столетний старец. И он не выспался – я чувствую, потому что тормозит он часто и резко, будто вообще не смотрит на дорогу. В такие моменты я жалею, что не вижу, где находится ремень безопасности.

– Кесси, лучше не задавай лишних вопросов, а то я могу и передумать. Можешь поспать пока – ехать далеко, – говорит он

За окном какой-то сельский пейзаж – я не знаю – воображаю. Пахнет скошенным сеном, поэтому так думаю. Дождь прекратился уже давно, но после него осталось такое сладкое послевкусие и промокшие ботинки.

Похоже, что мне и вправду удается заснуть, потому что, проснувшись, понимаю, что капли снова барабанят по стеклу, и слышится только «вжик-вжик» суетящихся дворников. Я засыпаю и просыпаюсь много раз – мой сон беспокойный. И Киму, наверное, спать хочется гораздо больше, но я не могу предложить ему свою помощь: таким, как я, водительских прав не выдают.

Не могу определить, сколько времени мы вот так ехали. Возможно, несколько часов, а возможно, и несколько суток. Время стало каким-то резиновым, слишком сильно растяжимым. И снова засыпая, я загадываю про себя, чтобы больше не проснуться. Какая разница: умереть завтра или умереть сейчас.

Вся ситуация вообще была до боли комична, похожа на сценарий одного из малобюджетных голливудских боевиков. Я почти представляю: забитые до отказа кинозалы, семейные пары, шуршащие попкорном, и экран. Сначала экран черный, темный, на нем ничего не видно. А затем на нем появляется лицо молоденькой девушки, невидящим взглядом уставившейся прямо в лицо своего убийцы, какого-нибудь слащавого злодея.

У всех сердца прячутся в пятки, по залу проносится удивленное «оох», а на заднем плане появляется бравый ковбой. Мне хочется, чтобы это был Ким, но у этого героя темные волосы – не «пшеничные».

Звучит выстрел, и следом тут же идут титры.

…

Оказывается, выстрел не выдуманный – настоящий. Просыпаюсь.

На улице холодно – предполагаю.

Ким трясет меня за плечо.

– Кесси, ты веришь в судьбу? – спрашивает он, но я чувствую, что он усмехается.

Я не верю, нет. Но ему об этом лучше не знать.

2. «Я не прошу тебя жить – просто держись»

«Держись, – кто-то шепчет тебе в темноте. – Я не прошу тебя жить – просто держись. Из последних сил, ты же сильнее, Кесси, я знаю».

Но темнота поглощает этот голос, такой отдаленно знакомый, как будто я уже где-то слышала его прежде. И я живу в темноте, я – часть этой темноты. Все, о чем я жалею, так это о том, что не могу увидеть того, кто держит меня за руку.

Иногда мне кажется, что я слабая. И вся моя сила заключается только в моей слабости.

Иногда мне кажется, что я могу видеть. Чертова фантазия…

…

Мечтаю однажды открыть глаза и осознать, что мира вокруг нет. Что никто не видит – для всех существует только темнота. Может, тогда все научатся слушать? Как я.

Люди полагаются на свое зрение, верят, что то, что они видят – это единственно возможная правда. Думают, что созданные ими иллюзии это и есть реальность. Они слепо верят, что мир создан для них, что они – его единственные хозяева. Но они даже не догадываются о том, что все эти замки из песка построены специально для них, что замки – вымышленные, к ним нельзя прикоснуться.

Ким тоже видит только то, что хочет. Видит меня, отстраненную, неживую, бессознательно ощупывающую краюшек водопроводного крана. И он думает, что я сломлена. Думает, что я нуждаюсь в его поддержке, его вечной заботе.

Он стоит рядом. Искренне верит в то, что я не знаю о его присутствии, но он даже и подумать не может, какое у него тяжелое дыхание. Громкое. Каждый его вздох отдается гулким эхом в моей голове.

Мы в придорожной гостинице. Придорожной – потому что за окном простирается скоростное шоссе, гостинице – потому что все пахнет чистящими средствами. А еще кровать одна. Ким сказал, что записал нас как молодоженов, потому что моим преследователям вряд ли придет на ум проверять новобрачных. Но как же он ошибается. Они умнее.

