Текст книги "Как загасить звезду"

Автор книги: Ольга Играева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– У тебя не муж, а золото! – польстил девушке Костов, но в душе Андантинова пожалел.

– Точно! – подхватила Надежда. – Это еще что! Он мне сейчас куртку из брезента варганит – таких там прибамбасов напридумывал! Там по подолу сплошь карабины пришиты, чтобы пристегивать что угодно – телефон, пейджер, авоську, пистолет… Карманы там обратные, в них руку просто так не засунешь – это чтобы снег в них не западал…

Надежда еще долго развлекала бы Костова рассказами о задумках Андантинова, если бы они не подошли к нужной двери на третьем этаже с трудом разысканного дома 4 г.

– Будем надеяться, – пробормотал он, – что адрес из личного дела ты срисовала без ошибок…

– Антон Сергеич! – обиделась Надежда. – Я же не дикая!

Когда они подошли к нужной двери, Надежда посерьезнела, напряглась и полезла в карман юбки за пистолетом.

– Надежда! Расслабься! – посоветовал ей Костов. – Ты, похоже, военную операцию здесь начинать собираешься, масштабные боевые действия. Мы идем просто уточнить некоторые детали – у нас против него ничего нет. Вообще ничего, кроме смутных подозрений.

– Да вы что! – горячо запротестовала напарница. – Да вы его не знаете! Уж вы поверьте моему опыту, от такого чего угодно можно ждать! Да я не удивлюсь, если он из Чечни ящик «лимонок» с собой привез и гранатомет. Доверчивы вы слишком, эх!..

Но руку из кармана юбки все же убрала.

«Доверчивый» Костов нажал на кнопку звонка. Лучше бы ему было прийти одному, без Надежды, но Костов об этом не подумал. И это была его ошибка. За дверью через короткое время явственно раздались шаги, шуршание – обитатель квартиры рассматривал их в «глазок». Неужели повезло и отпускник оказался патриотом – не подумал отчалить на Мальдивы, а проводит отпуск дома, в Москве?

– Нам бы Штырева… – начал Костов, но в следующую секунду уже летел к стене, оттолкнув попутно в сторону и Надежду. Та шмякнулась на пол у лестницы.

«Что же он в металлическую дверь палит? – думал он. – Ведь это бесполезно и даже опасно – для него самого. Рикошет…» Но сам-то, Костову некстати стало смешно, сам как миленький упал вниз лицом на грязный кафель при звуках выстрела, хотя умом понимал, что пуля дверь не пробьет. Но – автоматическая реакция! И вообще – береженого бог бережет…

– Штырев! – крикнул Костов. – Не валяйте дурака! Мы пришли просто поговорить!

В ответ – еще несколько выстрелов подряд. «Ах, черт! – с досадой подумал Костов. – Не рассчитал. Не подумал я, что парень уже несколько дней может быть на взводе. Ждать, когда за тобой придут, – не слишком здоровое занятие, у самого крепкоголового крыша поедет. Или напился, или обкололся… Почему он не уехал? Не учел я, что он Надежду уже видел, знает, что она из милиции… Вот и запаниковал. Прийти бы одному, представиться… переписчиком, что ли. Мол, в вашем районе проходит пробная перепись, не ответите ли на несколько вопросов… Мама родная! Неужели у него действительно ящик «лимонок»?»

Пригибаясь изо всех сил к полу, к нему подкрадывалась Надежда.

– Антон Сергеич! – Надежда чувствовала себя как рыба в воде. – Давайте я через соседний подъезд на тот же этаж поднимусь и… Я сразу заметила, когда мы только к дому подходили, что у них тут балконы смежные. Пройду на соседний балкон и перелезу в квартиру Штырева, а там…

– С ума сошла! – чуть не заорал Костов, сытый по горло утомительной активностью подчиненной. – Откуда мы знаем, сколько там народу? Сколько у него оружия? В каком он состоянии? Где он располагается в квартире? Хочешь на меня свой труп повесить? Чтоб «девочки кровавые в глазах» у меня по гроб жизни мелькали? Запрещаю категорически! Я в своем подразделении авантюризма не допущу! Беги, звони в управление, вызывай группу захвата! А лучше бы подождать, когда у него патроны кончатся.

