Текст книги "Просто солги"

Автор книги: Ольга Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

13. «Говорят, наши сны – это наша судьба. Но я просто не верю»

Говорят, в снах отображаются все наши мысли и потайные желания, но в таком случае я не могу найти объяснения своим сновидениям.

Одна за другой, как в дешевых хоррорах, резко гаснут в длинном коридоре лампочки. Какие-то разрываются, мириадами осколков рассыпаясь в разные стороны и тут же исчезая в темноте, а какие-то просто гаснут, замолкают навсегда, как будто кто-то просто засунул им в глотку кляп, чтобы они замолчали.

Одна за другой гибнут мои надежды и глупые мечты. Одна за другой… Как пришедшие в движение костяшки домино.

Одна за другой… одна за другой…

Внезапно все стихает, и я понимаю, что последняя оставшаяся в живых лампочка – это я. Затаив дыхание, я смотрю на все это действо со стороны и мысленно заламываю пальцы. Хоть бы ничего не случилось…

Секунды превращаются в часы, и кровь в бешеном ритме стучит в моем застывшем теле.

Но неожиданно все заканчивается, и последняя лампочка разрывается, точно водородная бомба.

Говорят, наши сны – это наша судьба. Но я просто не верю.

…

У меня поджилки трясутся и во рту неприятная сухость. Ладони потеют, а уровень адреналина явно зашкаливает.

Мне хочется поскорее стянуть с себя эту узкую юбку-карандаш, стащить до отвращения белую блузку, пуговицы которой заканчиваются весьма не вовремя. От досады хочется скрипеть зубами или, на худой конец, спеть Джингл Беллс, но какой-то разумный голос внутри меня не позволяет мне этого сделать.

– Мисс Слоун? – Приятный невысокий мужчина с завидно блестящей лысиной склоняется передо мной и запечатлевает на тыльной стороне моей ладони свой липкий поцелуй.

Я не спрашиваю, откуда он знает мою настоящую фамилию, ведь по документам я теперь уже давно не Кесси Слоу. Мой новый псевдоним – не что иное, как глупая фантазия Джо.

У мужчины слащавая улыбка, но весь он сам, полноватый, без единой волосинки на яйцеобразной формы черепе, не отталкивает – скорее, наоборот, вызывает расположение. Он не смотрит на меня как на кусок мяса, не разглядывает мою неприлично торчащие из рано заканчивающейся блузки края черного кружевного лифчика, несмотря на то, что именно эта часть моего тела приходится ему на уровень глаз.

– Как вы думаете, у меня есть шансы? – с надеждой спрашиваю я, прикусывая нижнюю губу (помада на этот раз не алая – коралловая, но это, в сущности, не имеет никакого значения).

Мужчина – мистер Айрон – я вижу, хочет сказать мне какие-то слова утешения, но слова обнадеживающей лжи застывают прямо у него на губах. И он сочувственно улыбается.

– Это очень сложное дело, мисс. Сейчас трудно сказать – все теперь зависит от судьи.

Когда месяц назад, в начале марта, я получила повестку в суд, то фактически была уверена в собственной победе. Как же так: Жи же, безусловно, захочет остаться со мной, а остальное уже и не так важно. Но когда моя уверенность, наконец, достигла своего пика, я поняла, что слишком далеко забралась и падать, определенно, будет очень больно. И чем больше проходило времени, тем сильнее я отчаивалась. Не помогали даже регулярные вылазки с Джо – все действия я теперь делала фактически на автомате, да и чувствовала уже не так четко, как прежде.

Джо говорит, что, если Главный узнает о том, что в один прекрасный день я больше не смогу помогать им в их нелегком деле, то это будет далеко не самый лучший день в моей жизни. Джо говорит, и я ему по-прежнему верю.

– Когда начнется процесс? – спрашиваю я, опасаясь, что до моей импровизированной казни остается всего каких-то несколько мгновений.

Мистер Айрон бросает на опоясывающие его пухлое запястье дорогие швейцарские часы небрежный взгляд и поднимает на меня переполненные волнением глаза.

