Текст книги "Как загасить звезду"

Автор книги: Ольга Играева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Из-за этих мобильников одни неприятности. Яшкин помрачнел, вспомнив ТОТ случай. Приходится аппарат всюду таскать с собой. А вот он однажды лишился – девка слямзила. Неизвестно, что она с этим присвоенным мобильником делала, но его из-за девки и мобильника чуть не убили… Теперь он, когда выходит из дома, офиса или машины, всегда крепит телефон к поясу и каждую секунду проверяет, лапая себя справа за поясницу – на месте ли?

Вообще, и с девками надо бы уже завязать. Но жениться… Яшкин аж перекривился. Мысль о жене внушала отвращение. Спасибо, уже состояли в браке, знаем. Просыпаясь, видеть перед собой одну и ту же постылую рожу в бигуди, утром терпеть сюсюканье: «Лапсик, что ты хочешь на завтрак?», днем терпеть звонки в офис: «Любовь моя, я нашла обалденную сумку…», вечером терпеть упреки: «Опять с приятелями по бабам шляешься…» Нет уж. А кроме того, кто сказал, что содержать жену – это экономичнее, чем время от времени пользоваться услугами? Ничего себе… «экономичнее». При разводе бывшая стерва-жена – он тогда в толк взять не мог, глядя на уродливую длиннолицую тетку, как он мог всего каких-нибудь пять лет назад в нее влюбиться и предложить ей руку и сердце, – так вот, при разводе она содрала с него все, что можно, и даже больше. Удивительно, затмение на него тогда напало, не иначе… В суде смотрел и диву давался. Ноги у нее кривые от самого таза, плечи костлявые, нос сапогом, челюсть вперед торчит… А когда-то все казалось загадочным, пленительным, очаровательным. Бог ты мой, особенно худоба и нос! О локти уколоться можно. Нос ее представлялся очень пикантным, европейским, французским – вот что больше всего теперь возмущает!

Эта «француженка» после развода чуть было не оставила его без штанов. Хорошо, что она и знать не знала о кое-каких его депозитах и кое-какой недвижимости. Он – слава богу, не дураком уродился! – не слишком посвящал ее во все свои дела.

А с телкой чем хорошо? Никаких хлопот. Когда захотел, получил услугу, заплатил (цены нынче в Москве вполне доступные, если не сказать, низкие), и больше ничего тебя не касается – ни беременности, ни аборты, ни болезни, ни ее переживания и неприятности. И риск с девками минимальный – достаточно проявлять благоразумие. И никаких «отношений». Даже если опозорился, плевать. Никто об этом не узнает. Самой девке по барабану, лишь бы деньги были уплачены. И ему переживать нет резону – наплевал и забыл. Не получилось с этой, получится с другой, не в этот раз, так потом.

Яшкин припарковался в переулке прямо на чахлом заезженном газоне, перевалив через ограничительный бортик. «Идите вы все! Я не виноват, что московские власти не думают об удобных парковках. Где здесь машину можно оставить, чтобы не создавать помехи движению? Оглянитесь! Нигде! Только на газоне… И потом, разве я один такой?» Выкарабкавшись из-за руля – с каждым годом выбираться из машины становилось все труднее, – Яшкин неодобрительно, но в то же время любовно оглядел свой выпирающий из брючного ремня животик и даже огладил его слегка, поправляя полу кашемирового пиджака. Не торопясь, держась солидно, он рассовал по карманам права, бумажник, сигареты и зажигалку, очки в футляре, не торопясь нажал на кнопку электронного замка, раздался клацающий звук. Автомобиль подмигнул ему фарами. Так же солидно и не торопясь Яшкин, пару раз оглянувшись на автомобиль, двинулся вверх по переулку. Пройти надо было два шага, до поворота. Но он их не прошел.

Человек возник непонятно откуда – на шаги за спиной Яшкин недовольно обернулся. Он, как все нормальные люди, не любил шагов у себя за спиной. Не любил громких разговоров, хохота у себя за спиной. Как это люди не понимают, что они отвратительны для окружающих со своим оглушительным жизнерадостным ржанием? Стремительно приближающийся парень был Яшкину знаком. Яшкин содрогнулся, мгновенно вспомнив обстоятельства их знакомства. Беспомощность, унижение, непереносимая боль в солнечном сплетении и – темная трава, сумерки, шоссе… Боли еще не было, но Яшкин уже ее чувствовал. На висках выступил холодный пот. Страх зародился в нем и начал руководить всеми его действиями раньше, чем он успел что-либо сообразить или задуматься.