– А вдруг у него обширные запасы? – возразила Надежда. – Да если он сообразит, что нас всего двое (и я еще уйду) и у вас оружия с собой нет… Да этот отморозок скакнет в дверь, вас пристрелит («Спасибо на добром слове!» – хмуро кивнул Костов) и деру вниз по лестнице… Я, знаете, тоже не хочу… Вы меня как начальник вполне устраиваете. Пока.

– Чего-чего? – возмутился Костов. – Андантинова! Выполняйте приказ!

Следующие полчаса прошли напряженно. Костов, прижавшись к стене, прислушивался к звукам за дверью, прикидывая, что делать в том случае, если вооруженному Штыреву и впрямь придет в голову выскочить на лестничную площадку. Рука Костова невольно дернулась к подмышке, но вместо кобуры нащупала лишь гладкую ткань рубашки. Именно сегодня пистолета у опера не было. Костов почувствовал себя неуютно. «Первое – выйти из обзора, чтобы не видно было в «глазок», – решил он и, скользя по стене, продвинулся ближе к двери. – Поставить подножку, если вылезет неосторожно, впопыхах… Оседлать упавшего и произвести захват. А вот если он выдвинется по правилам, с подстраховкой, то ничего хорошего меня не ждет… Попытаюсь ударить по вытянутой руке с пистолетом».

Из-за двери доносились звуки возни, затем послышались крики. Внезапно – как молоток по нервам – ударили выстрелы и раздался звон разбитого стекла. Костовым начало овладевать нехорошее предчувствие, что он напрасно отпустил Надежду с пистолетом. Надо было по крайней мере отобрать у лихой девицы оружие. «Идиот! – выругал себя Костов. – Ну, идиот! Так лопухнуться!»

Заскрежетал замок, ручка в двери задергалась, Костов еще больше вжался в стену и приготовился к броску… Тут дверь резко распахнулась, и с воплем: «Антон Сергеич! СВОИ!» – на лестницу из квартиры Штырева выпала Надежда – с пистолетом в руке, без жакета, колготки порваны, и лицо перекошенное.

– Порядок! В углу валяется! – завопила она так, что у Костова чуть не лопнули барабанные перепонки. – Я как балконную дверь разбила, смотрю, он спиной ко мне стоит, наклонившись, сумку собирает. Только он начал разворачиваться, я по нему пальнула – мимо… Он тоже пальнул – тоже мимо. Я больше ждать не стала – вижу, никто из нас не чемпион по стрельбе, разбежалась, подпрыгнула и пяткой ему по челюсти. Он еще стрелял, но все мимо. Он к стене отлетел и башкой о косяк шмякнулся. Я потом для верности его еще прикладом приложила…

Увидев белое лицо Костова и его превратившиеся в игольные уколы зрачки, оперша осторожно поинтересовалась:

– Что-нибудь не так, Антон Сергеич? Я группу вызвала, как вы приказали.

Едва сдержав клокотавшую ярость, Костов оставил слова напарницы без ответа и, отстранив Надежду рукой, вошел в квартиру. Первым делом он прошел в комнату, где, как и говорила Надежда, в углу валялся поверженный Штырев – высокий блондин, с которым они намеревались всего лишь поговорить о его связи с Аленой Соловей. Сейчас говорить с ним было бесполезно. Лицо его было в крови, и сам он без сознания.

– Понятых, врача, прокурора, – обернулся Костов к Надежде, продолжая колоть ее игольными зрачками. – О твоих подвигах потолкуем потом.

