Текст книги "Как загасить звезду"

Автор книги: Ольга Играева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Алина! Алина… – Аркадий был рядом – тоже на корточках. Он осторожно обнял ее за плечи и помог встать.

По каменистой тропинке они прошли к дому – Абдулов уже успел отпереть дверь и даже занести их сумки, извлеченные из багажника «БМВ». Он провел Алину в просторную – с окном во всю стену – гостиную и усадил на диван.

– Отдохни. – Он помог девушке избавиться от куртки и ботинок, накинул ей на колени шерстяной плед. – Я сделаю чай. Или немного коньяку?

Алина выбрала чай.

Абдулов исчез на кухне, а она стала с интересом рассматривать окружающее. В комнате было очень уютно – окно в гостиной достигало непостижимой ширины, создавалось впечатление, что одна из стен отсутствует. За стеклом шумели старые высокие ели, вплотную подступавшие к дому. Солнце стояло уже низко, и в комнате царил полумрак. Мебели было немного, и вся неновая, носившая на себе благородные знаки ушедших времен – цельнодеревянная, немодная, потертая и отреставрированная. Этажерка, шифоньер, тахта – сегодня и слова-то эти забыли. На многочисленных полках и полочках стояли бесконечные безделушки, сувениры из разных стран, до которых Абдулов был весьма охоч. Фигурки, светильники, декоративные тарелки и бокалы, целая коллекция керосиновых ламп – от обычных, какие до сих пор можно купить в любом хозяйственном магазине, до микроскопических сувенирных. Все лампы были, так сказать, действующими, любую из них можно было использовать по прямому назначению…

Алину тянуло прилечь, и она уступила своему желанию – положила голову на маленькую диванную подушку, согнула ноги в коленях и укуталась до подбородка пледом. И скоро незаметно для себя отключилась.

Когда она очнулась ото сна – сколько прошло времени: полчаса? час? два? – в комнате потемнело еще больше. «Аркадий!..» – осторожно – шуметь не хотелось – позвала она. Тишина. В изголовье у нее стоял поднос с остывшим чаем. Свет нигде не горел, от этого и комната, и дом вдруг показались ей заброшенными, безлюдными, все вещи – одичавшими, бесхозными, давно не ощущавшими присутствия людей. У нее было странное чувство – словно бы она не помнила, как попала сюда. Ей помнилось, что с ней был Аркадий… Был? Или нет? Или померещилось во сне? На мгновение сознанием овладела жуткая догадка – никакого Аркадия не было… «Ерунда! Мы приехали вместе». Вдруг… что-то заставило Алину резко повернуть голову. Какое-то движение у нее за спиной? Что-то промелькнуло за окном? Чье-то незримое присутствие? Она замерла и прислушалась, осмотрела внимательно комнату. Может быть, просто упала с полки подломившаяся от старости безделушка, а она уже всполошилась… Ничего. Показалось. Но внезапно стало неуютно, нехорошо. Ощущение спокойствия и комфорта, овладевшее ею с первых минут пребывания в этом доме, улетучилось. Ее начали беспокоить отсутствие Абдулова и мертвая тишина.

Алина осторожно, прислушиваясь, не раздастся ли шорох или шаги, выпростала ноги из пледа и села на диване. Надо было включить свет. Она поднялась и, как была, босиком направилась к маленькой настольной лампе в углу. Мягкий свет успокоил ее – комната и дом перестали казаться холодными и враждебными. «Надо бы поставить чайник…» Шум закипающего чайника на всех действует одинаково – успокаивающе. Это звук дома, комфорта, безопасности, тепла. Да и тот чай на подносе, который приготовил для нее Аркадий, прежде чем исчез куда-то, давно уже холодный. Алина так же осторожно – на цыпочках – направилась к лестнице и поднялась на второй этаж. Здесь располагались спальни. Она по очереди заглянула во все три. Никого. Никаких следов недавнего пребывания человека – безупречно убрано, вычищено, какой-то пугающий порядок. На столе в последней спальне среди книг, писчей бумаги и карандашей в глаза ей блеснул, как будто подмигнув со значением, прямоугольный предмет. Алина приблизилась, чтобы рассмотреть «неопознанный блестящий объект» – это был портсигар.

