Текст книги "Как загасить звезду"

Автор книги: Ольга Играева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Чего, блин, вы хотите? – заорал абитуриент, владелец собственной трехкомнатной квартиры. Матерился он теперь – мальчик из приличной семьи – беспрерывно и надсадно.

– Мне надо, чтобы ты быстро и искренне ответил на мои вопросы. И тогда – обещаю – я буду с папой деликатен, насколько это возможно. Но если ты убил Олега Лосского, то поделать ничего не смогу… (Парень дернулся: «Вы что!») Первый вопрос: долг был? – наконец смог приступить к делу Костов.

Полуголый Сергей Эдвинович помолчал, глядя вызывающе, раздумывая, послать мента подальше или все-таки ответить, потом кивнул.

– В ночь убийства Олег поднимался к тебе скандалить и требовать возврата денег?

– Поднимался. Мы тут с приятелями… В общем, мы были уже очень хорошие, так что объяснения с Олегом не получилось. Он, кстати, и сам едва лыко вязал.

– О чем толковали?

– Уже плохо помню. Он орал что-то вроде того, что, мол, пришлет «быков» от знакомого авторитета и я верну деньги с процентами как миленький, иначе папе вернут меня по частям… Ерунда. Не был он знаком ни с каким авторитетом – начитался газет и давай мне мозги пудрить про «счетчик». Сегодня эту терминологию даже пенсионерки выучили. Он думал, я в штаны напущу, а я сразу просек, что он блефует. Да и вообще, он странный был. Сначала орал: «Должок! Должок!», а потом тут же забыл про деньги, с бабой в углу уединился… Как будто у меня тут бордель. Я думаю, не так уж ему были деньги нужны, приперся просто покуражиться, спектакль закатить.

– Ну, и на чем порешили?

– А ни на чем. Олег побазарил и убрался восвояси.

– А может, не так все было? Олег тебе пригрозил, ты испугался и решил кончить все одним махом. Позже, через пару часов, ты спустился этажом ниже, обнаружил стоящего в одиночестве на балконе нетрезвого Олега – он после вашего разговора еще добавил. Ты перекинул его через перила – и нет никакого должка. А Олег напоследок тебе физиономию разукрасил – мы, к твоему сведению, у него под ногтями частицы кожи обнаружили. Доказать, что твоей, – плевое дело. Так было?

– Не так! И прекратите меня запугивать! Царапины у меня на роже вовсе не от Олега, а от той вашей сучки шоссейной. Она нас тут всех перецарапала-перекусала, как бешеная. За что, главное? За то, что мы ей работу по профессии предоставили? Еще заявления пишет, шваль подзаборная!.. Незачем мне было Олега убивать. Я… с папой в ту же ночь переговорил, сразу после того, как Олег отвалил. Не понравились мне эти сцены, Олег уже не первый раз такой театр устраивал. Я подумал, что если так и дальше будет продолжаться… Надоело. Я предпочитаю честно смотреть в глаза людям. Неохота было к папе обращаться, да откуда я еще пять тысяч баксов возьму? Повсхлипывал в трубку, побился головой об стену, поныл, что больше не буду, послушал его нотации… И он мне обещал деньги. Можете его спросить, когда будете с ним разговаривать, – он подтвердит. Он дал мне деньги! Понимаете? Дал! Мне незачем было убивать Олега, если вы полагаете, что я такой дикарь, что из-за денег стану людей мочить.

«Надеюсь, что подтвердит, – думал Костов. – Хотя папа с сыном могли сговориться. Со стороны папы это была бы большая ошибка».

– А-а-а… То-то ты не признавался, что был должок. У папы ты денежки взял, а Олег между делом скончался. И ты – как колобок – и от папочки ушел, и от Лосского ушел, и баксики в карман положил в двойном размере. Папа назад денежки не потребует – он имени кредитора даже и не знает, так ведь? И с убийством Олега твой долг не связывает. А Лосский не потребует тем более. Талантливый ты мальчик! Очень сообразительный… Радость одолевает за твоего папу.

Абитуриент насупился – опер попал в точку.