Расстроенная Надежда, вздохнув, пошла обзванивать соседей, а Костов осмотрел квартиру. Жилище Штырева было довольно запущенное – чувствовалось отсутствие женской руки. Вещи – телевизор, видик, музыкальный центр, мебель, одежда в платяном шкафу, куда тоже заглянул Костов, – все были не дешевые, но выглядели сиротливо, непрезентабельно, как будто попали сюда случайно и на время и не нравились хозяину. Беспорядок – кругом валяются видеокассеты (Костов почитал названия – «Матрица», «Кулак ярости», «Криминальное чтиво» и прочее), лазерные диски, какие-то журналы. Судя по всему (Костов бегло перелистал журналы), Штырева интересовали автомобили, бабы и мордобой. Да, еще оружие. Тут только Костов опомнился – хоть клиент и без чувств, а осторожность прежде всего. Он обыскал ящики стола, шкаф, на всякий случай пошарил рукой под диванными валиками – не припас ли «высокий блондин» еще где-нибудь гранатомет или на худой конец «ремингтон» на погибель всем врагам. Но результаты осмотра говорили о том, что тот «Макаров», из которого Штырев шмалял по двери и по Надежде, был его единственным оружием, во всяком случае, здесь и сейчас. Несколько успокоившись, Костов продолжил изучение обстановки. Ботинки под батареей. Неглаженые сорочки висят на спинках стульев. Пустые бутылки по углам. Всюду пепельницы с окурками – на подоконнике, на ковре, на валике дивана. Около кресла клетчатой рубашкой вверх лежала непонятно как сюда попавшая игральная карта. Костов перевернул ее – карта оказалась тузом бубей. Рядом с косяком стояла явно подготовленная к выносу спортивная сумка, внутри врассыпную лежали аудиокассеты. «Не вынесла душа Штырева без любимых записей Шуфутинского…» – растрогался Костов.

– Все сейчас придут, – раздался покаянный голос Надежды за спиной Костова.

Он хмуро кивнул на сообщение напарницы.

– Ну, Антон Сергеич! Ну, что вы сердитесь, ведь обошлось же… Сколько бы мы с ним еще мудохались… – заныла Надежда. – Я хотела как лучше. Ну, что мне еще было делать? Победителей не судят. (На этих словах Костов посмотрел на нее так, что Надежда застыла на секунду с открытым ртом, потом продолжила свое занудство.) Ну ладно, пусть не победителей, пусть судят. Но малой же кровью удалось… А то еще неизвестно, как дело бы обернулось. Ну, Антон Сергеич, но почему не врезать по челюсти? Он же с оружием в руках и явно с агрессивными намерениями…

Надежда еще долго слонялась бы по квартире, наступая на пятки Костову, и нудила бы о том, что она «хотела как лучше», но деликатным покашливанием дали о себе знать стоявшие на пороге понятые – пожилая пара, соседи.

– Проходите, пожалуйста, – пригласил их Костов, и в этот момент в квартиру с гиканьем и оглушительным топотом сапог, разметав понятых в разные стороны, ворвалась наконец-то прибывшая группа захвата.

– Ничего не понимаю, – сказала Надежда, выслушав рассуждения начальника. – Что же это?.. Я, значит, напрасно жизнью рисковала, через этот клятый балкон лезла, ногами размахивала… Вы меня за нарушение дисциплины чуть не придушили. А в итоге, получается, у нас против Штырева ничего нет?

– А ты сама посмотри, – пожал плечами Костов. – Разрешение на ношение оружия у него оформлено – он как-никак охранник. Сам он сначала долго молчал – и любой рассудит, что это понятно после того, как ты его прикладом до сотрясения мозга приласкала. Потом заявил, что принял нас за бандитов и начал отстреливаться. Работа у него такая, что разные бывают конфликты… Врет, разумеется, с тобой он уже разговаривал как с представителем милиции и знал, что мы опера. Но всегда может сказать, что не разобрался, не запомнил тебя, обознался и прочее. Ущерба никому в результате этой истории, кроме как ему самому и его квартире, никакого. Все целы. У нас с тобой ни единой царапины. Сколько суд даст ему за эту перестрелку с представителями органов? Полгода условно, а то и оправдают. А если адвокат ему попадется наглый, мы с тобой будем молиться, чтобы он нам иск не вчинил – за нарушение неприкосновенности жилища, нападение, нанесение вреда здоровью и моральный ущерб.

– А убийство Лосского? – возопила Надежда.

