Текст книги "Как загасить звезду"

Автор книги: Ольга Играева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Костов взял телефонную трубку.

– Слушаю, – раздался через какое-то время знакомый голос.

– Привет. – Костов постарался придать своему голосу максимально сладкую, интригующую интонацию.

– Кто это? – Костов был уверен, что Ирина его узнала. Но ей нужно дать почувствовать мужику, что у занятой журналистки есть заботы поважнее, чем помнить по голосам бывших любовников.

– Вот ты меня уже и не узнаешь… – якобы взгрустнул он.

– Антон, – смягчилась добрая Ирина. – Давненько тебя не было слышно. Что, соскучился?

– Ага, – с готовностью соврал Костов.

Но самое смешное, что Ирина поверила или сделала вид, что поверила. А не исключено, что и вправду поверила. Она была очень высокого мнения о себе и не сомневалась, что расставшиеся с ней мужчины жестоко жалеют об этом.

– Давай встретимся сегодня, – предложил он.

– У тебя или у меня? – тут же пошла в бой Ирина.

– Нет-нет, не спеши, я так не могу, – зажеманился церемонный Костов. – Я человек традиционных взглядов. Давай для начала посидим где-нибудь в кабаке, поговорим по душам. Все-таки давно не виделись, надо снова привыкать друг к другу…

Ирина на другом конце провода глубоко и удрученно вздохнула: она помнила, что Костов и впрямь очень несовременен и без «предварительных игр» – сидения в кабаке, ухаживаний, душевных излияний и прочей чепухи – заниматься любовью не любит.

– Сколько с тобой хлопот… – сказала она. – Ладно, «Москва – Берлин» сегодня в два подходит?

– Вполне, – согласился Костов.

«Удачно, что договорились на сегодня, сразу же все и выясню», – подумал он. Взглянул на часы – до встречи оставалось два часа.

Ирина появилась между столиками, когда он уже минут пять как устроился у окна на возвышении и даже успел пообщаться с официантом. Ирина, как всегда, была ослепительна – одевалась с большим вкусом и дорого, не разделяя популярную манеру журналисток бегать в джинсах и джемпере, ненакрашенными, неухоженными фефелами с хохолком на затылке. Заподозрить ее в том, что она прихорошилась специально к встрече с Костовым, было невозможно – времени не хватило бы. Просто Ирина давно завела привычку выглядеть так, будто в любой момент может состояться ее встреча со счастьем – с принцем на белом коне, нефтяным магнатом на «Гранд-Чероки» или звездой шоу-бизнеса на личном самолете.

– Тошка! – Ирина повисла у Костова на шее, чуть ли не ножки при этом поджала. – Как давно мы с тобой кофе не пили!

В этом поведении Костов по обычаю усмотрел некоторую ненатуральность и наигранность, но удержался от того, чтобы поморщиться (особенно от этого «Тошки»). У него была цель.

– Что тебе заказать? – как можно более живо и светски поинтересовался он, дождавшись, пока дама усядется.

– Кофе, кофе, кофе… – защебетала Ирина, крутясь на стуле и прилаживая свою сумочку за спину.

– Три кофе? – уточнил Костов.

Ирина расхохоталась – Костов про себя улыбнулся. Если девушку удалось рассмешить – считайте, полдела сделано вне зависимости от того, о каком деле идет речь.

– Хватит надо мной подшучивать, – продолжала смеяться Ирина. – Один кофе. Один.

Официант уже стоял рядом. Костов сделал заказ и снова обратился к Ирине – для начала безмолвно посмотрел на нее долгим-долгим взглядом. Она ответила ему нежной понимающей откровенной улыбкой, созерцая которую Костов почувствовал себя гадом.

– Ты еще красивее стала, – сказал он и мысленно порадовался, что хотя бы по этому поводу ему не приходится кривить душой. Ирина и впрямь была красива, ничуть не постарела и вообще не изменилась с их последнего свидания, которое состоялось – три? – да, три года назад. Только почему, ну почему его это ни капельки не трогает? Непостижимо.

