Текст книги "Просто солги"

Автор книги: Ольга Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

29. «Нужно бежать, не оглядываясь, не потому, что показалось. А потому, что кто-то действительно гонится за мной»

Я больше не хочу верить в то, во что верила прежде. Больше не могу.

Мне надоело запихивать в свое тело всякую плешь, чтобы потом она там прижилась, пустила корни. Надоело думать о том, что, возможно, Ким на самом деле не хотел, чтобы так получилось. Надоело строить предположения о том, что он просто не все предусмотрел.

Меня трясет только от одной мысли о том, что наш мир – это огромная грязная лужа. И, пытаясь выбраться из нее, мы только крепче вязнем.

Я пытаюсь все отрицать. Пытаюсь убедить себя, что всего этого нет. Не существует. Не существует проблем, ровно как и их решения. Что все это – лишь мои глупые фантазии. Мысли, заставляющие меня двигаться. Бежать, не оглядываясь, не потому, что что-то показалось, а потому, что кто-то действительно гонится за мной.

Там, позади.

…

Все маленькие дети верят в мир, прячущийся в темноте. Они спят с включенным светом, пытаются уцепиться за взрослые крепки руки, бояться оставаться одни только потому, что знают, что там, в темноте, действительно что-то есть. Там прячется то, что темноте едва удается сдерживать, и еще немного – и монстры вырвутся на свободу.

Но самое ужасное – это то, что нет никакой гарантии, что это не произойдет прямо сейчас.

Взрослые думают, что то, во что верят дети, – это вздор, сущий бред. Думают, что с возрастом это пройдет. Это и вправду проходит, но чудовища из темноты никуда не исчезают. Они остаются там, но уже для тех, других детей, пришедших на смену предыдущим.

Так в чем же дело? Дети верят, чувствуют, знают ровно до тех пор, пока не становятся взрослыми. Но почему до сих пор чувствую я? Затянувшийся переходный возраст? Маловероятно.

Единственное, в чем я на самом деле уверена, так это в том, что в темноте действительно кто-то есть. Здесь, в этом темном подъезде без единой работающей лампочки.

Джо по-прежнему крепко держит меня. Он чувствует, как дрожит мое тело, но предпочитает делать вид, что не чувствует. Только сжимает мою ладонь чуть сильнее.

Он не знает, почему именно я боюсь, хотя и знает, что все дело, должно быть, в этом глупом диагнозе. Гиперчувствительность. Слово, когда-то сломавшее мне жизнь.

Темнота бесшумно поглощает каждый мой выдох, затягивает, точно в водоворот. А дыхание мое слишком частое, хотя и не такое частое, как у Кима когда-то. Кровь стучит в голове, и в такие моменты я чувствую особенно сильно. И не только других, не только то, что вокруг меня, – чувствую себя. Чувствую, в каком бешеном ритме работает сердце, почти могу вычислить скорость сбегающих, ускользающих мыслей. Ладони потеют, но ту, что зажата в крепкой ладони Джо, – пробивают переменные электрические заряды, выходящие потом через кончики пальцев.

Мне хочется замедлить шаг, хочется остановиться, встать и медленно, размеренно проникаться этой темнотой, так похожей на ту, в которой я находилась еще совсем недавно 24 часа в сутки. Мне вообще хочется никуда не спешить и все делать медленно.

Но не выходит. Потому что никогда и ничто не выходит именно так, как хочется мне.

Мы останавливаемся перед одной из дверей на последнем этаже. Дверь как дверь – везде такие. Правильные черты, темная обивка, поблескивающая в темноте ручка. Дверь как дверь, если бы эта дверь не походила на дуршлаг для макарон. Странные, крохотные, бесконечные дырочки по всему периметру. Сначала кажется, что так и должно быть, но…

Джо толкает дверь, и она открывается, не выказав ровным счетом никакого сопротивления, даже скрипа. В этот момент он впервые отпускает мою руку, и я оказываюсь снова одна, уязвимая и беззащитная. Кесси, про которую он думает, что она сама со всем справится.

В любой момент ожидая нападения, я неосознанно что есть силы напрягаю мышцы и мысленно все еще продолжаю вспоминать, куда же я засунула шприц с ядовитой жидкостью. Затем вспоминаю – Джо выбил его из моих рук там, на первом этаже дома с синими окнами.