– Двадцать минут, мисс. Но только, прошу вас, не говорите мне сейчас ничего. Особенно про то, что, если мы выиграем этот процесс, я получу гораздо больший гонорар. Это отвлекает меня, – с задорной ухмылочкой пыхтит он, и я улыбаюсь, понимая, что он всеми силами пытается меня успокоить, развеселить. По мне все одно.

Я пытаюсь рассмеяться вместе с ним, правда пытаюсь, но мне не удается, и из горла вырывается только противное шипение.

Они все такие. «Выше голову, Кесси! Так держать!» Думают, что могут стать моими личными психотерапевтами. Разбежались. Мой психотерапевт сейчас где-то в Чикаго, потягивает в каком-нибудь пафосном клубе мохито и прикидывает, какой пиджак ему напялить на собственную свадьбу. Ким ведь всегда все продумывает до мелочей.

На небе ни облачка, а я стою перед зданием суда с пластмассовым стаканчиком быстрорастворимого кофе в руке (теперь уже никак не могу отвыкнуть от этого суррогата). В моей голове проносятся тысячи фантазий: толстая афроамериканка, судья Грэг поистине непредсказуемая женщина. Она сумасшедшая, и…

…и я боюсь, что просто проиграю.

А что я буду делать тогда? Позвоню Джо, и он вытащит меня на очередную «вылазку», чтобы развеяться? А потом? Снова соседка Леи, но только уже не в качестве «гиперчувствительной»?

В качестве обычной шлюхи.

…

Простите, я не могу – я выйду.

И каждый раз, сбегая от проблемы, мы пытаемся убежать от самих себя. Если бы душу и тело можно было разорвать, мы бы давно этим воспользовались и продали душу первому встречному. Уж я-то наверняка.

Я думаю, что, если не играешь, невозможно и проиграть. Не из-за чего беспокоиться, нечего опасаться. Ты живешь себе в своей уютной теплой норе, спишь на своей кровати-диване-кушетке, плюешь в потолок, проводишь все свое свободное время на отвесном карнизе и лишь временами выбираешься на «вылазки». Но эта схема не работает так слаженно, как раньше.

Теперь все свое свободное время я думаю о том, какая же дерьмовая жизнь мне досталась.

– Простите, я не могу, – шепчу я на ухо мистеру Айрону, но мужчина не дает мне встать, не дает со слезами на глазах выбежать из зала суда. Здесь воздух так и пропитан грязными деньгами, унижающими словами и смертными приговорами. Я чувствую.

И судья Грэг тоже пропитана. У нее усталый безразличный взгляд, она едва ли понимает, что делает или что собирается сделать. Она тоже живет на автомате. Почти как я.

– Мне нужно выйти. Попросите перерыв, – молю я, не в силах смотреть на опустившую в пол глаза Жи, сидящую через несколько ярдов от меня.

– Не говорите глупостей, мисс Слоун, – через силу улыбается мой адвокат, но я не верю его уверенности. Я вообще никому не верю.

…

Я смеюсь. Дико, истерично, с какой-то легкой примесью сумасшествия. И я прекращаю смеяться, только когда понимаю, что я – единственная, кто все еще смеется.

На меня уставлены две пары карих глаз. Непохожих: у Леи глаза узкие, а у Жи, наоборот, широкие.

И, кажется, они до сих пор не могу понять, почему я все еще не могу успокоиться. Они думают, наверняка, одинаково. Думают, что жизнь сломала Кесси пополам, предполагают, что у Кесси уже поехала крыша. Предполагают. И они почти уверены в этих своих предположениях.

Жи меня любит, искренне, по-настоящему, слепо. А вот Лея пытается меня понять, раскусить, разгадать. Я не мешаю ей – просто не хочу разочаровывать ее.

Они обе рядом, обе – моя единственная, настоящая семья. Обе – проститутка и малолетняя дочка наркомана, сбежавшая из дома своих опекунов. Они обе – рядом. И от этого мне становится легче.

Я прекращаю смеяться, и по телу пробегает легкий холодок, такой немного отрезвляющий.