– Оставь, – махнула ручкой она. – Какая красота при моей сумасшедшей работе? Зачуханная, заезженная, затраханная…

– Не скромничай. Сногсшибательная, ошеломительная, победительная… А кстати, о работе. Над чем работаешь?

– Сейчас работаю с Думой, – охотно начала Ирина, и Костов подумал, что вот удивительно – Ирина всегда была увлечена работой. Он знал, что самый лучший способ завоевать ее расположение – поговорить с ней о ее работе. Когда она обижалась и раздражалась, дулась на него или уставала до изнеможения, он знал, что делать, чтобы заставить ее расслабиться. Он незаметно подводил ее к разговору о расстановке политических сил в Думе, о борьбе кланов в администрации президента, о склоках в стане демократов и прочему. Ирина с полоборота вовлекалась в беседу и могла толковать о политике часами. Вот и сейчас – она что-то увлеченно ему разъясняла. Он слушал вполуха и ломал голову над тем, как перейти к интересующей его теме.

– А что там с восьмым каналом? – спросил он прямо, но вопрос хорошо вписался в контекст Ирининого монолога и ее не насторожил. Она любила излагать кому-нибудь свое компетентное мнение, открывать ему глаза на реальность, приподнимать для непосвященного завесу тайны над политическими интригами и заставлять его проникать в суть происходящего.

– Рыбка, – укоризненно сказала Ирина. – Ты что, совсем не в курсе? Все-таки в России живешь… Канал на три четверти принадлежит Виктору Огульновскому, так вот с недавних пор он расплевался с Кремлем. А помнишь, какой пару лет назад у него был роман с властью? Все, любовь прошла, увяли помидоры. Огульновского обошли при акционировании «Нефтетранса» – пересилил Василий Бреус, протащил своего человека. Чего это Бреусу стоило, можно догадаться. Но – просто фантастика! – он как терминатор. Президент, когда с ним общается, как под гипноз попадает… Все-таки Бреус – талант, что ни говори, всесокрушающий товарищ. Ну, Огульновский с досады решил тому подгадить и вбросил компромат на Бреуса через свои прикормленные СМИ. Да компромат-то хиленький… Бреуса толком поймать не на чем – он так много вкалывает, что у него и времени-то на разврат нет, он трудоголик. Ты ему в глаза посмотри – одни биржевые котировки в голове, ну, может, еще тезисы к внеочередному съезду радикально-демократической партии и схемы, как выпихнуть из Политсовета слабонервных младолибералов… Он в этом кайф ловит – в работе, в собственном влиянии и всесилии, а Огульновский этого понять никак не может. Сам телемагнат пятую жену сменил, бедняга. Бреус с девками не развлекается, казино не посещает, мальчиков не замечает. В жену, говорят, влюблен – жуткий для политики человек. Словом, силился Огульновский, силился и накопал только какую-то невыразительную историю с книгой о рыночной реформе в России, которую Бреусу заказали на Западе. История невинная, яйца выеденного не стоит. Это дело издательства и автора книги, какой гонорар предлагать и брать. Но сумма слишком большая, по нашим меркам, простого российского пенсионера, который живет на тридцать долларов в месяц, очень впечатляет…

– И что? – подтолкнул Костов задумавшуюся Ирину.

– А то, что Огульновский через свой телеканал начал скандал раздувать. Раздувал, раздувал и, в общем, раздул. Но – представляешь? – президент пальчиком Бреусу погрозил – и на этом дело закончилось. Потому что личность незаменимая… А Бреус теперь просто озверел, но спокойно озверел, как он умеет. Пусть Огульновский не обольщается, что пока ничего вроде бы не происходит. Теперь Бреус его сделает – жизнь на это положит, если надо. Бреус вообще спокойный, выдержанный, умеет выжидать и душить соперника в нужный момент, сохраняя любезное выражение лица. Так что восьмой канал валят с самой высочайшей санкции… А тут еще везение для Кремля. На восьмом канале – ты знаешь? – убили одного из продюсеров. Зачем убили, за что убили, никто не знает. Но маленькая деталь – покойный работал у Абдулова, а Абдулов всегда считался «дубинкой» Огульновского… Следишь за мыслью?