Яшкин попытался рвануться вперед, вложив в попытку все силы. Брюшко дернулось, ноги неповоротливо и бестолково задвигались под туловищем. Несколько десятков шагов Яшкин пробежал неуклюже, задыхаясь от ужаса, постоянно оглядываясь на своего преследователя.

– Помо… – захрипел он, видя, что тот настигнет его через два шага.

– Тише ты, – шикнул на него знакомый, набегая. – Чего орешь, режут тебя, что ли?

На долю секунду Яшкину в безумной надежде почудилось, что он и вправду зря поднимает шум. Парень бежит вовсе не за ним, он не хочет сделать ему ничего дурного, он тут оказался случайно, мимоходом, бывают же такие совпадения! Он, Яшкин, просто паникер, на него слишком большое впечатление произвела их предыдущая встреча. Интересно, а второй тоже где-то поблизости?

Надежды хватило на доли секунды. Яшкин уже не бежал, а пятился, не сводя вылезающих из орбит глаз с лица парня.

Тут что-то серое и резкое мелькнуло перед глазами Яшкина, внезапно наступила тошнота, отвратительно закружилась голова, во рту ощутился посторонний привкус, слева у шеи, он почувствовал через рубашку, стало горячо и мокро. В поле зрения попало что-то глянцевое, блестящее, нестерпимо красное. Снова послышались какие-то звуки, последовали какие-то движения, которые он уже не мог ни отследить, ни расшифровать. В ушах пело – сначала тихо, потом все громче, громче. Это был не шум, а именно какой-то мотив – грозный, надвигающийся с каждым вздохом (а вздохи с каждым мгновением давались все труднее), мотив, нарочито скрытый, вплетенный в затейливую какофонию однообразных шелестящих звуков и пульсирующих сигналов, полный тайны, которую Яшкин именно сейчас, именно в этот момент должен был разгадать. Он хотел, рвался, мечтал, стремился разгадать его всеми силами. От этого, казалось, зависит жизнь.

С этим стремлением, под этот мотив он и затих навсегда.

Утром на работе, куда Костов заявился, само собой, невыспавшимся, его встретила дурная весть: в одиннадцать начальство ждало его у себя с докладом по делу Лосского. Результатов расследования у Костова не было никаких – не станешь же рассказывать полковнику всю эту лирику про неких «двоих». Эксперты тоже ничем не помогли – так и не смогли выделить из подногтевой грязи Лосского частички кожи убийцы. Они, правда, окончательного отказа не давали, обещали помудрить еще, но когда это будет! Костову нечем было отчитываться.

Пораскинув мозгами, Костов понял, что раз так, то у него остается единственный выход – перейти на начальство в наступление, переключить его внимание с отсутствия результатов на нехватку людей. Дело разрастается как на дрожжах, а работников, как и вначале, всего двое – он да неопытная Надежда. Дайте людей! Объем работы… Ни один Юлий Цезарь не справится… Опросы свидетелей… Отработка связей… Хорошо, если в итоге удастся выпросить в подмогу еще кого-нибудь. Двоих не дадут, но даже если дадут еще одного опера – это будет победа! И отсрочка начальственного гнева.

Был у него в запасе еще один отвлекающий маневр – версия про Абдулова. Начальство к этой версии очень благоволит и много раз давало понять, что не будет возражать, если во всем окажется виноватым именно он – телезвезда, информационный киллер, сокрушитель авторитетов и гроза публичных политиков. Тут можно было навешать лапши про вранье Абдулова, про отсутствие у него алиби на вечер убийства Соловей. («Не слишком ли круто для известного богатого журналиста? Ничего, для начальства сойдет…» – решил Костов.) Наговорить с три короба про то, что телевидение – место, где вершатся темные делишки. (После недавнего показа нескольких телесюжетов о «провальной» деятельности ГУВД начальство эти рассуждения примет с большим сочувствием)…

Когда Костов уже практически выработал свою тактику поведения на совещании, позвонил Вадим Занозин. Он не стал морочить голову приятелю и после обмена приветствиями сразу приступил к делу.