В этом доме, в «не моей комнате» стены тонкие, слышно все. Но иногда я думаю, что это не стены картонные, а это я просто слышу все, что не надо. Все, что не положено.

– На, выпей. – Лея протягивает мне стакан с какой-то бурой жидкостью на дне. По одному запаху я определяю скотч, и вспоминаю, что Ким в тот день тоже пил именно этот ядовитый напиток.

Я недоверчиво разглядываю плещущуюся на дне стакана жидкость, то прищуриваясь, то прикрывая по очереди левый и правый глаз. Затем резким движением осушаю стакан и чувствую, как горькая жидкость начинает медленно стекать вниз по пищеводу.

На вкус скотч гораздо вкуснее, чем пиво, но я понимаю, что много этого огненного напитка мне не осилить.

Встретившись взглядом с двумя парами карих глаз, я не выдерживаю и вновь прыскаю. Но на этот раз быстрее снова становлюсь серьезной.

– Чувствуешь, Лея? – Даже в малом количестве алкоголь действует на меня крайне губительно – я чувствую это, но не могу ничего с этим поделать. – Чувствуешь весну? Джен выходит замуж весной.

Лея смотрит на меня с явным неодобрением, но мне все равно. Я немного пьяна, немного одурманена собственной победой и могу позволить себе быть развязной хотя бы в этот вечер.

– Джен – это твоя подруга? – после минутной паузы с трудом выдавливает из себя Лея. Она хочет промолчать – я знаю, но не может, потому что уверена, что мне нужна срочная психологическая помощь.

– Джен – это его подруга, – как бы между прочим поясняю я и поднимаю в воздух стакан, а затем пригубляю. Я забываю, что стакан уже пуст, но запах все равно чувствую.

– Когда вы переезжаете с Жи?

Сквозь легкую дымку перед глазами я бездумно гляжу на маленькую девочку, сидящую напротив меня и смотрящую на меня с огромной надеждой. Она верит в меня, верит, что Кесси – это ее билет в счастливое будущее. Безоблачное, беззаботное, без этих тонких стен, через которые все слышно. Каждое слово, каждый стон.

– Сегодня вечером, – сообщаю я и громко икаю. – Да, сегодня же вечером.

Впервые в жизни я чувствую себя по-настоящему пьяной. Впервые понимаю, что это единственный день, когда я могу поступать только так, как хочется мне, как хочется моему гребанному подсознанию. Но я пьяна не от алкоголя, нет, это весна заставляет меня чувствовать себя последней тварью на земле.

И, не говоря ни слова, я с грохотом опускаю стакан на прикроватную тумбочку и нетвердой походкой покидаю комнату.

В этот день мне хочется быть распутной, неправильной. Хочется мысленно показать Киму средний палец и громко рассмеяться ему в лицо. Хочется, чтобы он увидел, как я могу жить и без него.

Толкаю первую попавшуюся дверь, и я не совсем до конца понимаю, что пытаюсь этим сделать, что кому доказать.

Но, по сути, это уже не важно.

В комнате Джо. И еще какая-то полногрудая кукла. Одежда на полу, запах стоит омерзительный.

И никак не могу понять, почему мне стало плевать. На все. На всех. На Джо, на эту его куклу, которую я прежде уже, конечно, видела, только не спрашивала ее имени.

С ядовитой улыбкой отсалютовав Джо и его подружке, я покидаю комнату.

…

Каково это – быть Робин Гудом двадцать первого века? Убивать одних, чтобы жили другие.

Каково это – смотреть в глаза своему «напарнику» и знать, что он думает про тебя? Про таких, как я, говорят «надежная». Да-да, что бы ни случилось, я всегда прикрою ему спину.

Джо делает вид, что ничего не произошло. Что я не видела его с другой девкой в нелепой позе. А он не видел меня напившуюся в хлам. Если не обращать внимания на подробности, то, по сути, это честная сделка.

– Готова? – со всей серьезностью спрашивает он, а я только ехидно улыбаюсь.

– Когда-нибудь было иначе, напарник?

– С каких это пор ты зовешь меня напарником? – интересуется, что б его.