– Нет, – покачал головой Костов.

– Ну как же, – всплеснула руками Ирина. – Неужели не понятно? Болван Абдулов крутил роман с девочкой этого продюсера… Получается, что Огульновский классно подставился. Сейчас Кремль организует накат на Абдулова – того арестуют, а глядишь, и посадят, огромный удар по репутации Огульновского и по его позициям. И остается лишь схавать ослабевшего льва. Только…

– Что «только»? – насторожился опер.

– Только в «Останкино» ходят слухи, что сдаст Огульновский Абдулова. По каким-то незаметным признакам там всегда знают, у кого какие дела. Так вот, сейчас по этим неуловимым признакам все знают, что Абдулов попал в немилость к Огульновскому. Неудивительно – не мог болван Аркаша сдержаться, чтобы девочку не трахнуть…

На этих словах Костов усмехнулся – он готов был побиться об заклад, что Абдулов тоже побывал в постели высоконравственной рассудительной Ирины.

– Думает этот Абдулов тем, что, как в стишке, «между ног болтается»… Подставил Огульновского, а тот сейчас и так нервный. Так что я отнюдь не исключаю, что со дня на день у Абдулова ни с того ни с сего начнутся крупные неприятности с милицией. Ну, вдруг выяснится, что его джип числится в угоне в Германии, что три года назад он недоплатил три рубля налогов… А то и в убийстве продюсера обвинят, ха-ха! Не делай большие глаза, рыбка! Это вполне реально. Ты же знаешь, у Огульновского вся верхушка МВД – приятели и облагодетельствованные. Для публики Огульновский, конечно же, станет возмущаться гонениями на «лучшего журналиста канала», кричать о свободе слова, намекать на Кремль, приставит к Аркаше самого дорогого и влиятельного своего адвоката. А своим оставшимся «связникам» в администрации президента станет дуть в уши – мол, этот Абдулов не оправдал доверия, превратился в информационного киллера, попрал все нормы журналистики в своем «Вызове времени», – совсем свихнулся, от рук отбился, использует свою близость к микрофону во зло ему, владельцу канала… Не хочет он окончательно портить отношения с властью – у Огульновского такие обширные коммерческие интересы, он столько бабок сосет с госсобственности… На самом деле ему бы сидеть и сопеть в дырочку, а не разоблачительством заниматься.

Тут Ирина остановилась, протянула руку и положила ее на сгиб локтя Костова. Ее оживленный взгляд принял приторное выражение.

– Ну, так к тебе или ко мне? – тихо проговорила она.

Здесь Костов, до сего момента внимательно слушавший Ирину и сосредоточенно куривший, забегал глазами, заэкал, замекал, забормотал невнятно что-то о совещании у начальника управления. Он поспешно смял длинный окурок в пепельнице, вперемешку благодаря Ирину о времени, которое она ему уделила, и обещая встретиться в другой раз – ну, скажем, где-нибудь на той недельке, если его вдруг не пошлют в командировку.

– Ах ты, подлец, – задумчиво сказала Ирина, откинувшись на спинку стула. – Так тебе просто нужна была информация о восьмом канале и Абдулове. Ты, часом, не в убойный ли отдел перешел?

Костов виновато молчал, кося глазами в сторону.

– Так ты еще, глядишь, убийство продюсера расследуешь? – догадалась наконец Ирина.

Костов потянулся через стол, взял в свою ладонь Иринину наманикюренную ручку в кольцах и приложился к ней губами.

– Спасибо, любовь моя, ты мне очень помогла, – сказал он, выразительно поглядывая на нее. – Тебя подвезти?

Гримерку заливало солнце. Алина, расположившись в кресле, поморщилась на солнечные лучи, и гримерша Зифа, заметив гримасы журналистки, повернула какой-то рычажок у рамы, и планки жалюзи, изменив угол наклона, затенили комнату. Темно все равно не стало – летом солнце било в эту сторону здания с утра до самого вечера, о полумраке оставалось только мечтать. Было ярко, душно, но по крайней мере свет теперь заполнял комнату равномерно.

– Ну что, дорогая, – обратилась к Алине гримерша. – Делаем как обычно? Или какой-то особый случай?