Все это происходит в течение нескольких секунд – открывание двери, мои мысли насчет яда, резкий свет, моментально ударяющий в глаза и на мгновение лишающий всякой ориентации. Время стремительно ускоряет свой бег, и теперь счет уже идет даже не на минуты – на доли и доли долей одной-единственной секунды.

Каким-то мистическим образом в голове не остается никаких рациональных мыслей, и адреналин мощными выплесками заливает все мое тело. И я понимаю, что мне совершенно не хочется знать, что именно прячется за этой дверью, уже не в темноте – на свету. Но, по сути, какая разница? Монстры-то одни и те же.

В коридоре светло, тихо, неубрано и пахнет кошачьей мочой. А еще – только потом замечаю – здесь нет ни единого стекла. Даже зеркала нет.

Я задираю голову вверх и вижу большую тощую кошку с торчащими во все стороны ребрами, прячущуюся на шкафу и озлобленно наблюдающую за внезапными гостями. По напряженному телу зверя я понимаю, что он готов броситься на меня в любой момент. На меня – не на Джо – потому, что кошка смотрит своими зелеными округлившимися глазами именно на меня. Облизывается. Но я слишком крупная дичь для тебя, киса.

Джо дергает меня за рукав. Я поворачиваюсь к нему, и он прижимает указательный палец к моим губам. Я ухмыляюсь – не дура, понимаю.

Из одной из комнат доносится странное разномастное шипение. Телевизор.

Но в самой комнате никого нет. Ни дьяволицы с малиновыми волосами, ни ее двинутого муженька. Как будто они испарились, или, на худой конец, их засосал телевизор.

Во всей квартире такой же бардак, как и в прихожей. На кухне, как я уже успела догадаться, – ни единой стеклянной тарелки. Только на подносе одиноко стоят два перевернутых бумажных стаканчика.

Они боятся стекол. Тоже не верят в них, как и я, но наверняка боятся.

Когда я выхожу обратно на лестницу, Джо сидит на ступеньке лестничного пролета и задумчиво курит. Снова не смотрит в мою сторону.

Я сажусь рядом и начинаю наблюдать, как вспыхивает конец сигареты, когда он втягивает дым. Наверное, мой изучающий взор слишком настойчивый, потому что он бросает в мою сторону непродолжительный взгляд и усмехается. Он уже не спрашивает меня, хочу ли я закурить, – знает, каков будет мой ответ. Ему просто уже надоело брать меня «на слабо».

– Как ты думаешь, где они? – шепчу не ему, а, скорее, в темноту.

– Не знаю, – пожимает плечами.

Затем после небольшой паузы Джо спрашивает. Задает свой самый неожиданный вопрос, открывает припасенный запазухой ящик Пандоры:

– А что ты чувствуешь, Кесси? Сейчас, что ты чувствуешь?

– Раньше тебя это не интересовало.

– Ну, так что?

– Сигаретный дым. Смрадный запах из приоткрытой двери. Кошачий страх, голод. Чувствую храп этажом ниже. Слышу, как приоткрывается холодильник еще в одной квартире. Как копошится около мусоропровода маленький таракан. Как кто-то спускает воду в туалете. Чувствую, что ты сейчас думаешь о чем-то, прикидываешь, каков будет следующий шаг. Мой, этих ненормальных. Стараешься все продумывать, но потом оказывается, что это бесполезно.

– И ты все это чувствуешь?

– Одновременно, – киваю и тоже пытаюсь ухмыльнуться, скопировать его непревзойденную манеру. Но не выходит. Мне кажется, не выходит.

Где-то между вдохом и выдохом я прижимаюсь своими холодными губами к его – теплым, а он как будто именно этого от меня и ожидал. Сигаретный дым – новое, странное ощущение – попадает мне в легкие и остается там, кажется, навсегда.

…

Растянувшееся на несколько тысячелетий ожидание. У меня такое ощущение, что мы сидим вот так уже целую вечность. Джо, выкуривающий неопределенную по счету сигарету, и я, положившая голову ему на плечо и прикрывшая глаза в легкой полудреме.

Я не знаю, кого или чего мы ждем. Но Джо знает, и я пытаюсь на этот раз довериться ему.