– Слушай, – сказал он. – Тут такое дело – у нас есть убийство, очень похожее по почерку на убийство той твоей проститутки. Нож в шею… Вчера ночью и, кстати говоря, рядом с той же «Змейкой», в переулке…

Нельзя сказать, что Костов сильно обрадовался новости. «Трупов с каждым днем все больше, и все на мою голову», – вот что он подумал в первую очередь.

– Ты уверен? – промямлил он. – И что, опять проститутка? Вокруг «Змейки» орудует сексуальный маньяк?

– Нет, – удивил его Занозин. – Мужчина.

– Ну, тогда я вообще ничего не понимаю, – рассердился Костов. – Чего он режет без всякой специализации? Мы так не договаривались… Ладно, хоть что-то нашли на месте убийства?

– Машину жертвы, больше ничего. Убитый – некий Яшкин, бизнесмен средней руки… Кстати, не подумай плохого, – по нашим сведениям, парень имел немодную сексуальную ориентацию. Намекаю для недогадливых – предпочитал женщин. Регулярно снимал девочек именно в «Змейке», но вчера его там никто не видел. Видимо, он подъехал с намерением славно провести вечер в компании милашек из «Змейки», вышел, закрыл машину, и тут его настиг нож убийцы…

– Красиво расписал, тебе бы романы сочинять, – похвалил Костов. – Яшкин, Яшкин… Что-то знакомое. Спасибо, забегу сегодня посмотреть протоколы. Надежда, – строго вопросил он вбежавшую в комнату подчиненную. – Кто такой Яшкин? И почему ты опаздываешь на работу?

– Так, Антон Сергеич, – запричитала она, бросая сумку, поправляя чулки на коленках и стягивая тесную джинсовую куртку с плеч – все одновременно. – С утра никак глаза не могла продрать после вчерашнего. Перетрудилась вчера. Хуже того – все руки-ноги болят, будто меня палкой избили. Ведь уже сто лет не бегала три тысячи… Андантинов утром капризы устроил – то ему манную кашу на завтрак подавай, то овсяную, полчаса раздумывал. Даже чай заварить не желает – все сама сделай и ему подай. Бабское, нудит, это дело.

– Прав, – отрезал Костов.

– А я и не спорю, – пожала плечами кроткая девушка. – А Яшкин, Антон Сергеич, это знакомый Соловей. Тот самый, чьим телефоном она пользовалась для связи с клиентами.

– Так что же ты молчишь? – набросился на напарницу Костов, хотя как раз именно Надежда ни капельки не молчала. – Он убит вчера ночью ударом ножа в шею, как и Соловей. Надежда, мне это не нравится. Трупы множатся, а у нас ни одной идеи. Почему у тебя нет ни одной идеи?

– Сейчас будут, – пообещала Надежда. – Соловей связывалась по телефону Яшкина с клиентами…

– Значит, – подхватил Костов, – Яшкин тоже ходил у нее в клиентах. Телефон он ей либо подарил, либо она сама себе его «подарила» тайком от Яшкина. Его нашли рядом с той же «Змейкой», и девушки утверждают, что он был завсегдатаем… Что связывает жертвы и убийцу? Телефон и… секс. Убийца знал Соловей, пользовался ее услугами и знал Яшкина. Ну и что?

Оба тяжело задумались.

– Антон Сергеич, – первой не выдержала Надежда. – Ну что мы тут мудохаемся? Давайте поедем на место, посмотрим труп в морге или на худой конец к Занозину – потолкуем. Что мы тут своими мозгами вымучаем?

– Вот что, – ответил Костов. – Придется тебе еще раз поговорить с тем клиентом Соловей… Ну, помнишь, номер которого у нее в мобильнике последние раз пять был зафиксирован. Входящие она не принимала – заблокировала, естественно. Зачем ей нужны были знакомые Яшкина, которые, разумеется, знать не знали, что аппарат сменил хозяина, и надеялись по этому номеру вступить с ним в контакт? По мобильнику Яшкина она только звонила сама. Довольно странно, кстати… У нее было явно больше одного клиента, а в мобильнике – практически один телефон, записанный много раз. Другой идеи у меня нет. А этот по крайней мере – судя по количеству записанных звонков – неплохо знал Соловей, и есть шанс, что знал и Яшкина.