– Особого случая нет, – мотнула головой Алина и критически осмотрела себя в зеркале. – Но вообще все надоело, сама себе надоела, собственная морда надоела, хочется перемен, причем кардинальных… Может, обриться наголо и сделать татуировку на затылке? Пойти к пластическому хирургу, устроить себе азиатский разрез глаз? Накачать губы? Прокраситься перьями? – Она вздохнула. – В общем, делай как обычно…

– А интересно, что бы ты изобразила себе на затылке? – раздался голос из дверей.

На пороге гримерной стояла Соловей – в красном мини и узком топе на бретельках, опершись плечом о притолоку.

– Какое-нибудь мужское имя? – предположила она. – Любопытно, какое…

Опешившая от неожиданности Алина хранила растерянное молчание, а Соловей, и не ожидая от нее ответа, продолжала:

– А что касается перемен, то кто же тебе, Алиночка, позволит теперь портить собственную внешность – ты у нас лицо канала… Не принадлежишь себе. Это нам, скромным труженикам, все позволено – хоть тату на скуле, хоть тарелка в губе, хоть африканские косички… А тебя, глядишь, поклонники не признают – телекомпании прямой убыток.

«Чего она так злобствует?» – думала Алина, нахохлившись.

«Чего-чего… – думала Соловей. – А чье фото на первой обложке в «ТВ-парке» было на той неделе опубликовано? Неужели сама не понимаешь, что ты просто кукла безмозглая, малолетка смазливая? Всех достоинств – то, что у мужиков при виде тебя слюнки изо рта сочатся и ширинка набухает… Скромнее надо быть при твоих-то мозгах».

– Ой, ладно, – хмыкнула Зифа, покосившись на покрасневшую Алину и стараясь сгладить слова Соловей. – Тарелка в губе… Когда это ты у нас была склонна к экспериментам? Да большего консерватора в том, что касается собственной внешности, во всем «Останкино» не сыскать. Твои, Аленушка, предпочтения еще, кажется, в школе сформировались…

Каменная улыбка не покинула лица Алены, хотя Зифа, сама не зная того, попала в больное место. В тайну Соловей, которую, как она думала, никто не знал. Дело в том, что Дуся Телянкина, она же недосягаемая Алена Соловей, еще в школе решила стать блондинкой с голубыми распахнутыми глазами, пухлыми губами, приподнятыми скулами, с тонкими темными бровями вразлет. И стала – не спрашивайте как. Ценой титанических усилий. Но не успела она насладиться плодами своих трудов в карьере и личной жизни, как на телевидении появилась Алина Сохова, которая, как оказалось, двадцать лет назад похитила идею у Дуси – просто фактом своего рождения. Та самая блондинка, в придачу к этому стройная, длинноногая, не прилагавшая никаких усилий к тому, чтобы приобрести вожделенный Дусей облик. Она просто росла, росла, как дерево, и выросла в ту самую блондинку, которая нарисовалась в голове незнакомой школьницы много лет назад. И теперь на фоне этого природного явления умница Дуся выглядела подражательски.

– Не отрицаю, я личность солидная, – рассмеялась Соловей и направилась к свободному креслу. – С вами поэкспериментируешь. В прошлый раз мне твоя сменщица все волосы сожгла – это она так мне их распрямила… А потом как-то новую краску для ресниц на мне попробовала – «обалденный эффект, увидишь, фантастический цвет!» – так клеща занесла… Передай ей, пусть мне на глаза не показывается. Тебе я доверяю. Зифочка, мне побыстрее надо – съемка через пять минут.

– Я подожду, – поспешно проговорила Алина в ответ на не успевший прозвучать вопрос гримерши. – Мне не к спеху.

Сейчас, когда обе журналистки сидели в соседних креслах и смотрелись в висящее напротив зеркало, бросалось в глаза, до чего же они похожи. Прямые светлые густые волосы до лопаток (Алинины лучше, но Соловей с помощью современных придающих объем муссов ухитрилась взбить себе на голове вполне роскошную копну), фарфоровые лица (у Алины – натуральное, у Соловей – результат всегдашних гримерских ухищрений), голубые глаза (у Соловей – линзы), загнутые ресницы (у Соловей – загнутые с помощью специальных щипцов), пухлые губы (Соловей немного «наращивала» свои карандашом и помадами).