– С тех самых, как ты решил переиметь всех девок в борделе, – бросаю я. Но не сразу понимаю, что делаю ошибку.

Он щурится, и улыбка на его лице становится более опасной, чем когда-либо до этого. Опасней, чем Джо, – это надо постараться.

– Ревнуешь, детка?

– Слушай меня, засранец. – Шприц с ядом послушно ложится в нагрудный карман. Одеваю перчатки – это чтобы следов не оставалось. – Ты мне – никто. И я тебе – всего лишь оружие массового поражения. Давай не пересекать границу, а?

Он мне не верит – я чувствую. Не верит каждому моему слову, произнесенному в этот момент. Не верит, что я могу вот так просто говорить. Он-то думал, что я никогда не стану сильнее.

И, лишь подтверждая мои мысли, он звучно хмыкает.

– А ты начинаешь мне нравится, Кесси, – язвительно парирует он. – Я уже говорил?

– Говорил, – недовольно бурчу. Он бесит меня настолько, что мне кажется, еще чуть-чуть – и я всажу ему тот самый шприц между ребер.

Я разворачиваюсь к полутрафутовому забору (вполне невысокому, чтобы через него перелезть), и Джо напоследок оставляет мне недвусмысленный шлепок по заднице.

– Иди ты, – раздраженно шиплю я, едва удерживаясь, чтобы не вернуться и не дать ему в морду.

– Давай, детка, покажи класс!

Я с трудом заставляю себя промолчать в ответ и просто перепрыгнуть через шпиль забора на чужую территорию.

Здесь пусто, я бы сказала, запущенно. А в центре прежде когда-то ухоженно сада, точно в противоположность всей этой свалке, только начинает цвести вишня.

И я думаю, вот дерьмово: вишня посреди участка самого богатого наркомана Нью-Йорка.

…

Он умер во сне. Точнее, это я его убила, но сейчас это уже не имеет никакого значения.

И прежде чем перестать дышать, я знаю, этот человек с недельной щетиной и в белье такой же давности видел свой последний сон. Вероятней всего, ему снился кошмар. Возможно, ему снился его завтрашний день. Такой же серый, как и все остальные его дни, озаряемые только новой порцией героина. И почему-то от этого я только сильнее начинаю ненавидеть этого человека.

Говорят, в наших снах – вся наша жизнь. Но я просто не хочу в это верить.

14. «Люди боятся себе в этом признаться, но они хотят, чтобы прилетел астероид и превратил их в лепешку. Я тоже хочу»

Когда я еще могла видеть, я видела сотни фильмов про конец света. Про то, как на Землю упадет метеорит или как нас захватят инопланетяне. Я видела, как нас засасывают черные дыры и как нас сжигает разбушевавшееся Солнце. Я видела, как выныривает из глубин Лохнесское чудовище и начинает сжирать всех подряд. Видела, как мы умрем от глобального похолодания.

Люди боятся себе в этом признаться, но они хотят, чтобы все это случилось. Хотят, чтобы прилетел огромный астероид и превратил их в лепешку. Хотят, чтобы их захватили зеленые человечки и подчистую стерли им всю память.

А все потому, что в жизни слишком много дерьма. Надоело расхлебывать?..

…

Когда ты сидишь в пустой комнате – «по-настоящему твоей комнате» – и смотришь, как ветер, врываясь в твое сердце, ненавязчиво колышет занавески, то твоя жизнь тоже становится такой: чистой, незаполненной. И ты можешь сделать с ней все, что угодно: поставить новую мебель, притащить с собой старую; ты можешь сделать из этой комнаты наркопритон, а можешь жить здесь с малознакомой девочкой, которая внезапно стала для тебя всем. Ты можешь сказать: «Вот она. Моя новая жизнь».

Я сижу на старой расшатанной табуретке на трех ножках и думаю о том, что все, что случилось со мной за последние полгода, все это вело меня к тому, чему я в итоге пришла. И, как ни странно, теперь не жалею.

В какой-то момент я даже понимаю, что это все – это нормально, естесственно, прийти вот так к такому вот финалу. Это лучшее, что могло бы со мной произойти.