И не просто портсигар. Она узнала вещь. Это был серебряный портсигар Олега.

Алина отшатнулась, сердце бешено заколотилось, а руки похолодели. Она выскочила в коридор, но и этого мало – с шумом захлопнула за собой дверь комнаты, чтобы не видеть больше серебряной вещицы. Она плотно прижала дверь к косяку и стояла так некоторое время, оглушенная стуком собственного сердца. Держала дверь, как будто кто-то с той стороны рвал ручку и собирался оттуда ее преследовать. Олег так любил изящные вещи… А она так любила его. Она могла с закрытыми глазами описать его часы, его портсигар, его зажигалку – все эти прибамбасы, которые заменяют мужчинам украшения. У настоящего мужчины все это должно быть дорогое и элегантное. У Олега было… Видеть портсигар здесь сейчас было невыносимо.

На дрожащих ногах, придерживаясь за перила, Алина спустилась на первый этаж, кинулась к входной двери и распахнула ее. В лицо ударил порыв холодного ветра, так что ей пришлось зажмуриться. Темное небо с каждой секундой опускалось все ниже к земле, верхушки елей гнулись, листья деревьев шелестели, казалось, в предсмертном ужасе, трава никла и застывала. Алина непроизвольно сделала шаг назад – пусть в чужой, не любивший ее, но спасительный дом. Внезапно взгляд ее упал на связку ключей – толстый запутанный стальной комок на узком подоконнике террасы. Не понимая, зачем она это делает, Алина взяла связку в руки и спустилась в холодеющий сад. Ступни тотчас онемели – Алина опустила глаза и поняла, что забыла обуться. Она стояла в носках на каменных плитах крыльца перед входом в дом. Но возвращаться не собиралась – она уже поняла, в чем цель ее похода. От крыльца на зады большого участка вела тропинка, в конце которой виднелся скромный домик – для сарая слишком хорош, для резиденции для гостей слишком непрезентабелен. Может быть, бывшая летняя кухня, времянка для рабочих… Алина направилась к ней меж свисающих с двух сторон дорожки веток жасмина и вишни. Ветер становился все холоднее и яростнее, подталкивал рывками в спину, выжимал из листвы возмущенный шорох, а из стволов – тягостный хрип. Ветер заглушал все остальные звуки, Алине казалось, вздумай она сейчас заговорить сама с собой, не услышала бы собственного голоса. Внезапно опять ее охватило то же ощущение, что и тогда в комнате, как будто кто-то чиркнул по спине – кто-то есть здесь рядом, кто-то прячется в саду и следит за ней… Что-то промелькнуло рядом, она уловила слабое движение боковым зрением, за ближайшим кустом раздался шорох. Алина сжалась и ускорила шаг.

Добравшись до запертой на висячий замок двери времянки, она начала перебирать ключи – нет, не этот, не английский, вот, пожалуй, этот, с бородкой… Она потыкала ключ в отверстие висячего замка. Не тот. Алина снова обратилась к связке, ключи перекатываясь, звякали. Вот еще один похожий на первый – на этот раз она пристраивала ключ в отверстие более тщательно, перевернула его и так, и эдак. Не подходит. Алина продолжала свои попытки. Зачем ей этот сарай? Что она надеется там найти? Черепа семи жен Синей Бороды? Арсенал оружия? Склад наркотиков? Сейф с письменным признанием ее любовника в убийстве Олега? Она сама не знала, действуя как в лихорадке, как в бреду. «Где Аркадий? Почему у него на столе портсигар Олега?» – раз за разом вертелось у нее в голове. Она все тыкала и тыкала ключи – упорно, один за другим, наугад, уже не прикидывая предварительно, подойдут они к замку или нет. Она не могла остановиться. Как будто за запертой дверью сарая она ожидала найти нечто, что разом объяснит ей все, – увидеть ухмыляющегося Абдулова или его хладный труп, или… «Или не знаю что».