Даже Зифа, приступившая к обработке мордочки Соловей, нет-нет да и скашивала глаза на отражение Алины Соховой и безотчетно стремилась внести в облик гримируемой какую-нибудь свежую деталь, которая отличала бы ее от «оригинала».

– Нет-нет, – запротестовала Соловей. – Не надо челку поднимать вверх и зачесывать назад – мне не нравится мой лоб. К тому же так меня не только зрители не узнают, я сама себя не узнаю. Оставь, как было. Иначе я буду чувствовать себя не в своей тарелке.

– Может, синюю прядь? – задумалась вслух Зифа. – Что-то у меня сегодня авантюрное настроение.

– Бог с тобой! – ахнула Соловей. – Зато мое далеко от авантюрного. Лучше нос потоньше сделай, поизящней.

– Хорошо, я темную пудру нанесу на крылья…

– Только, умоляю, не перестарайся! – защебетала Соловей. – А то тут как-то на одном дециметровом канале я после долгого перерыва увидела Иру Лишину. Когда-то она новости читала на ОРТ, а теперь, бедненькая, на этот захирелый канал попала… В общем, грим на ней был ужаснее некуда – лоб, нос и подбородок темные, а вокруг глаз белые круги, будто ее в очках гримировали, а в эфир запустили в линзах… Ой, у тебя осталась та самая помада от «Авон», моя любимая? Представляешь, такой облом! Моя куда-то пропала… Исчезла, испарилась. Я же – ты знаешь – всегда тюбик в сумочке носила, никогда не выкладывала, никому не одалживала. Я без нее как без рук и найти не могу – нет в продаже, хоть застрелись! Уже всю Москву облазила… Такого оттенка – моего оттенка – больше ни в одной серии ни одной фирмы нет.

– Странно, – раздался голос Алины.

Соловей, вытянув шею, обернулась к ней со своего кресла.

– Странно, у меня тоже помада пропала… – сказала Алина.

– Тоже «Авон»? – нахмурилась Соловей.

– Нет, «Буржуа».

Девушки озадаченно помолчали, уставившись друг на друга. Наконец Соловей дернула плечиком, как будто говоря: «Твоя-то помада тут при чем?», но вслух сказала другое:

– У нас здесь в «Останкино» фетишист, что ли, объявился?

В ту же секунду, не успели девушки произнести больше ни слова, в дверях с воплем появился Ицкович.

– Девки! – заорал он. – Знаете новость? Абдулова арестовали!

– Что-о-о-о? – хором произнесли Алина и Алена, но Ицкович орал уже в следующем кабинете.

Девушки кинулись вслед за ним узнать подробности – Соловей при этом даже забыла снять гримерскую салфетку с шеи. Через десять минут вся команда Абдулова топталась у шефа в приемной. Самого Абдулова в кабинете уже не было, его, как охотно сообщал всезнайка Ицкович всем желающим, забрали прямо из кабинета четверть часа назад. Кечин, повторял он уже, наверное, в десятый раз очередному любопытствующему, в курсе, уже связался с Огульновским, тот уже направил в ГУВД своего лучшего адвоката, адвокат через какое-то время приедет с информацией – что, за что и как и что можно сделать… Ясно, что перво-наперво будут добиваться изменения меры пресечения, чтобы Абдулова выпустили под подписку о невыезде. Передачи носить рано, оборвал Ицкович одну особо сочувствующую и инициативную сотрудницу. В кризисной ситуации Ицкович проявлял задатки неформального лидера – казалось, в этой компании только он сохранял присутствие духа, здравый смысл и чувство юмора. Остальные – и мужчины, и женщины – выглядели потерянными. Забастовку объявлять тоже рано, вразумил он другую сотрудницу, послушаем, что скажут адвокат, Кечин и Огульновский. Забастовать никогда не поздно. Акцию протеста тоже никогда не поздно, не лезьте поперек батьки в пекло – вам скажут, когда акцию начинать…

Абдуловская мымра-секретарша сидела за своим столом в полном шоке и потому против обыкновения даже не шипела на журналистов по поводу взбитого их «копытами» паласа, разбрасываемых там и сям окурков и несмолкаемого галдежа. Когда на пороге появился Кечин – физиономия начальника уже давно перестала вписываться в телевизионный экран, – мымра взглянула на него, как на спасителя. Приемная взорвалась мощным нечленораздельным гулом обращенных к Кечину вопросов.