Стены в комнате голые, вызывающие жалость. Только обои остались от старой хозяйки – аквамариновые с продольными белыми полосами. Я думаю о том, что нужно повесить тут зеркало.

Жи появляется неожиданно, как будто из-под земли.

– Кесси, мне тут страшно, – шепчет она мне, и я чувствую, что как бы она ни пыталась держать себя в руках, голос у нее дрожит.

Я тоже замечаю, что ощущаю нечто подобное, но, в конце концов, здесь же даже лампочки нет. Конечно, кому угодно станет страшно.

Я притягиваю девочку к себе и медленно и самозабвенно вдыхаю жасминовый запах ее волос. Вдыхаю этот детский неповторимый запах.

– Ты разве не чувствуешь, Кесси? – спрашивает Жи одними губами и, оторвавшись от нее, я, наконец, замечаю в ее больших карих глазах сомнения.

– Что я должна чувствовать, милая?

Жи шумно втягивает носом, а затем, задумавшись, закрывает глаза.

– Чувствуешь, как здесь пусто? Как скучают эти стены, как они дрожат, будто кто пытается выдрать их из бетона? Ты чувствуешь, Кесси? – Девочка открывает глаза и смотрит на меня в ожидании. – Но это все чушь, ведь так? – добавляет тихо, чтобы я не услышала. Но я слышу.

– Это не чушь, Жи. Все это на самом деле происходит. Все, что ты видишь, что чувствуешь – это реальность.

– Моя собственная реальность?

– Твоя собственная. – И мы вместе принимаемся смеяться.

Мы вместе, находясь в своей собственной реальности.

Внезапно Жи прекращает смеяться, и на ее детском личике отображается небывалая серьезности. Она спрашивает тихо, как будто просит меня рассказать ей самую страшную тайну своей жизни:

– Кесси, а что чувствуешь ты?

Еще никогда прежде никто не задавал мне подобного вопроса, не интересовался, насколько сильно я воспринимаю каждую мелочь этой вселенной. Когда танцую и слышу каждую ноту суетящегося за окном мира. Когда слышу последние удары человеческого сердца, прежде чем оно замолкнет навсегда. Когда слышу, как тяжело и громко дышит Ким. Все мое тело в такие моменты наполняется теплотой и жизнью. Да, именно жизнью, потому что моя жизнь – это то, что я слышу, что ощущаю. Не то, что представляю, а то, что реально существует. Глаза могут обманывать, сердце – никогда.

Пробуешь открыть глаза и увидеть то, что так ожидаешь найти вокруг себя. Пытаешься отыскать в этом мире что-то свое. Пытаешься чувствовать.

И, кажется, теперь я чувствую себя спокойно.

…

«Добрый день! Вы позвонили Киму Уайту. Сейчас меня нет дома. Если у вас что-то срочное для меня, оставьте голосовое сообщение…»

Снова не выдержав напряжения, я от отчаянья бросаю трубку. Снова пытаюсь заставить себя перестать звонить ему и слушать заезженную запись на автоответчике. Снова пытаюсь убедить себя, что все это бесполезно. Звонить, теребить едва зажившие раны. Снова не оставляю ему сообщение, потому что у меня нет к нему ничего срочного.

Да и как бы это выглядело?

«Привет, Ким. Это Кесси. Ты не подумай, со мной все в порядке. Знаешь, эти люди, они не такие уж и плохие, как ты думал. Джо, он вполне нормальный, когда не бывает занозой в заднице. А еще я жутко скучаю, Ким».

Это звучит глупо даже в моей голове. Это еще если не упоминать про дом, полный девушек легкого поведения, постоянные убийства на благо отечества и то, что этот самый Джо умудрился совратить не только всех проституток, но и мой несчастный мозг. Ах, да. Еще нужно не забыть про то, что у меня теперь есть десятилетняя подопечная. Киму, во всяком случае, это понравится. Он всегда говорил, что я безответственная.

Я накручиваю телефонный провод на палец до предела, а затем отпускаю, и провод приятно хлещет по пальцам. Легкая боль. Я бы сказала, отрезвляющая.