– А что? Я честно хотел отдать. Я попозже в ту же ночь – в третьем часу – после звонка папе спускался к Олегу. Это вы правильно догадались. Хотел поставить его в известность, сказать: подавись ты своими деньгами, завтра получишь в полном размере, жлоб! Он действительно стоял на балконе черного хода, но был занят – толковал с какими-то двумя мужиками на повышенных тонах. Я подумал, что мое появление окажется некстати, и ретировался. А утром… дальше сами знаете.

– Что за двое? Опиши. Видел их раньше?

– Нет. Молодые, крепкие, один пониже, другой повыше. Одеты обыкновенно. Тот, что повыше, стрижен ежиком и – бросается в глаза – очень-очень светлый, почти альбинос. Но больше ничего сказать не могу – я их видел главным образом со спины.

– Из-за чего ссорились, расчухал?

– Нет. Просто какое-то разъяренное мычание с двух сторон, возились там, держа друг друга за грудки.

«Двое… Убийц Лосского было двое? Мы о такой возможности не думали. И, видимо, зря. Было у меня какое-то непонятное ощущение, что… Раздвоенность какая-то в этом деле, как будто есть два плана событий и то один, то другой – поочередно – выступает вперед, попадает в поле нашего зрения. Два убийства. Абдулов, который очевидно, причастен к смерти Лосского – и так же очевидно непричастен. Два запомнившихся Диане колоритных клиента Соловей… Четче пока сформулировать не могу», – размышлял Костов.

– Почему ты ничего не сказал о них операм? Ведь наутро мы соседей по всем этажам опрашивали – кто что видел, слышал.

– Мое какое дело? Да и голова туго соображала…

«Ну и «придурок-абитуриент»! Воистину», – поставил окончательный диагноз Костов.

– Ладно, – сказал он вслух. – Насчет истории с девушкой я папе пока ни слова не скажу – уговор дороже денег. Дам я тебе один совет адвоката – бесплатно, потому что благоволю к молодежи. Если не хочешь, чтобы делу с проституткой был дан ход, – соберись со своими похотливыми приятелями, потолкуйте, скиньтесь и заплатите девушке щедрого отступного – за ее страдания. Думаю, она на такой вариант согласится.

– Спасибо за совет, – голос юнца звучал язвительно. – Но вы несколько запоздали со своими отеческими наставлениями. Нас уже посетил ее сутенер, слупил с нас все, что можно, – часть папиных баксов к нему и перекочевала. И, кстати, он обещал, что дело улажено. Наврал, сука, если у вас в кармане заявление от шлюшки… А на вид такой солидный, авторитетный деловой человек. И цену за девку назвал реальную… Кинул, сука. Хороший пример для молодежи.

– Ну, это ваши дела… – пожал плечами Костов. – Мое дело – помогать гражданам, в том числе и квалифицированными советами. Была бы честь предложена. А ты не расслабляйся. Придешь, сдашь анализ крови на экспертизу и соскобы – я с тебя подозрений в убийстве Лосского окончательно не снимаю. Да, и насчет долга. Вернешь наследнице – некой Соховой Алине Петровне. С очаровательной девушкой пообщаешься, завидую тебе. И не забудь рассчитаться, проверю лично. Иначе – сам понимаешь – папе придется узнать еще кое-что очень неприятное о своем дитяти. Понял?

Смазливый абитуриент согласно кивнул, но Костов расслышал, как переросток при этом пробурчал себе под нос: «Мент поганый!»

Алина жила на даче Абдулова. Она ходила босиком, в коротком шифоновом платье на бретельках – плечи и нос ее обгорели сразу же, она похудела. С удовольствием ухаживала за садовыми цветами. К удивлению Абдулова, могла возиться с ними часами, а потом взахлеб рассказывать ему о тле на розах, о желтых лилиях, которые – особый сорт! – распустятся всего на один день, о навозе для георгинов. Глубокой ночью, когда нигде не видно ни огонька, по кустам стелется туман и за каждым деревом кто-то притаился, она выходила в сад, чтобы поглядеть, как смотрятся ночью настурции – их она особенно любила – или колокольчики. Открывала дверь и делала шаг вниз – в темноту, где едва виднелись бледные меж черных газонов тропинки…

Они вели уединенный образ жизни, никуда не ходили – ни в местный бар, ни потанцевать, не приглашали гостей и сами никого в округе не посещали. Предосторожность – Абдулову не хотелось, чтобы в поселке пошли сплетни о том, что он проводит время с «новой любовницей». На базар ездили, но нечасто – по этому случаю Алина надевала огромные черные очки и, подобрав предварительно длинные светлые волосы, бейсбольную кепку. Узнать ее в таком наряде было нельзя и вполне можно было принять и за Нину.

