Текст книги "Просто солги"

Автор книги: Ольга Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

7. «Как хочется быть уверенной в следующих тридцати секундах»

Дрожащей рукой я застегиваю темно-синий жакет (единственная стоящая вещь, которую Ким умудрился засунуть мне в рюкзак). Руки не слушаются, и у меня постоянное ощущение, что сейчас от пиджачка поотлетают все пуговицы.

За окном величественно и надменно каркают вороны – их крики эхом отдаются у меня в голове.

Когда я умру, на моих похоронах будут танцевать птицы. У них есть крылья, а крылья означают свободу. Мне так не хватает хотя крохотной доли этой самой свободы.

Как хочется выбираться «на прогулку» не тайно (в тайне от Шона, конечно), а с гордо поднятой головой…

Как хочется быть уверенной в следующих тридцати секундах…

…

Он ждет меня на углу дома. У меня в голове стойкое ощущение, что все каким-то мистическим образом в моей жизни начинает повторяться.

Отличие только в том, что я знаю – меня ждет не Ким. А еще я даже понятия не имею, кто именно там меня поджидает.

Я неспешно на ощупь пробираюсь вдоль кирпичной стены дома – она шершавая, грязная (я чувствую, как на моих ладонях остается черная несмываемая пакость). И, наконец, нащупав острый угол, улавливаю в воздухе запах свежей выпечки.

«Мало ли сколько в Нью-Йорке булочных», – пытаюсь успокоить себя я.

Но не получается. Не выходит. И у меня подкашиваются коленки, как у Кесси-подростка на первом свидании. Но мне уже давно не пятнадцать.

Он учтиво берет меня за руку – его рука такая странно знакомая. Я пытаюсь улыбаться, пытаюсь не показывать, насколько мне на самом деле страшно.

Протянутая мне ладонь на удивление скользкая, точно ее окунули в какой-то маслянистый раствор. Моя рука выскальзывает, но он вновь хватает ее и зажимает в своей.

Мне кажется, что во всем происходящем есть что-то критически неправильное. В голове зажигается тревожная лампочка, когда я понимаю, почему эта ладонь кажется мне такой знакомой.

– Кесс, почему ты не дома? – покровительствующе спрашивает Шон, как будто он, черт возьми, мой отец.

– А почему у тебя руки в крови? – в свою очередь интересуюсь я.

…

Полная разочарования, я резко открываю холодильник. Но уже не в поисках чего-нибудь – конкретно в поисках пива.

Глаза щиплет, и мне вновь хочется плакать. Не знаю, почему. Вроде бы я, наоборот, салюты должна пускать от того, что Шон меня типа «спас».

– Ты убил… – запинаюсь, – … это?

Шон кряхтит – не могу понять, от смеха или от раздражения. Чувствую, как он отталкивает меня от холодильника и вырывает из рук чудом добытую бутылку.

– Этого, – мне кажется, или он действительно меня передразнивает? – больше нет. Можешь не беспокоиться.

– А как же остальные? – Конечно, у меня мысли только о собственной шкуре, как у последней трусихи. – Он ведь не был всей шайкой?

– Вот скажи мне, Кесс. – Шон на секунду замирает – возможно, подбирает слова. – Скажи, какого хрена ты а: стала разговаривать с этим по телефону; и б: у тебя, что, в заднице тайное шило, что тебя угораздило совершенно «случайно» очутиться на месте вашей с этим красавчиком «встречи»?

Я понимаю, что у меня нет оснований злиться на Шона, но все равно злюсь. Скорее, даже не на него, а на Кима, которого, как всегда не оказывается рядом, на Кима, который за все время нашего знакомства так и не сказал: «Знаешь, Кесси, у меня вообще-то есть невеста, с которой, мы вроде как помолвлены, так что можешь выбросить всю эту муть, о которой ты думаешь 24 часа в сутки, из головы». Но он молчал. Все это время молчал.

Хренов ублюдок.