– А с убийством Лосского тоже хило. Алина Сохова на очной ставке подтвердит, что видела его вместе с Семирягой в подъезде дома Лосского за полчаса до смерти последнего. Ну и что? Больше улик у нас против них нет. А они могли в этом доме делать, все что угодно, – прийти к приятелю, к девушке, могли ошибиться адресом… Алина слышала, как они болтали про шестнадцатый этаж, но… У нас нет даже подтверждения того, что они там – на шестнадцатом этаже – действительно побывали в этот вечер. Скажут: «Передумали, вверх не поднимались» – и мы ничего не докажем. А подтвердить это могли только трое: сам Лосский, Абдулов и Соловей. Двое мертвы, а Абдулов этого не подтвердит – почему, пока не знаю.

– Может быть, именно потому, что не хочет последовать за теми двумя… – задумчиво проговорила Надежда – иногда на нее снисходило озарение.

– И в то же время, – Костов с досадой щелкнул пальцами, – Штырев точно при делах. Только как это доказать? Он присутствует во всех эпизодах, как будто крутится вокруг этого дела, все время ходит где-то по краешку. Рядом с местом убийства Лосского он был. Служит у Беспанова, заключившего нелегальную сделку – теперь я это точно знаю – с Абдуловым. Поддерживал отношения с покойной Аленой Соловей.

– Антон! – В кабинет заглянул капитан из дежурной части. – Тебе просили передать – для вас есть заключение баллистической экспертизы.

– Надежда! – Костов указал подбородком на дверь. – Сходи за документом.

Напарница вернулась через десять минут очень воодушевленная.

– Антон Сергеич! – заорала она с порога. – Наконец-то везуха! Выстрел, причинивший ранение Алине Соховой тогда перед супермаркетом, был сделан из «Макарова», который принадлежит Штыреву. Он и в меня из него стрелял. Первое покушение на Сохову висит на нем. Правда, вывод пока сугубо предварительный…

– Это уже что-то, уже что-то, – забормотал Костов, вышагивая по кабинету и потирая руки. – Улика не стопроцентная, но с такими данными уже можно попробовать Штырева прижать.

– Как это не стопроцентная? – возмутилась Надежда. – Как он вывернется?

– Как? Например, скажет, что как раз в то время его пистолет куда-то пропал. Он уже собрался было заявить в милицию о пропаже оружия, как оно неожиданно снова нашлось – в ящике стола, например, или на рояле…

– На каком еще рояле? – не поняла коллега. – Рояля в квартире Штырева я не заметила. Его там точно нет.

– Неважно, – отмахнулся Костов. – Видимо, продолжаю его гипотетическую мысль, какой-то злоумышленник выкрал пистолет с целью совершить свое темное дело – убить Алину Сохову, и сделать это так, чтобы подозрение пало на невинного человека – то есть на него, на Штырева.

– Да это чушь! – возмутилась Надежда. – Неужели суд будет это слушать?

– Может быть, может быть… – покачал головой Костов. – В общем, считай, Надежда, что мы дело не сделали и даже не начинали. У нас с тобой одни подозрения и эмоции. А все должно быть перепроверено, задокументировано. Господи, работы впереди – невпроворот… Между прочим, я всю ночь крутил кассеты, которые при обыске мы нашли у Штырева в сумке. Я сразу подумал, что именно за этой сумкой он и вернулся домой, прежде чем скрыться окончательно. И знаешь, обнаружил там кое-что любопытное. На кассетах главным образом записи в стиле, который музыковеды респектабельно именуют «русский шансон», он же «кабак». Но одна кассета – совсем из другой оперы и прелюбопытная. Это запись телефонных переговоров Штырева с некой дамой, чей голос мне весьма напомнил Алену Соловей. И угадай, о чем они говорили?

– Ну, – пожала плечами Надежда. – Ранее этот Штырев утверждал, что таким образом – по телефону – забивал в графике Соловей время для себя. Предварительная запись на обслуживание, так сказать.

– А вот и нет, – усмехнулся Костов. – Никакого воркования и вообще ни слова о любовных утехах. Жесткий разговор, упорный торг, изворотливое лавирование… Судя по интонации, Штырев бедную Соловей был готов задушить сразу же, как только ему удастся до нее добраться. Но она! Честное слово, она достойна восхищения…

– Да о чем вы говорите? – нетерпеливо встряла Надежда. – Какой торг? Какое восхищение? О чем был разговор?