– Что? Не получается? – раздался зловещий голос за спиной.

Алина вздрогнула от неожиданности. Издевательский, такой знакомый баритон Аркадия… Все, маски сброшены. И эта дверь в сарай ни при чем. Она не увидит семь иссохших мумий жен Синей Бороды в истлевшей парче и шелке, но это уже и не понадобится. И без них все ясно. Алина резко обернулась, ожидая встретиться взглядом с Абдуловым. Ее сердце упало куда-то вниз, дыхание, казалось навсегда, смерзлось где-то в трахее, связка ключей прыгнула из рук и исчезла в траве.

Невдалеке на тропинке, крепко расставив ноги, стоял незнакомец – средних лет, с грубым лицом, одетый в камуфляж здоровый мужик. На поводке он держал чудовище – черную с рыжими подпалинами огромную собаку, шея и туловище которой были совершенно одинаковой немыслимой толщины. С огромных страшных зубов на траву капала жгучая слюна. Алина не могла ошибиться – она сразу поняла, что эта пара расположилась на тропинке так, чтобы отрезать ей путь к бегству. Абдулова нигде не было видно – воспаленному мозгу, взвинченному, подготовленному к самому невероятному, к вероломству, к обману, почти уверенному в предательстве Аркадия, поняла Алина, лишь померещился его голос.

– Не получается… – заплетающимся языком и немеющими губами попыталась сказать она и почувствовала, что ноги перестают ее держать. Она поняла, что валится на спину, назад в высокую непролазную траву, забившую все вокруг домика. Незнакомец сделал движение по направлению к ней, его силуэт в камуфляже начал неимоверно быстро надвигаться на нее, заслоняя собой и тропинку, и ветки деревьев, и дом, и все… Пес, оскалившись, рванулся вперед… Алина в ужасе зажмурилась и потеряла сознание.

«Алина… Алина… Алина…» – раздавался в сплошной черноте чей-то очень далекий голос. Она парила тут же, в этой кромешной тьме, как маленькая точка, но при этом слышала посторонний разговор двух каких-то людей. Чужой приглушенный разговор, как будто случайно подслушанный в телефоне. Отчетливо слышно каждое слово. «Что же вы, Петр Савельич! Разве так можно? Вы же мою гостью насмерть перепугали! Она и так после болезни слаба…» – «Да я думал, мошенница! Ключи пытается подобрать к замку… А у нее ничего не получается. Не видел я ее у вас ни разу, а вы не предупредили. Ни о приезде своем не сообщили, ни насчет того, что гости у вас», – «Не успел я, Петр Савельич, хотел вас предупредить, да не успел… Мой грех. По телефону надо было позвонить. Что теперь поделаешь!.. А теперь вы уж идите, пожалуйста. Идите. Девушка сейчас очнется, если вас увидит, еще больше испугается».

Из черной пустоты постепенно проступило знакомое лицо Аркадия – встревоженное, озабоченное и растерянное. Мужчины всегда теряются в таких ситуациях, опять вяло подумалось ей. Его губы шевелились, он что-то говорил. Она не могла понять, что именно. Налетавшие время от времени порывы ветра не давали ей ничего расслышать. В ушах шумело – стоны, вопли, крики и плач деревьев, травы, досок времянки, погибающих птиц – каких еще птиц? Откуда? В такую погоду птицы не летают… Алина, как завороженная, как приговоренная, смотрела на нервно колыхающиеся над головой Аркадия ветви яблони – они метались в панике. Бездонные сумерки вот-вот опустятся прямо на ее запрокинутое к небу лицо.

– Где… ты… был? Почему?.. – Алина сама не слышала свой голос, не чувствовала своих шевелящихся губ, будто кто-то другой задавал Абдулову вопрос. Его лицо приблизилось вплотную, заслонив собой все – и слава богу! Пугающие ее окружающие звуки отдалились. До нее донесся спокойный умиротворяющий негромкий голос:

– Я ходил в палатку. Мы хлеба с тобой забыли купить… Ты меня перепугала. Что с тобой?