– Отдай мне бутылку, – шиплю я и протягиваю руку в воздух, даже не ожидая, что Шон послушается.

– Мне казалось, ты не пьешь.

– Тебе показалось.

И он отдает мне бутылку. С сомнением, с недоверием – я чувствую. А еще чувствую, что он весь вечер будет за мной присматривать, чтобы, когда я надерусь в хлам, любезно уложить меня в кровать.

На второй этаж подниматься слишком далеко, и я направляюсь к парадной двери. Думаю, Шон на меня наорет. Мысленно я уже готовлю свои колкие ответы на его прямые вопросы. Жду, пока он схватит меня за руку, как в хорошем кино.

Но он не хватает. Спорю на что угодно – Шон сейчас стоит, облокотившись об стену, и, сложив руки под грудью, молча наблюдает за мной. Бьюсь об заклад, что это именно так.

Дверь за мной захлопывается сама, и мне кажется, что навсегда. На ступеньках сидеть холодно, а воздух такой разреженный и свежий, что понимаю – сейчас, по крайней мере, раннее утро.

Но меня мало волнует перспектива простудиться. Я сажусь, зажимаю в руках предварительно открытую бутылку пива (как будто греюсь об нее, но она даже еще холоднее, чем ступени, на которых я сижу) и слушаю. Просто слушаю.

Где позади меня воют собаки. Протяжно, жалобно. Точно пытаются посочувствовать мне, типа сказать: «Подумаешь, Кесси. Вот фигня. С тобой ведь еще и не такое бывало, ведь правда?» И правда, как я могла забыть?

Но только такая неудачница как я может самовольно отправиться на встречу с совершенно незнакомым ей злобным и кровожадным маньяком и вот так вот сесть в лужу.

«Даже сдохнуть нормально не дадут», – ворчливо думаю я и делаю большой глоток горькой жидкости из холодной бутылки.

Мне категорически не нравится, но я уперто продолжаю пить, пытаясь этим что-то доказать себе, доказать Киму. Он меня сейчас не видит, но для меня это имеет небольшое значение: всегда можно представить, что он рядом.

Такое ощущение, что омерзительное пойло уже течет мимо рта – просто по подбородку, стремительно капая на мой ну просто замечательный синий жакет с мысленно оторванными пуговицами.

И тут кто-то выхватывает у меня бутылку из рук. Движение резкое, стремительное, но я не могу почувствовать в нем мужскую силу.

– Эй, Шон! – возникаю я. – Отдай!

Кто-то осторожно опускает бутыль на холодные ступени – достаточно далеко от меня, хотя я и прекрасно слышу, куда именно, – и садится рядом со мной. Тело теплое, незнакомое.

Но незнакомое до того момента, пока мой собеседник не открывает рот.

– Тебе не следует так делать, Кесс, – заверяет меня ТупицаДженнифер (именно так, в одно слово).

– Только тебя забыла спросить, – огрызаюсь я и громко икаю. – В конце концов, от пива не пьянеют.

– Пьянеют от отчаяния, от боли, от безысходности, от злости, от зависти – от чего хочешь можно опьянеть, – возражает моя собеседница.

Я поворачиваюсь в ту сторону, где – предположительно – должна находиться очаровательная мордашка Дженнифер.

– Слушай, Джен, что ты со мной как с ребенком разговариваешь? – Мне кажется, я вкладываю в вопрос больше сожаления и откровения, нежели планируемой язвительности.

– Прости. Просто я привыкла. – Джен негромко хихикает. – Понимаешь, я детский психолог.

Наверное, это и есть тот момент, когда я начинаю относиться к этой слегка помешанной девушке немного по-другому. Весь мой разум тут же точно делится на две половины, одна из которых хочет засмеяться вместе с девушкой, а вторая – врезать ей прямо в челюсть, чтобы не зазнавалась.

– Хорошо, – я пытаюсь расслабиться и пойти на попятную. – Тогда расскажи мне лучше, как давно вы знакомы с Кимом.

– А он, что, обо мне совсем не рассказывал?