– Разве я не сказал? – удивился Костов. – Это же так очевидно. Соловей шантажировала их с Семирягой. Она видела, как они ссорились на балконе с Лосским, а узнав утром о гибели Олега, быстро сообразила, кто именно это сделал. Но никому не сказала, потому что просчитала, что здесь можно легко слупить деньжат. Мужики ее тогда не видели, решила она, и определить, кто их шантажирует, не смогут никогда…

– А они на самом деле видели?

– Нет, – мотнул головой Костов. – Я думаю, нет. Но Дуся… Она провела свою партию безошибочно – послушай пленки, и убедишься. Она слегка изменяла голос – пыталась басить, но голос остался узнаваемым. Специалист в два счета докажет, что голос – ее. Манеру изменить труднее, чем тембр. Они не смогли ее ни запугать, ни обдурить, ни вывести из себя, ни выследить. Соловей все просчитала на два шага вперед, все предусмотрела, все продумала до малейшей мелочи. Не поддалась ни на одну уловку. Время контакта всегда выбирала сама, говорила коротко, чтобы не успели засечь, и, видимо, постоянно меняла телефоны – кстати, пользовалась главным образом общедоступными аппаратами в кафе, клубах, магазинах, гостиницах. Это по характерному шумовому фону можно понять, он такой, знаешь, все время разный. Постоянно меняла место выхода в эфир. Они, когда поняли, в какие цепкие ручки попались, пробовали тянуть время, сбивать цену, но Дуся если и уступила, то чуть. Начала с двухсот тысяч, а закончила ста восемьюдесятью. Талант!.. А как сыграла роль проститутки? Вжилась, влезла в образ – да так, что и покидать его не захотела.

– Не понимаю, что вы так зашлись от этой авантюристки, – неприязненно отозвалась Надежда. – Если она была такая умная, то почему сейчас в морге валяется с перерезанным горлом?

– Умная-то умная, а какую-то ошибку все-таки допустила, – задумчиво проговорил Костов. – Несколько раз выходила на связь с одного и того же мобильника – чужого, украденного у клиента. Думала, если аппарат чужой, то накрыть ее не успеют. Устала, расслабилась, уверилась в собственной неуязвимости… А они успели.

– А как же она с убийцей под лестницу пошла, если, как вы говорите, она их видела на балконе?

– Наверняка трудно сказать. Но, вероятно, она запомнила главным образом Штырева, второй мог стоять в глубине балкона… А сейчас ты спросишь: «А как же царапины, почему она не насторожилась?» Ты уже задавала мне этот вопрос, и я тебе тогда же и объяснил: информацию о царапинах мы сразу же засекретили и в прессу не давали. Соловей не знала о царапинах. Внимательно слушала?

Надежда с готовностью кивнула.

– Внимательно слушала? А теперь забудь. Это все мои бездоказательные фантазии.

– Нет-нет, – запротестовала Надежда. – Мне очень понравилось. По-моему, это все объясняет. Только вы так и не сказали: за что Штырев и Семиряга убили Лосского?

– Разберемся, – проронил Костов.

Алинка надулась – обиделась, что он ей рассказал про отступной. Может, не нужно было? Ладно, хватит предаваться запоздалой чувствительности. Что сделано, то сделано. А кстати, что обижаться? Рассказал все как было. А то только и слышишь от нее – «Олег то, Олег се, не то что ты… Его я любила, а тебя нет». Дурочка, да если бы она знала, что он, Абдулов, ей жизнь спас – реально, по-настоящему спас от ножа – того самого, который потом в горло Алины Соловей воткнулся! «Не приходило тебе такое в голову, деточка? Не думала ты, что это было непросто, что мне пришлось преодолеть себя, чтобы позвонить влиятельному человеку и отвести от тебя беду? Ты хоть понимаешь, что мне пришлось одалживаться? И что я сделал это от всей души, от чистого сердца, потому что ценю тебя и – страшно сказать, – может быть, даже люблю? И что я МОГ БЫ ЭТОГО НЕ ДЕЛАТЬ? А Олегу на всех всегда было плевать – и на тебя тоже…»