Абдулов был доволен – из Москвы их никто не беспокоил. Он потихоньку работал над новым проектом. Много времени уделял Алине, хотя она на этом совсем не настаивала. Ему нравилось готовить для нее завтрак и приносить ей его на подносе в постель, ежедневно хлопотать с обедом и ужином, рвать зелень на грядках, разжигать огонь в мангале, сооруженном на лужайке перед домом, и подбирать вино к трапезе. В еде Абдулов знал толк и с удовольствием занимался готовкой сам. Алине оставалось лишь высоко оценить результат его усилий – и она оценивала.

Он не задумывался о ближайшем будущем («Что с нами будет?» – спросила как-то в задумчивости Алина, он промолчал). Почему молодежь так нетерпелива, резка, зачем она всегда ставит вопрос ребром и жаждет определенности? Как будто в определенности – спасение… Он понял, о чем спросила Алина. А вот его все устраивало, он не испытывал никакого душевного дискомфорта. Нина… Что ж, жена в Москве, у нее своя интересная жизнь, наполненная событиями на работе, тревогами за сына и решением их общих житейских проблем. Следовало поискать реставратора для недавно приобретенного бюро в стиле модерн, договориться с комендантшей дома о вознаграждении для вахтеров, выяснить насчет антикоррозийки для машины. Чем она может мешать Алине? Ничем. Даже тени Нины в этом доме нигде не видно – ни одной женской шмотки, случайно забытого чулка или бюстгальтера, ни использованного тюбика ее помады или бутылочки с остатками ее крема для снятия макияжа. Абдулов позаботился о том, чтобы ничего этого не было – накануне приезда девушки перетряс и перебрал все на даче, уложил женины вещи в два больших пакета и запрятал во временном домике за буфетом. Почему Алину это беспокоит? Разве ей плохо – так, как есть?

Призрак жены не так сильно беспокоил Алину, как думал Абдулов. Но ей было плохо. Дело не в ране, которая почти зажила, – Алина время от времени рассматривала перед зеркалом свой бок и с облегчением признавала, что шрам маленький и будет совсем незаметен. Дело в другом: ее жизнь опрокинута. Без Олега она казалась чужой, ненастоящей, такой, которой не стоит дорожить. Однажды они ехали на его «Опеле» (еще до появления шикарного «Феррари»), она почему-то – сегодня уже не вспомнить почему – села не на переднее место пассажира, а на заднее, непосредственно за его спиной. Они мчались, как сумасшедшие, – Олег обожал быструю езду. Головокружительная езда давала удивительное ощущение свободы и одновременно щемящее до слез чувство одиночества и обреченности. Она не испытывала такого больше никогда – ни до, ни после. Она обхватила его руками сзади, вместе со спинкой кресла, крепко обняла поперек торса, прижалась щекой к обивке и подумала: «Если бог предложил бы мне выбрать свой конец, то я предпочла бы нестись на машине с Олегом. И вместе разбиться насмерть…»

Сейчас, когда Олега не стало, Абдулов едва заметно – в том числе и для самого себя – к ней переменился. Он был нежен, заботлив, опекал ее в мелочах, но безотчетно относился к ней уже как хозяин. Они часто занимались любовью, Абдулов проявлял настойчивость. Хотя он постоянно помнил о ее ране, все время справлялся о здоровье, напоминал, чтобы не забыла выпить лекарства, все это не мешало ему настаивать на сексе, даже когда ей не хотелось. Она заметила, что ему особенно нравилось любить ее, когда ей не хотелось… В этом для него как будто был скрыт особый кайф, хотя он никогда бы не сознался. «Неужели в каждом мужчине сидит дикарь и насильник?» – задавалась иногда вопросом Алина.

– Я думаю, мне пора вернуться к работе, – сказала Алина.