– Только в очень общих чертах, – вру я и посылаю своей новой знакомой самую наидоброжелательнейшую улыбку из всего своего небольшого запаса эмоций.

Джен не колеблется. Она думает, мне интересно слушать, что она говорит про Кима. Мне и вправду интересно, если не брать в расчет некоторые обстоятельства.

– С чего бы начать? – мечтательно закатывает глаза Джен. Я не вижу – по ее голосу я чувствую, что она это делает. – Мы познакомились пять лет назад здесь, в Нью-Йорке. Я была к нему равнодушна – знаешь, я, по секрету, до сих пор больше люблю блондинов. Но он всегда чувствовал что-то большее, чем просто дружбу…

Джесс самозабвенно мелет всякую чепуху, и мне кажется, что она рассказывает мне совсем не про того Кима, которого я знаю. Про какого-то другого Кима с каштановыми волосами и темно-синими глазами («как у меня, только не такими мутными», – заканчиваю я про себя).

И что самое странное – мне даже нравится Джен, нравится слушать, как она рассказывает про то, какое у них с Кимом было первое свидание, первый поцелуй и даже про то, какой у них был «первый раз» рассказывает. Доверяет мне все свои тайны.

– Он давно тебе звонил? – я прерываю ее рассказ как раз на том месте, где Ким признается Джен в любви. Я не верю в это. В Кима-по-уши-влюбленного-в-Дженн. Не верю в то, что вот такая пустоголовая барби, омерзительно растягивающая слова, может именоваться никак иначе как «невеста Кима».

– Вчера, – пожимает плечами Джен (знаю, что пожимает). И говорит она это таким равнодушным тоном, точно для нее реально существующий Ким, ее «официальный жених», не имеет никакого значения – важен только тот романтичный Ким из ее воспоминаний.

– И как он? – спрашиваю. Стараюсь не выдавать сжигающего меня любопытства.

– Говорит, что нормально. Только… – внезапно Джен замолкает и делает шумный глоток. Вот дрянь – пьет мое пиво! – … просил приглядывать за тобой.

Последние свои слова она говорит очень тихо, почти шепотом, слишком серьезно, чтобы я не почувствовала неприятное головокружение.

Сказывается выпитый впервые алкоголь.

…

Когда я возвращаюсь, его уже нет. Не знаю, как он вышел из дома мимо меня, но так, что я его не заметила, но в одном Шон был уверен точно: я непременно вернусь.

В это мгновение думаю о том, что они с Кимом, возможно, и не так похожи, как мне кажется. Ким – он все продумывает до мелочей, сто раз все проверит и ничего не будет делать, если не будет на сто процентов уверен в результате. А Шон и так уверен, что все получится само собой. Он не запирает двери, не пытается меня насильно остановить, не отбирает у меня пиво (а вот Ким всенепременно бы отнял), а все потому, что он просто уверен, что я вернусь, что я не стану допиваться до состояния свиньи и что я, что бы ни говорила, все равно буду делать так, как он говорит.

Похоже на то, как люди манипулируют сознанием друг друга. И, кажется, Шон уже залез мне в мозги.

Я знаю, что уже начинает светать, но мне все равно решительно не хочется спать. Вероятно, мне уже просто начинает не хватать этих маленьких граненых таблеточек с громким названием «успокоительное». Вполне возможно, что на самом деле это никакое не успокоительное, но разве меня волнуют такие мелочи?

От безделья я начинаю обходить по периметру «крошечную» квартирку Шона и трогать все попадающиеся под руку предметы. Некоторые вещи я с легкостью узнаю – начищенные ботинки, выключатель от плоской потолочной люстры (Шон сказал), висящая на стене рамка с какой-то малозначащей картинкой. Я двигаюсь дальше, но понимаю, что должна вернуться.

«Картинка» вынимается из рамки с трудом. И это даже не картинка – это фотография.

