Текст книги "Как загасить звезду"

Автор книги: Ольга Играева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Ольга Играева
Как загасить звезду

Она выскользнула из двери, стараясь не только двигаться тихо, но даже не дышать. Петли не заскрипели, хотя она напряглась и съежилась, ожидая противного, режущего предрассветную тишину звука. Оставалось только молиться, чтобы придурки не проснулись. Потянув на себя дверную ручку, она напоследок замерла, вытянув шею в направлении оставшейся за спиной прихожей. Мощный разноголосый храп. Из-за приоткрытой двери тянуло премерзко – кислятиной, блевотиной, потом, несвежим телом…

Она двинулась по коридору к лифтам и вдруг поймала себя на том, что ползет крадучись на полусогнутых, хотя здесь, на лестничной площадке, смысла в такой предосторожности уже не было никакого. Наоборот – следовало бы мчаться со всех ног. Она уже изготовилась шмыгнуть на черную лестницу, но передумала – семнадцатый этаж, а она босиком, хотя и в колготках. Посмотрела вниз на свои необутые ноги. Без обуви было непривычно, она переминалась с ноги на ногу, тесно придвинув ступни одна к другой. Надо же так влипнуть! Но вытащить туфли из-под зада этого борова не было никакой возможности, да она и побоялась. Туфли, между прочим, в сто баксов влетели в бутике «ТИ джей коллекшн»… Жалко. Что тут, на хрен, жалеть, радуйся, что жива осталась!.. Откуда-то сзади раздался шорох, и она, вздрогнув всем телом, напряженно вслушалась, опасаясь услышать матерщину и неверные, гонящиеся за ней шаги. Она деловито завертела головой, прикидывая пути для отступления – за мусоропровод, на черную лестницу, а лучше в лифт, если вот прямо сейчас он подойдет. Если что – пожалеют… Она будет визжать, царапаться, кусаться и лягаться так, что вся округа проснется.

Она ждала лифта, но все ее внимание было там, у покинутой приоткрытой двери. Но шорох не повторился, кругом тишина, слышится только гул подъезжающего лифта. Она вступила в заплеванный лифт, соображая, как ей идти по улице босиком и не привлечь внимания. Проверила сумочку – слава богу, деньги есть! Хоть деньги у них успела взять наперед. А то, называется, сходила за хлебушком… Позавчера было. Или третьего дня? Нет, кажется, позавчера. Снял ее на шоссе мальчик – такой пристойный, интеллигентный. Все было тип-топ, вежливо, красивая работа – ах, у меня день рождения, мне так одиноко, а вы такая трепетная… Между прочим, так и сказал – «трепетная». Ну, разве не интеллигентный? А на квартире откуда ни возьмись еще двое появились – один тот самый боров, который теперь заснул, навалившись задом на ее стобаксовые босоножки.

И все – спеклась. Три дня ее из квартиры не выпускали, нелюди, водку в глотку лили, и пикнуть было невозможно, чуть что – сразу пощечина, ну и трахали когда хотели, то поочередно, а то все вместе так, что на ней места живого уже не было. Вот влипла так влипла, идиотка! Нашли себе секс-рабыню. Она достала пудреницу, открыла и посмотрелась в зеркальце – под глазом лиловел фингал. Попытки припудрить его ни к чему хорошему не привели – казалось, синяк от этих манипуляций только разросся и принял театральный фиолетово-розоватый оттенок. А, плевать, до свадьбы заживет… Главное, вырваться удалось. Придурки перепились и обкурились вусмерть.

Босиком – это ерунда. Теперь – добежать до дороги и взять такси или попутку. Внизу тоже было тихо – консьержка спала в своей будке, входная дверь для верности подперта палкой. Она осторожно, стараясь не шуметь, убрала палку… Остановилась на крыльце. Темно, но ночная темнота уже на глазах переходила в предрассветные сумерки – сначала серые, тоскливые, которые потом будут все больше наполняться солнечным светом и белизной. Небо было ровным, темно-синим, беззвездным, чистым. В самом центре низко, прямо перед глазами, висело огромное круглое облако, подсвечиваемое снизу растущей ослепительной, режущей своим сиянием глаз луной. Нижний край облака был свинцовым, и потому оно казалось огромным, придавившим воздух валуном, зависшим над землей.