За окном сгущаются сумерки. Слышу – начинают горланить свои песни мелкие птички.

Мне существенно нечем заняться, от безделья я начинаю бездумно открывать по очереди краны с горячей и голодной водой. Чтобы сначала обжигало, а потом отрезвляло. Горячо-холодно… горячо-холодно…

Снова опускаю руку на выключатель и внезапно натыкаюсь на его ладонь.

– Хватит, Кесси, – шепчет Ким, – хватит.

Мне хочется грубить ему в ответ, кричать, хочется ударить его по довольной физиономии (я знаю, что довольной). Но я почему-то молчу – только губы покрепче сжимаю от раздражения.

А потом вспоминаю: он терпит меня такой, какая я есть. Помогает – значит, у него на то есть свои причины.

– Какая муха…, Ким? Отвяжись. – Я вкладываю в свой тон как можно больше пренебрежительности, но мой голос дрожит, когда я произношу его имя.

И он чувствует мою слабость. Знает все мои уязвимые места. Знает всю меня насквозь, знает так, как я сама себя не знаю.

– Звонил Джер – твои дружки выдвинулись на охоту.

– Они мне не дружки, – отрицаю я, – я с ними даже не знакома.

– Тем более, – почему-то прибавляет он и убирает руку с выключателя. А мне уже не хочется играть в водопроводчика – Ким отбил у меня всю охоту.

Небольшая заминка. Я убеждена, что сейчас он опять стоит совсем рядом и изучает меня.

– Прекрати на меня смотреть. – Мой голос больше похож на шипение.

Мне кажется, что мне удалось его удивить. С таким трюком определенно нужно подаваться в цирк.

– С чего ты взяла, что я на тебя смотрю? – с сарказмом возмущается он. – Думаешь, мне больше не на кого смотреть?

И уходит. Наверное, в бар, чтобы найти подтверждение своим словам.

У меня чешутся руки. Хочется убить его, стереть в порошок. Весь Ким – от звонко стучащих ковбойских сапог и до «пшеничной» шевелюры – он раздражает меня весь.

И, тем не менее, я знаю, что без него мне не выжить. Досадное недоразумение.

…

Мне нравится трогать предметы. Медленно, дюйм за дюймом, продвигаться вдоль разномастных поверхностей и учиться отличать один материал от другого. У меня в голове даже есть целый словарь, постоянно пополняющийся новыми определениями.

На мне шерстяная кофта. Шерсть – она мягкая, но немного отталкивающая. Слишком теплая.

На голове повязана шелковая лента. Шелк – тоже хороший материал. Он нежный, невинный, наивный – моя полная противоположность. Нервно перебирая тонкую ленту руками, я забываюсь, и лента выскальзывает из моих ладоней. Я не знаю, куда она упала – пытаюсь найти, опускаюсь на четвереньки. Пол грязный, шершавый, и ленты нигде нет.

Я слышу, как вновь хлопает дверь. Какое-то гадкое чувство внутри меня сообщает, что это они. Те, кто пришел за мной. А затем слышу стук ковбойских набоек и понимаю – это всего лишь Ким вернулся.

Он опять пил – я чувствую стоящий в воздухе запах алкоголя. Похоже на виски.

Ким опускается рядом со мной и подает мне ленту. Я судорожно хватаю ее и пытаюсь подняться с пола, но не выходит – плечом задеваю столешницу, и мне вновь приходится опуститься.

Он хватает меня сзади, обхватывает руками за талию.

«Как будто приковать к себе хочет», – проносится в голове у меня, но я не успеваю развить эту мысль.

Ким пьян. Я почти уверена. Но в голосе у него ни малейших колебаний.

– Все еще думаешь, что я смотрю только на тебя? – издевательски протягивает он.

– Я такого не говорила. Отпусти, Ким. Ты пьян, отпусти меня.

Но он только сильнее сжимает.