«Есть еще одна зацепочка – Диана, но к ней мне обращаться не хочется, – подумал Костов и вспомнил: «Эй, красавчик, не заглянешь ко мне завтра вечером?» – Нет, не хочется. Да и вряд ли она что-то знает больше того, что уже мне поведала».

– Обрати внимание, Надежда, что во всех случаях фигурируют какие-то двое. На балконе с Лосским перед его смертью ругаются двое. Какие-то двое – правда, порознь – фигурируют в деле убийства Соловей. Покушение на Алину Сохову – опять двое! – переменил тему Костов.

– Это при втором покушении, при первом – один, – ради справедливости поправила начальника Надежда. – Этот, за которым я бежала, был очень напуган, в панике. По голове Соховой он, между прочим, колотил трубой с ожесточением, но без всякого толка… Я думаю, охрану к Соховой можно не приставлять – сдается мне, этот «бегун» забился сейчас в ужасе в какую-нибудь нору и нос оттуда боится высунуть. И описания этих двоих – скудные и все вразнобой. Один белесый, другой невысокий, со следами царапин на щеке. Следы давно сошли, я думаю… А тот, за которым я бежала, не белесый, а рыжий и очень молодой, может быть, даже тинейджер. А другого я не разглядела, он в машине сидел.

– Только тинейджеров нам не хватало… – вздохнул Костов. – А то у нас загадок мало.

Абдулов проснулся среди ночи внезапно, как будто кто-то ткнул его кулаком в бок. Он резко сел, скинув с ног одеяло, но оставаясь в постели. По лицу струился пот. Ему казалось, он слышит собственное тяжелое с присвистом сопение – оглушительное, отвратительное, как у какого-то безнадежно больного старика. В боку кололо. И это у него, блистающей телезвезды, по которому сходит с ума не одна тысяча дурочек-телезрительниц! Неужели он сдает? Ему только под сорок – и уже сдает… Становится неопрятным, безразличным к своей внешности. Он вспомнил кадры последнего «Вызова времени» – Абдулов поразился, увидев себя. Как у него по ушам висят сальные пряди темных волос, как обвисли щеки, какие усталые – и главное, врущие! – у него глаза. Какое фальшивонадутое лицо… И эта недавно появившаяся бессонница. Он бросил взгляд на настенные электронные часы – 1.45. Уже не первую ночь он просыпается в это время – от часу до двух – и больше не может заснуть, хоть стреляйся. В десять вечера глаза слипаются, голова клонится – просто невмоготу. Кажется, упадет в кровать и проспит трое суток без перерыва… Но нет, каждую ночь кто-то злой и безжалостный будит его и не дает больше сомкнуть глаз. Он старался проводить время в телецентре, работать по ночам, но тогда получалось, что он не спал сутками, а так долго не протянешь.

Можно, конечно, еще откинуться на подушку, потаращиться в потолок в надежде, что к нему вновь незаметно подкрадется сон. Только он не подкрадется – все испробовано. Самое омерзительное, что, когда у тебя бессонница, ничем нельзя заняться, кроме как думать. Думать! Именно этого он ни за что не хотел.

Он покосился вправо, где лежала Нина – та не шевелилась, дышала ровно. Он поколебался – может, разбудить ее, попросить принести лекарство, приготовить успокоительный чай? Все будет не так тоскливо в этот серый послеполуночный час. Нет, лучше не надо – меньше объяснений, меньше ахов и меньше удушающей Нининой заботы. Абдулов потянулся к тумбочке, на которой с вечера должен был остаться стакан с минералкой. Минералка была теплой – он, сморщившись, толкнул стакан на место. «Нужно выпить», – подумалось ему. Опять все то же самое – пойти в гостиную, натянув на плечи шелковый халат, достать из бара бутылку, налить, выпить… И думать. Мысли полезут в голову помимо его желания. Как ни напивайся, а до конца они не уйдут, эти мысли. Будут возвращаться, бродя по кругу, как их ни гони. Как ни старайся думать о чем-нибудь приятном – например, об Алине. Приятном… Даже мысли об Алине отныне отравлены воспоминаниями об Олеге. И не только ими.