Некстати сейчас эта размолвка. У него столько проблем! Нет, засело в голове как заноза – ее жалкое лицо, когда он сказал ей про деньги, ее слезы, ее «Уйди!», и мент хитрожопый тут как тут рядом с расстроенной девушкой. Только и ждет небось, чтобы воспользоваться моментом – ее беспомощностью, растерянностью… Абдулов звонил ей позже в больницу – трубку бросила и разговаривать не захотела. Он еще раз и еще набрал ее номер, но мобильник был уже отключен – «абонент находится вне зоны действия». Жаль, жаль, что поссорился с Алинкой, – ему сейчас так необходимы поддержка, сочувствие, крепкий тыл, теплая ручка на плече, преданный взгляд. А лучше, чем у нее, ни у кого это не получается. Нина… Она рядом навсегда, навеки за плечом. Но к преданности жены он привык, ее преданность уже давно, как бы это сказать, его не возбуждает. Не влечет, не притягивает – она стала слишком обыденной, отданной давно и безвозмездно. Такой, как воздух, как вода – дышишь, пьешь и не замечаешь, потому что это будет с тобой бесплатно и всегда, пока ты жив. Кому вздумается любить воздух или воду, которую пьешь? А за одно Алинино, обращенное к нему: «Не волнуйся, любовь моя, все будет хорошо», – он готов отдать что угодно. Ладно, хватит о взбалмошной девчонке. Через пару дней он утрясет свои проблемы – и в больницу, к ее ногам, с букетом красных полутораметровых роз, с такой охапкой, чтобы не помещалась в обхвате. И простит Алинка, куда денется. Сколько ни грусти об Олеге, а он уже не вернется… Глупо, конечно, что он слукавил ей, когда рассказывал про ту «порнушную» пленку, сделанную с участием Алены Соловей. «А как ты хотела? Я – свободный человек. Хочешь, чтобы я давал отчет двадцатилетней любовнице-сопливке? Ерунда! Я – мужик и на все имею право. Забудешь, лапочка. Выбора у тебя нет».

На следующее утро после показа той злосчастной видеопленки в ночном телеэфире все произошло, как и представлял Абдулов. Только хуже. Кечин полчаса орал на него матом у себя в кабинете и не желал слушать никаких объяснений.

– Мозги у тебя куриные, как у бабы! Ты соображал, что делал? Устраивать кобеляж под видеозапись! Любой полудурок смекнул бы, что трахать шлюх лучше без софитов! И групповуху умные люди не устраивают – каждая из телок потом свидетелем может выступить… Какая скрытая камера? Ты мне-то голову не морочь, я как-никак профессионал, четверть века телевидением занимаюсь. По ракурсу, по панораме, да по всему видно, что ты со своими потаскухами снимал этакую любительскую порнушку для внутреннего употребления! Ладно, глупость сделал, так еще допустил, чтобы пленка на сторону ушла! Сколько с нее копий уже сняли, имеешь представление? Ты хоть просекаешь, что цель – не ты, а Огульновский? Что твоя голая задница в эфире по нему бьет в первую очередь, по телеканалу, по нам всем? Ты о товарищах подумал? Судьба канала на волоске висит. После выборов ни одна сука кредит не дает – боятся, выжидают, пока прояснится, как у нас отношения с Кремлем сложатся. На выборах мы не на того поставили… Огульновский контакт пытается наладить с САМИМ – а он у нас, всем известно, чистоплюй, хороший семьянин, мужик с твердыми правилами. А тут твое брюхо со всеми причиндалами крупным планом по телевизору елозит…

Абдулов, покаянно выслушавший всю тираду, попытался вставить слово:

– Я все понимаю. Наверное, я заслужил упреки и даже презрение с вашей стороны. Можете оплевывать меня сколько угодно, хотя, честно говоря, я не понимаю, что такого ужасного я совершил. Я – свободный человек, и я мужчина. Не думаю, что зритель был так уж шокирован происходившим на пленке. Ничего из ряда вон выходящего, сексом все занимаются. Думаю, что мне, как телеведущему, это не повредит, скорее наоборот, только подкинет мою популярность. Ведь о таком – вволю потрахаться с несколькими молодыми девками – в глубине души мечтает каждый зритель. Только не каждый может себе это позволить. Одному жена не дает, другого останавливают закомплексованность и опасения огласки, третьему бабок не хватает. Но сейчас не это главное. Надо думать, что делать, что предпринимать. Нельзя допустить, чтобы пленку прокрутили второй раз. Может, позвонить в «ТВ-ресурс», договориться о выкупе ролика? Огульновский в этом тоже заинтересован…

Кечин смотрел брезгливо.