А затем резко отпускает. Я думаю – это все, это свобода, но у него другие планы.

Ким подносит мне к лицу свои руки, и я тут же захожусь в кашле. Мне кажется, что еще чуть-чуть – и сработает рвотный рефлекс.

Его руки пахнут виски. Сам же он не пьян, догадываюсь я.

– Зачем ты разбил бутылку? – спрашиваю я, пытаясь остановить кашель.

– Ты предпочитаешь, чтобы я напился?

И мне нечего ему ответить.

…

В номере всего одна кровать. Я спрашиваю его, где он будет спать, но в ответ слышу только его смех. В какой-то момент начинаю сомневаться в своих выводах по поводу того, что он не был пьян.

Я бурчу что-то про душ и медленно, на ощупь начинаю продвигаться к ванной.

В ней сыро. С трудом обнаруживаю одноразовую зубную щетку и со всей тщательностью принимаюсь начищать свои клыки. Закончив, улыбаюсь своему отражению – отражению, которого не вижу, – и думаю о том, что и вправду хорошо было бы принять душ. Но у ванной не работает задвижка, а я законченная трусиха.

Это так забавно: я готова хоть сию минуту встретиться со своими «дружками» лицом к лицу, но все же не могу позволить себе раздеться только потому, что знаю, что Ким где-то поблизости.

С трудом пересиливаю себя и босиком забираюсь под горячую воду. Кажется, я даже что-то стала напевать.

А затем я вновь слышу его дыхание.

– Боялся, что ты поскользнешься, – смеется он, и мне почти стыдно.

…

Ким спит где-то в футе от меня. Его тело в дюймах от моего.

Стараюсь об этом не думать.

Он все так же тяжело дышит и даже смешно посапывает во сне. В этот момент мне как никогда прежде хочется узнать, как он выглядит. И почему-то даже его «пшеничные» волосы в моем воображении никак не вяжутся с его голосом.

Где-то в комнате пищит Кимов мобильник, и я не шевелюсь: жду, пока Ким проснется и сам возьмет трубку. Но он не просыпается. Как назло.

Кое-как сползаю с кровати и пытаюсь нащупать телефон в кармане его пиджака, висящего на одном из стульев.

Нажимаю на «принять вызов».

(Не знаю – угадываю – на что нажать).

Я молчу. Мне хочется послушать, что скажет собеседник Кима.

– Мистер Уайт, – учтиво хрипит голос на другом конце, явно обращаясь к Киму. Я не знала его фамилии – он всегда был для меня просто Ким. – Мистер Уайт, вы, конечно же, узнали меня. Я насчет той девушки, Кассандры Слоу. Вы обещали поделиться с нами информацией о ее местонахождении. С нас причитается, ну, вы понимаете…

Мне больше не хочется слушать этот противный старческий голос.

Швыряю телефон об стенку, и мне кажется, что вместе с телефоном там разбивается и моя жизнь. Мне хочется научиться плакать, как нормальные девушки, но у меня не получается, и вместо плача раздаются какие-то приглушенные темнотой всхлипы.

Ким рядом, я слышу. Он молча обнимает меня, хоть как-то пытаясь успокоить. Он противен мне, но вместе с тем я не могу заставить себя оттолкнуть его или сказать какую-нибудь мерзость. Мне хочется верить, что он не выдал бы меня, хочется верить…

Он теплый, и я прижимаюсь к нему все усердней. Я сама не знаю, чего хочу.

Ким что-то шепчет мне на ухо, но я долго не могу вникнуть в смысл его слов.

– Не стоит лезть не в свое дело, Кесси.

Тело сотрясает от нового приступа рыданий, а он просто терпит и ждет, пока я успокоюсь.

Когда мне, наконец, удается прийти в себя, я поднимаю на него заплаканные глаза. В этот момент мне кажется, что я почти его вижу, почти чувствую.

– А не пошел бы ты, Ким… – начинаю я хриплым голосом и обрываюсь.

…

Мне кажется, что вся моя жизнь – это сон. Один сплошной ночной кошмар.