Был вечер, они сидели в его кабинете – она с чашкой чая в руках расположилась в кресле-качалке, просто сидела, думала и прихлебывала из чашки. Аркадий работал за компьютером, блуждая по Интернету в поисках необходимой информации по «реэлити-шоу».

– Куда ты спешишь? Ты еще слаба, – обернулся он от дисплея.

«Она похудела», – пришло ему в голову. Но ее нынешняя худоба – впавшие щеки, проступившие на плечах кости, обострившиеся коленки – ничуть ее не портила и была чертовски притягательна. Да дело не в этом. Ему просто нравилась она, Алина, нравилась любая вариация ее внешности. Абдулов понятия не имел, будет ли так всегда или когда-нибудь это прекратится. Но пока каждый новый, невиданный ранее штрих в облике Алины лишь увеличивал тягу к ней. Однажды он попытался представить, а что будет с Алиной, если она растолстеет? Он мысленно увидел крепкие розовые щеки с пухлыми губами (глаза станут меньше), округлую шею, покатые плечи с лямками топа. Алина одета в прямую юбку до колен, она сидит, и плотные ножки видны до середины бедра, выше – крутая линия обтянутых материей ляжек и задика, а ступни – как маленькие утюжки. Бюст распирает блузку, из выреза которой выступает аппетитная ложбинка между грудями, верхняя часть руки – тугая, загорелая, уютная… И понял: если она располнеет, он свихнется от постоянного возбуждения.

– У меня такое чувство, что мне надо что-то делать, что сейчас я – бездельница, – проговорила Алина. – Давай уедем завтра же. Я здесь больше не могу.

Алина заговорила о работе, о том, что к новому телесезону в передаче надо менять концепцию, может быть, освежить дизайн – почему они никогда об этом не поговорят как профессионалы? Почему он вообще перестал говорить с ней о работе – разве они не коллеги? Август – роковое время российской политики, разве он не помнит? Обязательно надо быть в Москве во всеоружии, договориться о серии интервью с бизнесменами и политиками. Олегу в начале августа – сорок дней…

Ей действительно казалось, что она здесь больше не сможет. Навалилось внезапное нетерпение, прямо лихорадка – уехать! Уехать! Круг жизни, как замкнувшийся на Абдулове, стал тесен, обременителен. Абдулов был везде – так, что она уже начала задыхаться. «Больше не могу…»

– Мне казалось, тебе хорошо. – Абдулов был опечален и, пожалуй, чуть-чуть оскорблен. Он думал, Алина наслаждается тихой уединенной жизнью на даче вместе с ним. Разве он не сделал все для этого? Она так любила нежиться по утрам в постели, пить кофе с принесенного им в спальню подноса, сидеть вечером у огня на лужайке, подправляя кочергой чурки в мангале, так упивалась настурциями. Выяснилось, что он очень плохо представляет, что при этом творится в головке любовницы. Партизанка…

– Алина, – мягко начал он. – Это неблагоразумно. В конце концов, пока так и не выяснили, почему в тебя кто-то стрелял. Я боюсь за тебя и никуда отсюда не отпущу. Тебе надо побыть вдали от всего. Не говори мне о работе – работа не убежит.

– Почему стреляли, почему стреляли… По ошибке, очевидно же! Что же мне теперь, до конца жизни где-то прятаться? – Алина в нетерпении вскочила с кресла, поставив мешавшую чашку с чаем прямо на пол.

Абдуловский тон – мягкий, осторожный, как будто он обращался к душевнобольной, – вывел ее из себя. Его тон убедил ее в том, в чем она еще секунду назад не была уверена, – она уедет. Притом сейчас же, сию минуту. И опять он о том несчастном случае! Ей так хочется о нем забыть, как он не понимает. Алина кинулась наверх, в спальню, чтобы собрать вещи.

– Подожди! – крикнул ей вслед Абдулов. – Подожди! Пусть они найдут убийцу Олега! Пусть найдут того, кто на тебя покушался! Дай им время! Это важно!

Алина, не прекращая карабкаться наверх, саркастически рассмеялась:

– Найдут они, как же!

– Ты еще не знаешь… – взволнованно выкрикнул ей в спину Абдулов. – Соловей убита!