– Ты хоть подсчитал, во сколько может влететь нам покупка ролика? С какой стати нам тратить такие деньги за твою дурость? И не прикидывайся идиотом. Звонили мы в «ТВ-ресурс»… Им не деньги нужны. Будто не знаешь? Им наш канал опустить нужно. Это давление, это политическая акция, санкционированная на самом верху. Огульновскому недавно предложение сделали – уступить контрольный пакет за долги приближенному к Кремлю банку. Мы прозевали, как они наши долги скупили, причем по дешевке. Еще бы, кто Кремлю отказать сможет? Был шанс договориться, мы с Огульновским и так и сяк администрацию охаживали, уговаривали, убеждали в собственной лояльности. А ты все нам сорвал… Так что жди – Огульновский скоро сам скажет тебе большое спасибо…

– Подождите, подождите, – опешил Абдулов, он никак не ожидал такого тона и такого поворота событий. – Да как же… Ведь мы давние соратники, сколько пережито вместе, сколько побед одержано, мы же всегда подставляли друг другу плечо…

– Хочешь сказать: сколько хапали вместе? А сколько ты еще нахапал без нашего ведома!.. Не делай невинные глазки, знаем, что нахапал. Только твой номер всегда был семнадцатый. Ты только и способен, что телезрителя убалтывать. Ты всерьез думаешь, что это дорогого стоит? Денежки-то не ты добывал, а Огульновский.

Кабинет Кечина Абдулов покинул в растерянности – то, что Кечин страшно им недоволен, об этом можно было догадаться. Но что собирается предпринимать руководство канала, так и осталось непроясненным. От этого разговора в душе Абдулова укрепилось ощущение, что, во-первых, Кечин точно знает: повторно ролик нигде крутить не будут. И во-вторых: в этой истории точка еще не поставлена. Впереди ждет продолжение, и оно будет для Абдулова малоприятным.

Он подозревал, что Кечин ведет какую-то свою игру, преследует свою выгоду, вот только какую? Как разительно переменился тон генерального менеджера! Будто Абдулов наступил ему на его любимую мозоль! Или он решил утопить его, Абдулова, из личной неприязни? Надо бы выйти напрямую на Огульновского, только вряд ли это получится. Шеф в Лондоне, из телевизионщиков общается по мобиле лишь с Кечиным.

Однако долго сокрушаться по поводу недоступности Огульновского телезвезде не пришлось – владелец канала сам вышел на связь и был, как обычно, приветлив, доброжелателен и обходителен.

– Наслышан я, Аркашечка, о твоих неприятностях. Сочувствую. Не отчаивайся, дружок, это не конец света. Однако неосторожен ты, неосторожен… Как же так можно? Что же ты не сказал мне сразу, не посоветовался? Бизнес – дело общее, и твои личные промашки оборачиваются совместными убытками. Ай-ай-ай! Ну, ничего, ничего, дело молодое, нам, старикам (на этих кокетливых словах шефа Абдулов скривился – Огульновскому было всего 49), даже завидно. Обидно, что подряд неприятности, одна за другой. Сначала этот арест в Бутырке, потом запись с голыми барышнями. Ты вот что… Ты пока уйди из эфира, дай страстям утихнуть, пусть о тебе забудут. Слегка забудут, слегка, не насовсем. У тебя появится время поразмыслить, отдохнуть. Ты ведь все спешишь жить, а поверь моему опыту – кто познал жизнь, тот не торопится….