Телефон стоит около зеркала, и от этого зеркала пахнет отчаянием и развратом. Я не знаю, какой черт управлял моим разумом, когда Лея предложила мне отвезти это зеркало в мою новую квартиру. От стеклянной поверхности пахнет дешевыми духами и смешавшейся в один единый аромат некачественной декоративной косметики. И левым глазом я бездумно слежу за краем своего отражения, собирающим на указательный палец телефонный провод.

Эта девушка, я определенно с ней знакома, но никак не могу вспомнить, где я могла видеть ее раньше. Где могла наблюдать эти мутные синие глаза, рыжеватые тусклые волосы и обтянутые бледной кожей острые скулы. Каким-то шестым чувством я понимаю, что с этой Кесси нужно вести себя осторожно и лишний раз не выводить ее из себя. Понимаю, но все равно не удерживаюсь от того, чтобы состроить своему отражению забавную гримасу.

Словно вспомнив что-то очень важное, я свободной рукой тянусь к заднему карману низко сидящих джинсов и достаю оттуда дешевую алую помаду, которую полгода назад подарила мне Лея. Лейбл на флакончике стерся, но сама помада по-прежнему выглядит сносно. Ведомая каким-то странным инстинктом, я открываю помаду и начинаю медленно, с чувством вырисовывать на своих бледных щеках алые неровные круги. Чувствую, как что-то жирное намертво врезается мне в кожу.

Я не задаю себе вопроса, зачем я это делаю. Зачем я вообще что-либо делаю.

Это как интуиция: тебя спрашивают «почему?», а ты лишь пожимаешь плечами и отвечаешь – «Я просто это делаю».

Я похожа на клоуна. На клоуна с нарисованной фальшивой, даже страшной ухмылкой. У меня в запасе куча трюков, «сто один способ удивить этот мир». В заплаканных глазах стоит мутная пелена, а под глазами – въевшиеся черные круги от недосыпания.

Я думаю, что все это просто временное помешательство. Круги, помада на щеках, постоянные бессмысленные звонки – все это временное. Думаю, что все это не повторится завтра. Но слишком поздно осознаю: в этом вся я, вся моя сущность.

Быть, чувствовать, слышать.

И в случае если я захочу как-то поменять себя, мне остается только наведаться в крематорий и выбрать себе новое тело. Сказать: «Вот, заверните мне, пожалуйста, эту длинноногую брюнетку, которая не чувствует, не может чувствовать».

В моей голове постоянно крутится одна и та же мелодия.

Мелодия, которую мы вместе с ним сочинили.

…

– Позволь мне, – уже не предлагает, а рычит он, перехватывая в воздухе мою руку. Гребанный джентльмен, как всегда.

– Иди ты, Джо! – пытаюсь кричать я, но из-за дождя не слышно. Для таких упрямых, как Джо, не слышно.

Я пытаюсь увернуться, но он с упорством горного барана хватает меня за запястье и сжимает до тех пор, пока я не перестаю сопротивляться. Зубы сжаты, тела напряжены – мы просто играем в игру, кто круче, Кесс или Джо. И, конечно же, Джо выигрывает. Впрочем, как и всегда.

– У тебя рука до мяса изодрана, – настаивает он, пытаясь меня загипнотизировать. На этот раз его штучки не проходят: вообще-то, у меня теперь свой цирк.

– А тебе какое дело?! – пытаюсь докричаться до него сквозь сумасшедший ливень. Прижимая меня к земле, тяжелые капли со скоростью света барабанят по и без того мокрому асфальту, параллельно пропитывая все мое тело ядовитым запахом. Я уже говорила, что обожаю кислотные дожди?

– Кесси, не дури!

Я в последний раз дергаю окровавленной рукой и закрываю глаза в бездейственных попытках успокоить свои разбушевавшиеся высокомерные замашки. Мне нужно позволить ему хотя бы перевязать мне руку, нужно, но это какая-то слабость для меня – позволить ему это сделать.