Алина застыла на середине лестницы.

– Соловей убита, – повторил он. – Теперь понимаешь, что не надо ехать в Москву? Теперь понимаешь, почему я тебя отговаривал?

– Но почему? – спросила после продолжительной паузы Алина ошарашенно, она как стояла, так и села на ступеньки. – Что происходит?

– Я не знаю, – ответил Абдулов. – Обстоятельства самые дикие, необъяснимые. Ее нашли в каком-то темном переулке с перерезанным – прости! – горлом. (На этих словах Алина побледнела так, что Абдулову стало за нее страшно и он заколебался – продолжать ли говорить или остановиться, но решил продолжить, надо наконец все ей сказать, его тоже тяготит эта тайна между ними.) В странном наряде. Менты утверждают, что она подрабатывала проституцией… (Алина схватилась за голову.) Алина, успокойся, это неточно! Ты же знаешь ментов – наворотят вранья, чтобы выглядеть поавторитетнее. Особенно когда у них в руках никаких ниточек – а это, как я понимаю, тот самый случай.

– Давно? Ее уже похоронили? (Абдулов кивнул.) И ты мне ничего не сказал… Как ты мог?

– Алина, – с трудом, как будто проглатывая раздирающий горло черствый кусок хлеба, проговорил Аркадий, – я боялся за тебя. И сейчас боюсь.

– Нет, – Алина говорила ровно, монотонно, как в трансе. – Что-то другое…

– Что другое? – опешил Абдулов.

«О чем она? Заговаривается… Немудрено. Она столько пережила за последние дни. Ох, нужно было ее увезти подальше – в Испанию, в Италию, как я первоначально планировал. Отвезти к врачам, к лучшему психотерапевту. Кинуться за помощью к Кечину – у него пол-Академии медицинских наук – знакомые».

– Ты… – повторяла Алина. – Что-то другое. Другое… Ты не просто так держал меня в неведении. Ты… – Она подняла глаза и изумленно и изучающе всматривалась в лицо любовника. – У тебя с Соловей был роман. Вот что другое. Как я раньше не догадалась…

– Ты что? – упавшим голосом пролепетал Абдулов, этого он никак не ожидал. – Мы терпеть друг друга не могли, это все знают.

– Потому и не могли, – все так же ровно констатировала Алина. – А что касается «всех», то «все» как раз ничего не знают. Каким-то образом вы ухитрились сохранить ваш короткий, по-видимому, – правда? – роман втайне, что почти невозможно. Как ты ухитрился? Впрочем, наверное, это Соловей. Она очень способная. Была…

Она не могла объяснить, как ей такое пришло в голову. Но она не сомневалась, что ее догадка верна. Осенило – и все.

– Алина, – попытался рассмеяться Абдулов, что у него не очень-то получилось. – Это смешно…

– Разве? Я так не думаю. Все-таки Соловей мертва… Что-то между вами было неприятное, даже постыдное, чего вы друг другу простить не могли, из-за чего расстались и возненавидели друг друга. Так?

Абдулов молчал.

– Ты врал мне, ты все время врал мне… Как глупо. Олег ушел, ты мне врешь. За что мне все это? Чем я провинилась? Скрываешь меня здесь от жены и от всех. А я-то делаю вид, что ничего не замечаю, что все как полагается. Как будто нет ничего естественнее, чем приехать с любовником к нему на дачу, жить с ним и даже не задаваться вопросом: – А как же так можно? Я понимаю, что сейчас немодно рассуждать о приличиях. Зачем? Свобода! Не по-человечески мы поступаем, а я поступаю просто как… Идиотка! – Последнее слово Алина, поднявшись, злобно выкрикнула. – Я сию же секунду уезжаю. Объясни, как добраться до станции. А-а-а, обойдусь, можешь не объяснять, я попутку поймаю.

– Алина, подожди, – пытался взять ситуацию под контроль Абдулов, для чего в первую очередь требовалось удержать Алину на даче, не дать ей убежать под предлогом потрясения от неожиданного открытия. – Какая попутка? Ты с ума сошла. Ты слишком впечатлительна. У нас… с Соловей действительно был непродолжительный роман, если так можно выразиться, в чем я сомневаюсь. Был, ну и что? Да-да, что? Какое необычное дело! Какая редкость! Теперь ты довольна? Успокоилась? Тебе приоткрылась истина?