– Вы отстраняете меня от эфира? – ахнул Абдулов. – Это… Это несправедливо! Это выйдет телеканалу боком! Наоборот – надо ковать железо, пока горячо, меня осаждают с просьбами об интервью! Я могу сделать много полезного для компании и для вас. Давайте договоримся об информационной политике! Что мне сказать? Я…

– Для твоей же пользы! Для твоей же пользы! – перебил Огульновский. – Кто просьбами одолевает? Небось, «СПИД-Инфо»? Наш канал, Аркашенька, – квалифицированная пресса, а не бульварная. Я не хочу, чтобы ты на страницах желтых изданий живописал свои похождения. Я понимаю, ты намереваешься рассказывать совсем о другом – о провокации властей, правильно я тебя понял? Только ведь они все равно напишут то, что им нужно, а не то, что ты им скажешь… Спасибо, я тут почитал кое-что – переслали по Интернету из Москвы добрые люди. Тебя уже и вуайеристом, и эксгибиционистом называют… И с властями мне сейчас ссориться не с руки. Не волнуйся, речь идет всего о паре месяцев, не больше. Разве мы можем отказаться от твоего «Вызова времени»? Это же хит! Сенсация! Программа номер один на всем телевидении! И телезвезды вроде тебя на дороге не валяются! Пара месяцев, не больше, пара месяцев! Да… И что касается нового проекта. Сдай все наработки Кечину и пока притормози. Тут надо подумать… Ведь ты сдашь, не задумаешь какой глупости? Не хотелось бы.

Абдулов положил трубку в шоке. Этого не может быть! С ним такого никогда не может быть! Что они себе позволяют? Он – не предмет одноразового назначения, использовали и выбросили. Он – телезвезда, известный журналист и любимец публики. С ним так нельзя! Несколько минут Абдулов сидел в ступоре, пока им не овладела ярость. «Получите вы шиш с маслом, а не мои наработки по новому проекту! После такого… И потом, они мои, моя интеллектуальная собственность, – задыхаясь от злобы, думал он, шаря в своем письменном столе в поисках ключа от сейфа. – Да кому ваш поганый канал нужен! Да меня в любой телекомпании встретят с распростертыми объятиями…»

На выходе с этажа, который занимал восьмой телеканал, его неожиданно остановил охранник. Такое случилось впервые. Разумеется, у него никогда никто не спрашивал пропуск, не задавал никаких вопросов. Абдулов всегда миновал охрану, глядя поверх голов стражей порядка и лишь иногда рассеянно улыбаясь по сторонам.

– Аркадий Николаевич, – обратился к нему парень в форме. – Вас просил зайти генеральный директор Кечин, прежде чем вы уйдете.

– Хорошо, – спокойно и надменно повернул к нему голову Абдулов. – Я загляну к генеральному директору через пять минут, сейчас мне надо срочно выйти, меня ждут…

– Нет, – парень явно сделал над собой усилие, чтобы сказать «нет» Абдулову, – пожалуйста, вас просили зайти сразу же.

– Да пропустите меня! – взорвался Абдулов. – Уйдите с дороги! На каком основании вы мне препятствуете?

Парень ежился, крепился, слушая вопли разбушевавшегося Абдулова, но не отступал, по-прежнему преграждая тому путь.

– Всего пять минут, – раздался спокойный голос за спиной Абдулова. – Пожалуйста. Всего пять минут, Аркадий Николаевич. Вас не задержат надолго. Пять минут – и вы встретитесь с тем, кто вас ждет. Право, не стоит поднимать скандал из-за таких пустяков. Кечин очень просит зайти. Я вас провожу.

Абдулов обернулся – за спиной стоял откуда-то незаметно появившийся начальник службы безопасности канала. И Абдулов понял, что зайти к Кечину действительно придется, и именно сейчас. Он крепче сжал в руке конверт с дискетами.

Через пять минут, как и обещал начальник охраны, Абдулов вернулся в свой кабинет. Конверта в его руках уже не было. «Аркадий! – вспомнил он укоризненный взгляд Кечина. – Ведь тебя просили не делать глупостей. Мы тебе доверяли… Давай сюда, что ты там напридумывал по проекту. Теперь мы этим займемся, а ты отдыхай, не забивай себе голову. Налегке отдыхается спокойней».

Абдулов сидел и обдумывал свое новое положение. Но ничего толкового в голову не лезло – душили эмоции. И пока они не улягутся, ни до чего он не додумается – Абдулов знал это наверняка. Но не думать о том, что с ним сегодня произошло, тоже было нельзя. Дальше-то что, дальше?