– Там… – Алина по-прежнему не понимала, кто вместо нее задает Абдулову вопросы. – Наверху… портсигар Олега…

– Конечно, – мягко проговорил Аркадий. – Ведь Олег бывал здесь у меня. В последний раз – за неделю до… до своего дня рождения. (Он не смог выговорить «до своей смерти», не смог сказать такое Алине.) Забыл здесь свой портсигар, а у меня руки так и не дошли привезти его Олегу в Москву.

– Боже мой! – прошептала обессиленная Алина, ей хотелось плакать. – Забыл…

Склонившееся над ней мужское лицо сочувственно покивало в подтверждение – забыл, забыл… И Алина отключилась во второй раз…

… – Есть одна вещь, о которой даже ты не знаешь. – Костову очень хотелось удивить собеседника. Собеседником был всезнайка Ицкович, которого Антон, придя утром на работу в управление, обнаружил терпеливо сидящим у дверей своего кабинета.

Таксоподобная мордочка Ицковича отразила недоверие и любопытство – чего же это он может не знать? Он пожаловал к Костову по собственной инициативе и вот уже полчаса раздражал опера своим присутствием. Он расположился у стола, чувствовал себя как дома, подливал себе воды из графина, строил Костову глазки, хохотал не к месту и не выказывал никакого желания удалиться, честно выполнив свой гражданский долг. А долг состоял в следующем: Ицкович принес Костову черновик той самой долговой расписки, которую покойный Олег Лосский набросал при съемке интервью с председателем нотариального общества. Костов и Ицкович о расписке как-то толковали, и мент обмолвился, что надо бы ее посмотреть, но он не ожидал, что Ицкович проявит такую предупредительность.

Однако, передав расписку, Ицкович на работу почему-то не заспешил. «Что ему надо?» – ломал голову Костов. Он достаточно изучил Ицковича, чтобы знать: тот просто так ничего не делает и время даром не теряет. Пока все выглядело так, будто Ицкович – по собственному порыву души либо по чьему-то заказу – намеревается выведать у Костова как можно больше информации о ходе расследования. Эти намерения Костова ни капли не испугали – он лучше кого бы то ни было знал, что никакого особенного «хода расследования» не существует. И тому же Ицковичу известно все то же самое, что известно и ему, Костову, если не больше. Абдулова подозревают, но из СИЗО выпустили под подписку – улик против него, кроме тех хлипких царапин, не существует. На Сохову покушались, она легко ранена, но связано ли это со смертью Лосского, непонятно. Соловей задушена, и имеет ли сей факт какое-либо отношение к первому убийству и покушению, никто не знает. Вот и все. Доступные Костову методы оперативно-розыскной деятельности пока результатов не дали, что его сильно озадачивало. Информаторы ничего интересного сообщить не могли – ни по поводу Лосского, ни по поводу Соловей. И это указывало на то, что оба случая к профессиональной преступности как таковой отношения, видимо, не имеют. Эксперты ничего достойного внимания Костову пока тоже не предложили, кроме результатов вскрытия трупа Соловей, которые гласили, что девушка практически здорова, что блондинка она ненатуральная, что последний раз она ела за три часа до кончины и непосредственно перед убийством не имела половых сношений. И это говорило об одном: о крайней осторожности убийцы, который не оставил не только образцов своей спермы, но и своих волос на трупе. А с учетом того, что и в случае с Лосским улик практически не было, личность преступника представлялась сплошной загадкой. Он не из профессиональной преступной среды, а действует, как классный профессионал. Но если допустить, что и покушение на Сохову – его рук дело, то оно-то как раз было сработано никудышно. Какой уж тут профессионализм! Вот и думай что хочешь…

– Бедная Дуся! Бедная Дуся! – ахал меж тем Ицкович. – Какой кульбит судьбы! Я ею восхищался – такое самообладание, такая жизнестойкость, такой умишко! Даже побаивался ее слегка… Она все замечала, все на ус мотала, все просекала. Если бы я когда-нибудь вздумал перебежать ей дорожку… Вот поэтому я никогда и не думал о такой глупости. У нас с ней было как бы негласное разделение зон жизненных интересов. Например, она совершенно исключила из своих планов Абдулова. А я – нет. Она мечтала скакнуть вверх без его помощи, а скорее даже вопреки его желанию, наперекор его противодействию. Ну, как бы вам объяснить… Оттолкнуться левой ногой (она у нее толчковая) о его голову и взмыть. Только одна у нее была слабость, одно уязвимое место – Алинка Сохова. Алинке она вполне могла в каком-нибудь темном месте серной кислотой в лицо плеснуть…