Он быстро оправился от удара и перешел на свой всегдашний ернический тон:

– Это ничего не меняет. Какой это роман? Скорее взаимовыгодный бартер. Но все это было еще до тебя. Тебе не на что обижаться, она тебе не соперница.

Алина, собравшаяся было бежать наверх, остановилась и ждала.

– Ну, – подтолкнула она Абдулова к дальнейшим откровениям.

– Да рассказывать особенно нечего, – замялся тот, но, поймав нетерпеливое движение, Алины поспешно продолжил: – И неприятно. Дело в том, что… ты угадала насчет постыдного. У меня ничего не получилось. В первый раз. И во второй тоже. В моей жизни совершенно необъяснимый случай. Такое было только однажды, вернее, дважды, и только с Дусей. Не знаю, в чем дело. Мы оба, сама понимаешь, не любили об этом вспоминать. Но увлечения никакого не было ни с моей стороны, ни с ее. У меня это был так – каприз, к которому позже добавилось самолюбие. А она… По-моему, она хотела таким образом сделать карьеру на телевидении. Я это знал, и меня это ничуть не коробило. Девочка через постель хочет пробраться наверх, ну и что? Старо, как мир. Я же ее ни к чему не принуждал. Она знала про мои многочисленные интрижки так же, как и ты, разве нет? Впрочем, после того, как мы встретились с тобой, все иначе… И ее сначала раздосадовала моя неудача, а потом, когда и второй раз я потерпел фиаско, – сама понимаешь, я с трудом сейчас тебе в этом признаюсь – просто оскорбила. Мне кажется, она болезненно восприняла, что это случилось именно с ней, что она не сумела меня… воспламенить, что ли. С другими-то у меня – все «Останкино» в курсе – получалось. Поэтому она никогда не болтала о наших отношениях, хотя я, честно говоря, ожидал обратного. Но возненавидела. Простить мне не могла, что она решилась, собралась с духом, мобилизовалась, а я… не оправдал. Сорвал ее планы.

Абдулов вопросительно взглянул на Алину – достаточно признаний? Он рад был, что деликатное объяснение позади. Главное, Алина успокоится, убедившись, что не так велик его грех, не будет больше терзаться подозрениями.

– Ты недоговариваешь. – Алина оказалась упрямее, чем он думал. – Если не расскажешь все, не увидишь меня больше никогда. Никогда.

Абдулов заметно колебался, что только увеличивало любопытство и настойчивость девушки. Алина сама себе поражалась. Она не могла взять в толк, как она догадалась об отношениях Аркадия с Соловей. Ведь ни одного намека, ни одного признака, ни одного следа, ни одного воспоминания, что между ними что-то было… А почему она сейчас убеждена, что Аркадий скрывает что-то еще? Неизвестно, она, как гончая, шла по следу, который ни за что уже не потеряет.

– Есть фотографии… – медленно проговорил Абдулов. – Шокирующие. Пойми, это такое интимное, такое личное дело… На самом деле все это никого не касается. После того, как я оказался несостоятелен, нам с Дусей пришла в голову мысль сделать серию снимков на моем «Поляроиде» – возбуждающих, распаляющих воображение. Нам казалось, это должно мне помочь… Несколько секунд все выглядело так, будто помогло, но, когда дошло до дела… опять не получилось. Когда произошел разрыв, снимки – все – остались у Дуси. На них мы вдвоем и я один… Кое-какие неаппетитные детали, фривольные малоэстетичные позы (Алина зажмурилась), особенно если смотреть на фото трезвым взглядом, не замутненным ни любовным дурманом, ни сексуальным влечением. У меня, наверно, было кратковременное умопомешательство, иначе я ничем не могу объяснить свою «порнушную» эпопею с Соловей. Не соображал, что творил и с кем связался… Я просил Дусю карточки вернуть, предлагал деньги, но она отказывалась, врала, что уничтожила. Но я был уверен, что когда-нибудь она их пустит в ход, отомстит мне…

– Пустила? – раздался тихий вопрос Алины.