У нее обтрепанные края – это значит, что кто-то с завидной регулярностью вынимает ее из рамки, – и еще она матово-гладкая. И мне доставляет удовольствие бездумно поглаживать ничего не значащий для меня снимок.

Мне не кажется – я чувствую – от карточки веет теплом и Кимом. Я подношу фотография к лицу и начинаю глубоко вдыхать сладкую пыль, так глубоко, что она сразу же въедается мне в легкие. Я не знаю, кто изображен на снимке – только знаю, что Ким брал его в руки много раз. Слишком много раз.

Я забываюсь и, кажется, даже начинаю бессмысленно хохотать на полную громкость. Высоко, надрывисто, истерично, как будто вместе с пылью мне в легкие попал целый ворох облегчения.

В этот момент я уже больше не похожа на прежнюю Кесси, которая так стойко перенесла потерю зрения – последнего жизненного ориентира, на Кесси, которую Ким назвал редкостной стервой, на Кесси, которая не уверена в том, что то, что произойдет в течение половины ближайшей секунды, не убьет ее на этом же самом месте.

Я похожа скорее на Дженнифер. Подсознательно, нецеленаправленно, но я стараюсь изменить себя, понять, что его, черт возьми, в ней так зацепило.

И, тем не менее, я окончательно запуталась в отношении того, какой Ким на самом деле. Единственное, в чем я точно уверена – он не такой, каким хочет казаться.

Я тоже не такая. Грубость, дерзость, стервозность – это все показное, защитное. Потому что я просто не привыкла быть слабой.

И все, чего я в данный момент хочу, это того, чтобы мой громкий смех окончательно заглушил пронзительный звонок в дверь. Чтобы я не принималась пробираться вдоль стены обратно в прихожую. Чтобы могла посмотреть в дверной глазок, дабы иметь хоть какое-то представление о своем раннем госте. Чтобы Ким сейчас был рядом, за моей спиной, и положил бы мне сейчас руку на плечо.

Но моим желаниям не суждено сбыться.

8. «Это звучит забавно, но я почти не боюсь»

Это забавно, но я почти не боюсь. Во мне есть какая-то уверенность, покорность, что как бы все потом ни случилось, это естесственно, необратимо. Как то, что день сменяется ночью, а одна жизнь – другой.

И все, что мне остается, это натянуть на себя фальшивую ухмылку и открыть дверь.

Мой гость дышит медленно, тихо – это первое, что я замечаю, и это единственное, что останется в моей памяти навсегда об этом человеке. Он уверен в своих силах – я чувствую, от него так и веет этой самой уверенностью. И в чем-то я даже завидую ему, потому что он уверен в том, что произойдет в следующие тридцать секунд.

– Это совсем не больно, Кесси, – шепчет он, и я узнаю этот голос. Приторно-сладкий. Голос плохих парней.

И мне почему-то хочется ему верить. Просто верить.

…

Зачем мы строим относительно жизни длинные планы? Расписываем все чуть ли ни по минутам, начиная от собственного рождения до рождения наших детей. У каждого из нас и вправду есть такой список, но только не каждый признается в его существовании.

У меня тоже есть план. И он предельно прост: дожить до завтрашнего дня.

Мои мысли замерзают, становятся похожими на желе. А все потому, что на улице холодно. И мой спутник ведет меня за руку, касается своей ледяной ладонью моей.

Я доверяю ему по какой-то необъяснимой причине, а ведь не доверяла ни Киму, ни Шону. Возможно, я доверяю ему из-за того, что мой разум притупился, а мозги окончательно замерзли.

Я слышу вокруг голоса. Тихие, как будто стесняющиеся моего присутствия. Возможно, голоса говорят вовсе и не обо мне, но мне становится как-то неуютно, не по себе. Приходится покрепче зажмурить глаза, но и это не помогает (да и никогда толком не помогало).

Мужчина, который ведет меня за руку, больше не говорит ни слова, хотя мне и хочет немного приторности из его уст. И в его обществе я чувствую себя полной идиоткой с развязанным языком.