Алина, бедненькая… Лежит сейчас на больничной койке, расплачиваясь неизвестно за что. Второй раз подряд. Все из-за него. Если бы он тогда не сделал того, что сделал, ничего бы не случилось! А что бы случилось вместо этого? «Что-то другое, – ответил самому себе Абдулов упрямо. – Что-то другое. Не такое ужасное. Все как-нибудь… рассосалось бы. Всегда рассасывалось, всегда улаживалось. И тогда уладилось бы». И все же он не верил до конца в собственные слова. Когда-нибудь все это точно кончилось бы плохо.

Абдулов замотал головой, пытаясь отогнать от себя это идиотское и ничем не обоснованное чувство вины. Он не убийца, он ни при чем. Почти ни при чем.

В последнее время у него появилась не только бессонница. Появились и кошмары, терзающие его, когда наконец удавалось заснуть. Вот и сегодня… Опять снились те двое у лифта и Олег. Темные фигуры поворачивались, уходили от него в проем балкона, и он во сне тщился их остановить, крикнуть: «Подождите! Давайте потолкуем! Это дело яйца выеденного не стоит! Я все улажу!..» Зачем? Зачем? Как все неисправимо сошлось, совпало! Но ведь это не он виноват, что все так совпало! Значит, это судьба, значит, это так року было угодно! Снилась бледная измученная Алина, прижимающая к груди бинты, – она шла на него во сне неверными шагами, глядя неподвижными сумасшедшими глазами, и он точно знал, что она хочет его обнять, но боялся ощутить в руках теплое хрупкое тело. Боялся, что оно покажется ему незнакомым, чужим и неприятным. Боялся, что Алина запачкает ему рубашку. Снилась истекающая кровью Соловей – такая, как на тех фотографиях, которые показывал мент. В черном парике, белой блузке и с провалом на горле. Но не мертвая, а еще дышащая, силящаяся что-то у него спросить. Однажды ей это удалось (Дуся прижимала руку к ране, голос шелестел, прерываясь время от времени отвратительными влажными хрипами), и Абдулов в ужасе услышал, как она прошелестела: «Где мне монтировать новости?» И, пошатываясь, отправилась по коридору в аппаратную, не обращая внимания на шарахающихся от нее коллег… С обеими он был близок. Одна мертва, другая ходит по лезвию ножа, над провалом, чудом дважды осталась в живых. Они терзали его душу больше, чем мертвый Олег.

«Ну, при чем, при чем тут я? Уж к смерти Соловей я не имею никакого отношения! Откуда я знаю, что она там затеяла! Я что, ее к этому принуждал? Склонял? Уговаривал?» – злился Абдулов. И чем больше убеждал себя, что не виноват, тем больше в глубине души укреплялся в своей догадке: не случись убийства Олега Лосского, Дуся была бы жива. Все началось тогда, возле лифта, с него, с Абдулова. Или нет, раньше. «Раньше. То, что случилось возле лифта, – пустяк, ничего не значащее событие, проходной момент. Ерунда. Это вообще НИЧТО! Только идиот способен придавать таким вещам какой-то глубокий смысл и тянуть от них цепочку фатальных событий. Тебе зачем уподобляться таким идиотам? Есть себя поедом? Незачем. – Абдулов хлебнул коньяку. – Но что такого ужасного я сделал раньше? НИЧЕГО!!! Ничего, чего бы не делали все окружающие». Господи, он, конечно же, не виноват! Не он, но кто тогда привел в действие неумолимые силы, которые вершат это кровавую круговерть? «Кто спустил с поводка кровожадных псов судьбы и кто загонит их обратно в клетку?» – пробормотал Абдулов и вдруг понял, что получилось похожее на подводки к сюжетам, которые он пачками пишет по пятницам, монтируя очередной выпуск «Вызова времени». Пошлость. «Псы судьбы», «клетка»… Пошлость. «А разве не кровожадные? Олег, Дуся, Алина… Не в этом дело, название не главное. Главное – что может остановить эту чертову смертоносную машинку?» Ему это оказалось не под силу. Абдулов хмыкнул и мотнул головой. «Да уж, понятно, не под силу! Ты не господь бог…» Очередной глоток коньяку.