– Продолжайте работать, – провозгласил руководитель компании, утихомиривая сотрудников жестами поднятых рук. – Мы принимаем все необходимые меры и будем держать вас в курсе дела. Но все должно идти как обычно, передача должна выйти в эфир, как и все остальные телепродукты. Работать, работать!

Кечин похлопал для убедительности в ладоши и стал жестами подгонять присутствующих к выходу. Те начали расходиться в полном недоумении, но в коридоре разбивались на пары, тройки и кружки, заполонили курилки и лестницы и ни о чем другом не могли говорить, кроме одного – что случилось, почему арестовали Абдулова, что с ним будет и что теперь будет со всеми ними…

«Ну, началось!» – подумал Костов. Арест Абдулова все без исключения телеканалы давали как новость номер один. В ящик лучше было не смотреть – везде рожа телезвезды, то застывшая в стоп-кадре, а то взятая из архива, еще молодая и относительно свежая, то отрывок из его последней передачи, то, наоборот, выдержки из первых выпусков «Вызова времени», где худенькие и якобы наивные тележурналисты – Абдулов среди них – высказывали смелые несвоевременные мысли, потрясая аудиторию своим мужеством. Комментарии были по большей части безвкусные – патетические, выжимающие слезу, а то злобные, обвинительные, издевательские, намекающие на заинтересованность спецслужб и чуть ли не призывающие впрямую к отставке правительства и досрочным выборам президента. «Ну, свихнулись журналюги, – думал Костов. – Из-за какого-то Абдулова!»

За руководством ГУВД и прокуратуры репортеры устроили настоящую охоту. Не брезговали они общением и со средним звеном – во всяком случае, телефон на столе Костова трещал не переставая. Но пресс-секретаря Костову по штату не полагалось, и он рассудил, что беспрерывно отвечать на звонки прессы – не его компетенция, иначе у него не останется времени, чтобы заниматься своими непосредственными обязанностями. И приставил к аппарату Надежду. Та, хотя ее «нежный» голос с провинциальным акцентом успешно отпугивал звонящих, через пять минут озверела от занудства репортеров и просто любопытствующих, от телезрительниц – поклонниц Абдулова, визжащих ей в трубку угрозы и лозунги о защите прав человека. Она шалела от тупости журналистов, задающих одни и те же вопросы и не слушающих ее ответы, от их агрессивности и дурных манер. Бог ты мой, если даже Надежда, никогда не имевшая шанса считаться образцом хорошего тона, шалела от дурных манер!.. В конце концов она проявила сообразительность и стала всех отсылать в пресс-службу ГУВД.

Конечно, вся эта утомительная суета надоедала, но Костов терпел – все шло по графику. Журналистский мир пришел в движение, восьмой телеканал всполошился, поклонники паникуют, и магнат Огульновский – будь он хоть с железными нервами – не может не нервничать. В таком шуме и скандале неизбежно выползет какая-нибудь новая интересная информация, проявят себя новые заинтересованные лица, отношения между фигурантами обострятся… Словом, ситуация создавала поле новых возможностей, пространство для новых интриг и комбинаций.

Внезапно Костов заметил, что рядом с ним уже какое-то время стоит Надежда с зажатой в протянутой к нему руке телефонной трубкой. «Сохова…» – объяснила она в ответ на его немой вопрос.