– Ты имеешь в виду покушение на Сохову? – Это замечание привлекало внимание Костова, который до этого, признаться, гостя почти не слушал.

– Не так прямолинейно, рыцарь правопорядка, – захихикал Ицкович. – Не так прямолинейно. Но не удивлюсь, если втайне Дуся готовила свержение Алинки. Видите ли, Алинка без ничтожнейшего усилия получила то, чего Дуся добивалась годами упорных трудов. Красавице нашей все само в руки падало как подарок судьбы – внешность, благосклонность сильных мира сего, любовь видного парня. Даже работа Алинке дается легко! Хотя считается, что все в этом мире – а уж тем более у нас на телевидении – должно зарабатываться «кровью и потом». Бог ты мой! Алинке даже по постелям толком кочевать не пришлось, чтобы сделать карьеру на канале! Вот уж везенье, вот уже изумленье!

– Но, насколько я знаю, Соловей в том, что касается постелей, тоже в общем… – заметил Костов, не докончив фразы, так как не знал, как поточнее выразиться.

Антон уже перестал думать, что Ицкович хочет у него что-то выведать. Может, просто жаждет общения? Такие, как этот телевизионщик, стараются приобрести связи где только можно. Убийство его знакомых Лосского и Соловей для него – хороший повод завязать контакты в управлении внутренних дел. Вот он и завязывает. Глядя на Ицковича, слушая его речи, Костов с каждой минутой все больше убеждался в своей старой догадке. Молва врет, что лучшие и самые неутомимые на свете сплетники – бабы.

– Что вы! – с готовностью подхватил тему Ицкович. – Дуся – кремень. Да только кремень поневоле, ха-ха! Дело-то в другом. На нее, если честно, из наших никто и глаз не положил. Какая-то она была бездушная, напряженная и озабоченная – все «голубую кровь» из себя с мужским полом разыгрывала. А мужикам что надо? Им надо попроще… (Ицкович снова стрельнул глазками в Костова.) Какая там «голубая кровь» – родители с завода металлоконструкций, представляете?

«Представля-а-а-ете», – передразнил его Костов про себя. – Все-то мы про всех знаем…»

Вот тут опер и сказал то самое, что озадачило Ицковича донельзя, – о том, что он знает кое-что, неизвестное тележурналисту.

– Соловей, или, как ты говоришь, Дуся, была влюблена в Олега Лосского и, по свидетельствам очевидцев, в вечер убийства посещала вместе с ним квартиру этажом выше, где, как бы это выразиться… Словом, там она, воспользовавшись отчасти беспомощным состоянием бывшего в крепком подпитии Олега, принудила его к сожительству. «Изнасиловала» – так про мужчин не говорят… Полуизнасиловала? Соблазнила? Тоже не подходит к ситуации. В общем, настояла на своем. И измазала между делом ему весь ворот рубашки своей помадой «Авон»…

Глаза у Ицковича сделались как блюдца.