Абдулов взял в руки валявшийся рядом на диване пульт и включил телевизор, максимально утишив звук, чтобы не разбудить Нину за стеной. Впереди несколько бессонных часов – он по опыту знал, что теперь сможет забыться только к рассвету, надо как-то проводить время. Час эротических фильмов, спортивных репортажей, вытесненных из прайм-тайма (любишь теннис? значит, посмотришь и в полночь!), час заумных разговоров для полуночников – а интеллигенции в России полагается быть полуночниками. Наверное, потому, что, если ты через два часа после ужина, как диктует распорядок дня, ложишься в постель и послушно засыпаешь, это значит, что ты не радеешь за Россию, у тебя не болит душа о судьбах человечества, тебе наплевать на проблемы шаманизма в отдаленных районах Севера… Болеть душой за все это днем невозможно. Нет, ты сиди, сосредоточенно кури на фоне темного окна, освещая свой высоколобый возвышенный профиль огоньком сигареты, и думай, и высказывай мысли… Причем начинай не раньше чем в 1.30. Что у нас там? Абдулов щелкал кнопкой выбора канала – обнаженная натура, тошнотворный триллер – кровь хлещет рекой («Тьфу! Я про все эти смерти забыть хочу, а мне опять в глотку пропихивают…»), две говорящих о непонятном головы… На других каналах пошло веселей. Комедия с раздеванием – наверное, молодежная, тут опять обнаженка…

Абдулов собрался было проскочить порнушный фильм, щелкнуть опять кнопкой, но не сделал этого. Что-то необычное было в фильме и даже странное… Любительская работа? Документальное кино? Снято явно непрофессионально, примитивно. Или авторы намеренно косят под примитивизм и непрофессионализм? И что-то в этом фильме есть безумно знакомое. Абдулов непроизвольно напрягся и подался вперед, впившись глазами в экран, им вдруг овладело предчувствие чего-то нехорошего. На пленке голый мужик возится с женщиной – она располагается спиной к зрителю, а мужик… Тот стоит передом, все у него наружу, без фиговых листков. Они шутливо борются, он опрокидывает ее на диван… Или их две? Сбоку в кадр время от времени лезет явно женский локоть. Кадры меняют друг друга – то крупный план, то дальний, иногда изображение не в фокусе. Вот сейчас камера делает поворот, сейчас будет видно лицо мужика – Абдулов, уже поняв, в чем дело, и все-таки надеясь на чудо, не отрывал от экрана глаз, обливаясь холодным потом. А вдруг это что-то другое, просто похожее? Но чуда не произошло. Голый мужик на картинках оказался им, Абдуловым.

Полвторого ночи, бессонница, и на экране кадры видеофильма, который они давно в угаре сексуальных игр и буйства эротической фантазии сняли вместе с Дусей Соловей. Ныне покойной.

Оглушенный Абдулов сидел в ступоре и не мог понять, что ему теперь делать. Действо на экране продолжало разворачиваться. «Как? Откуда? Зачем? Кому надо демонстрировать ЭТО по телевидению? Чего они хотят добиться? Не льсти себя надеждой, что сейчас глубокая ночь и никто ЭТОГО не видел. Сотни тысяч смотрят телевизор как раз в это время – все твои знакомые-интеллигенты, например. И десятки сейчас записывают сюжет на видео, чтобы потом посмаковать… Какой стыд! Позор! Как я завтра покажусь в «Останкино»?» – Абдулов схватился за голову, представив, как подчиненные станут при встрече сочувственно жать ему руку, говорить: «Какая гадость! Наплюй!», прятать глаза, а за его спиной – ухмыляться и с готовностью обсуждать детали ролика. Как отреагируют Кечин и Огульновский, он даже боялся себе представить. Слава богу, его родители и теща в такую пору спят…