– Антон Сергеевич! – Алина была взволнована, даже не то слово – она была почти в истерике, голос дрожал, срывался, слова слетали с ее губ неравномерно, с задержками, дыхание лихорадочное. Она старалась взять себя в руки. – Я прошу вас о встрече, нам надо поговорить, – твердила Алина в трубку. – Только прошу, не у вас в управлении, я не могу, чтобы меня видели в таком состоянии, я не выдержу… Я должна вам сказать… теперь, после ареста Абдулова, я поняла, что все бесполезно… Это чудовищно… Я скажу…

Слушая Алину, Костов подумал, что его предчувствия оправдываются на все сто, и не мог не испытывать по этому поводу удовлетворения. «Зашевелилась банка с пауками?» – усмехнулся он и тут же стал укорять себя за злопыхательство. Почему, в конце концов, пауки? Кто сказал, что эти ребята такие уж плохие люди? Тем более Алина, которая ему была в высшей степени симпатична…

– Хорошо, хорошо, – попытался он успокоить девушку, ему было ее жалко, девчонка еще… – Давайте встретимся где скажете. Какое-нибудь тихое, незаметное местечко, где можно спокойно побеседовать. Может быть, кофейня на Тверской?

Костову пришлось проявлять инициативу, так как Алина была не в себе, лишь продолжала бормотать что-то вроде «чудовищно, я не могу, я должна сказать» и прочее, продвинуться дальше этих слов у нее никак не получалось.

Не успел Костов положить трубку, как телефон затрезвонил вновь. Надежда, с мрачным видом перекинувшись с кем-то парой слов, снова протянула трубку Костову. «Ицкович», – объявила она на этот раз.

– Антон! – раздался вопль, и Костов поморщился от фамильярности. – Встреча просто необходима, я готов посвятить вас в некоторые деликатные обстоятельства. Пусть я выгляжу в их свете не слишком почтенно, но… что поделаешь! У меня, представьте, тоже есть совесть – хотя, честно говоря, ее границы совпадают с границами моей платежеспособности… Но я не могу теперь отмалчиваться. В конце концов, если вникнуть, обстоятельства невинные, хотя и не очень приглядные… Но вы, как мужчина, должны понять. Мне бабки-бабульки нужны, вы не осудите. Но это не телефонный разговор, и – извините – не хочется, чтобы в нем участвовала ваша мужененавистническая коллега. Она может неправильно понять…

Костов с трудом сообразил, что речь идет о Надежде.

– Вы ошибаетесь, – вступился он за честь дамы.

– Не ошибаюсь, – засюсюкал Ицкович. – Она женская шовинистка, я их боюсь, от них не знаешь, чего ждать. Они такой фортель могут выкинуть – только щеки береги! А я человек чувствительный, физической боли не выношу ни в каком виде. Без нее, без нее… И без боли, и без госпожи Надежды. Иначе – пардон! – разговор не состоится.

С Ицковичем договорились встретиться на Тверском бульваре через час после встречи с Алиной. Но это было еще не все. Рядом уже снова стояла Надежда с телефонной трубкой. «Некая Марфа из команды Абдулова, очень настаивает…» – сказала она на этот раз.

– Товарищ Костов! – Голос был решительный. – У меня к вам дело, очень срочное, связанное с арестом Абдулова, я должна вам кое-что показать. Вы можете прийти сегодня в телецентр? Я пропуск выпишу…

– Может быть, лучше вы к нам?

– Нет-нет, у вас там нет подходящего видика для профессиональных кассет… Хочу вам показать кое-что.

– Спасибо. Я обойдусь без пропуска, – сказал Костов.

– Ах, да… Ну, конечно. Тогда жду вас в пять.

График дальнейший работы выстраивался более чем плотный. В двенадцать – Алина Сохова в кофейне на Тверской. (Что же вы хотите нам сообщить, красавица?) Затем переход к Тверскому бульвару и Ицкович (обойдется без кофе и всего другого, будет суровый мужской разговор). Затем стрелой – в «Останкино», где его ждет некая загадочная Марфа, рисовавшаяся Костову дамой с полотен Кустодиева, – румяная, дебелая, краснощекая. Во всем виновато, конечно, ее ветхозаветное дореволюционное имя. Костов аж руки потер от удовольствия – хорошо, когда много работы!