– Дьявольски холодно, не так ли? – беззаботно спрашиваю я, даже не ожидая от него ответа. – Когда носом втягиваешь воздух – все сопли тут же замерзают, смешно.

Спустя несколько минут моего словесного поноса мужчина молча протягивает мне гладкую карамельку. Вежливо просит меня заткнуться. Все они гребанные джентльмены.

От карамели на языке становится слишком сладко и вяло, и я, наконец, замолкаю.

Мы идем через парк – я слышу беззаботный детский смех, раздающийся со всех сторон. И листья противно скрипят под ногами, как будто мне и без них нечем заняться. Внезапно мой спутник останавливается, а я по инерции продолжаю идти. Почти падаю, но сильные руки быстро меня ловят.

Мужчина сажает меня на какую-то твердую поверхность – вероятно, на лавочку.

Он молчит: ждет, пока я начну разговор.

Я тоже молчу: жду, пока закончится карамель.

Поднимается ветер, и детские голоса как один стихают. И мне не хочется, чтобы кто-нибудь еще в этом мире слышал этот вопрос.

– Вы ведь хотите меня использовать, да? Иначе бы не украли досье. Иначе бы не стреляли. Иначе бы не полетели за мной в Нью-Йорк.

На какой-то момент мне кажется, что мой спутник и не собирается мне отвечать. Но он просто слишком медленно думает.

– Тебе очень хочется это знать, Кесси? – спрашивает меня мужчина с каким-то противным ударением на моем имени.

Я киваю. Пытаюсь показаться смелой: быть слабой – не моя привилегия.

Не знаю, видит ли он этот мой кивок – видит ли он вообще хоть что-нибудь – поэтому уже вслух интересуюсь:

– Не хочешь мне рассказывать, потому что это очень негуманно?

Я чувствую, как его грудь начинает сотрясаться от ненавязчивого смеха.

– А ты мне нравишься, Кесси. Когда-нибудь ты еще скажешь мне спасибо за то, что я тебе ничего не сказал. Если, конечно…

Но он не договаривает. И я понимаю, что должно следовать за этим «конечно». Если я, конечно, до этого времени не отброшу копыта.

– Я понимаю, – обрываю его я, чтобы он случайно не передумал и не рассказал мне, как именно они будут прокручивать меня через мясорубку.

Вспоминаю, как Ким тоже постоянно молчал, не говорил то, что касалось меня слишком остро. И о том, что мое досье похитили, он тоже сказал в самый последний момент, когда другие его планы не сработали.

Мне холодно, и я принимаюсь ощупывать себя, чтобы проверить, все ли на месте. Я кажусь сама себе расколотой, неполной, и меня связывает только эта тонкая шелковая лента на голове. У ленты края распушены и… Ее, кажется, тоже Ким подарил.

У них с Джен все будет хорошо. Он и Джен – это логично, они же одного биологического вида. Он может видеть, она может. И я уже представляю их вдвоем – (он обнимает ее за талию, она трепетно жмется к его теплому телу) – и представляю себя. Я буду подружкой невесты на их свадьбе. Джен обещала.

– Может, пойдем? – спрашиваю.

Он хмыкает.

– Не терпится, что ли? – Меня раздражает его приторно-сладкий тон. Сейчас стошнит прямо на синий жакет.

– А что, если и так? Как тебя зовут, кстати?

Он не отвечает, и мне кажется, я знаю, почему.

(Если мне удастся сбежать – я обязательно сдам его).

И в чем-то он прав. Только я не собираюсь никуда сбегать. Пока что.

…

В доме, куда меня привели, полным-полно народу. В основном слышу женские высокие голоски, полупьяные, полуосипшие, полураздетые. Голоса легкие, развязные.

Мой «знакомый» говорит мне откровенно, что этих девок поставляют сюда прямо с конвейера. Сначала не до конца понимаю смысл фразы, но потом по слишком повторяющимся звукам осознаю: проститутки. Бывшие фотомодели. Их много, большинство ловят кайф, и этому самому большинству отсюда уже никогда не выбраться.