Внезапно Абдулов как будто очнулся – срочно вырубить телефоны! Он кинулся в прихожую и выдернул из розетки шнур стационарного телефона (рюмка коньяку в руке мешала, Абдулов хотел было оставить ее на полочке под зеркалом, но подумал и не оставил, а, напротив, отхлебнул из нее и сжал крепче). На цыпочках он прокрался в спальню, где по-прежнему безмятежно спала жена, и осторожно проделал то же самое со стоящим там вторым аппаратом. Последним был отключен его мобильный. «Женина труба! – вдруг осенило его. – Нине тоже могут начать звонить!» Он, торопясь, вернулся в спальню и долго копался в стоявшей на тумбочке сумочке жены. Рюмку все-таки пришлось поставить рядом, но Абдулов не забывал к ней прикладываться. В этих женских сумочках сам черт ногу сломит, никогда ничего не найдешь. Под руки попадался раздражающий хлам – помада, платочек, тушь для ресниц, записная книжка, ключи одни, ключи вторые, ключи третьи, его фотография (боже мой! к черту!), еще одна помада, сигареты (их он прихватил), прокладка в индивидуальной упаковке, свернутые комочком прозрачные гольфы, леденцы, жвачка… Он успел «придушить» женин мобильник прямо на звонке. Труба только коротко тренькнула. Абдулов оглянулся на Нину – та не проснулась, лишь заворочалась, перевернулась на другой бок.

Что делать? Что делать? Абдулов кружил по кухне с рюмкой в руке. Ладно, плевать на этот дециметровый канал, главное, чтобы это был первый и последний показ! Единственный! Главное, чтобы никто не подхватил инициативу, чтобы пленка не всплыла еще где-нибудь! Значит, выхода нет – надо звонить Огульновскому и падать ему в ножки, пусть давит на все рычаги и кнопки, пусть делает что хочет… И исчезнуть на время!

Прыгающими руками Абдулов достал сигарету из добытой у жены пачки и прикурил от электрической конфорки – спичек в доме не было, а пробираться снова в спальню, чтобы достать зажигалку из жениной сумочки, у него уже не было сил. Он нетерпеливо топтался у плиты и мял сигарету, ожидая, когда конфорка наконец разогреется. Фу, сладкая женская гадость! Сам он бросил курить с невероятным трудом год назад и даже после Бутырки еще старался держаться. Но нет, видно, не дадут ему вести здоровый образ жизни.

– Семенов! Ты видел это? Что делать? – Абдулов не колебался, прилично или нет звонить приятелю далеко за полночь.

Он не ошибся – судя по голосу, Семенов еще не ложился.

– Видел, – спокойно ответил тот. – Что же ты ведешь себя так глупо, старичок? Пара вопросов для уточнения. Съемка подлинная?

– Да съемка старая! Ей сто лет! Меня подставили! Мне и в голову не приходило… Ах, суки! Молодой был, безголовый! Я не знал, что девки все на пленку фиксируют, они мне в стакан какого-то дурмана подсыпали, я как сам не свой стал… Ты меня знаешь, я не такой идиот, чтобы!.. – врал он вдохновенно.

– Еще. Знаешь, кто это сделал? – прервал его Семенов.

– Понятия не имею. Вернее, я знаю, кто снимал – той девки уже нет в живых… А кто показал и зачем, понятия не имею. Я, конечно, буду звонить руководству этого поганого канала, но не думаю, что многого добьюсь. Закон не обязывает журналистов раскрывать источник информации. Что делать, Семенов? Может, исчезнуть на время? Пусть пока все успокоится.

– Наоборот, – проронил Семенов. – Все наоборот.

– Что «наоборот»?

– Как бы, деточка, тебе ни было противно, а придется не только не исчезать, а напротив – предстать пред очи публики и пойти в наступление по всем фронтам. Главное – ничего не объяснять, не оправдываться и не чувствовать себя виноватым. И как ни прискорбно, врать тоже нельзя. Твоя позиция: это неправомерное вмешательство в частную жизнь, ты подаешь в суд на канал и обращаешься в прокуратуру с требованием разобраться в случившемся. Тебя будут спрашивать – было или не было? Фальшивка или нет?