Беззвучие. Только шуршание шин, доносящееся из-за дома – там проходит дорога. Она решила не выходить на тротуар, а шмыгнуть сразу влево, пробираться вдоль стены дома, по зеленому газончику, под балконами. Береженого бог бережет. Если кто-нибудь из придурков заметит ее отсутствие и вздумает выглянуть с балкона, то фиг он ее засечет, не увидит, как она пробирается вдоль кустов, пусть хоть высунется по пояс… А идти без туфель не так уж и зябко. Слава богу, лето, подумала она. И в следующую секунду уже летела головой в кусты, носом в землю, вытянув вперед растопыренные руки. Ладони заскользили по траве, пузо пробороздило кочку, а коленки ударились о кромку асфальта.

Чертыхаясь, она перевернулась и села на газоне. Сумочка отлетела к стене, в подбалконную нишу, на коленках зияли дыры, весь перед платья замаран грязно-зеленым. Пожалуйста, сначала была просто босая, что в крайнем случае можно было бы выдать за милую экстравагантность… И фингал под глазом – но это кто угодно поймет, это дело житейское, с каждым может случиться. Теперь же у нее видок как у опытной бомжихи.

Ветки кустарника лезли в глаза и не давали различить, обо что она все-таки споткнулась – под тающим лунным светом в скомканных неверных сумерках она разглядела какую-то кучу, мусорных мешков, что ли? Нашли где тряпье свалить – вон помойка через дорогу… Колени ныли. Она, согнувшись в три погибели от боли и физической неповоротливости, которая всегда одолевает человека после падения, вылезла из кустов и заковыляла к этим мешкам, будь они прокляты. За ними под балконом чернела ее сумочка. Она дотянулась до сумочки, выпрямилась и изготовилась пнуть с досады эти дурацкие мусорные пакеты. Но ее нога, уже занесенная для удара – не носком, она ведь без обуви, носком будет больно, а пяткой, – замерла. Из мусорного пакета на нее смотрел глаз. Человеческий глаз.

От неожиданности и ужаса она снова села на траву, упала как подкошенная на попу. Померещилось? Сумерки еще не рассеялись, и ей запросто могло померещиться сейчас все, что угодно. Предрассветный свет серый, неверный, меняющийся. Обманный… Резко ветер зашумел в кустах. Она оглянулась, боязливо на четвереньках подползла к мешкам и приблизила лицо к тому предмету, который поначалу показался ей глазом. Теперь все кругом обрело четкость, очертания предметов, которые еще недавно путались, наползали, сливались друг с другом, образуя неимоверные неузнаваемые нагромождения, определились. Это действительно был глаз, а куча мусорных мешков на газоне была вовсе не тем, за что она их приняла. На газоне, прижавшись щекой к земле, в неподвижной мертвой позе лежал человек в темном. И в его глазу, обращенном к девушке, не было ничего живого.

Она отшатнулась, отползла назад, толкаясь в землю голыми коленями. Оглянулась, повертела головой – никого кругом. Новый порыв ветра заставил ее вздрогнуть и съежиться. Ее начала бить дрожь, пальцы судорожно сжимали сумочку. Определенно у нее какая-то несчастливая неделя! Смыться или бежать обратно в подъезд, там у консьержки телефон в будочке? Как ни страшно, как ни неприятно было возвращаться в подъезд, оставаться один на один с телом тоже не хотелось, тянуло поскорее услышать человеческий голос. «Мамочки, – шептала она. – Что же это делается? А вдруг это маньяк? Вдруг он притаился рядом, прячется, выслеживает очередную жертву?» Стало жутко так, что дыхание остановилось, заморозилось где-то в глотке. Теперь она боялась даже лишний раз повернуть голову, уже ощущая на себе леденящий прицельный взгляд… Она осторожно обползла труп и, поднявшись, неуклюже, спотыкаясь, побежала обратно к подъезду.