– Вы шутите! Вы меня мистифицируете! – засуетился он. – Я бы обязательно заметил! Дуся не могла так квалифицированно все скрывать… Нет, не верю! Дуся и любовь – вещи несовместные. Я ее давно просчитал и перепроверил. Вот что я вам скажу: это был первый шаг по осуществлению ее плана свержения Соховой. Очевидно! Вот только в чем здесь фишка? Не пойму. Просто насолить Соховой? Это, я вам скажу, не в духе Дуси, потому что реальный результат какой от этого «насола»? Никакого! А Дусе всегда была нужна выгода, которую желательно потрогать руками. Перетянуть Лосского на себя, через него уговорить Абдулова убрать Сохову из эфира? Нет, не получается. Не вяжется ничего. Ни-че-го-шеньки. Влюбленный Абдулов никогда бы на это не пошел. А Лосский надолго задержаться в объятьях такой, как несчастная Дуся Телянкина, никак не мог… Он, между прочим, знал ее настоящую фамилию – Телянкина, хотя бедняжка ото всех ее скрывала. Вы могли бы полюбить девушку, которую зовут Дуся Телянкина? С той матроной из отдела кадров как дружила, как ее подарками задабривала! Из каждой поездки ей сувенирчики презентовала… Та, наверное, озолотилась за счет Дуси. Вот, Антон Сергеевич, и в голову не придет, на какой ерунде иной раз люди умеют себе счастье составить… Из-за того, что кто-то скрывает свои неблагозвучные имя и фамилию. Ну, змея. Переплюнула меня напоследок! (Ицкович горестно закачал головой.) Не ждал от нее такого. Как же я упустил! Все улыбочки-улыбочки… Заботливая такая, а сама! То-то она все – «надо ребятам кофе отнести, что они там все ругаются», все бегала к лифту и обратно. И потом, когда босс удалился, все выглядывала на лестницу…

– Что? – встрепенулся Костов. – Ты же говорил, что после Абдулова никто квартиру не покидал до утра.

– Я? – скривил губки Ицкович. – Я ничего такого вам не говорил, потому что вы не спрашивали. (Костов вынужден был согласиться: действительно, не спрашивал, это заявила в ответ на его вопрос сама Соловей.) После того, как Абдулов отправился домой, Дуся выходила к лифту – видимо, Олега искала. А больше никто не удалялся – шел третий час ночи, все перепились и попадали вповалку – кто по одному, а кто по парам. Я тоже упал – нужно было срочно застолбить местечко на диване, но все видел. Ну, Дуська-змеюка! Все под контролем держала…

Ицкович лопотал еще много всего разного, но Костов его уже не слушал. Вот как, значит… После ухода Абдулова Алена Соловей ненадолго покидала квартиру. И она была единственная из всей компании, кто это сделал. И почему-то считала нужным это скрывать.

Соловей – убийца Лосского? Чушь! Зачем ей это? Она была влюблена в Олега, мечтала отбить его у Соховой. Он ей ничем не мешал. Незадолго до этого у соседей наверху она наконец добилась своего – прижала желанного самца к стенке в темном углу… И потом, достоверно известно, и Костов, и Надежда убедились собственными глазами не раз, что никаких царапин на щеках у Соловей после убийства Олега не отмечалось. «Что ты прицепился к этим царапинам? Олег незадолго до своей смерти мог исцарапать вовсе и не убийцу. Мы ведь не знаем – вот в чем наша беда! – не знаем, не можем восстановить последние минуты его жизни посекундно. С кем он общался на балконе после того, как поссорился с Соховой и попрощался с Абдуловым, и до того, как был найден мертвым на газоне? Кстати говоря, напрасно ты скидываешь со счетов Диану, которая его обнаружила. Предположим, что она его не обнаружила, а ЯКОБЫ обнаружила. Вспомни, при первой встрече проститутка была вся избита и исцарапана – с ее слов это дело рук недорослей, которые ее три дня держали в квартире и насиловали. Если после к этим ссадинам и синякам добавились царапины от Лосского, кто в конце концов может с точностью утверждать – какое повреждение на ее рожице от кого получено? Диана сбежала от своих мучителей в подавленно-агрессивном состоянии, на черном ходе натолкнулась на Лосского… Между ними возник конфликт – ну, скажем, из-за того, что пьяный Лосский начал к ней приставать. Непродолжительная схватка! И жертва перелетает через перила и спешит на встречу с землей. Очень подозрительно и другое – то, что Диана оказалась поблизости от следующего трупа… И описание последнего клиента Соловей, и сведения о любовной сцене между ней и Лосским – все это получено со слов Дианы. А не вранье ли это, не попытка ли навести нас на ложный след?»