На нем черный недлинный плащ на крупных вызывающих пуговицах (так и хочется все их ему поотрывать) и неизменная опасная усмешка. И мне все время кажется, что он смеется надо мной.

– Джо?

– Что? – Он даже не поднимает на меня глаза – просто наспех перевязывает мне руку.

– Джо! – уже громче зову я. В этот момент мне очень важно видеть его глаза, чтобы понять, что я не ошибаюсь.

Он нехотя поднимает голову и ждет, пока я, наконец, соберусь с силами.

Я открываю и закрываю рот, но оттуда так и не вырывается ни звука. Я пытаюсь оправдать себя, что это дождь мешает, но на самом деле я просто не знаю, что сказать.

– Джо, я завязываю со всей этой дребеденью, – на одном дыхании выпаливаю я и жду. Просто жду, что он скажет.

А он. Он как будто бы и не слышал.

– Давай в машину, – бросает он и убирает остатки бинта в карман плаща.

Я знаю, что в такие моменты с ним бесполезно спорить, бесполезно говорить, что я уже не маленькая девочка и что могу сама решить, куда, когда, с кем и в какой машине. Но он такой серьезный, что я просто не решаюсь.

Его джип в нескольких кварталах. Мы никогда не останавливаемся вблизи места «преступления», потому в таком случае нас потом очень быстро вычислят. А я не отнюдь не грежу о пожизненном сроке в одноместной камере.

Здоровой рукой я тащу за собой многострадальческий темно-синий пиджак с мысленно оторванными пуговицами. В другой же руке жуткая, саднящая боль, как будто кто-то решил показать мне, как это все-таки приятно – воткнуть в себя добрую сотню иголок.

Нью-Йорк, я люблю его за то, что он никогда не лезет тебе в душу. Он просто не спрашивает, кто же тебя так разодрал, обезумевший наркоман или соседская собака. Он не спрашивает, почему я так много плачу по ночам и почему не смотрю под ноги, наступая во все лужи подряд. Хотя сейчас Нью-Йорк – одна сплошная лужа. Наверное, именно за это я люблю этот город.

Нью-Йорк не заставляет тебя играть по своим правилам – он предоставляет тебе выбор, предоставляет возможность определиться, в каком же Нью-Йорке ты хочешь жить: грязном, пропитанном сексом, наркотиками и легкими деньгами с Джексоном, у которого прострелена башка, или в чистом, красивом городе с ухоженными парками, большими широкими улицами с модными рядами и добрыми соседями. Вся прелесть в том, что ты сам решаешь.

Если бы я выросла в Нью-Йорке, я бы, наверное, даже не догадалась бы об этой его особенности, ибо все познается в сравнении. И теперь я даже в чем-то благодарна Киму, за то, что он отправил меня в этот город, а не в какой другой. Я срослась с ним и теперь даже танцую под ритм нью-йоркского дождя, танцую медленно.

И в этом танце едва ли можно разобрать, кто из нас ведущий, а кто – ведомый, кто – огромный мегаполис Нью-Йорк, а кто просто маленькая рыжеволосая лгунья.

Из глаз начинают катиться слезы, но я уже не до конца понимаю, плачу ли я или это плачет Нью-Йорк, оплакивает свою грязную, никчемную жизнь.

Мне хочется послать весь этот мир к черту и просто забиться в своей – уже по-настоящему своей – комнате, никогда больше оттуда не вылезая. Хочется обнять Жи и вот так, глядя на бешеный вальс Нью-Йорка за окном прожить всю оставшуюся жизнь. Мне больше не хочется приключений и, возможно, мне уже даже больше не хочется увидеть Кима, вновь услышать его мерное глубокое дыхание и посмотреть, настолько ли его глаза на самом деле так похожи на мои.

Мне хочется спросить: «Нью-Йорк, что же ты со мной, черт побери, сделал?!»

Хочется больше никогда-никогда не оборачиваться и не смотреть полное какого-то дикого человеческого разочарования лицо Джо.

– Ты можешь больше не заниматься этим, Кесси. Мы справимся и без тебя.

Хочется никогда этого не слышать… Просто хочется умереть.