Группа приехала, когда над Москвой вставало солнце. Невыспавшийся старший опер Костов с такой же невыспавшейся младшим опером Надеждой сначала подошли к распростертому на газоне телу, вокруг которого уже суетились врач, фотограф, эксперт-криминалист и прочие, и оценили предстоящую работу. От медэксперта толку, как всегда, добиться не удалось – все потом, после вскрытия. Тянуть из него приходилось как клещами – в конце концов Костов вытянул, что видимых глазу повреждений на трупе нет, ни следов ударов ножом или огнестрельных ранений, ни синяков или царапин. Похоже, смерть наступила в результате падения на землю с большой высоты, а впрочем, там видно будет…

– Проверить надо на содержание алкоголя или наркоты, – буркнул Костов и встретил уничтожающий взгляд эскулапа: яйца курицу учат! – Очень уж похоже на полет наркомана над городом… – оправдываясь, пояснил Костов.

Врач промолчал. Надежда стояла за плечом Костова и пока не проронила ни слова. Он покосился на нее. Ее недавно прислали ему в подмогу. Надежда, слава богу, оказалась молчаливой, терпеливой, никуда не лезла и пока ничем Костова не раздражала.

Ему рассказали, что в школу милиции Надежду по блату пристроил муж. Впрочем, тот еще «блат», полагал Костов. Лично он Надеждиного мужа не знал, но вообще в УВД капитан Андантинов был личностью легендарной. Он несколько лет возглавлял один из окружных убойных отделов, а около года назад в перестрелке получил пулю в позвоночник. С тех пор капитан числился в отставке, передвигался на инвалидной коляске, переключился на литературно-преподавательскую деятельность – читал лекции в колледже, вел семинары и писал дипломы по уголовному праву для оболтусов из юридического института.

Надежда вышла за него замуж совсем недавно, уже когда он был инвалидом. Была она на двадцать пять лет моложе его, родом из провинции. Внешность ее составляла забавный контраст с ее манерами. Красивая, благородных очертаний голова с прямым безупречным носом, короткие темные волосы с завитками заставляли вспомнить древнегреческие статуи. При этом Надежда говорила хриплым, грубоватым голосом с южным акцентом, налегая на «гэ». Все эти «шо», немосковские мягкие «ть» и густое употребление молодежно-провинциального жаргона и нецензурной лексики поначалу шокировали, но, когда Костов ко всему этому попривык, Надежда его, в общем, устроила. Не понравилась – женщина с грубоватым лексиконом и хриплым голосом ему по определению понравиться не могла. Именно устроила как напарник – Надежда оказалась из тех женщин, кого называют «свой в доску парень». Надежда не умела жеманиться, все кругом воспринимала просто, по-хозяйски – помочь так помочь, сделать так сделать. Все поручения выполняла не слишком быстро, но, самое главное, правильно, толково, так что Костов в целом остался доволен новой сотрудницей. Удивительно, говорят, все экзамены в школе милиции за нее сдавали друзья и коллеги Андантинова – Надежда звезд с неба не хватала, мало что помнила и знала даже из школьного курса… И тем не менее работала неплохо.

Зайдя в ближайший подъезд, Костов с Надеждой заглянули в будочку вахтерши. Там сидели двое. Внимание оперов в первую очередь привлекла молодая девица разодранного вида – лохматая, без туфель (поджимает ступни, стараясь запихнуть ноги под топчан, на котором сидит), на выпачканных колготках – дыры на коленях, подол короткого платья измазан травой. Довершал живописную картину фингал под глазом. Девица жадно глотала чай, давясь бутербродом с сыром. Вторая – консьержка. Консьержка, как все московские консьержки, – бабуля-пенсионерка самого обычного облика, но с явными признаками синдрома «второго дня», смотрела тупо, постоянно сглатывала и хранила молчание. Видимо, догадывалась, что одно произнесенное слово выдаст ее с головой.

Несколько секунд Костов с Надеждой молчали, разглядывая девицу, – оба сразу сообразили, кто перед ними. И тем не менее, как им было известно, именно девица вызвала милицию.

– Ну, что у вас случилось? – обратился к девице Костов.