А если Соловей была сумасшедшая? А почему нет? Не так уж это и маловероятно. Взять хотя бы ее загиб в проституцию – разве он не свидетельствует в пользу душевного нездоровья Телянкиной-Соловей? А то, что она стыдилась своего настоящего имени, – это разве нормально? Тогда бессмысленно искать логику в ее поведении. Любила, трахнула и выбросила с балкона… Чем не убедительно?

Ехать не хотелось – версия выглядела достаточно дохлой. Но поскольку в делах об убийстве Лосского и Соловей ничего у Костова не получалось, он понимал, что следует использовать самый ничтожный шанс напасть – пусть даже случайно – на подозреваемого. А значит, пока нам это требуется, мы вынуждены методически и вдохновенно отрабатывать все, в том числе и дохлые, версии. Отрицательный результат – тоже результат, он поможет сузить круг потенциальных подозреваемых.

Костов вынул из нагрудного кармана смятую и уже посеревшую на краях сложенную вчетверо бумагу. Запись корявая, неряшливая, быстрая, неточная, с перечерками – видно, что откровенный черновик. Текст непоследовательный, местами бессвязный, смысл постижим лишь урывками. «Я, Лосский Олег Львович, паспорт такой-то, прописан там-то… в долг Иванову Сергею Эдвиновичу, проживающему… эквивалент пяти тысяч долларов США на срок полгода». А проживает некий Иванов, сын папы с гордым именем Эдвин, в том же самом доме, что и жертва убийства, как раз на следующем этаже, точно над квартирой усопшего Лосского. Дело в том, что Иванов Сергей Эдвинович и сосед, к которому Лосский поднимался вместе с Соловей в ночь убийства, а также «придурок-абитуриент», снявший на шоссе даму легкого поведения Диану и трахавший ее в течение трех дней с двумя приятелями, – это все одно и то же лицо, задолжавшее Лосскому крупную сумму.

Где деньги, тем более в долг, – там конфликт, скандал, нежелание возвращать, высокая вероятность трагической случайности и идеальные условия для созревания злого умысла. Может быть, все не просто, а очень просто? Старик Эдвиныч, к которому Лосский поднимался требовать должок, так устал от домогательств соседа-приятеля, у которого опрометчиво взял в свое время пять тонн баксов, что лучшим решением проблемы ему показалась смерть кредитора. «Кстати, если бы кто знал, как часто должникам приходит в голову именно такой выход из затруднительного положения! Пожалуй, почаще, чем незатейливая мысль вернуть деньги…» – думал Костов.

«Придурок-абитуриент» был дома и оказался высоким – под два метра, – атлетически сложенным молодым человеком. Обнаженный загорелый торс тинейджера сверкал, ноги, видневшиеся из-под шорт, были длинными, стройными и мускулистыми. Лицо кукольное. Кукольное – то есть одновременно и смазливое, и бесмысленное. Безупречность физиономии портила только одна деталь – следы заживших царапин на щеке… «Видимо, это такая новая молодежная мода от Версаче – ходить с царапинами на морде, – зло подумал Костов. – А мы разбирайся».

Обращение Сергей Эдвинович поначалу продемонстрировал самое светское. Увидев удостоверение Костова, он вежливо поздоровался, любезно пригласил в гостиную, непринужденно предложил чаю – ни дать ни взять образцовый мальчик из приличной семьи. В квартире вопреки ожиданиям Костова царили порядок, чистота, в обстановке чувствовалась даже какая-то чрезмерная аккуратность. А по рассказам Дианы, у него создалось впечатление, что обиталище «придурка-абитуриента» напоминало притон – грязно, накурено, надышано… Лихой загул прошел? Мальчик из приличной семьи знает, что делу – время, а потехе – час?

Разговор с Сергеем Эдвиновичем Ивановым, как показалось Костову по первому впечатлению, обещал быть самым что ни на есть взаимно доброжелательным, легкой прогулкой, да и только. Но через пять минут беседы все эти «нет», «не помню», «не было» – и все с очаровательной улыбкой, предупредительным тоном – начали мента раздражать. Чрезвычайно.