И, не дожидаясь отклика от Абдулова, Алина сама за него и ответила:

– Не успела.

– Антон Сергеич, я вот что думаю, – так начала рабочую летучку поутру в понедельник неутомимая Надежда. – А что, если Соловей убил… Абдулов?

Костов вздохнул – все ясно, напарница опять провела бессонную ночь, анализируя дело об убийстве Лосского. Он ей уже и намекал, и прямым текстом говорил, и шуткой давал понять, что не надо так много думать, напрягать извилины. Нет, Надежда намеков не просекала и чуть ли не каждый день являлась на работу с очередной причудливой идеей вроде только что обнародованной.

– Давай разберемся, – обреченно кивнул он. – Зачем ему это надо? По-твоему, он маньяк?

– Нет, – энергично затрясла головой Надежда. – Соловей видела, как Абдулов перекидывал через перила Лосского. Или – вот! – ему показалось, что она видела. Абдулов все время опасался, что она его выдаст. И в конце концов нервы у него не выдержали, и он ее зарезал.

– Ну хорошо, – отозвался Костов. – Предположим, у Абдулова нет алиби на тот вечер, когда состоялось убийство Соловей, хотя очень даже может быть, что есть. Мы пока этим не интересовались. У меня сразу возникает два вопроса. Соловей была не такая дура, а точнее, она была совсем не дура. Она была умненьким существом. Разве она не насторожилась бы сразу, как только к ней на панели подвалил клиент – да не кто-нибудь, а ее собственный шеф? И как бы она с ним пошла?

– Задаром, – твердо, без секунды колебаний ответила Надежда. – Естественно, задаром бы пошла. С его стороны, Антон Сергеич, игра очевидная. Обстава такая, что захотелось звезде поразвлечься, он идет в этот бар, в «Змейку», с целью снять проститутку. А на самом деле он идет туда, чтобы отправить на тот свет свидетельницу Алену Соловей, которая – он прознал – увлеклась проституцией. Девушке невдомек, она про его планы ни хрена не знает. И что происходит? Абдулов вроде бы направляется к понравившейся девке – Соловей ведь была в гриме, – потом происходит взаимное узнавание: «Ба! Алена!» – «Аркадий Николаич, что вы тут делаете?» и прочее. Почему она должна ему отказать – только потому, что они знакомы по основной работе?

– Да, – задумчиво протянул Костов. – Здесь они играли совсем другие социальные роли, чем в «Останкино». На панели он – не босс, она – не его сотрудница. Здесь она – проститутка, он – клиент. Что им мешает заключить обычную сделку, которую заключают в таких случаях?

– Вот именно, – подхватила Надежда. – Они договариваются, идут в переулок. Соловей ничего не опасается, подвоха не ждет. В конце концов, с ней ее собственный босс, с которым они друг друга недолюбливают, но все равно он свой, коллега, знакомый. Это ведь надежнее, чем первый встречный. Кстати, может быть, именно поэтому она и дала утащить себя трахаться под лестницу – доверяла Абдулову. В решающий момент он достает лезвие, и…

– А ведь при ране, которую нанес убийца Соловей, ему было трудно остаться не испачканным кровью… – задумался Костов. – Что делают с окровавленной одеждой? Отдают в химчистку (это опасно, работники могут сигнализировать в милицию). Сжигают (где? не у всех дома есть камины или русские печки). Выбрасывают (тоже опасно, потому что могут найти). Ты как бы распорядилась окровавленной одеждой?

Надежда уставилась на шефа – разговоры об окровавленной одежде были, как ей казалось, здесь неуместны. Она толкует о другом – о том, как злодей Абдулов заманил ничего не подозревающую невинную журналистку-проститутку в западню и расправился с ней. Она рисует картину преступления.