– Вы че, думаете, это я его убила? Ничего у нас с ним не случилось, – отозвалась девица с набитым ртом, тщась поскорее проглотить кусок. – Первый раз его вижу. Вышла я на улицу спозаранку – дай, думаю, на рынок пораньше успею, и споткнулась об этого… трупа.

Про рынок и насчет «спозаранку» девица говорила развязно и явно не всерьез – изображала фронду, дерзила.

– Расслабься, – посоветовал ей Костов. – Давай по порядку. В этом доме живешь?

Девица мотнула головой.

– В гостях была, у подруги заночевала. – Она теперь не только дерзила, а еще и нагло врала.

У проститутки все внутри дрожало от страха перед ментами, которых, она давно зарубила себе на носу, надо было избегать всеми способами – мало ли что им в голову сейчас взбредет! Начнут ее проверять по картотеке… А у нее пара приводов. Эти из убойного, но запросто могут ее слить коллегам из отдела нравов. Был и другой вязкий, нетерпеливый страх – а вдруг кто-нибудь из «абитуриентов» сейчас спустится и увидит ее, так она просто помрет от ужаса. И страх от увиденного на газоне мертвого мужика – каким-то образом у нее в голове совместились эти придурки, которые три дня ее держали в квартире, эти жуткие неверные сумерки и труп… «А могли ведь и меня! Могли ведь и меня!» – неотвязно думала она, как будто этого, с глазом, убили по случайности вместо нее. Ничего общего у нее с этим мертвяком, но страх плел в ее уме такие причудливые комбинации, что казалось: это она должна была там лежать. «Смываться надо было!» – ныла про себя девица. Надо-то надо, да не смогла – как увидела на столике у консьержки бутерброды, отойти от еды сил не было. «Если бы не такая голодная, фиг бы меня менты здесь застали!» – злорадно думала она, косясь на мужика и его подругу (так она обозначила про себя Костова с Надеждой).

Костов и Надежда, в свою очередь наблюдая девицу, лишь переглянулись и тяжело вздохнули.

– Слушай, несчастная, – начала Надежда своим низким хриплым голосом, который, как надеялся Костов, вызовет у испуганной девицы что-то вроде доверия, – ты уясни, мы к тебе претензий не имеем. Забирать тебя и привлекать за занятие проституцией мы не собираемся. Проституция не по нашей части, к тому же вещь в российской демократии ненаказуемая. Расскажи все толком – мы тебе, пожалуй, еще спасибо скажем. Для начала два слова о себе – как здесь оказалась?

– Ладно, менты, расскажу.

Как и предполагал Костов, решение уступить инициативу Надежде было правильным – девица сбавила тон.

– Эх, сдуру я вас вызвала – испугалась очень, – продолжила между тем та. – Линять надо было… А теперь-то чего ж? Кстати, паспорт у меня в порядке – не придеретесь, и гражданка я российская, не с Украины и не из Молдавии. В общем, влипла я позавчера на ровном месте… На шоссе подсела к парню в машину – интеллигентный такой. Говорит, у меня родители в отпуск уехали, мне так грустно одному – хухры-мухры. Выпускной у меня скоро, с детством прощаюсь – нет, ну понимаешь, «с детством», е-кэ-лэ-мэ-нэ! Деточка… Поехали, мол, ко мне домой, записи послушаем… Поехали. А там еще двое дожидаются – таких же абитуриентов гребаных. Вот они втроем меня три дня из квартиры и не выпускали, трахали что ни час, а чуть что – по морде! Не сбежишь… Хоть бы кормили сытно – так нет. Мама им, видно, на карманные расходы мало бабок оставила. А скорее – на дозу все бабки потратили. Этой ночью они перепились и все задрыхли мертвецки, я и сдернула. Босиком вот только. Выскочила из подъезда – уже перекрестилась, что все, позади эти козлы остались, и тут прямо в труп и въехала.

– Тело трогала, передвигала? – спросил Костов.

– Нет. Только когда споткнулась. Занесла было ногу, чтобы пнуть его с досады, да передумала. Как глаз увидела… – отозвалась девица.

– Может, в карманах шарила?