Стараюсь ни о чем не думать, просто выкинуть все из головы и не чувствовать хотя бы в эти тридцать секунд. Но я в них не уверена, даже в эти секунды, и в голову снова лезет всякая муть.

Я представляю, что я – снова та слепая Кесси с обостренным чувством восприятия этого стухшего мира. Воображаю, что и сейчас я ничего не вижу. Так проще. Я не хочу зависеть от того, что вырисовывает моя фантазия, потому что все, что я вижу, – не более чем мое больное воображение. Я покрепче зажмуриваю глаза, сжимаю их так, что становится даже больно, а затем резко открываю. Темнота.

Но где-то в этой темноте, совсем рядом, вспыхивает и гаснет одинокая сигарета в чьих-то умелых пальцах. И сказка лопается, разлетается на тысячи маленьких кусочков; крохотных осколков.

И я – это снова я. Всего лишь Кесси, которая чувствует слишком много.

Кесси, потерявшая Кима в терминале одного из детройтских аэропортов.

Внезапно я слышу легкое шебуршание, где-то позади, там, в районе чердака. Шаги усиливаются. Две пары едва плетущихся ног. Сразу представляются потрепанные домашние тапочки и маленькие, тяжелые шаги старой бестии с малиновыми волосами и ее ручной собачонки. В суде она выглядела вполне адекватной, но я вспоминаю слова мистера Айрона: «Они могут быть нормальными, если захотят».

Затем – этот звук. Холодный, резкий звук, от которого кровь стынет в жилах. У них есть пушка, и они развлекаются с ней на чердаке. Два престарелых умалишенных пня балуются с холодным оружием.

Пифф-пафф.

Тень дьяволицы показывается на лестнице первой, и я даже успеваю мимолетом рассмотреть ее покосившееся от небольшого количества настойки внутри ее организма – чувствую – лицо. Наверное, я слишком рано записала эту тощую женщину на пенсию. Но тогда, в суде, она выглядела старой и немощной бедняжкой, оскорбленной потерей любимого дитя.

«Они могут казаться нормальными…»

Но эта бестия отнюдь не дружелюбная. Она пока еще не видит меня, не чувствует моего присутствия, хотя я чувствую ее.

Мы – я и Джо – поднимаемся с сырой бетонной ступеньки почти одновременно – он чуть раньше меня, потому что реакция у него гораздо лучше. Перед тем, как ринуться вниз, я успеваю поймать его виноватый взгляд и просто киваю. Он думает, я не понимаю, но это не так. Понимаю, что он хотел помочь, хотел исполнить все мои самые тайные желания. Хотел…

Но у этих психов было оружие, а мы – абсолютно беззащитные. Возможно, через несколько месяцев (а то и лет) полиция, наконец, отыщет наши разложившиеся тела с простреленными черепушками, наплевательски пожмет плечами, припишет в протоколе принадлежность тела какому-нибудь без вести пропавшему, за которого обещали хорошее вознаграждение, и пойдет пить кофе. Возможно. Но на этот раз моим планам просто не суждено сбыться – мы вырываемся из темного жерла подъезда раньше, чем кто-либо успевает хоть что-нибудь заподозрить.

Но там, вдалеке, я слышу отделенное «пифф… пафф». Ленивое, точно кто-то простреливает крохотные дырочки в камешках, чтобы превратить их все в пуговицы. И я догадываюсь. Дверь.

А затем понимаю, почему в этом доме всегда горит лишь одно-единственное окно. Потому что этих психов все боятся. Боятся, что вместо двери, они в следующий раз прострелят им голову.

Джо покровительствующе касается моего плеча, и я вздрагиваю от неожиданного прикосновения. Слишком резкого. Даже для Джо – слишком.

У него дыхание сбилось, но, даже не видя его, я понимаю, что он пытается улыбнуться, чтобы хоть как-то подбодрить меня. Но Джо разучился улыбаться. Возможно, когда-то умел, но сейчас он способен лишь на дерзкую ухмылку. Опасную ухмылку.

– Не дрейфь, Кесси, еще прорвемся, – пытается солгать он. Но я не верю. Чувствую, что он сам не верит.