Олега? Лосского? Разумеется, знал. Ночь убийства? Об убийстве, конечно же, слышал. Ай-ай-ай, не повезло Олежке… Напомните, какого числа все произошло? Да-да-да, припоминаю, спал как убитый после тяжелого дня. Только-только сдал первый выпускной экзамен – измотался совершенно. Само собой, в одиночестве. Приятели? Ночная бабочка? Шутки у вас странные… Визит Лосского с девушкой? Да что вы! Никакого визита, я еще пока в своем уме, провалов в памяти не наблюдается.

Долг? Какая-то ошибка. Расписка? Ну, что вы, это не расписка, а филькина грамота, вы, правовед, не можете всерьез полагать, что эта писулька – юридический документ. Кстати, я тоже собираюсь поступать на юрфак. Одежка баловался, дурачился, фантазировал, может быть, новое перо пробовал, шариковую ручку пытался расписать, вот и лепил на бумаге все, что в голову придет… Ничего я у него не брал.

Костов не выносил, когда ему врали. Но при этом по характеру службы сталкивался с враньем чаще, чем с откровенностью, – каждый день. До некоторой степени он к этому привык, но сейчас, когда ему нагло врал в глаза юнец, у которого молоко на губах не обсохло, довольный собой, мнящий себя очень ловким и неуязвимым тинейджер, незаслуженно получивший от щедрот природы гладкое, жизнелюбивое глупое тело… Костов просто ошалел. В такие минуты Костов преображался совершенно – так, что порой переставал себя узнавать.

– Слушай, – медленно, раздельно сказал Костов, глядя парню в переносицу. – Ты убогого мне не разыгрывай. Я с тобой пока по-человечески разговариваю. Так что будь добр это оценить.

– Да вы что! – Абитуриент аж задохнулся от возмущения, кукольность с его лица куда-то улетучилась в мгновение ока, за ней туда же последовала и светскость манер. – Вы – мент паршивый, мусор! Да я папе позвоню, знаете, что он с вами сделает? Он вас как муху, блин, прихлопнет! Он начальника ГУВД лично знает, он с ним в спортзале каждую неделю встречается на спарринге по дзюдо! Да!.. Я!.. Вы из органов в секунду вылетите, под зад коленом вам дадут! Под зад коленом! По вокзалам станете побираться!

– Это не ты позвонишь папе, – прервал его визги Костов. – Это я позвоню. Папе. Уже позвонил, встречаюсь с ним сразу после разговора с тобой. Это во-первых. А во-вторых, вот здесь в кармане (Костов похлопал себя по груди) лежит заявление, поданное в милицию той самой «ночной бабочкой», которую ты якобы и в глаза не видел и о которой слыхом не слыхивал. Незаконное лишение свободы, побои, изнасилование… В составе группы. Так что у нас с папой будет о чем поговорить. Не думаю, что папе – я навел справки и знаю, кто у нас папа, – захочется за полгода до выборов мэра меня хлопать как муху. В отличие от тебя, сосунок, папа понимает, что есть такое никому не подконтрольное явление в нашей жизни, как утечка в прессу. Утечка в прессу – удивительная вещь. Откуда утекает – в жизни не разберешь, не угадаешь. Папе «светиться» в прессе с такой неприглядной историей, которая – ах-ах! – приключилась с его отпрыском, именно сейчас не с руки. Все-таки видный член «мэрской» команды… И в-третьих, случай с проституткой – не самая большая сенсация. А что, если достойный сын высокопоставленного папы замешан в убийстве исполнительного продюсера восьмого телеканала Олега Лосского? Представляешь, с каким удовольствием станут муссировать эту тему на своих страницах и в эфире коллеги покойного – тележурналисты, радиорепортеры и коммунисты? Накануне выборов.

Насчет заявления от проститутки Костов соврал, хотя вообще делал это очень редко. Но в таких вопиющих случаях он считал возможной и, пожалуй, даже справедливой игру без правил. Клин клином вышибают, с волками жить – по-волчьи выть, и за вранье следует наказывать. К тому же он не сомневался, что, если будет надо, получит от Дианы заявление в одну секунду.