– Какие карманы? Я еле жива была от страха, – возмутилась честная проститутка.

– Ну, что, поднимемся к твоим абитуриентам? – предложил Костов.

– Ни за какие коврижки! – взвизгнула девица. – Ты что, свихнулся? Идите сами, если хотите. Мне бы сейчас ноги от них унести. И в жизни больше этих козлов не встретить…

– Слушай, – обратилась к ней Надежда. – Ты хоть заявление напиши за побои и незаконное лишение свободы. Не слабо они тебя обработали. Если таким сволочам все спускать…

– Ты что! Ты что! – замахала на нее руками девица. – Себе дороже! Мне-то что! Ерунда! Заживет как на собаке! Да и не впервой, если честно… А вы отпустите меня, Христа ради! Я все рассказала. Если нужна буду, найдете по прописке. – Девица совала Костову под нос свой паспорт, открытый на странице «Прописка». – Ну, правда, – продолжала она канючить. – Я вам помогла, так не подставляйте…

Костов оглядел девицу с ног до головы и неодобрительно покачал головой:

– Зря не хочешь заявление подавать. Ладно, иди. Но как вызовем свидетельские показания фиксировать…

– Приду, приду, – подхватила девица. – Что делать, раз нехалявая я такая… Сначала с абитуриентами влипла, теперь с трупом и с вами… Линять надо было… Эх!

Вопреки пессимистическим ожиданиям Костова, который полагал, что с опознанием трупа будут трудности – в карманах ни документов, ничего такого, что намекнуло бы на имя, род занятий и место жительства покойного, – личность скончавшегося установили в два счета. Консьержка, с трудом соображая и формулируя мысль, все же узнала в нем жильца дома. Полного имени она не назвала, сказала только, что зовут его Олегом, но зато вспомнила, что живет он на шестнадцатом этаже в двухкомнатной, как выйдешь из лифта, сразу налево. Консьержка добавила, что у Олега всю ночь шумно гуляли – для него это вообще характерно, он на телевидении работает, живет один с приходящей подругой, и коллеги-друзья часто заваливаются к нему «на хату» оттянуться. Дым там был коромыслом чуть не до четырех утра.

Ментам не пришлось ломать голову, в какую квартиру ткнуться со своими удостоверениями – налево было всего две двери, причем одна из них приоткрыта, так что сомнений не оставалось. Но показывать удостоверения не пришлось – было просто некому их показывать. В квартире они застали сонное царство. Комнаты были полны свидетельствами бурно прошедшей накануне вечеринки: в пепельницах – окурки, на столах – объедки и грязная посуда, под столами – пустые бутылки. Молодые тела обоего пола лежали где придется вповалку – на тахте, на коврах, в креслах и даже на журнальном столике. Воздух был теплым и влажным от дыхания десятка здоровых (до поры!) легких. В атмосфере витал крепкий дух алкоголя, пота, сигарет и духов.

Первым делом опера проверили окна и убедились, что выпал покойник не из своей квартиры. Костов, пронзенный внезапной догадкой, вышел на лестничную площадку перед лифтом – здесь располагался небольшой балкончик, через который можно было попасть на черный ход. Одного взгляда с балкончика вниз было достаточно, чтобы установить – именно отсюда отправился в последний полет этот Олег. С высоты шестнадцатого этажа его лежащее на газоне тело, копошащиеся вокруг коллеги казались Костову микроскопическими.

Опер внимательно осмотрел балкончик – грязный, заплеванный, засиженный голубями. За железные перильца проволокой была примотана пустая консервная банка, выполнявшая роль пепельницы, – она была забита окурками. Затоптанные бычки валялись и на кафельном полу. Костов вздохнул – неужели все это придется изымать как вещественные доказательства? Ясно, что покойный стоял здесь, курил, возможно, не один. Наверное, есть здесь окурки и умершего, и его убийцы – если речь все-таки об убийстве. Разобраться, кому какой окурок принадлежит, – задача адова…

– Осмотри здесь все внимательно, никого на балкон не пускай, изымай все, что найдешь, – дал команду Костов подъехавшему на лифте эксперту и с облегчением (радовался, что не сам будет этим заниматься) удалился обратно в квартиру.