– Ну, – с неудовольствием отозвалась она, – я бы выстирала, а потом выбросила. Так вот, убив девушку, он садится в свою машину…

– Хорошая мысль! – воскликнул Костов. – Квалифицированная! Выстирать и выбросить… Но речь идет о мужчине. Будет он заниматься такой ерундой, как стирка! А в принципе… Хорошая мысль. Оставь, Надежда, свои экзерсисы об Абдулове. Ты лучше представь себе в красках, запахах и ощущениях, что это такое – зарезать девушку, к тому же знакомую. И не под воздействием внезапно нахлынувших необоримых чувств – гнева, ярости, отчаяния, а преднамеренно, обдуманно. Воткнуть нож в теплое человеческое тело. Она вцепляется тебе в плечи – пальцы не отодрать – и пытается что-то сказать. Кстати, возможно, она разодрала убийце рубашку на груди… Да, так вот, течет – а может быть, и бьет – кровь, глаза жертвы медленно застывают… Для обычного человека – чудовищный шок. Да Абдулов от одного вида крови в истерику впадет. Выбросить Лосского с шестнадцатого этажа – еще куда ни шло, хотя мы никак не доказали, что это сделал Абдулов, это достаточно чистое убийство. Вообще, поцарапанная щека – это, я тебе скажу, удовольствие ниже среднего, болит ужасно. Но зарезать… Нет, это сделал кто-то похладнокровнее, к тому же тот, кто умеет обращаться с ножом. А не этот развращенный неврастеник и патологический враль. А второй вопрос, который у меня сразу возникает, если речь зашла об Абдулове. Он – личность, известная в лицо огромному числу телезрителей. Если он выходит на улицу, в публичное место, ему практически невозможно остаться неузнанным, незамеченным. Он сразу привлекает к себе внимание окружающих, прохожих, зевак, к нему лезут за автографами, обращаются со всякими вопросами типа: «А как там у вас в «Останкино», буфет есть?» Некоторые просто стоят неподалеку и таращат глаза. Ну, и как он будет в таких негигиенических условиях совершать убийство?

– А он… – замялась на секунду Надежда, – загримировался до неузнаваемости.

– Ну вот, приехали. – Костову уже надоело играть в эту игру. – Абдулов, загримированный, подходит к Соловей. Та, не заметив парика, накладной бороды и латексных морщин клиента и его поразительного сходства с Абдуловым, идет с ним под лестницу, засунув полученные баксы в тайничок, устроенный в каблуке туфли…

– Какой тайничок? – насторожилась Надежда. – Мы проверяли одежду Соловей. Не было там никакого тайника в туфлях.

– Это я так, вообще, – отмахнулся Костов. – Я хочу сказать, что все в жизни бывает проще. Не верю, да и никто среди ментов не верит в заговоры, двойников… и прочую чушь. Лучше скажи, ребята обыск у Соловей до конца доводили – ничего интересного не нашли?

– Нет, – отрапортовала Надежда. – Нет ни писем, ни фотографий особенно интересных. Автоответчик прослушали – ну, там звонки из «Останкино» от коллег, спрашивают, куда она подевалась, от родителей, администратор что-то насчет кассет с последней съемки и прочее. Да, Соловей оказалась крутой – у нее обнаружили сразу два мобильных телефона.

– Проверяли, что за аппараты?

– Да, один ей выдали на работе, зарегистрирован на телекомпанию. А второй принадлежит какому-то бизнесмену, имени-фамилии не помню, но он не имеет никакого отношения к Соловей, к «Останкино» и вообще к телевидению. Интересно, что в последние дни она интенсивно пользовалась именно вторым, чужим телефоном – один номер она вызванивала особенно настойчиво. Он у нее раз шесть зафиксирован.

«Второй телефон – это загадка, – размышлял Костов. – Зачем ей еще один? А впрочем, все может объясниться очень просто: Соловей посчитала, что пользоваться служебным мобильником, когда она в амплуа проститутки, – это неосторожно и хлопотно. Стоит она на панели, то есть сидит в «Змейке» или «Ореоле», а ей на служебный номер постоянно звонят из «Останкино»: «Где ты?» да «Когда появишься?», «Куда дела кассету с последней записью «Культурных новостей?», «Ты будешь наконец камеры заказывать?» и прочее. Отвлекает от хобби, клиенты косятся, пугаются. Клиенты народ нервный. Собственный мобильник она к тому времени отключила – ей все «Останкино» безуспешно пыталось дозвониться. Вот она и выпросила второй телефон на время у своего приятеля. В общем, она была права – она, как я уже неоднократно замечал, была умненькая девушка».