– Скажу, фальшивка, работа спецслужб, – горячо ввинтился Абдулов. – Сейчас на компьютере можно все, что угодно, сфабриковать. Мне поверят, все знают, что наследники КГБ…

– Какое отношение КГБ или даже его наследники имеют к твоему кобелированию? – отрезвил его Семенов. – Ты бы лучше меньше штанами тряс! Врать нельзя – тут дело юридическое, каждое слово должно быть взвешено семь раз. Будешь выступать на всех каналах, во всех программах новостей и давать интервью всем, кто хочет. Другой линии поведения я тебе предложить не могу.

– Но это значит самому выйти к позорному столбу! – ужаснулся Абдулов.

– Да, – согласился Семенов. – Придется через это пройти. Но ты справишься.

Надежда, отправившаяся во исполнение задания Костова разговаривать с клиентом Соловей – с тем, которого та часто вызванивала по мобильнику, – обнаружила, что тот ушел в отпуск. «Стало быть, как вы понимаете, – объяснил ей охранник офиса при входе, – встретиться с ним сейчас не представляется возможным». Парень в форме стоял, перегораживая ей дорогу, крепко расставив ноги в шнурованных ботинках, весь подтянутый, собранный, в голубой рубашке, отглаженный и спокойный. Охранники в этой конторе научились выполнять свою работу, не хамя посетителям, – большое дело, признак солидности заведения.

Надежда стояла, задумавшись, и не освобождала проход, что не нравилось охраннику. Как она это просекла? Непонятно. По нему это никак не читалось – глаза невозмутимые, на лице ни одна жилка не дрогнет, движения расслабленные, мягкие, даже губы растянуты в предупредительной улыбке. Но спинным мозгом, – видимо, именно там и располагается орган той самой интуиции, на которую ссылаются люди, когда не могут определить источник своих ощущений и тревог, – она чувствовала, что своим присутствием раздражает аккуратиста. Отчасти поэтому она и не уходила – из чувства безотчетного противоречия.

Ей не нравилась эта ситуация. «Парень уходит в отпуск именно тогда, когда у нас возникают к нему вопросы. Мне все это не нравится», – думала она. Не очень справедливый ход рассуждений. Лето – пора отпусков, и не думают ли менты, что каждый гражданин России будет с ними советоваться, прежде чем отчалить на Канарские острова, к тетке в Саратов или к рыбакам на Камчатку – в зависимости от того, у кого какие пристрастия и финансовые возможности.

– Где он проводит отпуск? – спросила она у охранника.

– Понятия не имею, – пожал плечами тот, продолжая перегораживать ей дорогу.

«Не нравится мне это», – утвердилась в своих ощущениях Надежда. Манере заявлять о том, что ей что-то не нравится, Надежда научилась у своего шефа Костова. У него эта фраза – труба к атаке. После таких заявлений Костов выхватывает пистолет, бьет морды, вышибает ногами двери и выкручивает уши тем, кто опрометчиво его раздосадовал. Что она означала у нее, Надежда пока не определила. Единственное, в чем она была сейчас уверена – в том, что ее врожденное упрямство разрослось здесь, у входа в офис «Продукты Беспанова», до космических размеров. Она поняла, что ни за что не уйдет с порога, пока не вызнает все, что можно, об этом внезапно исчезнувшем клиенте Соловей. Пусть даже он всего лишь ушел в отпуск. Кто родные, как с ними связаться, как связаться с самим отпускником (она не верила, что в таких конторах сотрудники, отправляясь в отпуск, не оставляют на всякий случай своих координат начальству)… Но отдел по работе с персоналом и разговаривать с ней не станет без санкции с самого верху – от генерального директора или владельца.

– Молодой человек, – Надежда льстиво улыбнулась охраннику, – а где тут у вас можно позвонить… – Антон Сергеич! – орала она через минуту Костову из специально оборудованной телефонной будочки для посетителей. – Наш клиент, он же по совместительству клиент Соловей, убыл в отпуск. Куда, не говорят. Я не знаю, что со мной происходит, но сто пудов – здесь надо копать до упора. Меня, конечно, и на порог никто не пустит просто так… Шеф, позвоните в УБЭП – быть не может, чтобы у этого «продукта Беспанова» не было никаких грешков или замутнений с ребятами – или по налогам, или по валютным операциям… Может, с таможней. Пусть мне выхлопочут встречу с этим «продуктом» – просьбе УБЭПа он навстречу пойдет, не может не пойти. Я здесь подожду, перезвоню…