Вернувшись, он засек на кухне движение. Там у плиты копалась какая-то особа. На первый взгляд она показалась Костову очень молодой, прямо юной и очень хорошенькой. На второй – не очень молодой (лет под тридцать) и страшненькой. Невысокого роста, стройная блондинка с длинными волосами («Крашеная!» – не без удовлетворения определила Надежда), одетая в джинсики и просторную светлую блузку. На лице, несмотря на ранний час, у блондинки красовался очень профессиональный макияж, поэтому истинной внешности девушки, понял через некоторое время Костов, не просечешь. Даже черты лица угадывались с трудом – вроде бы губки узкие, вроде бы носик тонкий, вроде бы глаза большие. А на самом деле – кто там знает! Но в этой запущенной квартире она единственная производила освежающее впечатление.

Менты поздоровались с незнакомкой, которая не выказала ровным счетом никакого интереса при их появлении. Ответила легким кивком и – Костов мог поклясться! – искоса глянула умненькими настороженными глазками.

– Где Олег? – для начала решил поинтересоваться Костов.

– Там где-то, в куче. – Девушка махнула рукой в сторону комнат. И продолжала наблюдать за ними, стараясь, чтобы это выходило не очень назойливо и демонстративно. Костов, прекрасно знавший, где именно находится Олег – не «там в куче», а на газоне под окнами, некоторое время, не говоря ни слова, смотрел ей в лицо – она спокойно, чуть исподлобья ему улыбалась. «Неужели действительно еще не знает, что произошло с ее приятелем?» – гадал он. Было похоже, что блондинка и впрямь не в курсе.

– А вы что так рано встали после вчерашнего? – улыбнулся ей Костов по-приятельски и даже чуть игриво.

Надежда удивленно повернулась на звук его голоса, но ничего не сказала. То, что Костов мужик интересный, она отметила еще при первом знакомстве, знала, что одинок, но этот игривый тон, это блудливое выражение зеленых глаз так не вязались со всем, что она узнала о нем за период совместной работы… Обычно спокойный, немногословный, самоуглубленный и какой-то даже сонный, Костов в разговоре с блондинкой вел себя как какой-нибудь «стрекозел» (бытовало некоторое время назад такое жаргонное слово).

Однако девушка обаянию Костова не поддалась – остренькие глазки перебегали с лица Костова на лицо Надежды и обратно. От маневров Костова она не поплыла и улыбнулась лишь формально – растяжкой губ. «Такую сразу не раскусишь», – подумал Костов, подводя итоги первой проверочки на вшивость, устроенной им блондинке.

– Должен кто-то этой ораве кофе сварить – нам всем скоро по делам ехать, кому куда. Мне, например, через полчаса на съемку, – пояснила девица. – Кстати, меня Аленой зовут. Алена Соловей – не слышали?

Костов напряг извилины, но ничего не вспомнил. Зато Надежда сразу подхватила мысль:

– Вы на восьмом канале работаете? Культурные новости?

Блондинка повернула голову в сторону Надежды и благосклонно кивнула, изобразив на лице сдержанную, полную достоинства улыбку.

Костов, который знать не знал никаких культурных новостей на восьмом канале, с неудовольствием подал знак разинувшей рот от восхищения напарнице – мол, ладно, пойдем проверим, что там в комнатах.

– Вот уж не знал, что Надежда такая преданная телезрительница, – пробормотал он себе под нос.

В комнатах по-прежнему спали. Костов и Надежда подошли к тахте, на которой одно из тел – щуплого кучерявого брюнета – подавало признаки жизни, то есть кряхтело, сопело и пыталось пошевелиться.

– Эй, – Костов тронул щуплого за плечо, – Олег где?

Тот замычал что-то нечленораздельное и замахал на оперов руками.