– Эй, парень, – я сама не замечаю, когда наступает тот момент, когда я начинаю жаться к своему «похитителю», – алкоголем слишком воняет.

– Зови меня просто Джо, – вместо ответа фыркает мой спутник.

Джо, так Джо. Я знаю, что его не зовут так на самом деле, но здесь это уже не важно.

Он отводит меня в одну из комнат – голоса отсюда доносятся самые трезвые, мне кажется. Ставит посередине зала и отпускает руку. Оставляет меня для какого-то грандиозного шоу, я чувствую.

В одно мгновение голоса стихают, и я понимаю, что все смотрят прямо на меня. А я стою – со скривившимся лицом и замерзшими покрасневшими ушами – и пытаюсь взять в себя в руки.

– Так это же та самая Кесси! – выкрикивает кто-то из зала и все дружно начинают охать и перешептываться. Как будто знают что-то, о чем не знаю я.

Я представляю, что стою на цирковой арене и все тычут в меня пальцем. Та самая Кесси со своим знаменитым трюком.

Все, что я сейчас хочу, так это провалиться сквозь землю. Но они мне не позволяют. И, как будто подслушав мои мысли, Джо хватает меня за запястье, выталкивает из комнаты и отправляет вверх по лестнице. Я не знаю, куда идти. Боюсь упасть. А он только систематически толкает меня сзади, чтобы я поторапливалась.

Мне хочется плакать от обиды, точно я совсем маленькая. Хочется развернуться и наорать на этого «Джо». Хочется просто разрыдаться и прошептать: «Джо, отведи меня, пожалуйста, домой».

Но мне удается сдержаться. Я не знаю, временный ли это эффект или мой постоянный синдром, но такое чувство, что я становлюсь сильнее. На самом деле, а не только в своей голове.

Джо заталкивает меня в одну из комнат. Хлопает дверью и, грубо надавив на мои плечи, заставляет опуститься на что-то мягкое. Диван, кровать, кушетка… Я понятия не имею, что это, да и, впрочем, не хочу знать.

Я почти что плачу. Нервы уже ни к черту.

– Скажи, что вам от меня надо. Просто скажи… – Мой голос больше походит на бред сумасшедшей. Бред нервной женщины.

Джо зол. Я чувствую это по наэлектризовавшему воздух напряжению.

– Давай просто покончим с этим, – гремит он с явным отвращением.

У него в руках что-то шелестящее. Омерзительное. Заставляющее меня напрячься. Как будто это и есть тот пистолет, которым он хочет прострелить мне голову. А еще этот запах. Запах смерти.

Полная внезапного ужаса, я с ногами забираюсь на эту кровать-диван-кушетку и начинаю жаться к холодной стенке. Инстинктивно.

У меня дрожит все тело, и я никак не могу понять, в чем же, черт подери, дело.

Это приближается ко мне. И мне уже плевать на то, что в комнате Джо. Мне кажется, меня начинает рвать.

…

Он дает мне стакан воды.

«А где успокоительное?» – хочу спросить я, но вовремя вспоминаю, что рядом со мной вовсе не Шон.

– Что это была за дрянь? – спрашиваю я осипшим голосом.

– Наркота, – спокойно отвечает Джо и пожимает плечами. Действительно, что в этом такого? – так и кричит все его спокойное ровное дыхание.

Не знаю, почему, но я почти знала этот простой односложный ответ на свой вопрос. Просто знаю. И мне кажется, что этот омерзительный запах я почувствовала, еще только переступив порог этого странного дома.

– Ах… – только и могу выдавить я и делаю большой глоток. В глотке сухо.

– Так ты по-прежнему хочешь знать, что мы собираемся с тобой делать? – ехидно интересуется он.

Я качаю головой.

– А «мы» – это кто?

– Если я расскажу тебе и это, Кесси, то вряд ли сегодня тебе вообще удастся заснуть. – К Джо постепенно возвращается настроение. – Зато я могу рассказать тебе про местные правила.