Алина Сохова сидела в почти пустом зале кофейни за столиком в углу – плечи опущены, ненакрашенная, волосы попросту заколоты на затылке узлом, одета во что-то черное, незапоминающееся, в руке – тлеющая сигарета. В этом местечке Костов иногда назначал свидания приятелям, девушкам и своим осведомителям – здешняя атмосфера ему нравилась. В кофейне царил полумрак и доминировали приглушенные цвета – темная мебель, матовые стекла, блеск металла не травмирует глаз, взор здесь не напрягался и ничем не раздражался. И всегда тихо. Она неподвижно смотрела на приближающегося Костова и, когда он подошел, подняла к нему бесцветное лицо с мокрыми глазами и сказала дрожащим голосом единственное: «Это я!..» И расплакалась.

А ведь гад-сутенер не дал ей и дня, чтобы очухаться, – в тот же вечер заявился к ней в гнездышко (она не секс-рабыня с «незалежной», а законная москвичка во втором поколении) и – вот сволочь! – даже не посочувствовал. Обругал, услышав ее историю (про ментов она ни звука, а то бы вообще убил), и, сжав горло своей клешней, нежно поинтересовался: «А что же ты так неосторожна, труженица ты моя? Может, решила похалтурить втайне от меня? Вот теперь будешь знать, как калымить на свой страх и риск, поделом тебе!» Посмотрел на фингал – посмотрел без сочувствия, деловито, оценивающе – и вынес вердикт: «Гримом замажешь, ничего страшного, в конце концов с лица воду не пить, не лицом вкалываешь. «Как это не лицом? Именно лицом… С рожей бомжихи в моем ремесле много не заработаешь. Хочешь, чтобы я по низшему тарифу ишачила в привокзальном сортире? Прибыли твои сильно упадут… Не думал? Да и насчет «не лицом» – ТАМ тоже живого места нет…», – пыталась спорить она, да безуспешно. Посмотрел на нее, как на таракана или моль какую-нибудь: «Второй фингал ждешь для симметрии?» Она не выдержала: «Что волну гонишь? На Менорку в отпуск, что ли, собрался, карманных не хватает? Мало я тебе нарубила за полгода?» Зря сказала… Снова клешня на горле, боль невыносимая, в глазах темно, голова ее мотается, патлы трясутся, его голос где-то вдалеке: «Мне на все хватает, а ты вкалывать должна всегда, как юная пионерка, по определению. Я – солидный предприниматель, я дисциплину люблю и сачковать никому вам не дам. Рынок на дворе, и конкуренты вмиг обойдут на повороте… Вообще, шавка, я тебе ничего не обязан объяснять. Чтобы сегодня же вышла…» Снял руку, отряхнул брезгливо. Еще раз окинул взором ее синяки, передернулся: «В следующий раз я тебя лично на больничную койку отправлю, если позволишь кому-нибудь, помимо меня, тебе товарный вид портить. Адрес помнишь тех м…ков? А пока зарабатывай как можешь – курочка по зернышку клюет. Вечером проверю».

Серьезный парень, топ-менеджер чертов… Самая поганая порода – сам никогда своими девками не пользуется, не проверяет и не «прописывает», знает – стоит переспать хоть с одной, та вмиг на шею сядет, возомнит, что может им помыкать, коллегам начнет хамить, ссорить дружный коллектив. А может, брезгует… Странный. Она, вытягивая шею, осматривала себя в зеркале – вот гад, только синяков добавил! Грима на такую сволочь не напасешься! Когда брал ее под свое покровительство – она, кстати, сама к нему пришла, попросилась, – поинтересовался только возрастом, стажем, окинул взглядом с ног до головы и сказал: «Ладно, участок тебе выделю, образ мы тебе придумаем, одеваться будешь, как стилист скажет… Выглядишь как дешевая потаскуха. У меня все на научную основу поставлено. И никакой самодеятельности». Никак с ним найти общий язык не получается – бесчувственный, один бизнес на уме, творчески к делу относится, она для него – рабочий материал, который и экономить нет смысла. Такого материала на улице на каждом углу по десятку. И перебежать от него никак невозможно – лучший сутенер в округе, авторитет, ударник рынка!