– Кто так синхрон снимает!.. – внезапно выкрикнул брюнет отчетливо, не открывая глаз. Затем забормотал возмущенно: – Свет даже не может поставить – корифей хренов!.. Этот трындит что-то, а свет… Слева! Пол-лица как корова языком… Да еще голимый «Бетакам» выдали… Парфенов небось на голимый «Бетакам» не снимает!.. Мы, блин, непременно… Такую порнографию в эфир пускать…

По первому впечатлению от этой квартиры, от заполнявших ее людей Костов, если бы он имел обыкновение делать выводы на основе первого впечатления, заключил бы, что покойник, конечно, погиб, шагнув с балкона под кайфом. Захотелось парню полетать. Как только эти все за ним не последовали…

Не добившись толку от брюнета, Костов вернулся на кухню, где Алена Соловей продолжала возиться с кофейником.

– Как фамилия Олега? – спросил ее Костов на этот раз жестко – от игривости не осталось и следа.

Та удивленно подняла голову:

– Разве вы не знаете? Я думала, вы его приятели, на день рождения припозднились… Ну, Лосский. Зачем вам? – проговорила она, ничего не понимая.

– А затем, – проинформировал ее Костов, – что вашего друга Олега Лосского только что нашли лежащим под окнами – мертвым. Хочу напомнить вам, что мы находимся на шестнадцатом этаже. А мы – из милиции.

Блондинка ахнула и выронила из рук металлический кофейник. Он с грохотом приземлился на кухонный пол, подпрыгнув, завалился набок и долго не мог успокоиться – качался и дрожал. Из носика толчками лилась вода. Высвободившиеся руки Соловей прижала ко рту – так что операм остались видны только ее вылезающие из орбит глаза.

– Вы чего гоните? Каким мертвым? Шутки у вас дурацкие… – раздался голос за спинами оперов.

Оглянувшись, те увидели того самого кучерявого соню, который пять минут назад нес невнятицу на тахте. Он еще покачивался со сна, рожа помятая, глаза в разные стороны.

– Хотел бы я, чтобы это была шутка, – обронил Костов.

– Витасик, – проговорила Алена убитым голосом, обращаясь к колеблющемуся в проеме двери брюнету, – Витасик, надо будить всех.

В последующие полчаса происходила побудка. Просыпающаяся публика для оперативной работы была практически непригодна – соображала со сна туго, смотрела на ментов тупо, услышав информацию о гибели Лосского, долго осмысливала, о чем идет речь. Осмыслив, общество пришло в подавленное рефлектирующее состояние: «Чего это он, блин, в самом деле?..» Единственным вменяемым человеком в квартире оставалась Алена, и от нее Костов узнал, что все присутствовавшие – друзья и коллеги Олега Лосского. Что они пришли вчера к нему на день рождения, что почти все – корреспонденты, операторы, администраторы – работают на телевидении в программе Аркадия Абдулова «Вызов времени». («А, – вспомнил Костов. – Это телезвезда, что ли?» Надежда замерла в благоговении.) Сам Лосский числился в программе Абдулова исполнительным продюсером. Народу вчера здесь перебывало много, не только те, кто в конце концов остались ночевать, был и сам босс, была и любимая девушка Лосского Алина Сохова – сменная телеведущая у Абдулова. Но они вроде бы поссорились, и та скрылась в тумане… Веселье разгорелось большое, танцы, караоке, профессиональные споры чуть не до мордобоя, гости через открытую дверь квартиры заходили, удалялись, вылезали покурить на балкон и поиграть в бадминтон на площадку перед лифтом, словом, шатались туда-сюда, и припомнить, когда она видела Олега последний раз, Алена не смогла – помнила только его бурную сцену с Алиной. Действие разворачивалось на лестничной площадке, Лосский пытался взять ее за руку, та вырывалась, вопя: «Предатель! Предатель!» («Что за пошлые мелодраматические выкрики? – презрительно пожала плечами Алена. – Какой еще предатель? Сохова всегда была безвкусной истеричкой… Никакого чувства стиля».) Вообще они в последнее время часто ссорились – Соловей улыбнулась. Улыбнулась своим мыслям, которыми с ментами не поделилась. Но Костов готов был поклясться, что мысли были гадкие.