Мы болтаем непринужденно, можно сказать, по-дружески. Он рассказывает совершенно удивительные вещи, а я – к собственному удивлению – просто слушаю. Джо говорит про то, что они – неофициальное общество по борьбе с распространением наркотиков (незаконное, добавляю я про себя, еще, к тому же, и промышляющее проститутками). Что у них – как и у всякой мафиозной группировки, не удержавшись, вновь комментирую я про себя, – есть свой Главный (Джо говорит, для меня – он просто Главный). Затем он говорит, что я теперь, почему-то, очень важное звено в их цепи. Мне хочется спросить «почему», но что-то удерживает. Наверное, я просто знаю, что он мне не ответит.

– Ты всегда была слепая? – спрашивает он неожиданно. Без вступления и каких-либо слов сожаления. Просто спрашивает.

– Нет, – я качаю головой. – Пять лет назад один сумасшедший решил прострелить мне голову. С тех пор я ослепла.

– Жалеешь, что не видишь?

– Нет, – лгу. – Когда не видишь – не знаешь, а когда не знаешь – спишь спокойней.

Я не говорю ему о том, что уже несколько дней не сплю без волшебного «успокоительного».

– А тебе не интересно, как, например, выгляжу я? – В его приторно-сладком голосе неприкрытый интерес. И в этот момент я почему-то думаю, каково это – с ним в постели. Но потом пресекаю собственные мысли.

– Расскажи, – прошу. Но уже заранее не верю. Как не верю Киму с его «пшеничными» волосами.

– Вот еще, – смеется он. Дразнит.

Чтобы не зарычать от раздражения, делаю еще один глоток воды. На вкус она почему-то отдает ржавчиной.

…

Ее зовут Лея. И она может целый день просидеть неподвижно. Так, по крайней мере, мне кажется.

И от нее постоянно исходят звякающие звуки. Как будто она двумя кремнями пытается выжигать в комнате искры.

Звякк. Звякк.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я. Мне не нравится эта Лея, не нравится, что Джо привел ее в эту комнату («не мою комнату») и сказал, что мы будем здесь вместе жить. Надеюсь только на то, что они получат от меня, что они хотят, как можно быстрее и поскорее покончат с моими страданиями.

Лея молчит. Но звяканье никуда не пропадает – наоборот, учащается.

Мне становится неуютно, и я больше не задаю лишних вопросов. Как показывает практика, в этом доме на них никто не отвечает.

Пытаюсь замкнуться, уйти в себя, пытаюсь подумать о чем-нибудь постороннем, не имеющем отношения к тому, что только такая безмозглая тупица, как я, могла добровольно дать себя похитить. Но в голову лезет только Ким – точнее, не сам Ким, а Ким и Дженнифер. Я пытаюсь представить их вместе, в разных местах, в разных позах. Пытаюсь вообразить, как Джен готовит ему ужин, а он смотрит бейсбол по телевизору. Пытаюсь. Не получается.

Тогда эта картинка исчезает из моей головы, и появляется другая.

Шон звонит Киму и говорит о том, что Кесси сделала ноги (или кто-то помог ей их сделать – не важно). Эта ситуация мне нравится гораздо больше, нравится представлять, как лицо Кима сначала вытянется – потом позеленеет. Как он будет биться головой об стенку только оттого, что ему не удалось предусмотреть все.

Но вскоре мне становится скучно думать и об этом.

Тогда вспоминаю, что я все-таки каким-то чудом умудрилась прихватить с собой ту самую фотографию из рамки, от которой так пахло Кимом. Достаю потрепанную карточку из внутреннего кармана жакета и принимаюсь жадно вдыхать знакомый запах. Мне кажется, в этот момент даже монотонное звяканье прекращается.

– Что это у тебя там? – спрашивает Лея.

У нее молодой голос, но хриплый. И от нее пахнет алкоголем.

Она выхватывает у меня карточку из рук и закуривает. Я чувствую.