Не верит в эти свои вечные завышенные мнения обо мне, о том, я уже взрослая девочка, со всем могу справиться сама. И он постоянно твердит об обратном, точно пытаясь убедить. Но не меня – себя.

На восемьдесят девять процентов его тело забито предрассудками – остальные же одиннадцать занимает наглая бессмысленная ложь. Ложь, в которую он сам не верит.

Хотя врет он намного меньше, чем я или, скажем, Ким. И я строю такое предположение отнюдь не на вечной чувствительности – на простом доверии. Джо знает мои правила: обмен – я ему, а он – мне. Единственная игра, в которой я хоть иногда остаюсь в выигрыше.

– Джо, просто пойдем отсюда, – устало выдыхаю я и опускаю глаза в покрытый ночным мраком асфальт, точно смущаюсь только что произнесенной вслух самой постыдной слабости моей жизни. Я будто говорю: «Я слабая, Джо, я устала». В очередной раз переступаю через порог его нерушимого мнения обо мне. Об этой Кесси «стойкий оловянный солдатик».

Он небрежно обнимает меня за плечи (наверное, так уже тысячу раз делал с другими), и я чувствую, как на том месте, где сквозь куртку его пальцы касаются моей кожи, появляются новые невидимые следы. И мне хочется сбросить его руку с моего плеча, полить все густым слоем дезинфектора для рук и чесаться-чесаться-чесаться… Я чувствую себя крайне неуютно, не в своей тарелке. Как будто так не должно быть, не должно было случиться. Как будто не планировалось, не предполагалось.

Но и сказать ему о своих мыслях я тоже не могу, потому что знаю, что в ответ он только издевательски усмехнется. Потому что делает всегда только то, что ему хочется. А у меня так никогда не выходит. Я потеряла это преимущество гораздо раньше, чем потеряла зрение. Наверное, я родилась с этим.

Темнота заглатывает наши одинокие тела, почему-то теперь слившиеся в одно неразделимое тело. На небе ни единой звезды.

30. «Мне тоже хочется, чтобы меня кто-нибудь поймал»

Тонкая ниточка сиротливо покачивается под легким невесомым телом канатоходца. Я чувствую, как под самым куполом колышется воздух, вибрирует, точно потревоженный отчаянным смельчаком, бросившим ему вызов.

Я чувствую, как с каждым удачным прыжком, с каждым ловким шагом, нить раскачивается все сильнее. Из стороны в сторону, из стороны в сторону.

На мгновение лицо гимнаста озаряет удивление, но он толком не успевает понять, что же на самом деле происходит. Потеряв равновесие, он стремглав летит вниз, подальше от купола, но его вовремя ловит заранее прикрепленная к спине страховка.

Вот и мне тоже так хочется. Хочется, чтобы меня кто-нибудь поймал.

…

Зал взрывается аплодисментами. И этот дикий, отчасти первобытный звук на мгновение оглушает, лишает всякой чувствительности. А затем – тишина; вновь гаснет свет, и зрители с замиранием сердца вновь ждут нового чуда. Фокусника, который достанет из своего рукава несколько упитанных похрюкивающих кроликов, или Кесси, которая выйдет на середину арены, отвесит несколько неловких поклонов и начнет показывать свое шоу.

Мне кажется, что спертый воздух так и пронзают подобного рода мысли. «Кесси на сцену!» – скандирует переполненный зал, и я едва сдерживаюсь, чтобы не зажать уши и не закрыть глаза (или не послать всех куда подальше). Жи ведь рядом. А я не хочу ее расстраивать.

Я думаю о том, что и моя жизнь могла бы сложиться под прозрачным почти невесомым куполом. Я могла бы ходить по канату, непринужденно жонглировать маленькими мячиками, перебрасывая их с пятки на нос и обратно. Могла бы не танцевать, не чувствовать… Но все дело в том, что все это в прошедшем времени, и изменить уже ничего не возможно.

Вероятно, даже если бы в моей жизни не было Кима, все равно все пошло бы таким же чередом. Как там говорится? Это не мы выбираем себе судьбу – это судьба выбирает нас.

Ноги порядком затекли, и я не чувствую ровным счетом никакого восторга, наблюдая за происходящим на арене. Скорее, наоборот, чувствую страх, перемешанный с чужими, неконтролируемыми эмоциями. Мысли тысячи человек одновременно пытаются пробить мой разум, взять его приступом, но не выходит. Пока мне удается держать оборону.