– А знаете, – вдруг как будто что-то вспомнив, сказала она, – пожалуй, именно тогда я и видела Олега в последний раз. Точно-точно… Народ как раз потянулся на кухню пить кофе, даже курильщики ушли с балкона, а Лосский с Соховой вдруг свару затеяли… На моей памяти он в квартиру больше не возвращался. Абдулов тоже очень скоро отчалил – как стихли крики этих голубков.

– А вас не встревожило отсутствие Олега?

– Нет, – пожала плечами Соловей. – Я думала, он Алину пошел провожать или с Абдуловым решил выйти на улицу – ну, там потолковать или еще что-то…

«Провожать Алину при том, что они поссорились?» – удивился про себя Костов, но вслух ничего не сказал.

– А позже все вповалку уснули. Я не сомневалась, что Олег вернулся домой, когда все спали, и присоединился к гостям – храпит где-нибудь среди других тел… – В Алениной речи последовала заминка, потом она, как бы решившись на что-то, продолжила: – Я не сплетница, но, по-моему, Сохова искала предлога, чтобы расстаться с Олегом… Есть у нее основания этого хотеть.

– Что вы имеете в виду? – после такого монолога Костов не мог не задать этот вопрос.

Соловей неопределенно покачала головой и поджала губки:

– Нет-нет, это так, домыслы… Ничего определенного. Все-таки я не считаю себя сплетницей.

– Ой, брось деликатничать! – врезался в разговор брюнет, которого, как выяснили опера, звали Витасиком Ицковичем. – У Алиночки в последнее время шуры-муры наметились с Абдуловым, с боссом нашим. А я ее понимаю, ах, как понимаю! Олег кто? Так, исполнительный продюсер, по сути дела, шестерка на побегушках, а Абдулов – это имя, пусть и обрюзг, и повытерся несколько от вредных привычек, полысел и животик распустил… Зато «мани»! Мани-мани-мани! – запел развеселый Ицкович мотивчик из всемирно известного мюзикла «Кабаре» и, развернувшись, повиливая в такт музыке задом, удалился в направлении комнат. Не слишком он огорчен утратой коллеги.

– Не слушайте вы его! – тепло улыбнулась Костову Соловей. – Сохова вовсе не корыстница, у нее на это мозгов не хватит…

Припомнить поименно всех, кто праздновал вчера день рождения Лосского, Алена не смогла, вставив кстати, что она и не со всеми знакома.

Что же, наклюнулась еще одна версия помимо сразу пришедшей в голову наркотической – в состоянии депрессии после ссоры с возлюбленной Лосский взял и покончил жизнь самоубийством в свой двадцать седьмой день рождения. Костов не очень верил в такой поворот событий – просто он не мог поверить, что из-за сущей ерунды вроде стычки с бабой нормальный мужик способен выброситься с балкона. Надежда, на которой он проверил свежую версию, ему поддакнула:

– Невероятно. Ведь все мужики суперэгоцентристы. Никого не любят и не жалеют больше, чем себя.

Костов поморщился – непробиваемая Надежда не поняла его гримасы и продолжала глядеть на начальника честными глазами. Ее спросили – она ответила и даже не заметила, что задела шовинистические чувства коллеги, принадлежащего к противоположному полу.

Да, и Соловей подбрасывала мысль о том, что Алина Сохова, у которой разворачивался роман с боссом, могла помочь своему дружку покинуть этот мир… Да-да, именно это Соловей все время и хотела внушить им с Надеждой. Но Костову почему-то не хотелось поддаваться внушению – Соловей была ему антипатична, хотя он сам для себя никак не мог определить почему. Мила, демократична, участлива, коллег всех опекает… Но Костов не мог выбросить из головы ее настороженные глазки, ее растянутые губки… Весь жизненный опыт твердил ему: щучка она острозубая!

Опера переписали имена и адреса поблекших гостей, но Костов уже понял, что работать надо с Абдуловым и этой Соховой. Или даже в первую очередь с Соховой, а потом с Абдуловым. Но, разумеется, после того, как он получит результаты экспертизы. История очень похожа на самоубийство, и зачем тогда они с Надеждой будут бежать впереди паровоза, торопясь с опросом свидетелей? У них и без этого «летуна» дел по горло…