Но, по сути, каждый видит такие сны. Кому-то они снятся черно-белые, кому-то цветные, – мне же снятся только сны, состоящие из одних звуков и образов.

Мне снится страх, и, просыпаясь холодном поту, я еще не сразу понимаю, что сон, а что – нет. Не сразу понимаю, почему так страшно.

Я слышу его дыхание – не рядом, но все равно где-то в комнате. В душе смешанные чувства, но ужасно хочется ненавидеть его. Но не могу – что-то мешает, что-то ломается.

Сразу же становится холодно, и я натягиваю пахнущее сыростью одеяло по самые уши.

– До Чикаго всего триста миль, – как ни в чем не бывало говорит Ким. И я верю, почти верю, что и вправду ничего не произошло. – Вставай, соня.

Такое чувство, что я заблудилась во времени. Зашла в этот бесконечный лабиринт без входа и выхода и не могу выбраться. Кажется, вот я снова у себя в квартире на четвертом этаже, вот снова я слышу назойливый писк пейджера и понимаю, что Ким собирается прийти. Снова и снова он говорит мне о том, что украли мое досье, снова и снова бессовестно лжет.

Он запихивает мне в ладони что-то мягкое и податливое. Сэндвич, догадываюсь я и тут же принимаюсь жевать. Такое чувство, будто я не ела целую вечность. Рядом со мной опускается еще какой-то предмет, жесткий, холодный. Фляжка.

И Ким садится рядом со мной. Пьет – я слышу, чувствую.

Я гадаю.

– Ким, что вчера было? – набравшись храбрости, спрашиваю я.

– Осень, – пожимает плечами он, и я внезапно понимаю, что он прав.

За окном и вправду осень – я ощущаю это каждой клеточкой своего тела. Пахнет гниющей листвой и вчерашними хот-догами. Еще рядом пахнет Кимом. Как-то по-особенному пахнет.

– Посмотри на это по-другому, Кесси. – Он осторожно толкает меня в спину, наверное, по направлению к машине. – Это просто забавное приключение, необычный сон. Называй, как хочешь. Тебе ведь снятся сны?

– А тебе, Ким? – неожиданно для самой себя переспрашиваю я. – Тебе снятся?

– Мне хватает реальности, – как-то слишком серьезно шепчет он.

…

Он говорит, что у меня красивые глаза. А я не знаю, не могу узнать. И, наверное, никогда уже не узнаю.

Машина снова наполняется звуками классики. Такое смутное чувство, что это Шопен. И мне хочется танцевать, зажмурить глаза, чтобы не видеть даже темноту, и танцевать. Кружиться вместе с листьями в их осеннем вальсе.

С трудом мне удается найти ремень безопасности. Пристегиваюсь. Потому что Ким едет слишком быстро – чувствую.

Мне уже все равно, куда мы едем. Плевать, что со мной будет через час, через минуту. Мне все равно, потому что единственному человеку, которому я доверяла, оказывается, нельзя доверять.

И все же я почему-то вспоминаю, как тогда, пять лет назад, он спас мне жизнь. Я тогда еще не знала, что Ким – это Ким, что потом он станет моим единственным другом.

Я жалею только о том, что перестала видеть именно тогда, когда его руки впервые подняли мое тело. Я была почти мертвая, напрочь разбитая. А потом я стала еще и слепой.

Когда меня выписали из больницы, я привела Кима в офис. О таких местах людям нельзя знать по определению. Мы, конечно, говорим просто «офис», но подразумеваем под ним нечто другое. И Начальнику, как ни странно, Ким понравился.

А я вскоре ушла. Какой от тебя прок, если ты ничего не видишь?

Я выныриваю из воспоминаний: кто-то дергает меня за плечо.

– Ты думаешь, я и вправду бы так сделал? – спрашивает Ким, и я делаю вид, что не могу понять, о чем он говорит.

– Что сделал? – отвечаю со всей злостью, но опять не выходит. Я отвратительная актриса.

– Думаешь, я выдал бы им тебя?

Я молчу. В этот раз я просто не хочу лгать.