Это походит на комнату ужасов. Кривые зеркала, чей-то тихий голос. Голос, который ты не знаешь, кому принадлежит. Грустные клоуны с нарисованной алой помадой (совсем как той, что мне подарила Лея когда-то) ухмылкой. Люди, которым хотелось плакать, а их заставили смеяться. Не хватало только нитками пришить уголки губ к мочкам ушей. Действительно, и как они до сих пор не додумались?

Габаритные огни, яркие, почти изумрудные, освещают сцену, отбрасывая странные длинные тени на человеческие лица. Люди смеются. Снова и снова. Им весело.

Но я чувствую кое-что другое. Чувствую только, как несколькими рядами выше меня находится пара внимательных глаз. Кто-то наблюдает за мной, изучает. Интересуется, но держится на расстоянии.

Неосознанно я что есть дури впиваюсь кончиками пальцев в деревянные подлокотники, и несколько ногтей от напора тут же с треском ломается. Но я не обращаю внимания. Паника, вновь эта паника охватывает все мое взбудораженное чувствительное тело. Но мне бы хотелось не чувствовать. Хотелось бы просто не знать.

Голова наливается кровью, а дышать становится тяжело, как будто в грудную клетку попадает свинцовая пуля. Возможно, прямо в сердце. И в этот момент я ощущаю дикую нехватку Джо и его сигарет. Вероятней всего, только сигарет. Или только Джо. Я уже не знаю. Честное слово, не знаю.

Чтобы хоть как-то успокоить себя, я закрываю глаза и мысленно начинаю считать до тысячи. Но на девятьсот девяносто девяти я останавливаюсь. Открываю глаза и понимаю, что что-то не так. Подкупольный идеально круглой формы зал отличается от того, каким он был в тот момент, когда я тогда, девятьсот девяносто девять мгновений назад, закрывала глаза.

Лишь затем понимаю – представление закончилось, зал опустел. Где-то на нижних рядах шуршит веником престарелый уборщик. В воздухе стоит пряный запах веселья, чем-то похожий на легкое опьянение.

Но самое странное не это. Меня настораживает лишь то, что рядом никого нет. И Жи тоже нет.

Непогашенный вовремя прожектор светит мне прямо в глаза.

Еще не успевши толком прийти в себя, я рефлекторно начинаю выискивать Жи подле себя: заглядываю под кресла, пытаюсь нащупать нить ее жизни, почувствовать, где она может быть. И отчаяние, которое я ощущаю сейчас, оно другое, совершенно не похожее на ту панику, что я ощущала совсем недавно.

Я ее потеряла. Ее… потеряла… я…

Слова в голове с трудом складываются в мысли, и я уже не могу рассуждать как здравая американка. Все получается немного по-другому: мои чувства решают все за меня. Говорят, куда идти, что делать, с кем разговаривать. И именно чувства говорят мне о том, что Жи уже нет в этом зале – я слышу только редкое сердцебиение и смешанные отрывчатые мысли престарелого уборщика. И ни звука более. Как же мне не хватает Кима с его вечными подсказками. С пейджером, сообщающим те самые сигналы, что нужны именно мне. Но сейчас Кима рядом нет, и я должна все делать без его помощи. Сама, Кесси, ты теперь сама.

По щекам бегут первые слезы. Эти слезы уже поздно останавливать, но у меня нет к этому ни сил, ни желания. Зачем? Все это лишнее, пустое. Все это чувства, показывающиеся наружу.

Я в бессчетный раз опускаюсь на колени и, протирая и без того грязный пол коленками и без того протертых джинсов, заглядываю в крохотную узкую расщелину между рядами кресел. Я уже не рассчитываю ничего там обнаружить, но внезапно я осознаю, что вижу в проеме чьи-то… ноги.

Тощие, оголенные, с иссушенной обвисшей кожей лодыжки и старомодные туфли на небольшом каблуке с пряжкой, чем-то напоминающей искусственные бриллианты. Мне хватает мгновения, чтобы понять, кому принадлежат эти ноги.

Но не успеваю я что-либо предпринять, как ноги исчезают из поля моего зрения.

Цок-цок. Дьяволица прыг-да-скок…

Ну, поймай меня, дружок…

В этот момент мне кажется, что я умираю. Что слезы медленно, сами собой высыхают, тело перестает шевелиться, и разум постепенно отстраняется от оболочки. Наступает странная необъяснимая апатия.

Я лежу на полу, зажатая между грязными доисторическими креслами, а надо мной, где-то высоко, под самым потолком, канатоходец упражняется в очередном трюке.

…

– Как ты могла ее потерять?!

Он зол. В отличие от меня он воспламеняется с точностью до миллисекунды.

– Я не знаю! – что было силы ору я, как будто если я буду говорить тише, то он меня не услышит. – Сколько еще раз тебе говорить? Не знаю-не знаю-не знаю!

Я действительно точно ребенок. Пытаюсь убедить его громким голосом, топнув ногой или еще чем-нибудь не менее глупым. Забываю только о том, что он меня не слышит. Все равно не слышит.

– Ты же знала, что там может быть опасно! Какого черта ты, Кассандра Слоу, понесла свою задницу в цирк именно сейчас?!

Я уже открываю рот для очередного колкого ответа, но из меня вылетают только несколько прозрачных пузырьков воздуха. До меня внезапно доходит смысл его слов. Смысл того, что Джо прав. Захлопнув рот обратно, я униженно опускаю глаза и хочу только одного. Не видеть. Чтобы он меня не видел, и я его. Чтобы никто, никого и никогда.

И почему-то то, что сейчас на его лице не вечная ухмылка, а обычное раздражение, угнетает еще больше. Лучше бы он смеялся. Смеялся и тыкал в меня пальцем. Сказал бы просто: «Ну, Кесси, ты и растяпа». Но – каким-то неведомым мне образом – его действительно волнует то, что произошло.

– Ты мне не мамочка, Джо! Засунь свои дурацкие советы к себе в зад! Понятно?

Я не знаю, почему я так говорю. Почему на его опеку отвечаю раздражением? Почему на его заботу отвечаю нападением? Я не знаю – это слишком сложно для меня сейчас. Сейчас, когда мой мозг медленно расслаивается на мелкие, крошащиеся в пальцах пластины.

Он тоже замолкает, и ему тоже – больше нечего сказать. Лишь облизывает пересохшие губы и смотрит на меня, как будто с презрением. Словно говоря: «Ну и пусть, Кесси. Твои проблемы. Ты сама их натворила – теперь сама и расхлебывай».

И я поднимаю подбородок повыше, чтобы показать, что я действительно принимаю его вызов, что я действительно такая, какой он считал меня когда-то. Сильная. Независимая. Я могу почувствовать в нем все – редкое отсутствие сигаретного запаха, резко приглушенные его волнением мысли. Могу почувствовать, что сейчас ему душно, когда мне наоборот – слишком холодно. Он мысленно прикидывает, в какой момент ему лучше уйти из комнаты, какой момент будет наиболее эффектен.

– Можешь уйти сейчас, – твердо говорю я. Он не ожидает: не привык, что я так открыто демонстрирую свою чувствительность. Ну и пусть. Сейчас – мне откровенно плевать. И ничто уже не имеет значения, за исключением того, что мне нужно немедленно найти Жи, и каждая секунда сейчас на счету.

Он поворачивается в мою сторону, отнимает руки от подбородка и смотрит прямо на меня. Снова. Ужасное чувство. Он смотрит слишком пристально, слишком изучающе, как будто тоже хочет почувствовать меня, определить, что у меня внутри.

– Сейчас, – повторяю. – Или уйду я.

– Вали отсюда, Кесси, – неопределенно огрызается он, но я не двигаюсь с места.

Мне кажется, что он и не ожидал от меня другой реакции. Джо поворачивается ко мне спиной, и я слышу, как плещется о стенки чашки какая-то жидкость. По запаху более всего похоже на…

– Хочешь кофе? – как ни в чем не бывало интересуется он.

Я сглатываю слюну. Конечно, хочу, но ему об этом знать совершенно не обязательно.

Чувствую резкую боль в ладонях – это поломанные ногти пронзают кожу, и на поверхности тут же выступают крохотные капельки крови. Я как можно незаметней встряхиваю руки в надежде, что маленькие ранки исчезнут сами собой. Я жду чуда. Точно те зрители на цирковом представлении.

Он снова поворачивается ко мне – на этот раз, уже с двумя чашками кофе в руках. Резко, испуганно я прячу руки за спину, вероятно, опасаясь, что он увидит (или – вдруг – почувствует).

Но он, кажется, ни о чем и не подозревает. Стоит себе в нескольких шагах от меня. Все такой же Джо, каким я его всегда знала. Такой же неприступный, как гранитная скала, со своей вечной ухмылкой. В его руках – две чашки кофе – по чашке в каждой. Невозмутимый, с широким лицом и короткой стрижкой. Единственное в чем мы с ним абсолютно похожи – оба не уверены в будущем. Или даже не в будущем – в следующих тридцати секундах.

Джо не решается сделать один-единственный шаг в мою сторону, я в его – тоже. Совсем как тогда, когда мы встретились в парке, когда мы сидели в кафе. Снова и снова мы ничего не предпринимаем; в тысячный раз наступаем на одни и те же грабли.

Наконец, решившись, я резко, всем телом подаюсь вперед и выхватываю предназначенную чашку. Одну из двух. Немного жидкости выплескивается через края и обжигает руки. Про себя я выругиваюсь, а лишь затем поднимаю на него глаза.

Он по-прежнему не может отвести от меня взгляд. Сосредоточенно, как-то излишне серьезно он рассматривает меня, и мне становится неловко.

В этот момент мне кажется, что этот Джо – обыкновенный. Не тот, кто таскает меня от наркомана к наркомана, от притона к притону. Не тот, кто совал мне под нос пакетик с героином, натаскивая, как собаку-ищейку. Не тот, кто дал мне пощечину. Не тот, кто столько времени преследовал меня, пытаясь даже однажды прострелить мне голову. Этот Джо – другой. В моем подсознании он чем-то похож на Кима. Того Кима, которого я знала, а не того, кому поручили держать меня на коротком поводке. Не удержали – поводок порвался.

Я вспоминаю, как Джо шутил насчет того, что нас можно назвать семейной парочкой. Все бы так, но у нас кое-что иное. У нас «симбиоз», как он сам говорил.

– Бред. Все это бред. – Он первый отводит глаза и ставит нетронутый кофе обратно на стол. – Все, что со мной происходит после того, как ты появилась. Ты как магнит для всякого хлама, Кесси. Притягиваешь все без разбора. Когда мне поручили тебя найти, я подумал: «Плевое дело. Через 24 часа она будет моей». Но все оказалось не так просто. Тебя снабдили каким-то парнем, который таскался за тобой, как приклеенный. Потом еще один парень. Вся операция катилась в тартарары, пока ты сама не открыла мне дверь. Я позвонил – ты открыла. Не видя меня, а только слыша и чувствуя. Открыла дверь совершенно незнакомому человеку, который, помимо того, мог оказаться потенциальным убийцей. С тобой все не так как надо. Ты неправильная, Кесси, и все, что с тобой происходит – это неправильно.

Я молчу – мне совершенно нечего сказать, кроме избитого:

– …прости.

Его ухмылка становится шире.

– Тебе не за что извиняться, Кесси. Это я должен просить прощенья за то, что ты теперь стала такой. С обостренным восприятием. Живешь в публичном доме, подобрала на улице дочь наркомана. Я не знаю, кого ты из себя строишь, Кесси, но я верю, понимаешь, просто верю, что ты не такая. Настоящая Кесси, та, что внутри тебя, она терпеть не может меня, обитателей этого дома, «работу», которую тебе приходится выполнять. Ты не такая, Кесси. Не грязная.

– Нет, – я с трудом заставляю себя выдерживать взгляд, потому что понимаю – сейчас я не должна ломаться, – я именно такая. Намагниченная на всякую дрянь и…

…и на тебя тоже.

Но последние слова я не произношу вслух – заглатываю их обратно, приберегаю для какого-то другого случая.

– Я просто хочу, чтобы ты знала, Кесси. – Он слегка касается своей широкой ладонью моей – поцарапанной. Щекотно. Но приятно. – Я всегда тебя поймаю. Когда ты будешь падать.